Текст книги "Переломленная судьба"

– Едва вы внесете эти две тысячи, как в больнице поймут, что мы платежеспособные, а как только они это поймут, то больше не отстанут, пока все не высосут.

Не понимая, о чем говорит Ван Чанчи, Лю Шуанцзюй повернулась к Ван Хуаю.

– Чанчи лишь хочет, чтобы ты как следует хранила деньги и ничего не платила, – объяснил Ван Хуай.

– Но вытерпит ли Чанчи? – спросила Лю Шуанцзюй.

– Раны уже затянулись, да и боли сейчас не такие сильные, – ответил Ван Чанчи.

Ван Хуай задрал на нем рубашку и осмотрел две его раны.

– Воспаление уже спало, – продолжал успокаивать Ван Чанчи, – все зарубцевалось, так что никакое заражение мне не грозит.

Ван Хуай кончиком пальца легонько провел по ранам. Ван Чанчи тайком стиснул зубы.

– Ты точно сможешь вытерпеть без обезболивающего? – спросил Ван Хуай.

– Но ведь в детстве все мои раны всегда заживали сами? – ответил Ван Чанчи.

– Твой отец не в силах тебе помочь, так что ты должен научиться терпеть.

Ван Чанчи кивнул.

После того как Хуан Куй и его подручные разбили деревянную коляску Ван Хуая о землю, его повсюду таскала на своей спине Лю Шуанцзюй. Ее спина промокала насквозь и практически не просыхала с утра до вечера. Ей казалось, что Ван Хуай с каждым днем становится все тяжелее и неподъемнее, превращаясь в настоящую обузу, поэтому она достала из своего кармана еще три купюры и купила ему металлическую инвалидную коляску. У этой коляски были колеса с резиновыми шинами, сидение из искусственной кожи и тормоз, к тому же, сидя в ней, человек мог самостоятельно крутить колеса руками. Поскольку коляска стоила больших денег, Ван Хуаю теперь казалось, будто он уселся на кактус, который так сильно колол его своими иглами, что он начал даже страдать запорами.

Каждый вечер Лю Шуанцзюй расстилала на полу в палате Ван Чанчи две циновки: на одной из них спал Ван Хуай, а на другой – она вместе с Хэ Сяовэнь. Поначалу им не разрешали ночевать в больнице и выгоняли из палаты. Но идти им, несмотря на огромный земной шар, было совершенно некуда, поэтому в полночь они незаметно возвращались обратно. И поскольку повторялось это неоднократно, в больнице просто закрыли на это глаза. С тех пор как Ван Чанчи перестали давать лекарства, по ночам они часто просыпались от его бреда. Чаще всего Ван Чанчи выкрикивал: «Хуан Куй, я убью тебя!» Услышав от него такое, спать дальше уже никто не мог. Лю Шуанцзюй поднималась и давала Ван Чанчи что-нибудь попить или поесть, обтирала его лицо и тело мокрым полотенцем. Уже несколько дней у него держалась небольшая температура, что беспокоило Лю Шуанцзюй. Она даже хотела тайком внести плату за лечение, но всякий раз, когда она переступала порог, Ван Чанчи обязательно просыпался, словно нутром чувствовал ее поступь. «Если внесешь деньги, перестану называть тебя матерью», – говорил он. Так что у Лю Шуанцзюй не оставалось другого выхода, как облегчать его боль влажными компрессами. В конце концов постоянные компрессы сделали свое дело, и температура отступила. Но даже с нормальной температурой Ван Чанчи продолжал разговаривать во сне, словно эти бредни исполняли роль анальгетика и жаропонижающего. Ван Хуай, не в силах уснуть, переместился в инвалидное кресло и стал прислушиваться к этим разговорам. Чаще всего Ван Чанчи выкрикивал: «Хуан Куй, я убью тебя!», и эта фраза повторялась, словно заевшая пластинка. Иногда его угрозы сопровождались соответствующими движениями. Ван Хуай, которому показалось, что Чанчи проснулся, потряс его, но, убедившись, что тот продолжает спать, забеспокоился и стал изо всех сил его тормошить. Тот открыл глаза и, глядя на сидевшего в коляске Ван Хуая, спросил:

– Ты почему не спишь?

– Ты знаешь, что ты только что говорил?

– Знаю, иногда я просыпаюсь от своего же бреда.

– Больше не кричи, смирись.

Ван Чанчи показалось, что эти слова говорит не Ван Хуай, а кто-то другой. Ведь его отец никогда не сдавался, никогда ни перед кем не склонял головы, а теперь он сидел, низко опустив голову. Ван Чанчи не мог разглядеть его лица, он видел лишь его макушку, которая уже побелела от седых волос.

– Спи, – сказал Ван Чанчи. – Я больше не причиню тебе хлопот.

С этими словами он закрыл глаза. Ван Хуай знал, что Ван Чанчи только притворился спящим, желая его успокоить. Тогда он погасил лампу, сполз со своей коляски на пол и улегся на циновку. Они еще долго притворялись, будто, равномерно посапывая, постепенно погружаются в царство снов, и все ради того, чтобы просто снять напряжение друг у друга. Но на самом деле в душе у них словно мчался паровоз, рвущий на части воздух оглушительным шипением: «Чух-чух, чух-чух…» Спустя какое-то время Ван Чанчи осторожно перевернулся на бок и украдкой посмотрел на пол, где лежал Ван Хуай. Тот хоть и лежал с закрытыми глазами, чувствовал на себе обжигающий взгляд сына, но тем не менее он даже не шевельнулся, делая вид, что предался полному спокойствию. Ван Чанчи пролежал больше минуты, глядя на три расположившиеся на полу фигуры, прежде чем перевернулся на другой бок. Тогда Ван Хуай незаметно открыл глаза и уставился в тусклое окно. Мерцающий свет уличных фонарей падал на деревья, на которых смутно различались листья. Вдруг Ван Чанчи повернулся обратно. Встретившись в темноте взглядами, отец и сын тотчас их отвели, стараясь уберечь друг друга от неловкости.

– Если будешь мечтать о возмездии, то еще не скоро восстановишь силы, – сказал Ван Хуай.

– Я клянусь, что отныне перестану разговаривать во сне, – ответил Ван Чанчи.

Однако его угрожающие бредни не прекратились, – то был голос его подсознания. Еженощно Ван Хуай усаживался у кровати сына, и как только у Ван Чанчи вырывалось во сне «Хуан…», отец тотчас его будил. Ван Чанчи пристально смотрел на Ван Хуая, сглатывал слюну, закусывал губу и закрывал глаза, будто обещая попробовать снова. А Ван Хуай, словно верный ночной страж, продолжал сидеть, временами засыпая прямо в своей коляске. Ван Чанчи, пусть бы он даже прикусил язык, не мог перестать разговаривать во сне. Но Ван Хуай раз за разом его тормошил и прерывал эти разговоры. Постепенно таких случаев становилось все меньше, а потом они и вовсе прекратились. День за днем здоровье Ван Чанчи улучшалось, и сон у всех остальных стал крепче. Как-то ночью Ван Чанчи вдруг позвал во сне Сяовэнь. «Сяовэнь, Сяовэнь…» – повторил он несколько раз, отчего сердца всех троих возликовали. Хэ Сяовэнь тотчас уселась на циновке и, всхлипывая, запричитала: «Я так долго ухаживала за ним, и он наконец произнес мое имя».

Днем, когда Лю Шуанцзюй и Хэ Сяовэнь вышли из палаты, Ван Хуай хорошенько закрыл дверь и спросил сына, что он думает о Сяовэнь. Глядя в потолок, Ван Чанчи ответил:

– Хорошая девушка.

– Хочешь на ней жениться?

– Как я могу ей приглянуться в таком жутком виде?

– Если бы не приглянулся, она бы уже давно смылась.

– Чем же я ей приглянулся? Своими передрягами?

Какое-то время Ван Хуай, глядя в окно, выдерживал паузу. Там под деревом росла густая трава, над которой порхали две пестрые бабочки. Наконец он сказал:

– Дай ей хоть какую-то надежду.

– Но у меня ничего нет.

– Поговори с ней про компанию «ПиЭй». Скажи, что как только выздоровеешь, заберешь ее с собой в город, ей нравятся города.

– Компании «ПиЭй» не существует.

– Если бы я в свое время не одурачил твою мать, она бы тоже не вышла за меня.

– Я не такой подлый.

– Неужели ты собрался всю жизнь прозябать в этом маленьком уездном городишке? – спросил Ван Хуай, поворачиваясь к нему.

Ван Чанчи, боясь пересечься с ним взглядом, отвернулся к окну. Порхавшие над травой бабочки теперь летали у кроны дерева. Он подумал: «Будь у меня крылья, я бы тоже мог улететь, и тогда не пришлось бы оплачивать лечение».

– Сяовэнь могла бы вместе с тобой поехать в центр на подработку. Вы бы зажили одной семьей и встали на ноги, – продолжал Ван Хуай.

– Ну ты и выдумщик.

– Ну тогда хотя бы относись к ней чуть-чуть получше. Кто бы еще согласился спать тут с нами на полу?

Ван Чанчи попросил Лю Шуанцзюй купить маленькую доску и привесить ее на стене у кровати. И теперь каждый день он учил Хэ Сяовэнь десяти новым иероглифам. Хэ Сяовэнь, широко раскрыв глаза, повторяла иероглифы вслед за ним, начав изучение с самых азов: вертикальной, горизонтальной и откидных черт. Она выучила иероглифы «есть», «одеваться», «жить», «ходить». Некоторые иероглифы, сколько бы Ван Чанчи их ни повторял, на письме ей никак не давались, и тогда он обзывал ее тупицей. Но она не сдавалась. Наклонив голову, Хэ Сяовэнь полдня вспоминала иероглиф, после чего, ошибаясь на какой-нибудь один элемент или черточку, писала вместо одного иероглифа другой. Иногда и она начинала злиться и, ковыряя мелом пол, говорила: «Мне далеко до тебя, я умею лишь готовить да кормить свиней». С этими словами она садилась на корточки и начинала, рыдая, причитать, жалуясь на то, что голова у нее плохо соображает, что из-за бедности ее не отправили в школу.

– Если хочешь уехать в город, нужно выучить хотя бы тысячу иероглифов, – говорил ей Ван Чанчи.

В ответ Хэ Сяовэнь разевала рот и удивлялась:

– Так много?

– Это как положить деньги в банк: сначала ты кладешь десять юаней, а уже через сто дней на твоем счету одна тысяча.

– У меня не такая большая голова.

– Если ты не освоишь тысячу иероглифов, то в городе тебя тут же станут притеснять.

– Ну и пусть я не буду знать этих иероглифов, ты же их знаешь.

– А ты будешь постоянно держаться за меня?

Тогда, рассудив, что Ван Чанчи прав, Хэ Сяовэнь снова вставала и, закусив губу, начинала раз за разом повторять вслед за Ван Чанчи:

– Я…

– Я.

– Должен…

– Должен.

– Отомстить…

– Отомстить.

– Врагам…

– Врагам.

19

На день Ван Хуай и Лю Шуанцзюй всегда уходили из палаты, целиком и полностью предоставляя это пространство Ван Чанчи и Хэ Сяовэнь. Они даже подумывали наклеить на окне иероглиф «двойное счастье»[7]7
  Иероглиф «двойное счастье» (囍) является символом счастливой супружеской жизни, картинки с его изображением непременно присутствуют на свадебных торжествах.


[Закрыть]. И только к ночи Ван Хуай и Лю Шуанцзюй, толкающая перед собой его коляску, возвращались обратно. Утомившийся и осоловелый Ван Хуай, не дожидаясь, когда Лю Шуанцзюй оботрет его перед сном, засыпал прямо в своей коляске. Ван Чанчи как-то раз стыдливо спросил:

– К чему вам уходить на целый день?

– Если мы будем тут сидеть, Хэ Сяовэнь не запомнит ни одного иероглифа, – объяснила Лю Шуанцзюй.

– Ничего страшного, – откликнулась Сяовэнь. – Здесь вы или нет, на мою учебу это никак не влияет.

– У нас с Сяовэнь нет никаких секретов, – сказал Ван Чанчи.

– У нас тоже есть свои дела, – ответила Лю Шуанцзюй.

– Вы ходили к Хуан Кую?

Ван Хуая словно током ударило, он вдруг встрепенулся и затараторил:

– Нет, не ходили, мы ходили в полицейский участок.

Ван Чанчи и Сяовэнь посмотрели на родителей, словно на два незнакомых иероглифа, пытаясь расшифровать запрятанный в них смысл. Тогда Ван Хуай сказал:

– Если мы не будем на них наседать, они попросту забросят это дело. А если они это дело забросят, то никто его уже не раскроет, и в таком случае оплачивать лечение будет некому.

– Есть какие-то подвижки? – спросил Ван Чанчи.

– Я им уже и поклоны земные отбивал, но они только головами качают.

Ван Чанчи, едва держась на ногах, тайком ото всех покинул больницу и пришел на улицу Сяохэцзе, где спрятался под деревом и стал изучать обстановку. Наискосок через дорогу он видел широко распахнутые ворота офиса Хуан Куя, а перед ними – его джип. Несмотря на осень, солнце продолжало жарить с такой силой, что тень джипа напоминала растекшийся мазут. Спертый летний воздух норовил высосать из людей все соки. По улице туда-сюда шнырял народ, раздавались выкрики торговцев и звуки их нехитрых зазывных инструментов. Взгляд Ван Чанчи был прикован к джипу. Его снедало желание приблизиться к машине, хорошенько рассмотреть и даже кое-что подпортить, но сейчас он пока не решался этого делать, тут необходимо действовать незаметно, сохраняя все в строжайшей тайне. Едва Ван Чанчи представлял себе результат своей задумки, как кровь его начинала течь веселее, он освобождался душой и испытывал глубокую радость. За два с лишним часа он довел себя этими мыслями до учащенного сердцебиения, его мучали слабость и головокружение, он насквозь промок от пота, земля под ним словно колыхалась, так что было трудно даже сидеть. Прислонившись к дереву, Ван Чанчи на какое-то время прикрыл глаза, и когда ему полегчало, встал, опираясь о ствол, принял устойчивое положение и медленно поплелся в сторону больницы.

Улегшись в постель, он начал думать о джипе, в деталях представляя себе его двери, покрышки, руль, бампер, фары, двигатель и тормоза… Думал до тех пор, пока у него не распухла голова, но все-таки так и не придумал, каким именно способом ему осуществить задуманное. Ван Чанчи был слишком далек от такой продвинутой техники, поэтому он снова выскользнул из больницы и направился к автомастерской, что находилась у автовокзала. Присев на камень, он стал наблюдать за тем, как выпачканные в мазуте мастера снимают с машин колеса, как вытаскивают из автомобилей двигатели и тормозные колодки, а потом ставят отремонтированные детали на место. Ван Чанчи наблюдал за всем этим два вечера подряд, пока к нему не пристал мастер по окраске:

– Что тебе здесь надо?

– Хочу пойти к вам в ученики.

– Это можно устроить, – отозвался мастер. – Но сможешь ли ты одновременно поднять две покрышки?

Ван Чанчи сложил покрышки вместе, попробовал их поднять, но едва они оторвались от земли сантиметров на тридцать, как он задохнулся от натуги.

Мастер отпихнул его.

– Катись-ка ты отсюда.

Проглотив обиду, Ван Чанчи сказал:

– Мне просто нужно набраться сил.

Мастер в ответ и ухом не повел. Тогда Ван Чанчи заварил ему чай, привел в порядок его стол и даже помог кое-что постирать.

Теперь каждый день после обеда, прежде чем выскользнуть из больницы, Ван Чанчи говорил Сяовэнь, что отправляется к учителям или одноклассникам в надежде занять у кого-нибудь денег. Теперь в палате оставалась лишь Сяовэнь, которая никуда, кроме как в уборную, отлучиться не могла. Медсестры то и дело проверяли, есть ли кто в палате, в противном случае они могли заподозрить, что Ван Чанчи убежал, не заплатив за лечение. Превратившись в заложницу, Сяовэнь, сталкиваясь с медсестрами, объясняла, что Чанчи ушел добывать деньги. Но хоть она так и говорила, в душе ее поселилось беспокойство, потому как всякий раз, когда Ван Чанчи возвращался, его карманы были пусты. Сяовэнь охватили сомнения, и тогда, покинув палату через окно, она пошла следом за Ван Чанчи, пока не пришла к автомастерской. Там она увидела, как Ван Чанчи помогает мастеру: он подавал ему то гайки, то тросики, то кусочек резины, а иногда просто сидел рядом и молча наблюдал за его работой.

На следующее утро, едва Ван Хуай и Лю Шуанцзюй вышли из палаты, Сяовэнь стала собирать свои вещи. Она аккуратно свернула одежду и уложила ее в сумку. Закончив с одеждой, она пошла за зубной щеткой, пастой, расческой, зеркальцем и резинками для волос. Ван Чанчи напомнил ей про полотенце. Сяовэнь сняла его с крючка и засунула в пакет. Ван Чанчи вынул двести юаней и протянул ей. Сяовэнь уже хотела было взять деньги, но тут увидела его перепачканные мазутом руки. Сердце ее дрогнуло, на глаза навернулись слезы. Ван Чанчи протянул было руку, чтобы смахнуть слезы с ее лица, но на полпути остановился.

– Слишком ты уж у нас задержалась, – сказал он. – Тебе и правда пора возвращаться домой.

Сяовэнь вытерла слезы и, отвернувшись от него, спросила:

– Ты хочешь быть механиком?

Ван Чанчи испуганно спросил:

– Откуда ты знаешь?

– Я следила за тобой.

Ван Чанчи вмиг побледнел.

– Ты кому-нибудь говорила об этом?

Сяовэнь помотала головой.

– Никому не говори.

– Ты ведь такой умный, почему бы тебе не уехать на работу в большой город?

Ван Чанчи начал что-то мямлить, не находясь с ответом.

– Ну почему? – Сяовэнь снова повернулась к Ван Чанчи и посмотрела на него полными слез глазами.

Она была так хороша: пылающие щеки, белая кожа, смоляные волосы, ясные глаза, длиннющие ресницы… Сяовэнь стояла, закусив губу и, похоже, ждала ответа. У Ван Чанчи язык не повернулся ее обманывать.

– Ты умеешь хранить тайны? – спросил Ван Чанчи.

– Почему мужчинам так нравится доверять мне свои тайны?

– Потому что они хотят рассказать тебе правду.

Сяовэнь кивнула. Тогда Ван Чанчи стал ей рассказывать:

– Я устроился в мастерскую, чтобы немного разобраться, как работает техника. Моя цель – повредить джип Хуан Куя, я устрою ему аварию, и тогда мы будем квиты.

Сяовэнь напряженно втянула носом воздух и спросила:

– И ты не боишься, что тебя поймает полиция?

– Я буду все отрицать.

– Но они устроят допрос мне.

– Ты тоже будешь все отрицать.

– А что если они перейдут к пыткам?

– Именно поэтому тебе лучше всего уехать прямо сейчас, чтобы ты ни о чем не узнала.

Сяовэнь опустила голову и сказала:

– Если ты сделаешь это, то не выполнишь сыновний долг, не сможешь жениться, не сможешь спокойно жить на этом свете. Дядюшка Ван и тетушка Лю и так уже настрадались, одни кожа да кости, неужели ты настолько жесток и желаешь, чтобы от них и вовсе ничего не осталось? Рассуди сам: если вдруг с тобой случится беда, кто будет заботиться о них? Кто будет ухаживать за ними на смертном одре?

– Но я не в силах проглотить обиду.

– А так легче? – схватив его за причинное место, спросила Сяовэнь.

Ван Чанчи весь затрясся и быстро проговорил:

– Прости, Сяовэнь, прости…

Сяовэнь вынула влажное полотенце и повесила его обратно на крючок. Ван Чанчи стал отпрашиваться у нее, чтобы выйти из палаты, обещая, что на этот раз точно пойдет за деньгами. Сяовэнь напросилась пойти вместе с ним. Они пришли в офис Хуан Куя. Не ожидая вновь увидеть Ван Чанчи, тот оторопело спросил:

– Ты еще не сдох?

– Почти сдох.

– А девушка у тебя – отменная красотка.

– Если вернешь мне невыплаченную зарплату, я тут же уберусь с твоей дороги, – сказал Ван Чанчи.

– Кто задолжал тебе деньги, к тому и иди.

– К кому мне идти, если ты порвал мой контракт?

– Что же ты раньше-то скромничал? Ради какого-то гребаного авторитета ты взял и так жестоко подставил меня.

Ван Чанчи и Сяовэнь никак не ожидали такой реакции. Сяовэнь задрала рубаху Ван Чанчи и, тыча в его шрамы на животе, спросила:

– Настолько же жестоко?

Хуан Куй в ответ выставил свою пятерню и сказал:

– Чтобы уладить твое дело, я лишился пяти фаланг. Вот и ответь, кто из нас более жесток?

Вскипев от злости, Ван Чанчи кинулся было на Хуан Куя с кулаками, но в него мертвой хваткой вцепилась Сяовэнь.

– Не всем дано ненавидеть. Если ты хочешь ненавидеть, то для этого необходим соответствующий капитал.

Ван Чанчи вырвался из рук Сяовэнь и схватил скамейку, но в тот момент, когда он собирался обрушить ее на Хуан Куя, вдруг раздался крик отца: «Чанчи!..»

Рука Ван Чанчи дрогнула, он обернулся и увидел, как Лю Шуанцзюй бойко закатывает через порог коляску с Ван Хуаем. Зажав в руках несколько пачек новеньких купюр, Ван Хуай сказал:

– Оставь его, компания «ПиЭй» оплатила твое лечение.

Зная, что никакой компании «ПиЭй» не существует, Хуан Куй холодно усмехнулся. Ван Чанчи грохнул скамейку об пол, да с такой силой, что от четырех ее ножек целой осталась лишь одна.

– Если у тебя есть страховка на мебель, то ломай сколь ко угодно, – огрызнулся Хуан Куй.

Родители и Сяовэнь стали уговаривать Ван Чанчи успокоиться. Словно замешивая тесто, они понемногу довели его до податливой консистенции, и наконец все четверо понуро вернулись в больницу. Ван Хуай передал деньги Сяовэнь и попросил, чтобы она вместе с Лю Шуанцзюй отнесла их в бухгалтерию для оплаты больничных счетов. Ван Чанчи и Ван Хуай остались в палате наедине. Ван Чанчи сидел на кровати мрачнее тучи.

– Я уже перед ним сдался, что за штурм ты еще устроил? – спросил Ван Хуай.

– Но это противоречит всем нормам морали.

– Их не существует. С того дня, как я родился, мы уже проиграли, проиграли на самой линии старта.

– Если меня будут бить, а я еще и платить за это буду, то это, черт побери, все равно что стимуляция внутреннего спроса[8]8
  Ироничная отсылка на проводимый в КНР в 1990-е годы курс по стимуляции внутреннего спроса.


[Закрыть].

– Не все так плохо, – ответил Ван Хуай. – Нашлись добрые люди, которые дали нам деньги.

– Откуда эти деньги? – спросил Ван Чанчи.

– Сможешь сохранить это в тайне от Сяовэнь?

– Неужели кого-то ограбил?

– Эти деньги я накопил, каждый день выпрашивая милостыню.

Ван Чанчи вдруг изменился в лице и испуганно, точно пойманная на месте преступления проститутка, спросил:

– Ты попрошайничал?

– Мне давали одну лишь мелочь, поэтому, чтобы Сяовэнь ни о чем не догадалась, я пошел в банк и обменял деньги на крупные купюры.

– Тебе не кажется, что ты потерял лицо?

– Чтобы потерять лицо, нам следовало бы работать в высшем руководстве больницы. Ты знаешь, сколько они там зашибают?

Ван Чанчи стыдливо опустил голову.

– Это я вовлек вас во все это.

– Если кого и винить, так лучше вини своего деда, который в свое время почему-то не примазался к революции.

20

Вступив в свои права, осень сверху донизу раскрасила горы и долины в желто-красный цвет. На каждое дуновение ветра роща отвечала шуршанием обильного листопада. Купол неба поднялся, температура спала. Молочно-белыми струйками размеренно струился в высь дымок над крышами. Коровы, разбившись на группы по двое-трое, бродили по склону в поисках травы. На рисовом поле резвился черный скакун Чжана Пятого. Ван Дун вместе со своей женой сидели на крыше и обдирали кукурузу. Золотистые початки возвышались перед ними огромной кучей, доходящей до их подбородков. Перед окнами Чжан Сяньхуа, глухо хлопая и заворачиваясь от ветра, сушилась одежда. Воды в колодце хоть и убавилось, зато звук проточной воды в нем стал более завораживающим, словно кто-то играл на музыкальном инструменте. Огород Ван Хуая весь зарос бурьяном, а на огороде Второго дядюшки осталась лишь грядка с капустой, чьи кочаны, снаружи зеленые, а внутри белые, стояли, точно выточенные из нефрита. Все окна в доме Ван Хуая затянуло паутиной. Прямо на двери виднелась надпись: «Ван Хуай, куда ты сбежал?» Эти слова были написаны белым камнем, ветер, солнце и дождь оставили на ней свои следы, сделав почти незаметной. Судя по почерку, эту надпись сделал Гуан Шэн из соседней деревни.

Они вошли в ворота, вымели двор, накололи дров, наносили воды, развели огонь, перемыли посуду, высушили одеяла, забрали двух своих попросят, которых пристроили у Второго дядюшки, и жизнь их началась с новой страницы. На ветках сливы, что росла у дома, Ван Чанчи нашел несколько уже засохших плодов, он слазил наверх, сорвал их и дал попробовать Сяовэнь. Та, едва откусив, почувствовала кисло-сладкий, прямо как в той рекламе, «сказочный вкус».

Ван Хуай попросил деревенских выкроить для них один денек и организовал свадебное угощение на двадцать столов. Таким образом Ван Чанчи и Хэ Сяовэнь, можно сказать, скрепили свои отношения. В тот же вечер они вместе уселись на свое брачное ложе.

– Ты правда заберешь меня с собой в большой город? – спросила Сяовэнь.

– А если я скажу, что мы никуда не поедем?

– Тогда ты станешь обманщиком.

– Зачем ты вышла замуж за обманщика?

Какое-то время Сяовэнь не могла найтись с ответом. Она сидела на краешке кровати и прикрывала руками застежку на платье.

– Может статься, что, поселившись в этой комнатке для новобрачных, нам никуда ехать больше не захочется.

– Нет, не может.

– Ты не пробовала, откуда тебе знать?

Сяовэнь залилась краской. Ван Чанчи отстранил ее руки от пуговиц.

– Свадьба свершилась, все запреты улетучились, так что жалеть тебе уже поздно.

Сяовэнь ткнула своим пальчиком ему в нос и сказала:

– Ах ты, дрянной мальчишка.

– В этой жизни я буду дрянным мальчишкой только для тебя.

– Но ты обманщик.

Тогда Ван Чанчи в знак клятвы поднял руку. Сяовэнь сняла одежду. По правде говоря, если бы даже Ван Чанчи не принес ей эту клятву, она все равно бы разделась, так что, дожидаясь от Ван Чанчи этих слов, Сяовэнь просто набивала себе цену. Ван Чанчи догадывался, что будет впечатлен, но увиденное зрелище превзошло все его ожидания. Ее белоснежная кожа осветила комнату, а роскошные формы вмиг уменьшили эту комнату в размерах. Ван Чанчи долго любовался Сяовэнь, не в силах погасить свет.

Каждый раз, когда за стеной раздавался скрип кровати, Ван Хуай тормошил Лю Шуанцзюй, чтобы она послушала эти звуки вместе с ним, точно боялся наслаждаться этим единолично, не поделившись. Посреди глубокой ночи эти двое лежали, навострив уши, и считали: один раз, два раза, три раза… Это будоражило их гораздо сильнее, чем подсчет денег. Эти звуки возродили в них надежду, они мечтали побыстрее обзавестись внуками, дошло даже до того, что каждое утро Лю Шуанцзюй осматривала фигуру Сяовэнь, проверяя, не наметились ли в ней какие-то изменения. Сяовэнь во время таких осмотров не смела поднять головы. Ван Хуай как-то раз потихоньку напомнил Лю Шуанцзюй: «Неужто забыла? Сначала не живот растет, а рвота начинается». Лю Шуанцзюй ударила себя по ляжке и сказала: «Я так волнуюсь, что забыла обо всем, что испытывала сама».

Собрав денежные подношения на свадьбу, они вернули долг и Чжану Пятому, и Второму дядюшке. Второй дядюшка от денег отказался, взамен попросив, чтобы Ван Чанчи помог ему отстроить дом. Каждый день Ван Чанчи работал у Второго дядюшки каменщиком, и дом понемногу рос. В свободное время к нему присоединялась Сяовэнь, она заваривала и подавала чай, а также подносила кирпичи. Едва наступал вечер, Сяовэнь задавала все тот же вопрос: «Когда мы поедем в город?» Ван Чанчи на это отвечал: «Для начала нужно хотя бы отстроить дом Второму дядюшке».

– Я целыми днями торчу дома, уже сто лет не видела машин, – жаловалась Сяовэнь.

Тогда Ван Чанчи, мучимый угрызениями совести, попросил у Второго дядюшки один день отгула и вместе с Сяовэнь отправился на сельскую ярмарку за покупками. Они купили масло с солью, а также одежду, мыло, кое-что из косметики, стиральный порошок и спортивную обувь, а потом уселись на краю улицы понаблюдать за проезжающими мимо машинами. Пока Сяовэнь, словно одержимая, смотрела на машины, Ван Чанчи сходил на почту и сделал один звонок. После этого они съели по тарелке рисовой лапши и, напевая популярные песни, отправились домой.

На третье утро, занимаясь кладкой кирпичей, Ван Чанчи и Второй дядюшка вдруг увидели, как из-за стоявшего в ущелье клена показались фигуры двух полицейских. Оценив их внешний вид и походку, Ван Чанчи показалось, что где-то он с ними уже встречался. Они подходили все ближе и ближе. Дойдя до колодца на околице деревни, они наклонились, чтобы попить, после чего прошли мимо домов Чжана Пятого и Ван Дуна с его женой. На какое-то время их силуэты скрылись за домами, после чего они вынырнули из-за угла дома, в котором жила Чжан Сяньхуа. Теперь Ван Чанчи уже точно опознал полицейского Лу и полицейского Вэя. Решив, что они раскрыли его дело, Ван Чанчи стремительно спустился со строительных лесов и направился прямиком к ним. Сделав строгие лица, они долго испытывали Ван Чанчи своим взглядом, точно искали на нем вшей. Наконец Ван Чанчи, извинившись, нагнулся и принялся отряхивать свои штаны. Строительная пыль взвилась вверх и накрыла его с головой, точно облако смога. Прикрыв носы, полицейские отстранились от него, и только дождавшись, когда ветер, наконец, развеет эту пыль, приблизились снова.

– Надо где-нибудь поговорить, – сказал полицейский Лу.

– Пойдемте ко мне домой, – предложил Ван Чанчи.

Полицейский Вэй кивнул, соглашаясь. Ван Чанчи привел их домой. Ван Хуай, Лю Шуанцзюй и Сяовэнь тоже подумали, что полицейские принесли им хорошую весть и поспешили на кухню готовить угощение.

Полицейские попросили найти для разговора какое-нибудь спокойное место. Ван Чанчи пригласил их в спальню. Проверив двери и окна, они обнаружили, что здесь нет никакой звукоизоляции, к тому же в дом набивалось все больше деревенских, все взоры были обращены к спальне, причем некоторые уже приложили свои уши к стенной перегородке. Полицейский Лу попросил подыскать другое место. Тогда Ван Чанчи повел их за дом на чайную плантацию. Они уселись под большой чайный куст, но любопытный народец стал толпиться за домом. Полицейский Вэй прогнал любопытных, и начался разговор. Они стали спрашивать Ван Чанчи, чем он занимался в последнее время, куда ходил, с кем общался. Ван Чанчи отвечал на каждый из этих вопросов. Но, похоже, полицейских это не удовлетворило и тогда они по новой стали уточнять, ездил ли он в уездный город, или нет. «Если я сказал нет, то значит нет, я ничего не сочиняю», – ответил Ван Чанчи.

По правде говоря, уже на половине допроса Ван Чанчи догадался, что приехали они вовсе не затем, чтобы их обрадовать. Отвечая на вопросы, он старался понять, куда они клонят, а потому выглядел озабоченным. Он хотел предупредить Лю Шуанцзюй и Сяовэнь, чтобы те прекратили готовить угощение, но не успел – из дома уже доносился аромат риса и мяса. Запах мяса подействовал на полицейских расслабляюще. Один из них повел носом и сказал: «До чего же, твою мать, вкусно пахнет в деревне!» Его напарник Вэй закрыл свой блокнот и объявил, что на сегодня допрос окончен.

– А что вы, в конце концов, хотите выяснить?

– Придет время – узнаешь, – ответил полицейский Лу. – А пока настоятельно просим сохранить сегодняшний разговор в тайне. В противном случае за последствия будешь отвечать сам.

– Вы задержали тех, кто на меня напал? – спросил Ван Чанчи.

Полицейские, словно сговорившись, отрицательно помотали головами.

Ван Чанчи пригласил полицейских отобедать. Он думал, что после этого они уйдут, но те по отдельности устроили допрос Сяовэнь, Ван Хуаю, Лю Шуанцзюй и Второму дядюшке. Они допросили всех членов семьи Ван, но этого им показалось мало, и тогда они пошли допрашивать Чжана Пятого, Чжан Сяньхуа, Ван Дуна и Лю Байтяо. Их интересовало только одно – находился ли все это время Ван Чанчи в деревне. Все деревенские, как один, отвечали, что после своего возвращения Ван Чанчи деревни не покидал. Второй дядюшка, боясь, что ему не поверят, показал на отстроенный наполовину новый дом. Тут полицейские заметили на стенах сделанные мелом метки, около каждой была обозначена дата. То был объем работы, который Ван Чанчи и Второй дядюшка обозначали для себя на день. Пересчитывая эти метки, полицейские обнаружили, что один из дней остался неотмеченным. Тогда они пошли допрашивать Ван Чанчи заново. Ван Чанчи объяснил, что в тот день он вместе с Сяовэнь ходил на сельскую ярмарку. Полицейский Лу рассерженно спросил:

– А почему ты про это ничего не рассказал? Ты намеренно хотел утаить этот факт?

Ван Чанчи, тоже рассердившись, ответил:

– Неужели мне нужно отчитываться перед вами за каждый пук?

– Никто из тех, кого мы допрашивали, не сказал нам, что ты был на ярмарке, – заметил полицейский Вэй.