Текст книги "Тьма в хрустальной туфельке"

Дж. Дж. Харвуд
Тьма в хрустальной туфельке

© А. Сешт, перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Посвящается Роузи, Джесс, Джорджи и Вэй —

за всю поддержку и вдохновение.

В общем-то, всё это – их вина.

Часть первая

Если б кто-то застукал Элеонору, её бы уволили на месте. Дом поскрипывал, погружаясь в сон, и зной последних дней августа тихо ускользал в ночь.

Элеонора единственная бодрствовала. Ступая тихо, она казалась почти бестелесной, словно пламя. Могла проскользнуть мимо холодных каминов и укрытых чехлами от пыли кресел, похожих на ледники, оставив позади лишь лёгкое движение воздуха, словно дуновение ветерка.

Элеонора прокралась в библиотеку; свет свечи робко касался стен. Тёмные корешки книг были рядами окон, только и ждущих, чтобы их открыли. Открой одно, и узнаешь секреты османских дворцов, откроешь следующее – и увидишь уходящую за горизонт пустыню. Особняк Гранборо исчезнет. Элеонора улыбнулась. Да, ради некоторых вещей стоило рисковать быть уволенной, особенно если хозяин покинул дом на весь вечер.

Элеонора поставила свечу и огляделась. Влажные экваториальные леса в жаркой дымке. Версаль, сверкающий в темноте, словно упавшая на землю звезда. Верона – Джульетта на балконе, вздыхающая в темноту. Это был идеальный вечер для стихов: девушка могла бы вытянуть ноги и тихо шептать сонеты в неспешной знойной тишине. Но тогда она заплачет, и миссис Филдинг непременно заметит это уже утром. Лучше сохранить лицо непроницаемым, чтобы экономка не любопытствовала.

Элеонора заперла дверь и снова спрятала ключ от библиотеки в рукаве. Она украла ключ, сняла с шатлена[1]1
  Шатлен – декоративный пояс или аксессуар, к которому крепятся различные предметы, например, ключи, часы, ножницы, печати и прочее. (Здесь и далее – примечания переводчика.)


[Закрыть] миссис Пембрук. Хотя хозяйка дома и умерла более трёх лет назад, Элеонору всё ещё охватывал стыд, когда она рылась в вещах миссис Пембрук. Не то чтобы та была против. Последние несколько месяцев своей жизни женщина провела, лёжа на подушках, рассказывая Элеоноре, как заботиться обо всём, что она унаследует согласно завещанию миссис Пембрук.

Ключ на руке показался Элеоноре тяжёлым, словно оковы. Миссис Пембрук никогда бы не пожелала увидеть, как девушка пробирается по дому, словно воровка, просто чтобы почитать.

Хозяйка дома вообще не хотела, чтобы Элеонора стала служанкой. Версаль, Верона, может быть, даже тропический лес – во все эти места Элеонора могла бы отправиться, если б только миссис Пембрук была жива. К горлу подкатил ком. Миссис Пембрук планировала взять Элеонору в путешествие по Европе, когда та станет достаточно взрослой, чтобы вступить в высшее общество. И вдруг всё это показалось ужасно жестоким – все эти истории о путешествиях, разложенные перед ней. А ведь когда-то она была так близка к тому, чтобы воочию увидеть эти места, о которых здесь было написано.

Элеонора постаралась встряхнуться и велела себе не расстраиваться. Она взяла с полки «Кольцо Фэйри» и, как только книга оказалась у неё в руках, сразу же почувствовала себя лучше. Отпечатки её пальцев – конечно же, поменьше, чем сейчас, – отмечали оглавление, а обложка на уголке сзади была чуть потрёпана, поскольку Элеонора всё время теребила его, когда читала.

Когда девушка устроилась в своём любимом кресле с книгой в руках, душащий ком в горле растаял. В свои семнадцать она уже знала, что давно пора вырасти из всего этого, но так трудно было расстаться с миром, где росли деревья с нежными золотыми и серебряными ветвями, а в прохладной чистой воде таились странные создания! Элеонора позволяла себе заблудиться на узких тропках, петляющих через тёмный лес, страстно мечтала уметь превращать солому в золото и завидовала двенадцати братьям, которые превратились в лебедей. Это казалось таким прекрасным – стать белоснежной птицей, которая может лететь куда угодно.

Когда часы пробили полночь, девушка поставила книгу обратно, убедившись, что устроила её на место точно так же, как прежде. Звон был тихим, но звук тяжело отдался в груди Элеоноры, словно свинцовая гиря. Старое воспоминание пробилось на поверхность её мыслей: ей было девять, и она свернулась клубочком, прижавшись спиной к ножке железной кровати, когда другие – более дешёвые и более жестокие часы – пробили полночь, – но Элеонора стряхнула его. Не стоит сейчас думать о собственной матери.

Где-то снаружи по брусчатке прогрохотала карета. Девушка вздрогнула и чуть не уронила свечу. Сердце колотилось. Этим вечером мистер Пембрук собирался поужинать в своём клубе. Что, если он передумал и вернулся пораньше?

Элеонора замерла у двери, прислушиваясь, беря себя в руки. Если она успеет прошмыгнуть быстро, никто даже не догадается, что она покидала свою комнату. Девушка прокралась обратно по лестнице для слуг и проскользнула в свою каморку, постаравшись не вздрогнуть при виде голых досок, железного каркаса кровати и бесполезного обрывка занавески, безвольно свисающего на окне. Не обращая внимания на то, что одеяла попахивали плесенью, Элеонора забралась в кровать, бережно лелея воспоминания о сказках – словно грея ладони у крошечного пламени. А когда уснула, ей снились огромные крылья, уносившие её прочь, и девушка не знала, были ли то её собственные крылья.

Трудно верить в сказки, когда просыпаешься от запаха сырости. Плечи Элеоноры были тяжёлыми, как мешок с камнями, а колени уже болели. В её каморке в мансарде не было ровным счётом ничего волшебного. Маленький комод, дешёвый и потрескавшийся. Кувшин и выщербленный умывальник. Покатая крыша была слишком низкой, а на стенах и потолке остались влажные пятна. Она словно спала на дне колодца.

Элеонора надела форму – добротное коричневое шерстяное платье, которое всё ещё кололось, сколько бы раз девушка его ни стирала, но всё ещё вспоминала, как мерно вздымались её крылья, о которых она так мечтала. Позже она расскажет об этом Ифе, и пока они будут начищать серебро, перечислят все места, куда хотели бы полететь.

Как всегда, Элеонора проверила свой ящичек с деньгами, прежде чем покинула комнату. Она не стала открывать комод, просто потянула ящик на несколько дюймов, чтобы мешочек подкатился поближе, звеня монетками. Глупая привычка, но от этого звука внутри вспыхивала надежда. Теперь у неё скопилось примерно двадцать пять фунтов – почти достаточно, чтобы снять себе чистые красивые комнаты на несколько месяцев, но после этого придётся как-то жить дальше. Недолго она будет опорожнять чужие ночные горшки.

Элеонора тихонько выскользнула в коридор и постучала в дверь Леи.

Живот Леи возвышался словно холмик над долинами простыней. Тёмные волосы рассыпались по подушке, а длинные руки и ноги торчали из-под одеял. Во сне она вздрагивала, и её ресницы трепетали, когда ребёнок внутри двигался. Остальные служанки делали вид, словно не замечают, как Элеонора помогала Лее ослабить пояс её форменного платья. Гнев пронёсся внутри яркой вспышкой. Все девять месяцев Элеонора готова была притворяться удивлённой и изобразила бы изумление, когда родится ребёнок, но ведь от неё ничего не зависело. Всё зависело от миссис Филдинг, и остальные прекрасно знали, что, как только Лея больше не сможет скрывать своё положение, экономка уволит её без рекомендаций. Лея тоже знала это. Её саквояж был упакован уже несколько недель как – просто на всякий случай.

Элеонора кашлянула.

– Лея?

Лея резко проснулась, распахнула глаза.

– Господи, Элла! Я думала, ты…

– Он, кажется, пока не вернулся, – сказала Элеонора, притворяя за собой дверь. – Я подумала, тебе понадобится помощь, чтобы одеться.

Лея вспыхнула:

– Кажется, заметно лишь самую малость.

Элеонора постаралась, чтобы её голос звучал мягко:

– Уже не совсем малость…

Лея вылезла из постели. Когда она встала на ноги, Элеонора ощутила трепет надежды. Её подруга всегда была пышной, и если будет держаться прямо, возможно, миссис Филдинг подумает, что девушка просто прибавила в весе. Конечно, были и другие признаки – тёмные круги под глазами от бессонных ночей, чуть осунувшееся лицо из-за утреннего недомогания. Но все служанки уставали, и Лея всегда могла сослаться на то, что съела что-то не то. Возможно, пока Лее не пришло время уходить. Не прямо сейчас. Возможно, в этот раз всё будет иначе.

В комнатке – такой же маленькой и обшарпанной, как каморка Элеоноры, – не было зеркала. Лея растянула чулок и попыталась намотать его вокруг талии, чтобы посмотреть, насколько вырос живот. Концы чулка едва сошлись, и девушка отбросила его в сторону. Руки у неё дрожали. Элеонора подняла чулок, разгладила и сложила, стараясь не смотреть в лицо подруге. Это заняло больше времени, чем следовало, – отчаяние, разочарование сделали её неуклюжей.

– Может, миссис Филдинг пока не…

Лея сухо рассмеялась:

– Раз уж ты заметила несколько недель назад, Крошка Нелл, надежды у меня не осталось.

Старое прозвище кольнуло, словно игла, которую кто-то сунул под ноготь. Элеонора сдержалась.

– А ты никогда не думала о том, чтобы… ускорить роды? Есть ведь женщины, которые могли бы…

Лея уставилась на неё. Серые глаза были полны изумления:

– Я бы никогда не стала! И где ты только о таком наслушалась?

Элеонора покраснела. Лея ведь была далеко не первой служанкой в особняке Гранборо, которая забеременела.

– Ох да, я бы тоже не стала, – пробормотала она. – Но непохоже, чтобы ты была счастлива, и я подумала…

– Конечно же я не счастлива! – огрызнулась Лея.

Элеонора протянула к ней руку, но Лея оттолкнула её ладонь:

– Лучше иди.

Элеонора спустилась по лестнице, оставив Лею бороться со шнуровкой платья самостоятельно. В огромной кухне особняка Гранборо было тихо и темно. Сквозь окно, располагавшееся на уровне улицы, пробивалась тонкая полоска света. Элеонора наполнила ведёрко углём и с третьей попытки разожгла кухонную плиту, прежде чем вошли остальные слуги. Дым от углей обжигал глаза, но девушка смотрела на пламя, и по лицу текли слёзы.

Ходить за водой – худшая часть утра Элеоноры. Железное ведро било по голеням, когда она поднималась по ступеням к их маленькому участку сада. Серый свет заливал высокие стены. Трава в саду, деревья и старый каретный двор казались смутными очертаниями в сумерках. Когда девушка подошла к насосу в конце заросшего сорняками участка, разбитые окна заброшенного каретного сарая заблестели.

Желоб под насосом был заполнен водой и покрыт тонким слоем мёртвых мух. Элеонора надавила на рычаг. Помпа издала ужасный всасывающий звук и залила водой её юбки. За стеной грохотали экипажи – быстро, резко. Дома вокруг уже пробуждались к жизни. Элеонора слышала, как открываются двери, лязгают вёдра и, прогреваясь, тихо вздыхают дымоходы, один за другим. Мэйфер[2]2
  Мэйфер – престижный район Лондона.


[Закрыть] был по-прежнему тих, но Элеонора уже слышала шум, когда повернула голову в сторону Мэрилибон[3]3
  Мэрилибон, или Марилебон – зажиточный квартал на севере Вестминстера.


[Закрыть]. Неспешный стук колёс возвещал о прибытии гружёных тележек уличных торговцев. Издалека раздавался крик: «Кофе! Горячий кофе!» Кажется, со стороны Уголка Ораторов[4]4
  Уголок Ораторов – место, где разрешены публичные выступления, дебаты и дискуссии.


[Закрыть]. Уличные торговцы всегда приходили туда рано, продавая свиные ножки рьяным верующим, которые так заботились о своих душах, что забывали о телах. Но, пожалуй, так даже лучше, если собираешься попробовать товар этих торговцев. Продавец фруктов на углу Уигмор-стрит, например, варил апельсины, что было не так уж и плохо.

Элеонора потащила ведро в дом.

Когда она закончила, большинство служанок уже собрались у кухонного стола. Худая кудрявая Лиззи зевала над своей плошкой с овсянкой. Леи так и не было. Ифе улыбнулась Элеоноре – её глаза всё ещё были затуманены со сна. Дейзи, последняя оставшаяся помощница кухарки, сгорбилась над плитой. Мышцы её сильных смуглых рук напрягались, пока она помешивала кашу в тяжёлом котле. Дейзи налила ещё одну плошку. Поймав её взгляд, Ифе покраснела. Элеонора готова была поклясться, что видела, как Дейзи подмигнула.

– А где Лея? – спросила Элеонора. – Всё ещё одевается?

Ифе, краснея, отвела взгляд от Дейзи.

– Я её не видела.

Элеонора передала Дейзи пустую плошку:

– Нужно оставить поесть и ей. Ей понадобятся силы.

Лиззи, старшая служанка, закатила глаза:

– Элла, только не надо нравоучений. Она сама виновата, что теперь должна есть за двоих.

Элеонора резко развернулась, в ней вспыхнул гнев:

– Это не её вина, и ты прекрасно знаешь.

Лиззи усмехнулась:

– Я много чего знаю, мисс Элеонора.

Когда Лея влетела в кухню, Лиззи замолчала. Она плохо справилась с одеванием – платье вздувалось и провисало в тех местах, где не вполне хорошо застёгивалось. От этого её живот казался ещё больше. Глаза сильно покраснели. И всё же она набросилась на кашу, которую оставила для неё Элеонора, и заглотила всю без остатка.

– Не очень-то ты спешила, чёрт возьми, – пробормотала Лиззи, отводя взгляд.

Лея отставила плошку в сторону и ответила Лиззи долгим холодным взглядом:

– Зато ты, похоже, рада была поторопиться. Каши едва осталось. Скажи, еда в самом деле вкуснее, когда её у кого-то отбираешь?

Лиззи вспыхнула и со стуком положила ложку на стол.

– Думай, с кем говоришь!

Миссис Филдинг ворвалась прежде, чем ссора успела толком разгореться. Несмотря на ранний час, выглядела она безупречно. Чёрное платье было вычищено чуть ли не до блеска. Каштановые волосы, чуть припорошённые сединой, были скручены в очень тугой пучок. Следом вошла сутулая миссис Бэнбёри, кухарка, низенькая и коренастая, с короткими, торчащими во все стороны седыми волосами, липшими к шее. Обе выглядели разгорячёнными и уставшими.

– Всё ещё едите, девочки? – спросила миссис Филдинг, потирая старый шрам на шее. – Пойдёмте, у нас много дел.

Лиззи манерно улыбнулась экономке:

– Мы как раз закончили, миссис Филдинг. – Она снова повернулась к столу: – Элла, можешь убирать.

Миссис Филдинг кивнула, оглядев собравшихся. Её взгляд упал на Лею, на её живот, и все увидели, что решение было принято в тот же миг. Элеонора смотрела, как женщина стиснула зубы, как дёрнулся кончик шрама, и знала – она не может ничего ни сказать, ни сделать, чтобы заставить миссис Филдинг передумать.

Этим вечером Элеонора снова пойдёт в библиотеку. Она будет читать до рези в глазах, будет топить себя в словах, в ванильном аромате переплётов, заменяя собственную кровь чернилами. Она будет упиваться иными мирами, воссоздавая себя заново – чистой, свежей, очарованной историями со всех континентов, в полной безопасности там, где хороших добрых девушек не бросали…

– За работу, девочки, – резко сказала миссис Филдинг, не сводя глаз с Леи.

Элеонора мыла полы, когда миссис Филдинг повела Лею из кухни, мимо заброшенной прачечной, к себе в комнаты. С грохотом девушка переставляла посуду, мечась по кухне, собирая необходимое. Три ведра – мыльная вода, чистая вода, вода с уксусом – и столько тряпок и губок, что хватило бы на целое лоскутное одеяло. Тщательно Элеонора протёрла каждую плитку сначала с мылом, потом водой, потом уксусной смесью, пока руки не покраснели, а костяшки пальцев не покрылись тонкой паутиной трещин. Хотелось, чтобы шорох тряпки по камню заглушил мольбы Леи.

Так не должно было быть.

Элеонора знала, что лучшего ей ждать неоткуда. Её мать служила миссис Пембрук с тех пор, как обе женщины были подростками, и они доверяли друг другу все секреты уже после того, как мать Элеоноры перестала работать на миссис Пембрук. У Элеоноры остались смутные воспоминания о том, как она играла на полу между двумя женщинами, а те планировали её будущее. Миссис Пембрук обещала Элеоноре хорошие рекомендации для первой работы и надеялась, что девушка позаботится о дочери миссис Пембрук в её собственном большом доме. Но когда Элеоноре было восемь, её мать заболела, и все эти планы были омрачены долгим годом ухода за больной, который девушка помнила лишь урывками. Как подметала пол метлой с неё ростом, как помогала матери сесть на большой железной кровати и кормила бульоном. Как умерла мать, а потом и отец, и миссис Пембрук взяла Элеонору к себе. Все ожидали, что женщина научит Элеонору работе горничной, даст ей хорошие рекомендации и отпустит восвояси.

Но вместо этого миссис Пембрук относилась к Элеоноре как к собственной дочери.

Когда Элеонора с криками просыпалась среди ночи, именно миссис Пембрук спешила к ней в спальню. Именно миссис Пембрук каждое утро водила Элеонору в библиотеку и терпеливо учила французскому, и арифметике, и игре на маленьком фортепиано, не прибегая к услугам гувернантки. Миссис Пембрук даже помогала девочке одеваться, расчёсывала её длинные светлые волосы и заставляла её смеяться, переплетая ей косы в забавные фигуры. Элеонора не удивлялась такой заботе – знала, что миссис Пембрук всегда хотела ещё одну дочку и часто об этом говорила. Целых несколько ярких лет она была «мисс Элеонорой», одеваясь в шелка и атлас, и мир, где ей приходилось менять простыни для своей лежачей матери, остался далеко-далеко позади.

Элеонора стала бы настоящей леди – прекрасной, мягкой, живущей в безопасности. Её жизнь сплошь бы состояла из званых вечеров, поездок за границу и проблем таких незначительных, что они бы едва её беспокоили. Миссис Пембрук даже научила девушку вальсировать с её сыном Чарльзом. Он был немного старше, голубоглазый, долговязый, с непослушными усами, которыми чрезвычайно гордился. Когда он возвращался из школы, миссис Пембрук приказывала слугам расчищать место в гостиной, чтобы Элеонора и Чарльз могли неловко механически переступать, глядя друг другу под ноги. Лицо Чарльза всегда делалось пунцовым от того, что его просили танцевать с девчонкой на четыре года младше его, но стоило ему бросить взгляд на затуманенные глаза матери – и он неизменно танцевал с Элеонорой.

А потом миссис Пембрук умерла.

От запаха уксуса глаза у Элеоноры слезились, и её выдернуло из воспоминаний в настоящее.

Лея вышла из комнаты миссис Филдинг и скрылась на лестнице для слуг. Уже пару минут спустя она вышла, держа в руках свой красный саквояж, и, спотыкаясь, направилась к задней двери. Миссис Филдинг смотрела ей вслед, и её лицо совсем ничего не выражало.

Элеонора побежала за подругой:

– Лея!

Лея обернулась, когда уже схватилась за калитку. Её серые глаза сияли какой-то нервозной энергичностью, а лицо казалось таким напряжённым, что Элеонора невольно отступила.

По дороге мимо мчались двухколёсные экипажи и следом скользили кэбы. На полном лице Леи застыло такое странное выражение, что Элеонора почти боялась, не бросится ли подруга под какой-нибудь экипаж. Она не могла просто позволить Лее уйти!

– Не уходи, – попросила девушка.

Лицо Леи исказилось:

– У меня, чёрт возьми, нет выбора!

– Ты можешь пробраться ко мне в комнату, когда она не видит. Я буду приносить тебе еду. Или спрятаться в каретном сарае! Туда никто не ходит!

– Ох, ради бога, Элла!

Элеонора теребила передник, убеждая себя, что плакать она не будет. От этого станет только хуже.

– Мне так жаль…

– Нет. Я… я не… – Лея прижала ладонь к губам, а когда отняла, её взгляд снова стал суровым. Опустив саквояж, она схватила Элеонору за руки.

– Не позволяй ему прикасаться к тебе, – прошипела девушка. – Ни за что. Если он подойдёт, просто… ударь его. Пни его. Огрей его кочергой! Что угодно сделай, слышишь?

Элеонора кивнула, сжимая руки подруги.

– Ты будешь мне писать?

Лея отпустила её ладони и снова подняла саквояж.

– Знаешь, я ведь так и не научилась. Запомни, что я сказала. И Ифе тоже обязательно скажи. Раньше так никогда не было.

– Нет, – согласилась Элеонора, внезапно почувствовав себя старше и более одинокой, чем когда-либо. – Не было.

Элеонора вылила воду из вёдер в саду. Мыльные брызги окатили её юбки. В лицо бил солнечный свет. Если она не будет осторожна, то обгорит. Глядя, как грязная вода плещется по траве, девушка сжимала и разжимала кулаки. Нужно было взять себя в руки, прежде чем миссис Филдинг заметит.

Лея была права.

Несколько лет назад в особняке Гранборо и правда всё было совсем иначе. Здесь были лакеи и прачки, в каретном сарае стоял экипаж. И не было попрошаек, которых каждое зимнее утро прогоняли констебли. Элеонора ступала по идеально вычищенным коврам, любуясь своим отражением на каждой блестящей поверхности, задерживаясь возле тёплых каминов. Когда Чарльз бывал дома во время школьных каникул, они сидели в библиотеке в мягких креслах и вместе практиковали французский – если он оставался достаточно долго. Но после смерти миссис Пембрук не осталось лакеев. Карету продали, а кучера уволили. Дворецкий ушёл, и вскоре за ним последовал камердинер, причём каждый забрал с собой по ящику изысканных вин. Ковры запылились, сияющие поверхности потускнели, и всё больше каминов оставалось холодными. Чарльз перестал возвращаться домой. А однажды утром миссис Филдинг разбудила её в пять утра и сказала, что теперь она должна зарабатывать себе на жизнь. И не имеет значения, что мистер Пембрук был законным опекуном Элеоноры и должен был относиться к ней как к собственному ребёнку. Из «мисс Элеоноры» она снова стала просто Эллой – её собственное имя использовали, чтобы напоминать о её месте. Элеоноре было четырнадцать, и она смотрела, как рушилось её будущее.

Взяв себя в руки, девушка подхватила вёдра и вернулась в дом. Лиззи рылась в одном из кухонных шкафов в поисках тряпок. Проходя мимо, Элеонора едва подавила желание как следует ударить её по костлявым коленкам вёдрами, когда убирала их. Дейзи чистила морковь и рассказывала о трактире, который она хотела открыть вместе со своим братом – тот, как и их отец, стал моряком в Вест-Индии. Миссис Бэнбёри потела над железной плитой, стоя на старом сундуке, чтобы легче было дотягиваться до кастрюль и сковородок. У кухарки по всей шее была сыпь, расцветавшая от жары, и время от времени женщина протягивала руку и чесалась. Ифе ждала за кухонным столом, сжимая в руке письмо. Завидев Элеонору, она подалась вперёд:

– Я получила письмо из дома! Ох, мисс, пожалуйста, прочитаете мне?

Элеонора улыбнулась:

– Не надо называть меня «мисс», Ифе.

Дейзи закатила глаза, а Ифе покраснела.

– Вот уж точно, не надо.

– Приберегите свои сплетни до воскресенья, девочки. Баранину уже привезли? – крикнула через плечо миссис Бэнбёри.

Лиззи тут же распрямилась, посмотрела на заднюю дверь, через которую торговец приходил в дом с товаром.

– Разве мальчишка не приходил, миссис Би? – крикнула в ответ Дейзи.

– Господи Иисусе, это тебе виднее, соня!

– Я морковь чистила, миссис Би! – Дейзи махнула морковкой в подтверждение.

Миссис Бэнбёри выругалась. Её взгляд упал на Элеонору:

– Будь добра, Элла, сбегай за бараниной для хозяина. Чёртов мальчишка не приходил.

– Ещё только полдень, – быстро проговорила Лиззи. – Он ещё придёт.

Миссис Бэнбёри зыркнула на неё:

– У меня нет времени для этих «ещё». Если баранина не появится вовремя – обеду конец. Давай, Элла. Бери корзинку.

– Прямо сейчас? – спросила Элеонора. – Может, я подожду, пока Ифе соберёт бельё для прачечной, и мы пойдём вместе?

– Нет, сейчас, – резко ответила кухарка.

– Без…

Элеонора осеклась, но было уже поздно. Её плечи поникли от смущения. Дейзи распахнула глаза, глядя на Ифе, и покрутила в руке пучок моркови, словно изысканный зонтик.

– Без сопровождения?

Лиззи фыркнула со смеху:

– Можно подумать, мисс Элеонора запятнает свою репутацию, если пойдёт к мяснику сама! Я пойду, миссис Би, пока Элла, чего доброго, не упала в обморок.

– А ну за работу! – прикрикнула миссис Бэнбёри на Лиззи, проигнорировав гневный взгляд служанки. Обернувшись, она вздохнула, погладила Элеонору по руке и тихо добавила: – Господи, деточка, тебя ведь не похитят, стоит только порог переступить. Иди, не бойся.

Элеонора нашла свою старую шляпу с широкими полями, подняла воротник и натянула перчатки, прежде чем выйти на улицу. Леди вокруг были похожи на лилии, бледные и прекрасные. Она бы тоже была такой, если б могла. С вуалью было бы лучше, но та не подошла бы к этому тёмному платью. Элеоноре больше нравилось думать, что теперь она скорее скользит по улицам, точно призрак, и тени обволакивают её. Но люди могли подумать, что она в трауре (или, ещё хуже, будто она католичка!), да и вуаль стала бы ещё одной вещью, которую придётся стирать.

Жар был невыносимым – словно пощёчина. Влажное платье выпускало на солнце пар. На улице было тихо, и аккуратный ряд богатых особняков казался ослепительно-белым в солнечном свете. Единственное движение, которое она заметила, было подёргивание хвоста большого рыжего кота, растянувшегося на тротуаре. Элеонора повернула к Мэрилибон – товары мясников с Мэйфера были сейчас для них слишком дороги, – и шум затопил тяжёлой волной. Коричневая пыль липла к юбкам, кружилась у копыт лошадей, поднималась по ногам прохожих. Дети столпились у «Панч и Джуди»[5]5
  «Панч и Джуди» – традиционный уличный кукольный театр, первоначально возникший в Италии в XVII веке.


[Закрыть], липкие от сладостей и пота. Мимо проносились кэбы и экипажи. Окна домов распахивались одно за другим. Лошади с надеждой сопели, косясь на лотки с яблоками. Уличные торговцы продавали имбирное пиво и клубничный лёд – их лица раскраснелись от криков на солнце. Молочницы пробивались сквозь толпу, расталкивая всех вёдрами. Когда одна из них проходила мимо, Элеонора уловила запах несвежего молока и увидела тонкий слой той же коричневой пыли и мёртвых насекомых, плавающих на поверхности.

Кто-нибудь то и дело пихал локтями ей в бока. Ноги скользили в пыли. Какой-то ребёнок ударил по её пустой корзине и побежал прочь, ругаясь, что ничего не выпало. Фыркали лошади – казалось, в самое ухо. Над головой то и дело свистели хлысты кучеров, и со всех сторон раздавались крики:

– Яблоки! Свежие яблоки!

– Билли, а ну вернись, сейчас же!

– Клубничный лёд! Прекрасный клубничный лёд! Всего за пенни, порадуйте своего малыша, миссис, и одно для вас…

– Все на борт, отправляемся к Пикадилли! Эй вы, сэр, вы к Пикадилли?

Элеонора поспешно шмыгнула в сторону с пути омнибуса. Кто-то дёрнул её за юбки. Чья-то рука потянулась к её кошельку, и девушка шлёпнула её. Ещё чья-то рука потянулась к её бёдрам, и девушка ударила по неё корзиной. Псы рычали на неё. Какой-то дудочник засвистел ей в самое ухо. Мухи кружили у её головы.

Наконец она добралась до лавки мясника, потрёпанная и вспотевшая. Даже вид свиных туш, развешанных у окна, не подавил нахлынувшего на неё облегчения.

Пригнувшись, Элеонора прошла внутрь, стараясь не обращать внимания на запах мяса, которое слишком долго продержали на жаре. Помощник мясника – юноша лет двадцати с тёмными волосами и длинным худым лицом – при виде неё распрямился и отёр окровавленные руки о фартук. Элеонора не раз видела, как он околачивался у чёрного входа в особняк Гранборо, дожидаясь Лиззи, смущаясь. Они гуляли вместе уже почти год, но, если рассуждения, которые подслушала Элеонора, были правдой, Лиззи зря тратила своё время.

– Доставка в особняк Гранборо, будьте добры.

– Доставку доставляют, знаете ли, – брови юноши приподнялись. – Ты одна из девочек Гранборо? – Его взгляд скользнул к её талии. – Раньше там тебя не видел. Ты новенькая?

– Нет. Я там уже не один год.

Он недоверчиво рассмеялся на всю лавку:

– Да ладно! И как же такой хорошенькой штучке вроде тебя удалось продержаться так долго? Старик что же, ослеп?

Элеонора вспомнила Лею, и чувство безнадёжности окутало её точно саван. Она сделала вид, что не расслышала.

– Доставка в особняк Гранборо, будьте добры.

– Ладно, ладно. Я ничего такого не имел в виду.

Юноша передал ей большой свёрток в вощёной бумаге, но, когда Элеонора попыталась забрать мясо, он не отпустил.

– Ты будешь в доме, когда я доставлю товар в следующий раз?

– Я буду работать. Благодарю.

Она выдернула из его рук свёрток и затолкала в корзину. Помощник мясника широко ухмыльнулся – один из его клыков отсутствовал.

– Я заскочу, и мы увидимся, а? Как тебе такая мысль?

– Лучше не стоит. Если хотите, можете передать со мной весточку Лиззи. Она ведь ваша душечка, да?

Его ухмылка потускнела:

– Ну, я бы не сказал прямо, что душечка…

– А вот она бы сказала.

Поджав губы, Элеонора вышла и затерялась в толпе.

Когда девушка вернулась, Лиззи ждала у чёрного хода. Покусывая ногти, она смотрела, как Элеонора снимает и вешает на гвоздь свою шляпку и стягивает перчатки.

– Слава богу, – проговорила Лиззи наконец. – Мисс Элеонора благополучно пережила поход на улицу без сопровождения и вернулась к нам целая и невредимая! Какое, чёрт побери, облегчение!

Элеонора глубоко вздохнула.

– Очень мило с твоей стороны, Лиззи, – ответила она спокойно.

– Жаль, некому вынести тебе твои носилки.

– И правда жаль.

Элеонора подхватила свой сундучок с рабочими принадлежностями. В широком деревянном ящике, больше похожем на корзину, лежали старые тряпки, жестяные банки с полиролью и огромная перьевая метёлка для пыли. Вешая метёлку себе на запястье, Элеонора чувствовала, как Лиззи смотрит на неё, и мечтала о том, чтобы как следует стукнуть девушку по голове.

– Ну? – резко спросила Лиззи.

Элеонора напустила на себя то самое невинное выражение, которое Лиззи так ненавидела:

– Что, прости?

Подбородок Лиззи дёрнулся:

– Что он сказал?

Элеонора вспомнила ухмылку Лиззи, когда стало понятно, что Лея не задержится с ними надолго, и её охватило странное злорадство. Она постаралась, чтобы на лице ничего не отразилось. Больше никаких ухмылок.

– Извини, о ком ты?

– Ты прекрасно знаешь, о ком я, чёрт возьми! О Берти, конечно! Он просил мне что-то передать?

– Тот высокий парень с тёмными волосами? Он спрашивал, новенькая ли я.

Лиззи отдёрнула руку ото рта. На пальце выступила кровь.

– Ты о чём?

Элеонора честно смотрела на неё широко распахнутыми глазами, но внутри ликовала.

– Он просто хотел узнать, виделись ли мы раньше. Я сказала, что нет.

Оставив Лиззи тревожиться о произошедшем, Элеонора стряхнула пыль с юбок и поднялась по лестнице, ступая совсем тихонько. Второй этаж. Длинный тонкий ковёр заглушал звук её шагов, когда она кралась по пустому коридору. Нетронутые чехлы для мебели и закрытые ставни придавали дому атмосферу тяжёлой неподвижности, но, по крайней мере, на втором этаже было прохладнее.

Пять минут в библиотеке – вот всё, что ей нужно. Всего пять минут – насладиться запахом старых книг, – и гнев истает. Элеонора пригнулась и скользнула внутрь. В дневном свете библиотека казалась меньше, но в солнечных лучах ярко искрились нити старого персидского ковра и золотое тиснение на корешках книг. Этот зал был сундуком, и все сокровища были прямо здесь.

Девушка подошла к ближайшей полке с книгами и вытащила старый дневник путешественника. Только пять минут.

Дверь за её спиной открылась, и Элеонора резко обернулась.

На пороге стоял мистер Пембрук.

Девушка не удержалась – попятилась, прежде чем сумела остановить себя. Нет, ей не удастся просто проскользнуть мимо – он всегда был крупным мужчиной и стал ещё больше, поглощая все эти ужины, которых она никогда не сможет себе позволить. Как только кто-то вроде него мог быть женат на такой доброй великодушной леди, как миссис Пембрук? Этого Элеонора никогда не могла понять. Наверное, когда-то он был красивым, но теперь его волосы липли к потному лбу, а лицо было толстым, одутловатым, и глаза блестели, как гнилые фрукты, когда он окинул девушку взглядом. Даже днём от него разило бренди.