Текст книги "Обретая суперсилу. Как я поверил, что всё возможно. Автобиография"

После ее выписки из больницы мы снова переехали, на этот раз на Пайн-стрит в Напе, в получасе езды к югу от Вальехо: достаточно близко для того, чтобы Грейс могла ей помочь, и достаточно далеко, чтобы папаша не бесился от слишком частых визитов. Наш новый дом был частично недостроен, то есть сам каркас дома был поставлен, но стены и потолок не были доделаны, повсюду торчали гвозди и оголенные провода. У хозяина не хватило денег закончить работы, и Чарльз предложил свою помощь в счет платы за жилье. Естественно, он и пальцем не пошевелил, чтобы сделать обещанное, и следующие два месяца я спал на голом полу и играл во дворе, полном строительного мусора и бутылочных осколков.

Шли дни, и Эвелин все больше и больше впадала в депрессию и становилась все более агрессивной. Когда отец уходил, она металась по дому, громко кричала и разбрасывала вещи вокруг. Она выскакивала на улицу, словно уходила навсегда, а потом ходила взад и вперед с красным лицом и что-то бормотала без остановки. Было понятно, что на этот раз даже помощь Грейс ничего не изменит.

Я до сих пор не знаю, что случилось в тот день, когда все пошло вверх дном. Я могу рассказать только то, что видел.

Обычно я проводил день в засохшем напрочь лесу за нашим домом и играл с бездомным котиком. К тому времени для меня уже стало традицией заводить дружбу с бездомными котами всякий раз, когда мы переезжали.

С котиками было так славно: мы проявляли друг к другу любовь и могли свободно играть. Нигде и ни с кем больше я не мог выражать свои эмоции так же свободно. Возможно, моя любовь к кошкам связана с тем случаем, когда мама единственный раз в жизни ласково погладила мою руку.

Можно даже пойти дальше в этих предположениях и сказать, что я старался спасать кошек, потому что не мог спасти свою мать.

А может, я люблю кошек просто потому, что они кошки. Ведь бывает же так, что кошка – это просто кошка и ничего более.

Я вернулся домой, а там все было перевернуто вверх дном. Тарелки валялись на полу рядом с опрокинутым столом. Одна из занавесок была содрана в борьбе, а стена забрызгана кровью. Чарльз сидел на диване в разорванной рубашке, на его лбу, прямо под линией волос, красовалась рассеченная рана.

ВОЗМОЖНО, МОЯ ЛЮБОВЬ К КОШКАМ СВЯЗАНА С ТЕМ СЛУЧАЕМ, КОГДА МАМА ЕДИНСТВЕННЫЙ РАЗ В ЖИЗНИ ЛАСКОВО ПОГЛАДИЛА МОЮ РУКУ.

Он аккуратно высыпал табак из сигаретных окурков, лежавших в пепельнице, прямо на кусок бумаги, выдранный из телефонной книги. Он не сразу увидел меня, а когда поднял глаза, я понял, что он смотрел не на меня, а куда-то мимо.

Матери нигде не было.

Моя патологическая бдительность начала кричать внутри моей головы. Он убил ее. Он убил ее, и тебе надо бежать, пока не поздно, бежать немедленно!

Я отбросил эти мысли и осторожно подошел поближе, стараясь не отходить далеко от входной двери.

– Что случилось?

Отец покачал головой, свернул обрывок бумаги в сигарету и закурил.

– Я не знаю, – сказал он и повторил эту фразу несколько раз. – Я сделал что-то ужасное, и она сделала что-то ужасное, и теперь она снова в больнице.

– Когда она вернется?

– Не знаю, – сказал он, глубоко затянувшись. – Я вообще не знаю, вернется ли она.

В тот вечер отец отвез нас с сестрами к Грейс, и мы прожили в ее трейлере все время, пока мать находилась в психиатрической клинике. Когда же вернулись домой через несколько недель, Эвелин находилась под действием лекарств и передвигалась только в случае острой необходимости. Отец сказал, что ей сделали операцию, но не уточнял, какую именно. Однажды ночью я притворился спящим и подслушал разговор между отцом и Грейс. Так я услышал название операции: гистерэктомия.

У Эвелин больше никогда не будет детей.

В то лето отец снова потерял работу, нам грозило выселение из дома, и единственное, что мы могли сделать, – так это вернуться в Патерсон. Мы начали загружать вещи в наш маленький трейлер и готовиться к долгому путешествию на восток. Отец каждый раз обещал, что мы возьмем любую мою кошку, но только если она будет на месте, когда мы соберемся. И всякий раз их как нарочно не было на месте, так что я был вынужден каждый раз переезжать без них. Я не задумывался о практических аспектах путешествия с кошкой в трейлере. Да и никто не задумывается о таком в возрасте восьми лет. Я очень любил свою кошку, и поэтому, когда мы закончили упаковывать вещи, напомнил отцу о его обещании. Он сказал, что готов его выполнить.

ПОЗЖЕ Я УЗНАЛ, ЧТО БЕДНАЯ КОШКА С ПАЙН-СТРИТ БЫЛА ДАЛЕКО НЕ ПЕРВОЙ ЖЕРТВОЙ, ПРИНЕСЕННОЙ РАДИ УДОБСТВА И СПОКОЙСТВИЯ МОЕГО ОТЦА, И ОНА БЫЛА ДАЛЕКО НЕ ПОСЛЕДНЕЙ.

Но когда я пришел на задний двор, кошки нигде не было видно.

Я собрался было уже искать в лесу за домом, но тут во двор пришел отец. Он сказал, что кошка улеглась спать под задними колесами нашей машины, а он сдал машину назад и случайно задавил ее. Я побежал к машине и нашел кошку. Ее тело осталось целым, а вот голова была раздавлена. Вытирая слезы, я отнес котика на задний двор и похоронил в неглубокой могилке в сухой земле. Все еще весь в слезах, я сел в трейлер, и мы отправились в путь.

Напа осталась далеко позади, а я все сидел и думал, почему кошка не убежала из-под машины, когда отец завел ее. Все выглядело очень странно, моя кошка никогда не спала под машиной, она всегда боялась машин и убегала от шума моторов. Почему же она выбрала именно этот день и решила, что ей на самом деле очень даже нравятся машины?

И почему только голова пострадала?

Позже я узнал, что бедная кошка с Пайн-стрит была далеко не первой жертвой, принесенной ради удобства и спокойствия моего отца, и она была далеко не последней.

Глава 6
Первый раз всегда бесплатно

Мы изнывали от жары, проезжая через Оклахому и сидя в нашей машине, которая вдруг превратилась в раскаленную печь с окнами, созданными скорее для видимости, а не для того, чтобы пропускать внутрь такую мелочь, как свежий воздух. Мы старались как можно дальше отодвинуться от железных частей дверей, на которых не было обивки, и от раскаленного металла дверных ручек.

Когда отец останавливался на заправочных станциях, мы все выбирались наружу, чтобы глотнуть хоть немного воздуха, который бы не был нагрет настолько, что не подходил для дыхания земных существ.

По всей вероятности, мы все выглядели так ужасно, что управляющий одной из заправок, узнав, что мы едем через всю страну и думаем только о том, как бы побыстрее умереть и покончить с мучениями, сжалился над нами и решил разнообразить наше унылое существование.

– Ждите здесь, – сказал он и поспешил внутрь, в то время как колонка отсчитывала литры бензина. Через мгновение он появился снова с объемистой стопкой комиксов.

– Это все от племянника осталось. Он приезжал к нам с месяц назад, а потом уехал на восток, но вот книжки эти оставил. Хотел было выбросить, но, может, вы заберете, если хотите?

Это было мое первое знакомство с комиксами, и хотя в большинстве своем они были довольно примитивными – «Арчи и Джагхед», «Сэд Сэк», «Майти Маус», «Дональд Дак» и «Дружелюбное привидение Каспер», – были среди них и правильные комиксы: «Иллюстрированная классика», «Бэтмен», «Комбат», «Рип Хантер» и самый лучший – «Супермен». Я аккуратно расправил странички и разложил все книжки по степени увлекательности на основании того, какая из обложек выглядела интереснее, и приступил к чтению.

К тому времени, когда мы добрались до Нью-Джерси, моя любовь ко всему, что как-то связано с Суперменом, распространилась на все комиксы вообще. Меня увлекали не костюмы героев, а моральный аспект каждой истории. В книжках говорилось о важности защищать других, даже подвергая себя риску. Этическая сторона была важнее всего для меня как для ребенка, жившего в семье, в которой полностью игнорировалась мораль.

София наслаждалась возможностью поиздеваться над Чарльзом, ведь он уже дважды пересек страну, одураченный лживыми обещаниями Казимира. И вот теперь сынок вернулся, поджав хвост, и просит денег в долг, пока не найдет себе работу. Все удовольствие, которое я получил от унижения моего отца, испарилось, как только я понял, что он выбросил все мои комиксы. Они поддерживали меня во время путешествия, а теперь, по его мнению, были не нужны. Мне удалось спасти пару книжек, которые я вытащил из мусорного бака, почистил и тайком протащил в дом. В течение следующих месяцев я обменивался комиксами с другими детьми и использовал любую мелочь, которую таскал из отцовского ящика в комоде, чтобы купить новые. Я начал собирать комиксы, и это стало неким актом восстания против отца и помогло моему становлению как личности.

Может показаться смешным, но и сейчас я отношусь к комиксам так же, как и тогда.

Чарльз возвел вранье арендодателям в форму искусства, но в ту осень снять квартиру в Патерсоне было непросто: домовладельцы готовы были сдать квартиру новому, незнакомому жильцу, но только маленькую, всего с одной спальней. Этого было явно недостаточно для семьи из пятерых человек, и поэтому меня опять стали отправлять к бабушке или тете. Кстати, тетка быстро поняла, что самый лучший способ добиться тишины – это заранее заготовить стопку комиксов на журнальном столике. Я сидел на диване под окном и читал с утра до ночи, пока не ложился спать на все том же диване. Иногда тетка подсаживалась ко мне, и мы разговаривали обо всех прочитанных историях. Надо сказать, что некоторые из ее суждений были интересны и необычны.

Я НАЧАЛ СОБИРАТЬ КОМИКСЫ, И ЭТО СТАЛО НЕКИМ АКТОМ ВОССТАНИЯ ПРОТИВ ОТЦА И ПОМОГЛО МОЕМУ СТАНОВЛЕНИЮ КАК ЛИЧНОСТИ.

– Мы всегда подозревали, что она сама читает все комиксы, – вспоминал Фрэнк Скибицки гораздо позже. – Конечно, она никогда не признавалась в этом, потому что по тем временам это считалось недостойным занятием для взрослого человека. Но мне кажется, что ей нравились все те истории.

С помощью тети мне удалось собрать солидную коллекцию комиксов, в том числе первые публикации о Человеке-Пауке в пятнадцатом выпуске журнала «Удивительная фантазия» (Amazing Fantasy), о Торе в 83-м выпуске «Путешествия в тайну» (Journey into Mystery). Здесь же была и полная коллекция комиксов о Фантастической Четверке и Людях Икс, о Невероятном Халке, а также комиксы серебряного века от DC о Супермене, Флэше, Черных Ястребах, Атоме, Зеленом Фонаре, Аквамене и Металлических Людях.

Конечно же, Супермен оставался моим кумиром, и его образ, созданный Куртом Суоном, стал для меня единственным и неповторимым, неким мерилом последующих версий. Все остальные комиксы моего детства предлагали довольно небольшой перечень персонажей, а вот в «Супермене» можно было встретить много всяких разных злодеев, друзей, союзников, которые жили в отдельном, подробно созданном мире с тщательно продуманной историей. Мне нравилось читать о Фантомной зоне, об Алмазных горах, Алых джунглях и Огненных водопадах. Криптон был для меня так же реален, как и Патерсон, а в некоторых случаях – даже более реален. Я беспокоился о Кларке, когда на обложках появлялись Брейниак и Лекс Лютор, я выучил названия и свойства всех возможных форм криптонита (зеленый, красный, золотой, алмазный, голубой и белый) и радовался даже второстепенным персонажам, появлявшимся во вселенной Супермена, за исключением Беппо Супер-Обезьяны, потому что ну кто же будет ему радоваться?

Сначала я прочитывал истории просто ради забавы, чтобы насладиться сюжетом, но потом перечитывал их снова и снова, следя за тем, как развиваются события и диалоги в процессе повествования. Мне и в голову не приходило, что когда-нибудь я буду зарабатывать на жизнь собственными комиксами, тогда же мне просто хотелось поднять капот и посмотреть, как работает двигатель.

А что касается моей собственной истории, она приняла неожиданный поворот, когда отец вдруг объявил, что у нас у всех появилась новая фамилия – Старк. Он объяснил, что иметь настоящую фамилию и другую, для бизнеса, – это обычное дело. Я поверил ему, так как совсем ничего не знал о вымышленных именах. С тех пор при ответе на телефонный звонок или во время разговора с людьми, которые могут постучаться в дверь, я должен был сначала спросить, с кем они хотят поговорить, а потом уже, в зависимости от обстоятельств, назвать нужную фамилию и никак не ошибиться. Это поможет отцу скрываться, если его начнут искать полиция, домовладельцы, юристы, коллекторы и арендодатели.

В конце концов, поменяв несколько раз жилье, мы осели в маленькой квартирке с двумя спальнями. В ней никто не хотел жить, потому что там был сломан масляный обогреватель, а на дворе стояла едва ли не самая холодная зима за всю долгую историю Нью-Джерси. Сугробы были высотой с меня.

Мать тайком вытащила у отца несколько долларов из бумажника и купила мне яркую красную шапочку. Теперь, даже если весь я буду засыпан снегом, они могли найти меня. Ну, или хотя бы красную шапочку.

МНЕ И В ГОЛОВУ НЕ ПРИХОДИЛО, ЧТО КОГДА-НИБУДЬ Я БУДУ ЗАРАБАТЫВАТЬ НА ЖИЗНЬ СОБСТВЕННЫМИ КОМИКСАМИ,

Школа святого Стефана, куда я ходил, была прибежищем самых злющих и бездарных сестер-воспитательниц, которых я когда-либо встречал в своей жизни. В системе обучения, которая допускала и даже приветствовала телесные наказания, школа святого Стефана была Эверестом насилия над учениками. Нас постоянно били, толкали, шлепали, и не только руками, но и всем, что попадалось под руку. Однажды во время контрольной я обнаружил, что в моей перьевой ручке (использование шариковых ручек было строго запрещено) закончились чернила, а запасного картриджа у меня с собой не было.

ТОГДА ЖЕ МНЕ ПРОСТО ХОТЕЛОСЬ ПОДНЯТЬ КАПОТ И ПОСМОТРЕТЬ, КАК РАБОТАЕТ ДВИГАТЕЛЬ.

Я поднял руку, подошел к мегере, сидевшей за учительским столом, и объяснил проблему. Она оторвала свои глаза от бумаг, посмотрела на меня и с размаха ударила меня по голове, да так, что в ушах звенело еще целый час. После этого она велела мне вернуться на место и ждать, пока кто-либо из мальчиков (мы учились отдельно от девочек) не закончит и не поделится со мной ручкой.

Понятно, что свободная ручка появилась буквально за минуту до окончания урока, и я смог ответить всего лишь на несколько вопросов. За работу я получил неуд.

В свободное от преподавания катехизиса[6]6
  Краткое изложение христианского вероучения в форме вопросов и ответов. – Прим. пер.


[Закрыть] и раздачи ударов тупыми предметами время воспитательницы неустанно работали над вытягиванием денег из родителей учеников. Все, что было необходимо для школы, надлежало покупать исключительно в церкви или в магазинах при школе: форма, учебники, ручки (непременно синие перьевые ручки, можно было купить и зеленую, но только с черными или синими чернилами), тетради, карточки с лицами святых и римских пап. То, что часть денег уходит из магазинов обратно в церковь, ни для кого секретом не было. Я был всего лишь ребенком, но даже я понимал, что все это было грубым мошенничеством. Какая у вашего сына славная бессмертная душа, будет очень жаль, если она будет бесконечно гореть в адском пламени только потому, что вы решили не покупать ему здесь свитер. Вы понимаете, что я говорю? Или мне звать мать-настоятельницу?

А потом произошла история с «языческими детьми».

В Патерсоне бушевала самая страшная снежная буря за многие годы, и рано утром в понедельник я пришел в школу счастливый уже оттого, что в ней были стены и было тепло. Я поспешил в раздевалку, снял мокрое пальто и, обернувшись, увидел нашу классную сестру-воспитательницу, направлявшуюся ко мне с красным от злости и негодования лицом.

– Ты не взял коробку с шоколадками, – сказала она, трясясь от злости.

В прошлую пятницу в школу привезли коробки с «Лучшим шоколадом в мире». Продажи шоколада должны были помочь собрать деньги для сирот и детей язычников. Я никогда не понимал, почему католическая церковь так сильно заботилась о детях язычников, но Сестра Мэри Большой Кулак постоянно заставляла нас думать о детях язычников, молиться за детей язычников, быть счастливыми, что мы не были детьми язычников (что весьма странно, потому что эти самые дети всегда были первыми в очереди вообще за всем), и, если возможно, купить этих самых детей язычников.

В 1962 году, когда, по общему признанию, экономика была особо сильна, можно было купить языческого ребенка за пять долларов[7]7
  С поправкой на инфляцию в 2019 году эта сумма была равна 38 долларам, и это доказывает, что рынок языческих детей все еще силен и при первой же возможности должен быть представлен на бирже Nasdaq.


[Закрыть]. За эту сумму выдавали карточку владельца в качестве свидетельства о выкупе и крещении приемного языческого дитя. Это дитя могло получить любое имя на любом языке, а покупатель мог быть навеки уверен в том, что он спас усыновленного ребенка от всего, что ему только ни грозило в его языческой жизни. Учитывая, в какой бедности рос я сам, то языческий ребенок мог бы, остро нуждаясь в пяти баксах, попытаться стянуть их у моего папаши, как делали все остальные.

Ну, чтобы не заострять внимание на этом, скажу просто: идите-ка вы со своими языческими детьми![8]8
  Фонд языческих детей существует и в наше время. Теперь он зовется «Миссионерская ассоциация для детей». Могу только предположить, что сайт с доменом «купитьязыческихдетейдешево» был уже занят.


[Закрыть]

Шоколадные батончики представляли собой гадкую смесь коричневого цвета в бело-золотой фольге. Дети должны были продавать их друзьям, соседям, членам семьи, да и вообще всем, на кого они затаили обиду.

Счесть эти шоколадки лучшими в мире могли бы разве что дети язычников. Но только в 1960 году, потому что даже самый несчастный языческий малыш XXI века, который никогда не пробовал шоколад, едва откусив кусочек, выбросил бы батончик куда подальше, а вас прибил бы коробкой.

Поскольку никто из тех, кого я знал, никогда в жизни не видел языческого ребенка, было очевидно, что вся эта история – сплошное надувательство. Но у меня и в мыслях не было сказать об этом Сестре Мэри Ктулху, чье красное лицо с широко раскрытыми глазами нависало надо мной. Меня ожидала неминуемая показательная казнь, а ее – инфаркт миокарда.

– Значит, ты не взял ни одной коробки, – продолжила Сестра Мэри Тромбоз. Ее трясло от злости, да так, что слова вылетали из ее рта какими-то отрывистыми кусочками. – Ты должен был взять их домой, продать в выходные, а деньги принести в школу.

Я ответил, что мне сбор средств казался делом добровольным.

– Ты что же, думаешь, что несчастные сироты имеют право выбора? А может, и дети язычников могут выбирать, как жить?

Что бы я только ни ответил, наказание было неизбежно, и поэтому, первый раз в своей жизни, я решился ответить воспитательнице. Я успел произнести только первую часть ответа: «А я не знаю, почему бы не спросить об этом у самих детей язычников», после чего получил сильный удар по щеке и голова моя, словно шарик для пинг-понга, отлетела от стены раздевалки. После этого воспитательница схватила мои пальто и шапку, сунула коробку с «лучшим шоколадом в мире» мне в руки, спустила с лестницы, пока я не свалился в засыпанный снегом переулок.

– Будешь стоять здесь и продавать, а вернешься только тогда, когда продашь все, что есть! – сказала сестра и решительно захлопнула за собой дверь.

Шел такой густой снег, что я едва видел противоположный угол нашей школы. Вокруг не было ни души – ни торговцев, ни прохожих, спешивших на работу, никого. Я хотел было пройти вниз по улице в поисках иных форм жизни, но в последний момент передумал, испугавшись, что Сестра Мэри Ботулизм вдруг заметит, что я покинул свой пост. Вскоре меня настолько засыпало снегом, что издалека я, наверное, напоминал сугроб с силуэтом ребенка с красной шапочкой на макушке.

Я выглядел как безголовый снеговик. Прошел час. Затем еще час. Я не чувствовал ни лица, ни ног, ни пальцев.

Наконец, из пелены снега, словно призрак, появился пожилой мужчина, одетый в хасидском стиле. Пошатываясь и низко наклонив голову, он шел мимо меня вниз по улице, полы длинного черного пальто хлопали его по ногам, а в руках он держал большой пакет с продуктами. Как только он поравнялся со мной, я сделал шаг вперед, чтобы спросить, не хочет ли он купить несколько шоколадных батончиков, но мои замерзшие губы выпустили в воздух нечто совсем нечленораздельное, типа «нехолитьпитьшокобанчики?».

Прохожий посмотрел на меня, на здание школы за моей спиной, а потом снова на меня.

– Они выставили тебя из школы, чтобы ты продавал это?

Я кивнул, уже не в силах бороться с дрожью.

– Ну что за страшные люди, – сказал он, а потом вздохнул и показал на коробку. – Думаю, что куплю один батончик, без начинки есть? Не люблю миндаль, мне его не разгрызть.

Я посмотрел на коробку. Ну, конечно, же, миндаль.

Он вздохнул еще раз.

– Ну ладно, обсосу шоколад вокруг орешков. – Он вручил мне деньги, сунул батончик в карман и исчез в снежной пелене.

Прошел еще один час, скрипнув, открылась дверь, и передо мной предстала Сестра Мэри Геббельс.

– Ну, сколько? – требовательно спросила она.

Я показал ей один замерзший палец, втайне надеясь, что он все-таки не отвалится.

Ее лицо напряглось, и я уж было подумал, что она выполнит свое обещание и оставит меня на улице до тех пор, пока я не продам всю коробку. Воспитательница посмотрела на пустую улицу. Даже она была вынуждена признать, что продавать шоколад просто некому, и наконец впустила меня внутрь.

– Ты бесполезен, – сказала она, когда шла вверх по лестнице вместе со мной. – Бесполезный, совершенно никчемный ребенок.

Могу поспорить, ты бы никогда не сказала такое бедному языческому ребенку, подумал я, но у меня хватило ума не сказать это вслух.

Наши жалкие условия проживания и полное отсутствие каких-либо профилактических мер привели к тому, что я часто чем-то болел, а этой зимой и вовсе разболелся не на шутку. Обе спальни в нашей холодной и неотапливаемой квартире были заняты родителями и сестрами, и мне приходилось спать на кушетке в гостиной, прямо под окном, откуда нещадно дуло.

– Все не так уж и плохо, – сказал отец, в то время как ледяной ветер из щелей трепал занавески за моей спиной. – Он все преувеличивает.

Сказано это было в полном соответствии со стилем моего отца, его modus operandi: что бы ни случилось, он ни при чем, настоящая проблема заключалась в людях, которые пытались выставить его в плохом свете.

Простуда быстро перешла в бронхит, а тот – в воспаление легких, но отец и не думал отправлять меня в больницу, где его ждали пачки неоплаченных счетов, он решил, что я могу выздороветь и так. Я был слишком слаб, чтобы ходить в школу, и оставался дома, отвечая на редкие звонки врачей (их оплачивала тетка), которые заканчивали разговор одними и теми же словами: «Ему срочно надо в больницу». Днем с холодом помогало бороться солнце и немного тепла из кухни, когда мать готовила еду, но с каждой холодной ночью мне становилось все хуже и хуже.

Однажды вечером, когда я, замерзая, дрожал под тонким одеялом, я решил, что с меня хватит. Тихо пробрался на кухню, включил печку и улегся на пол перед ее открытой дверцей. Мне нельзя было спать, я боялся, что отец поймает меня, и поэтому я не спал, пока за окном не начало светать. После этого я выключил печку, забрался к себе на диван и заснул.

С ТЕХ ПОР Я СТАЛ СОВОЙ И РЕДКО ЛОЖУСЬ СПАТЬ РАНЬШЕ ТРЕХ-ЧЕТЫРЕХ УТРА.

Так я прожил целую неделю, я спал днем, когда комнату грело солнце. Постепенно мне становилось лучше, правда, был от всего этого один неожиданный побочный эффект. Если раньше я был жаворонком, вставал чуть свет, читал и смотрел мультики, то теперь, после бессонных ночей у кухонной плиты, я выработал другой рефлекс, словно та самая собака Павлова. С тех пор я стал совой и редко ложусь спать раньше трех-четырех утра.

Когда лихорадка прошла, отец заявил, что это доказывает несерьезность моей болезни. Услышав это, я первый раз в жизни подумал о том, как было бы здорово стоять рядом с ним на улице теплым солнечным днем, а потом быстро столкнуть его с тротуара под колеса проезжающего грузовика.

В 1964 году отец нашел работу на фабрике пластиковых изделий, что позволило нам переехать из холодной квартиры в другую, чуть получше, на Батлер-стрит. В то время мы меняли жилье раз в полгода, и поэтому я всегда боялся потеряться в новом районе города. Каждый раз после переезда я сразу обходил новый район, чтобы запомнить нашу и остальные улицы. Но в последний наш переезд мы заехали поздним вечером, так что у меня просто не было для этого времени.

На следующий день отец отвез меня в новую католическую школу Лурдской Богоматери, мою пятую школу за четыре года. Я прошел через распахнутые двери и остановился в холле, дожидаясь, когда меня отведут в кабинет матери-настоятельницы, где я должен был получить инструкции о правилах поведения и учебы. Через несколько минут я увидел настоятельницу, торопливо шагавшую по только что отполированному воском полу; она смотрела вниз, явно погруженная в какие-то свои мысли. Вступив на скользкий пол, она поскользнулась и в один момент превратилась во взрыв шрапнельного снаряда: ее руки, ноги, накидка и четки разлетелись в четыре разные стороны. Я видел, как падают люди, но в этот раз падение выглядело просто невероятно, оно было подобно идеальному акробатическому представлению и захватило меня так, что в других обстоятельствах я бы стоял, открыв рот от восхищения, вопил от восторга и аплодировал.

После того как земля вокруг перестала трястись, она села, оглушенная, но не пострадавшая от падения. И тут она вдруг заметила, как я пялюсь на нее. Я не знал, что мне делать. Часть меня всячески ей сочувствовала, а вторая наслаждалась интереснейшим спектаклем. В целом же я понимал, что, случись такое в школе святого Стефана, меня бы убили, если бы я посмел улыбнуться.

Посмотрев из-под сползшего во время падения под нелепым углом капюшона, настоятельница сказала: «Ну что же, можно и посмеяться».

Ирония этого замечания вдруг сразу дала мне понять, что в этой школе все будет по-другому. Настоятельница позволила мне засмеяться и тем самым полностью подавила мое желание сделать это. Смех над тем, кто позволяет смеяться над собой, не приносит никакой радости.

Таких умных воспитательниц следовало слушать и уважать.

После занятий поток учеников, покидавших школу, увлек меня вниз по лестнице и вынес на улицу, но не там, где я входил в школу. Я осмотрелся, и мне показалось, что я узнал улицу, которая вела к нашей новой квартире. Недолго думая, я отправился домой. Я всегда витал где-то в облаках, и поскольку думал, что иду по правильной улице, то и внимания не обращал на то, как улицы передо мной собирались вместе или расходились в стороны. В конце концов, остановившись, я понял, что не имею ни малейшего представления о том, где нахожусь. За день до того у меня не было возможности запомнить какие-то приметные места, по которым мог бы сориентироваться. Я заблудился.

В первую очередь я заставил себя успокоиться. Если смогу вернуться к школе, то точно найду дорогу домой.

Но как добраться до школы?

Я спрашивал прохожих, но они либо не знали, либо слишком спешили, чтобы остановиться. (Любой мальчик, потерявшийся на улице в 2019 году, привлек бы гораздо больше внимания, чем в 1964-м, когда от детей требовали более взрослого поведения.) Один из взрослых показал пальцем куда-то в сторону, сказав, что школа находится где-то в том направлении. Мне ничего не оставалось, кроме как пойти в ту сторону.

Через двадцать минут я оказался в довольно пустынном месте, которое было совсем не похоже на жилые кварталы рядом со школой. Я не понимал, где нахожусь, и тем более не знал наизусть нашего нового адреса, потому что родители почему-то не задумались о том, что этой ценной информацией стоило бы со мной поделиться. Я пошел быстрее, меня начала охватывать паника, я отчаянно пытался найти кого-нибудь взрослого или хоть что-то на улице, что помогло бы найти дорогу домой. Но улицы этого промышленного района были пусты и зловещи. Я прошел еще полквартала, чтобы посмотреть, есть ли кто впереди, а потом вернулся назад и перешел на другую улицу в надежде найти дорогу, но все было напрасно, и я заплакал.

И тут я услышал, как кто-то позвал меня.

У тротуара пустынной улицы остановилась машина.

За рулем сидел мужчина, рядом с ним на пассажирском сиденье – женщина, а на заднем сиденье – еще один мужчина. У женщины были волосы цвета соломы, а мужчин я особенно не разглядел.

– Так вот ты где, – сказала женщина.

Я стоял, не совсем понимая, что происходит.

– Твоя мама прислала нас за тобой, – продолжала женщина. – Она очень волнуется и ждет тебя.

Парень за рулем кивнул.

– Твой папа попал в аварию, нас попросили найти тебя и привезти в больницу.

– Садись в машину, дорогой, – сказала женщина. Мужчина на заднем сиденье наклонился, чтобы открыть дверцу машины.

Мне не понравилось, как они выглядели, и я сделал шаг назад.

– Поторопись! – женщина высунулась из окна и помахала мне рукой.

– А как зовут мою маму? – спросил я.

– Послушай, у нас нет времени для игр, – строго сказала женщина.

– Как зовут мою маму?

Мужчина, что сидел сзади, высунулся из-за двери.

– Послушай, твой отец пострадал, хватит выпендриваться, садись в чертову машину!

Я стоял, не шелохнувшись.

Мужчина начал выходить из машины.

– А ну, иди сюда, черт бы тебя побрал!

И тут я рванул со всех ног.

Я старался бежать как можно быстрее, вперед, по переулкам и мимо мусорных баков. Я слышал топот мужчины, бежавшего за мной. Добежав до широкой улицы с множеством машин, я рванул прямо через дорогу, не дожидаясь зеленого света светофора. Мне было страшно оттого, что меня могли догнать. Машины гудели, водители ругались, стараясь избежать столкновения. Я добежал до противоположной стороны улицы, но не остановился, а пробежал еще три квартала. Сердце стучало, ноги дрожали. Я осторожно обернулся и посмотрел назад. Улица была пуста, но я все еще боялся, а потому спрятался между двумя припаркованными машинами и просидел там, пока не убедился в том, что мужчина меня больше не преследует.

Когда я наконец решил покинуть свое убежище, на улице уже темнело. Мне нужно было найти дорогу домой до наступления темноты, но как? Что бы сделал Супермен, если бы заблудился?

Он бы использовал свой суперслух, подумал я, вышел на угол улицы, закрыл глаза и стал слушать. Я не слышал звуков плотного движения со стороны, куда, как мне казалось, нужно было идти. Поэтому я решил пойти туда, где шум машин на улице был более громким. Через несколько кварталов я увидел полицейского, руководившего движением на улице. Перебежав на его сторону, я сказал ему, что потерялся. Я ничего не сказал ему о машине и блондинке с соломенными волосами, мне казалось, что из-за этого я попаду в неприятности.

С помощью полицейского мне удалось восстановить всю схему моих передвижений и, наконец, я оказался дома.

В тот вечер отец узнал о том, что случилось, и пришел в ярость оттого, что домой меня вернула полиция.

Правило Номер один гласило, что мы ни в коем случае не должны привлекать внимание тех, кто носит полицейские жетоны, и потом, каким же дураком надо быть, чтобы не найти дорогу домой?