Текст книги "Пойми и прости"

Берлин

20

– … веселитесь, сучки.

– Мы любим тебя, Эми.

– Люблю вас обеих. Не переживайте… Все хорошо. Сегодня еду домой.

– Береги себя.

– Хорошо.

– Если бы ты была с нами!

– Ты это только что написала? Не забывайте присылать мне фотки.

– Не забудем. Вот фотография Констанции.

– Уже по вам скучаю.

– Мужчина нужен мне в жизни примерно так же, как дыра в голове. Как рыбам нужен велосипед, – сказала я Констанции, которая не отводила взгляда от картины перед нами. – Он растоптал мои чувства, он все испортил. Честно, теперь, когда мы с ним на расстоянии, я стала лучше понимать. Не знаю, чем я думала. Я вообще не думала, наверно, в этом дело. Думала своим мозгом Барби.

– Мозгом Барби?

– Ну, знаешь, Кен и Барби в своем домике в Малибу. Кен и Барби идут танцевать. Мозг Барби. Вся эта романтическая чепуха.

Она кивнула.

Солнце затерялось где-то среди городских зданий, удлинив тени. Это был Музейный остров Берлина в четыре часа дня. Предвещая дождь, тучи затянули большую часть неба. Мы с Констанцией находились в Старом музее. Помимо него, мы также были в Новом музее, Музее Боде, Пергамском музее и в Старой национальной галерее. Сказать, что картины, статуи, полотна, старинные наконечники стрел и копий, керамические осколки и колючая проволока необычайно дополняли друг друга, – ничего не сказать. Я обожала музеи, обожала искусство и культурные выставки, но по сравнению с Констанцией я была полной лентяйкой. Она превратила мои ноги в резину, она сделала из меня ноющую желейную массу. Мы провели три с половиной дня в Берлине, будучи лучшими туристами, каких только можно себе представить. Мы видели все. Мы делали все. Невозможно было найти такую достопримечательность, рядом с которой мы бы не сфотографировались, еды, которую мы не попробовали бы, и лавок с безделушками, в которых мы не побывали бы, чтобы хорошенько запомнить эту поездку. Если бы путеводители «Мишлен» и «Плэнет Гайд» выдавали награды за «тщательное изучение крупного европейского города», мы с Констанцией в два счета заняли бы первое место.

Пять звезд.

А теперь небо затянули свинцовые тучи, и я чувствовала себя уставшей и недовольной.

– Тогда тебе ни к чему видеться с ним снова, – наконец сказала Констанция, медленно переходя к следующей картине. – Так будет лучше. Игнорируй мозг Барби.

– Точно. Проще простого.

– Во всяком случае, мы с Рафом собирались встретиться. А Джек пускай возится с дневником деда.

– Через месяц я выхожу на работу.

– Ты разобралась с бумагами?

Она не смотрела на меня, она совсем не отводила глаз от картин. Констанция никогда не злилась, но и не упускала ничего. Она знала, что я никак не могла разобраться с банковскими документами.

– Почти, – сказала я. – Не совсем.

– Ты не расстаешься с дневником «Смитсон», но при этом не разобралась со своими делами? Ты открываешь свой ежедневник чаще, чем люди открывают Библию. Я в шоке.

– Я все сделаю. Боже, ты совсем как мой папа.

– Ты уверена, что Джек не заставил тебя пересмотреть свой выбор? Это совсем на тебя не похоже. Благодаря ему ты наверняка кое-что переосмыслила. Это нормально.

– Ой, он несет чушь. И все это чушь. Теперь Джек – лишь корабль, растворившийся в ночи. Все кончено.

– Правда? – спросила она, подняв брови. – Хорошо, как скажешь.

– Ты не веришь?

– Я полагаю, мое мнение здесь ничего не значит.

– Да, он корабль. Большой, уродливый экскурсионный корабль высотой в полтора километра, на котором подают слишком много еды и целый день грохочет отвратительная безвкусная музыка. Он очарователен, признаю, но все же. У меня сейчас нет на него времени.

– Конечно нет.

– Если бы я сейчас была где-нибудь в другом месте, понимаешь, психологически… я не знаю… может… может, тогда я бы подумала. Но он вел себя ужасно грубо.

– Поэтому ты тысячу раз в день проверяешь почту, чтобы убедиться, что он тебе не написал? Вот такая у тебя тактика? Хороший план, если ты хочешь дать ему отпор. И дело совсем не в твоем мозге Барби.

– Ты пытаешься убить меня, Констанция? Сначала ты таскаешь меня по всем выставкам Берлина, а теперь дразнишь меня Джеком.

– А мне казалось, ты ненавидишь Джека.

– Нет, я его не ненавижу. Мы просто не подходим друг другу так, как мне казалось.

– Сдается мне, ты преувеличиваешь.

– Мне нужно выпить. Я немного запуталась.

– Совсем скоро мы купим выпить, обещаю.

– Мне нужно много. Ты ведь не считаешь, что Нью-Йорк – это тюрьма, которую мы строим для себя?

– Нет, я так не считаю, солнышко.

– Как можно сказать такое человеку, который через несколько недель едет в Нью-Йорк? По крайней мере, это невежливо.

– Да. Я согласна.

– Мне плевать на саму теорию, но зачем быть таким грубым?

– Это тайна вселенной.

– Все мужчины идиоты, как ни крути.

– Определенно, идиоты. И всегда ими будут.

– И зачем же тогда мы с ними возимся?

Констанция пожала плечами и взяла меня под руку. Музей поражал красотой, а легкий ветерок наконец принес с собой дождь. Я поежилась и осознала, что пора прекращать думать о нем – о Джеке. Это глупо и по-детски, но я никак не могла избавиться от чувства, что действительно приняла его слова слишком близко к сердцу. Может, я упустила свое счастье? Может, нужно было бороться немного дольше? Словно ты несколько часов примеряла вещи из секонд-хенда и, наконец найдя нужную вещь, решила не покупать ее. Не то чтобы ты не могла без нее жить, но тебя все равно гнетет мысль о том, что ты просто ушла. А потом ты постоянно думаешь, не забрал ли ее кто-нибудь, такая ли она замечательная, как ты помнишь, и осознаешь, что если бы просто купила эту проклятую вещь, то сейчас не думала бы об этом. Джек был наихудшим видом всевозможных «темных лошадок» – привлекательный, умопомрачительный парень, который допустил ошибку, сказав неподходящие слова в неподходящий момент.

Это такой психологический трюк? Если сказать человеку не думать о розовом слоне в пачке, он ведь не сможет думать о чем-то другом. Джеку пошла бы пачка.

После музея мы пошли к пограничному пункту Чекпойнт Чарли. Это был один из тех редких случаев, когда мы не знали, куда именно направляемся, но все равно поехали поглазеть на достопримечательность. Мы гуляли, болтали, глазели на витрины, и вдруг Констанция сообщила, что мы добрались до открытого Музея союзников в Целендорфе. Я заставила ее поклясться, что она не привела нас туда специально, и она, перекрестившись, подняла два пальца вверх.

– Клянусь, это вышло случайно, – сказала она. – Я так же устала, как и ты. Последнее, чего мне хотелось, – это пойти в еще один музей.

– Ты никогда не устаешь.

– Я уже устала.

Мы стояли, глядя на пешеходов, снующих туда-сюда. Я знала, что пограничный пункт назывался Чекпойнт Чарли, но больше не знала об этом месте ровным счетом ничего. В путеводителе «Лавли Плэнет» Констанция читала, что это легендарные ворота Берлинской стены, известные под названием Чекпойнт Чарли. Не знаю почему, но вид Берлинской стены и мысль о том, что люди были убиты в борьбе за свободу, вызвала огромный ком у меня в горле. Вот она, самая что ни на есть тюрьма, самая настоящая. Я взяла Констанцию под руку, и мы поплелись по брусчатке вдоль различных исторических объектов пропускного пункта. Мы остановились, чтобы почитать о Питере Фетчере, немецком подростке, которого подстрелили 17 августа 1962 года во время попытки сбежать из Восточного Берлина. Согласно описанию, запутавшись в колючей проволоке, он истекал кровью, пока не умер на глазах у людей. Американские солдаты не могли освободить его, так как он частично находился на территории СССР. Восточно-немецкие солдаты не помогли парню, боясь спровоцировать западных охранников. Весь идиотизм ситуации, бессмысленность этих границ и политические разногласия вызвали во мне беспокойство.

– Наверное, во всем Берлине эта выставка понравилась мне больше всего, – сказала я Констанции, когда мы наконец закончили и отправились за выпивкой. – Мне кажется, она невероятная. Не знаю почему, но я правда так думаю.

– Это грустная глава истории.

– Нельзя ограждаться от реальности. Не совсем. Не надолго. Именно это заставил меня понять Чекпойнт Чарли.

– Пойдем, возьмем тебе выпить и миску супа.

Я кивнула. Нечто в Чекпойнт Чарли вновь зажгло во мне желание путешествовать. Чтобы понять мир, нужно его увидеть. Впервые за долгое время я ощутила правильность своего выбора работы, плана, который для себя составила. Как бы банально это ни звучало, мне хотелось быть гражданином мира. Все было хорошо. Я чувствовала себя отлично. И когда в небольшом кафе к нам подошли два немца, чтобы предложить выпивку, – парни возраста Питера Фетчера, – я отказала им, потому что мы с Констанцией были неистовыми любовницами, которые наслаждаются медовым месяцем и не нуждаются в мужской компании. Из всех способов избавиться от мужчины этот был лучшим в моем опыте.

Я проснулась в 1: 37 ночи. В горле пересохло, а разум был все так же затуманен после двух мартини, которые я выпила прошлым вечером. Мой телефон показал, что сейчас 1: 37, затем 1: 38, а потом 1: 39. Я проверила, нет ли сообщений от Джека. Ничего. Проверила эсэмэс. Ничего. Нэнси из отдела кадров Банка Америки прислала мне форму, связанную с чрезвычайными ситуациями. Я не стала вчитываться, просто отправив письмо в папку под названием «Банк Америки». Новый файл занял место среди других неотвеченных запросов, и я снова отложила это на потом. Я винила Джека в том, что утратила свою собранность. Я винила его за то, что игнорирую запросы и все сообщения из Банка Америки. Болван Джек.

Джек не был моей правдой. Просто один из парней.

Я заблокировала телефон и стала вслушиваться в дыхание людей вокруг. Размеренное дыхание Констанции меня успокаивало. Еще две девочки, обе из Ирландии, вернулись поздно вечером и уснули под пьяное бормотание друг друга.

Я подумала о слове «бормотание». До чего же точно оно описывает свое звучание. Бессмысленно, но в 1: 41 ночи эта мысль показалась мне необычайно разумной. «Слякоть» – еще одно слово, которое звучит так же, как выглядит. Слякоть и бормотание. Слякоть должна быть слякотью. Бормотание идеально выражает свою сущность.

Я привстала и, сунув руку в рюкзак, достала свою бутылку с водой. Открутила крышку и жадно присосалась к бутылке. Положила воду рядом с собой и подумала о том, что мне не помешало бы сходить в уборную и пописать. Но покидать постель не хотелось. Не хотелось окончательно просыпаться. Моя голова раскалывалась, и я медленно села.

Решила отгонять от себя мысли о Джеке. Напрочь. Это было не сложно, и я гордилась своей новой решимостью. У меня были и другие дела. Целая куча дел. Банк Америки, новая квартира в Нью-Йорке, сотрудничество с Японией, путешествия, мистер Барвинок, самый старый кот в мире, Эми с Констанцией и еще дюжина друзей, которым вот-вот предстоит начать свою карьеру. Глядя на ситуацию трезво, я осознала, что Джек – сущая ерунда. Он просто был в моей жизни. Но в список моих дел он не попадет. Скорее в черный список.

К тому же я поняла, что мы совсем не подходим друг другу. Он – свободолюбивый импульсивный романтик, а я ценю постоянство. В этом он был прав. Я ориентирована на карьеру. Я – черепаха, а он – заяц. Я – муравей, а он – кузнечик. Это не делало кого-то из нас правым, а кого-то виноватым, мы просто разные. Это правильная точка зрения, и я радовалась, что наконец со всем разобралась.

– Вот так, – прошептала я, не ожидая, что мой голос прозвучит так громко в этой крошечной комнатушке.

Нет места в списке. И так слишком много всего.

21

На следующее утро я провела какое-то время в ванной, задерживая дыхание.

Я всегда делала это. В детстве целое лето я ходила в бассейн с мамой, и моим любимым занятием – занятием, которое приносило мне спокойствие, умиротворенность и чувство безмятежности, – было нырять в прозрачно-голубую воду и смотреть вверх, на небо. Лишь задержав дыхание, я могла заставить весь мир замолчать. Я слышала, как кровь циркулирует по моему телу. Биение моего сердца вдруг становилось чем-то сакральным, а мир, суета и безумие повседневности растворялись и меркли, как и обеспокоенная мама с кофе в руке, которая всматривалась в воду, проверяя, жив ли ее ребенок. А я лежала, исполненная спокойствия, пока хрустально-чистая вода отбрасывала тень на дно бассейна. Это и есть расстановка. Тогда я могла остановить целый мир. Поэтому, закрыв глаза в ванне хостела, я сделала глубокий вдох и открыла глаза, наблюдая, как мир постепенно замедляется.

Это сработало. Это всегда работало.

Я была под водой. Я посмотрела вверх и увидела шишковатый потолок над раковинами, услышала гудение труб где-то надо мной, но эти вещи меня не касались. Я представляла, что я – морской житель, ламантин или устрица, и, глядя на мир над собой, ощущала полное умиротворение. Лучи солнца постепенно проникали под воду, и я медленно и со свистом выдохнула. Вдруг откуда ни возьмись появилась одна из ирландок с растрепанными волосами и в помятой пижаме.

– Медитируешь? Ну ты даешь, – сказала она, громко хлопнув дверью. – Все, на что мне хватает сил по утрам, – это хорошенько пописать, но я скоро уйду, не обращай на меня внимания.

Я кивнула и снова задержала дыхание. Черепаха. Вот кто я теперь.

За двадцать семь евро я купила одноразовый пропуск в тренажерный зал, который мне посоветовала женщина в хостеле. Это последнее, что мне хотелось делать, но я чувствовала, как вчерашний мартини отравляет меня изнутри, поэтому решила хорошенько позаниматься. Пропотеть. Утомительный час нагрузок на мышцы наверняка поможет мне отвлечься от назойливых мыслей. Как и задержка дыхания под вымышленной водой, упражнения почти всегда помогали.

К тому же Констанция должна была сделать несколько звонков. Этим утром она наконец решила отдохнуть от искусства и истории святых.

Стоя на рецепции и слушая, какие тренажеры можно использовать, я сделала небольшое примечание: все тренажерные залы в мире выглядят примерно одинаково. В этом зале под названием «Работяга», если я правильно перевела, было много широких окон, вдоль которых выстроились два десятка велотренажеров. Велосипеды – они и в Африке велосипеды. Я взобралась на второй справа, установила самый легкий уровень сложности (постепенно набирающий градиент, все выше и выше) и принялась крутить педали.

Я пила воду. Крутила педали. Нашла информацию о Чекпойнт Чарли и прочла ее. Отправила Эми сообщение и сказала, что скучаю по ней. Очень скучаю. Написала маме, попросила ее поцеловать мистера Барвинка и расчесать его. Попросила ее поиграть с ним мышкой на веревке. Почитала еще немного о Чекпойнт Чарли, включая короткое эссе о том, до чего же сложно было добиться пропуска с Восточного в Западный Берлин.

Тем временем я неплохо вспотела. Мой хвостик шлепал мне по плечам. Блондинка немка улыбнулась мне и взобралась на соседний велосипед. Я улыбнулась ей в ответ. Она была примерно моего возраста. Я повернулась, чтобы посмотреть, не хочет ли она меня перегнать или похвастаться своей выносливостью, но она была не из тех. Она была расслаблена и, казалось, просто хотела спокойно провести время. У нее тоже был хвостик, но она носила его немного выше на затылке, чем я.

Проехав километр, я учуяла запах алкоголя в своем поту. Вытерла шею и руки белым полотенцем и продолжила.

Проехав два километра, я почувствовала, что крутить педали становится сложнее. Мое сердце стучало все сильнее, словно вот-вот разорвется. Но я продолжала ехать на своем виртуальном велосипеде, пытаясь не сбавлять темп.

Проехав три километра, я увидела Джека.

Вроде бы. Мне пришлось выпрямиться на педалях и, прищурившись, посмотреть вниз, на улицу. Джек не мог просто так появиться, решила я. Он не мог явиться из ниоткуда. Может, у меня случился инсульт. Или галлюцинации. Я остановилась и посмотрела на девушку справа. Она читала электронную книгу и совсем не обращала на меня внимания. Но я должна была как-то убедиться, что мне ничего не мерещится.

Прежде чем снова выглянуть в окно, я посчитала до трех, четырех, десяти.

Почему-то я подумала о Безумном Максе. Вздор. Подумала о том, как люди выпрыгивают из тортов, о напряжении, которое испытывают другие, прежде чем увидят их. Именно так появился Джек. Его образ был четким и ясным, и лишь уличная суета пешеходов слегка загораживала мне вид.

Он смотрел вверх, на здание. Он облокотился на самый красивый автомобиль из всех, что мне приходилось видеть, – крошечный серебристый кабриолет «мерседес» с сияющей эмблемой на капоте.

Я слезла с велосипеда, подошла к окну и набрала его номер. Он нажал «ответить» и приложил телефон к щеке. Улыбнулся, глядя на здание, но я не думала, что он меня видел.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я. – Какого черта, Джек?

– И тебе привет, Хезер.

– Ты не ответил на вопрос.

– Я приехал к тебе. Хочу извиниться.

– Как ты узнал, где я?

– Констанция сказала.

– Ты преследуешь меня, Джек.

– Я не преследую тебя, Хезер.

Я не знала, что сказать. Наклонилась поближе к окну, чтобы рассмотреть его получше. Мне даже пришлось прислониться лбом к стеклу.

Я слегка ненавидела его за то, что он нашел такой красивый спортивный автомобиль в Германии. Злилась и в то же время была в восторге от того, как он выглядит, облокотившись на эту машину. Несправедливо, когда убийственное обаяние сочетается с кабриолетом, взъерошенными волосами и темно-синим свитером с нашивками на локтях.

– Чего ты хочешь, Джек?

– Увидеть тебя.

– Что если я не хочу тебя видеть?

– Тогда скажи мне это, и я уйду. Это проще простого, Хезер.

– Ты вел себя как последний болван, ты знаешь?

– Да, знаю. Чтобы загладить свою вину, я принес тебе это.

Он обернулся к машине и достал что-то с пассажирского сиденья. Я не сразу поняла, что это.

– Это что, «Бен и Джерри»? – спросила я.

– Мороженое со вкусом шоколадного брауни. Твое любимое. Ты однажды упомянула это. Видишь, я слушал.

– Значит, ты хвастаешься «мерседесом» с «Беном и Джерри» и думаешь, что тебя простят?

– Я лишь надеялся, что ты увидишь, что я пытаюсь.

– Пытаешься что?

– Пытаюсь сказать, что не хочу, чтобы все кончалось.

Наконец он нашел меня в одном из окон. Мой папа всегда спрашивает: «Ты в деле или нет?» Иногда жизнь заставляет делать выбор. Ты с Джеком или нет? На моем iPhone не было ответа на этот вопрос, я не готовилась к этому испытанию. Я не могла вычислить ответ на этот вопрос с помощью диаграмм или анализа рынка, не могла предвидеть, спрогнозировать и здраво оценить плюсы и минусы этого решения.

Ты в деле или нет?

Это Джек. Он всегда будет импульсивным, всегда будет движущейся мишенью, всегда будет неожиданностью – приятной или нет. Он всегда будет вызывать у меня дикие эмоции – счастье и возбуждение, – всегда будет бросать мне вызов и нечаянно делать больно. Будет появляться без предупреждения и занимать большую часть моих мыслей. Он вручит мне меч и скажет биться с ним насмерть. Но, несмотря на все это, какая-то часть меня понимала простую истину: все это время мы не отводили друг от друга взгляда.

Я подняла палец, показывая, что спущусь через минуту. Закончила вызов и обернулась, чтобы протереть после себя велосипед. Немка удивила меня одним-единственным словом на английском.

– Мужчины, – сказала она и покачала головой.

– Я был неправ, а ты права, – сказал Джек, обходя машину. – И я прошу прощения.

– И в чем же я была права?

– Это викторина?

– Может, и так. Может, с тобой по-другому нельзя.

– Я не готовился. Придется импровизировать.

– Едва ли. Посмотрим, как это у тебя получится.

Он был чертовски хорош. У меня в животе все сжалось. Идиотское чувство, но я ничего не могла с этим поделать. Он улыбнулся. Примерно так же он улыбался во время нашего фехтовального поединка.

– Ладно, Хезер. Я признаю, что иногда могу быть бестактным. Я не должен был называть Нью-Йорк тюрьмой, учитывая то, что ты вот-вот туда поедешь. Я полный олух. Я сказал полную глупость, не обдумав последствий.

– Да уж, ты точно олух.

Людям приходилось обходить нас, чтобы пройти. Мы стали пресловутым речным камнем. Мы вынуждали воду обтекать нас. Одна пожилая леди в черном платке и с букетом астр кивнула нам и зашагала вниз по улице.

Джек подошел ближе. Я тут же ощутила резкий прилив крови к шее.

– На автомагистрали мы можем гнать сто шестьдесят километров в час, – наклонившись к моему уху, прошептал он. – Ты когда-нибудь ездила на такой скорости? Тебе понравится. Ты никогда не забудешь эту поездку.

Он отстранился. Я смотрела на него секунд десять. Он тоже не отрывал от меня взгляда.

– Сперва скажи, что ты дубина, – сказала я.

– Ты дубина.

– Нет, скажи, что ты дубина.

– Хорошо, ты дубина.

Он улыбнулся. Я обожала его улыбку.

Он прекрасно понимал, что я на крючке. Он снова достал мороженое.

– Оно растает, если мы его сейчас же не съедим, – сказал он. – Вот это будет трагедия.

– Куда ты хочешь поехать?

– Я заприметил одно местечко.

– Какое?

– Расслабься, Хезер. Поверь мне. Ты можешь мне доверять, ты знала об этом?

– Разве?

– Я ведь могу неправильно понять твои слова. Ты хочешь или можешь довериться мне?

– Ты мне нравишься, Джек, но то, что ты сделал, – полный провал.

– Я знаю, и мне жаль, что так вышло. Не могу пообещать, что это не повторится, но я не хотел обидеть тебя.

– А мне кажется, хотел. Именно это меня и пугает. Именно это ранит больше всего.

Он кивнул.

Я была от него без ума.

И тут я вспомнила, как я выгляжу. Ничего привлекательного. У меня не было зубной щетки. Не было сменной одежды, и я по-прежнему была вся потная.

Моя шея, как всегда, горела. Я чувствовала, что моя футболка промокла от пота.

Сделав глубокий вдох, я обошла машину сзади. Когда я открыла дверь, он повернул меня к себе и поцеловал. Тут-то и возникла та самая животная страсть. Мне казалось, что я не могу поцеловать его достаточно крепко, как будто моей силы было мало. Этот поцелуй был похож на тот, в фехтовальной студии. Он наклонил меня назад, и мне казалось, что я вот-вот сломаюсь пополам. Я протянула руку и прижалась к его груди, и уже ничто в этом мире не имело значения, кроме поцелуя Джека, его тела, запаха древесины, земли и рек.

Не помню, сколько времени мы целовались, но лишь спустя несколько минут я осознала, что моя спина все-таки не сломалась, и заметила, что я почти сижу на пинте мороженого.

22

Я взглянула на спидометр: мы ехали со скоростью почти сто сорок километров в час. Джек сидел на пассажирском сиденье, поедая ложкой шоколадное мороженное.

– Ох, до чего же вкусно, – сказал он. – Это точно. В детстве мы называли лакомства син-син. Так вот, это точно син-син.

Он дал мне кусочек. Син-син, что бы это ни значило.

Я надавила на газ и разогналась до ста сорока пяти.

– Я ускоряюсь, – сказала я.

Он кивнул и продолжил кормить меня из ложки, кормить меня син-син.

Если ехать со скоростью примерно 161 км/ч, можно почувствовать, как ветер раздувает твои щеки. Нет ничего сложного в том, чтобы вести машину, которая несется как пуля.

Ты просто понимаешь, что в любой момент можешь подорваться или перевернуться, но тебе абсолютно плевать. Разинув рот, ты ждешь, пока великолепный шоколадный вкус коснется твоего языка, и выжимаешь как можно больше из этой машины, жмешь газ и поворачиваешься к Джеку, милому Джеку, который просто наслаждается моментом, ничуть не нервничая. Он упивается скоростью и терпеливо делится мороженым, пока твои руки заняты, а ты вопишь от восторга, думая, почему раньше не ездила так быстро, почему раньше не додумалась арендовать «мерседес» в Германии и почему не позволяла мужчине кормить тебя мороженым, пока расплывчатые пейзажи пролетают мимо.

Я выжала до 172 км/ч.

Это было немного слишком.

Джек кивнул, и я снизила скорость до нормы.

Словно наконец вернулась в реальность.

– Ну как тебе? – спросил Джек, давая мне последнюю ложку «Бен и Джерри».

– Удивительно.

– Тебе ужасно идет вождение. Словно ты одержима.

– Я чувствовала себя одержимой.

– Мне не понравилось быть вдали от тебя, Хезер. Это как-то неправильно.

Я сделала глубокий вдох. Мне нужно было немного протрезветь от скорости, хотя мое тело по-прежнему дрожало.

– Нью-Йорк – не тюрьма, которую я строю для себя. Это начало моей карьеры. Я буду работать, буду путешествовать, и я собираюсь окружить себя хорошими людьми, буду заниматься благотворительностью и любить щеночков, что в этом плохого, Джек? Почему для тебя это тюрьма?

– Это не так. А если бы я поехал с тобой, то это уже не была бы тюрьма, верно? Мы были бы в ней вместе.

– Ты хочешь поехать со мной?

– И ты даже не скажешь, что мы только познакомились? Что нам нужно время?

– Ты не ответил, хочешь ли поехать со мной.

– А мы будем спать вместе?

– Ты по-прежнему не ответил.

– Я бы с тобой поехал. Да. Наверное, может быть. Да.

Я кивнула. Я ничего не могла с собой поделать. Я понятия не имела, удалось ли нам наконец достичь взаимопонимания. Открыла рот, чтобы кое-что разъяснить, но тут же закрыла его. Впервые в жизни мне не хотелось, чтобы все было прозрачно. На такой скорости совершенно неохота выбирать выражения. Особенно в такой момент.

Он взял меня за руку и отпустил лишь тогда, когда мне нужно было переключить скорость.

Я регистрировалась ни с чем. Ни сумки, ни чемодана, ни чехла для одежды. Ничего. От меня пахло потом, а на голове был обычный хвостик. В хостеле это не стало бы большой проблемой. Но это был не хостел. Отнюдь.

Это был пятизвездочный отель на бульваре Унтер-ден-Линден, под названием «Адлон Кемпински», с убийственным видом на Бранденбургские ворота. Невероятное зрелище. В таком месте остановились бы мои родители. Огромный стильный вестибюль украшали шикарные пурпурные кресла и высоченные растения в горшках. Невероятно большая регистрационная стойка, суетливые коридорные и швейцары бросают решительные взгляды. Каменный пол скрипит под ногами, а в воздухе витает благопристойная тишина, хорошая и успокаивающая, обещающая, что персонал ни за что не отвлечется на всякий электронный вздор, как это делают работники большинства современных учреждений. Хотя отель был новым, он обладал особой элегантностью и безмятежностью.

– Номер на двоих, – сказал Джек. – Я делал резервацию.

– Да, сэр.

Мне нравилась эта сторона Джека. Мне нравилось то, как он общался с регистратором, нравилось, насколько мне комфортно в его компании. Нужно отдать ему должное, он наверняка смотрелся бы органично и на Вермонтской ферме или в милом отеле. Мне нравилось, как он принимал за должное то, что мы остановимся в одной комнате, вместе поднимемся на лифте и зайдем в наш номер. Я не придерживалась феминистской позиции, и мне нравилось, как он взял на себя ответственность за наш комфорт. Я потратила годы старшей школы на мальчиков, которые нервно оглядывались вокруг, пытаясь понять, чего от них хотят. Джек был совершенно другим. Он явно путешествовал достаточно много и имел опыт в совершении подобных операций.

– Прежде чем мы поднимемся в наш номер, нужно купить тебе платье, – сказал он, расплатившись. – Еще немного, и мы сможем отправиться в наш номер.

– Платье?

– Для ужина. Нам ведь нужно поужинать, верно? Говорят, у них отличный ресторан.

– Джек, это дорого…

Он наклонился и поцеловал меня. Он уже все оплатил. Хотя я точно не знала.

– Ты уверен?

– Я просто пытаюсь произвести впечатление.

Он взял меня за руку и вывел к небольшому ряду бутиков рядом с отелем. Я чувствовала себя не в своей тарелке. Я планировала потренироваться, перекусить салатом, а теперь, спустя несколько часов, могу сказать, что ездила на дикой скорости, съела целую кучу шоколадного мороженого, да еще и заселилась в самый шикарный отель в моей жизни. Как ни странно, я была совершенно спокойна, словно Джек – это тот, кто мне нужен, хотя разум был абсолютно с этим не согласен. Я чувствовала себя – как ни абсурдно – его девушкой. Это было самое начало знакомства мужчины и женщины, когда они остаются наедине. Тем не менее мне казалось, что мы пересекли важную линию.

Мы ведь вместе мчались со скоростью 170 км/ч.

Мы зашли в бутик, похожий на немецкую версию Гэп, как мне показалось, неплохой. Мне тогда вообще было сложно адекватно что-то оценить. Как только мы зашли, подошла женщина-консультант и спросила, может ли она чем-то помочь. Она отлично владела английским. Я не сразу ответила. Джек сделал это за меня.

– Нам нужен наряд для этой девушки, для ужина. И, наверное, какие-нибудь базовые повседневные вещи.

– Да, конечно. Пройдемте сюда.

Я взглянула на Джека. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Кто он такой? Я последовала за консультантом, которую, как мы узнали немного позже, звали Гильда. У нее были черные блестящие приглаженные волосы. Мне сразу же понравились ее ботинки.

На шопинг мы потратили около часа. Примеряя вещи и дефилируя перед Джеком – покрутись, да, хорошо, угу, оно не морщится, подходит по длине, – я пыталась вспомнить, делала ли я когда-нибудь покупки с мужчиной. Моим окончательным и неизменным ответом было «нет». Никогда. Но мне понравился шопинг с Джеком. Мне нравилось натягивать на себя одежду, слышать, как он болтает с Гильдой, а потом удивляться его вкусу, глядя в трельяжное зеркало. Кроме того, ему нравилась одежда, по крайней мере на мне, ведь всего за час я перемерила дюжину платьев и повседневных нарядов. Меня возбуждало позирование для него. Он смотрел именно на меня, а совсем не на платья. Отнюдь.

– Это так странно, – сказала я ему, когда мы наконец выбрали платье в мелкий цветок, которое кокетливо подскакивало при движении. Мне нравилось платье, которое понравилось Джеку, и мне нравилось то, что у нас с ним совпадали вкусы.

– Я никогда раньше не ходила на шопинг с мужчиной. Тебе правда нравится ходить за покупками с женщинами?

– Не совсем. Мне нравится шопинг с тобой. Может, нужно купить что-нибудь еще?

– Я буду носить это платье, пока тебя не начнет тошнить от меня. Мы ведь завтра возвращаемся?

– Да.

– Мне до завтра хватит и одного наряда.

Мы целовались, пока Гильда пробивала и упаковывала платье. Выйдя на улицу, поцеловались снова. Я заставила Джека подождать и позвонила Констанции. Не хотелось бы, чтобы она решила, что меня похитили. Но она отвечала спокойно и не выказала ни капли удивления, услышав, что я с Джеком в другой части города.

– О, дорогая, я рада, что ты с ним, – сказала она. – Несмотря на то что ты его ненавидишь, конечно же.

– Ты сказала ему, где я.

– Я подумала, что если ты действительно не захочешь его видеть, то всегда сможешь сказать ему «нет».

– Спасибо.

– Обращайся.

Я нашла Джека в вестибюле. Он ничего не сказал, а лишь взял меня за руку и повел к лифту. Он ни на секунду не отпускал моей руки. Когда дверь лифта отворилась, мы вошли внутрь. Это был элегантный лифт, тяжелый и массивный, с латунным поручнем по периметру. Как только за нами закрылась дверь, Джек обхватил меня руками и поцеловал. Это было нечто большее, чем просто поцелуй. Он жадно пил меня. Прижав меня к стене, он дал волю рукам, лаская все мое тело. Мы ни на секунду не прекращали целоваться, а когда лифт наконец остановился, мне пришлось опереться рукой о стену, чтобы прийти в себя.