Текст книги "По дороге в вечность"

Эндрю

Кэмрин проспала все утро и открыла глаза где-то во втором часу дня. Когда я наконец решился ее разбудить, она нарычала на меня и заявила, что у нее жутко болит голова. Выглядела она круто, но была невероятно агрессивна. Насколько я помню, вчера она и двух бутылок пива не выпила, а кажется, будто влила в себя виски. Она лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку.

– Я принес тебе адвил. – Я присаживаюсь на край кровати. – Слушай, а может, у тебя опухоль в мозгу?

– Не смешно, Эндрю. – Она пихает меня коленом и слегка стонет от головной боли.

Мне мои слова почему-то показались очень даже смешными.

– Прими таблетки, – говорю я, вытаскивая из-под нее подушку.

Кэмрин ворчит, потом соглашается. Она слегка приподнимается, проглатывает пару таблеток, запивает водой, после чего снова падает на постель, закрывает глаза и массирует себе виски.

– Обычно люди чем больше пьют, тем сильнее привыкают к выпивке, но не наоборот.

– Я вчера выпила всего две бутылки пива, – говорит она, не отрывая рта от подушки. – У меня болит голова, и это никак не связано с пивом.

Я наклоняюсь, целую ее в живот и вспоминаю: последний раз я так целовал ее, когда она была беременна. Меня обжигает грустью, но я тут же гашу волну. Моя грусть ничего не изменит.

– Если хочешь, я посижу с тобой, – предлагаю я.

– Не надо. Скоро пройдет.

Она протягивает руку и утыкается мне в пах. Сообразив, куда она попала, Кэмрин поспешно перемещает руку на мое колено. В другое время я бы поехидничал, но сейчас неподходящий момент.

– Отлеживайся, а мы с Эйданом пару часиков покатаемся по делам. – Я встаю с постели. – Надеюсь, к вечеру ты придешь в форму. Я очень хочу, чтобы мы выступили.

– Приду, – обещает Кэмрин и снова тянет ко мне руку.

Наклоняюсь, целую ей костяшки пальцев и выхожу. Куда мы поедем, я пока не знаю, но других занятий у меня нет.

К вечеру Кэмрин вылезает из постели и одевается. Головная боль у нее прошла. Вскоре мы вчетвером отправляемся в заведение Эйдана. В мир пива, жареного арахиса и живой музыки.

* * *

По словам Эйдана, его бар процветает. Приехав туда, я убеждаюсь, что брат не преувеличивает. Времени – едва семь часов, а зал уже полнехонек. Я такого не припомню, а ведь с тех пор, как шесть лет назад Эйдан стал владельцем заведения, я провел здесь до чертиков пятниц и суббот. Из многочисленных динамиков в стенах и потолке льется музыка – в основном фолк-рок. Нам с Кэмрин этот стиль очень близок. Можно сказать, он стал нашей визитной карточкой. Если бы пару лет назад меня спросили, какую музыку я стал бы исполнять, имея свою группу, я бы ни за что не назвал фолк-рок. Долгое время я выступал в барах и клубах, играя классический рок в традициях «Лед Зеппелин» и «Роллинг стоунз». Встреча с Кэмрин изменила мой репертуар. Мы стали выступать в манере дуэта «Сивил Уорз». Это и понятно – мы тоже дуэт. Но в нашем репертуаре есть и несколько вещей из классического рока.

Среди наших любимых – «Hotel California» группы «Иглз». Эту песню мы впервые спели вместе. Пусть и не на сцене, а в машине, ради собственного удовольствия, но она положила начало нашему дуэту. Когда Кэмрин настаивала на учебе, мы с ней подготовили «Laugh, I Near ly Died» из репертуара «Роллинг стоунз».

Но Кэмрин и сейчас любит более современные вещи, поэтому обычно мы исполняем песни «Сивил Уорз».

Сегодняшнее выступление не будет исключением.

Мне казалось, что Кэмрин выберет «Tip of My Tongue» и «Bird of a Feather». Они у нее здорово получаются. Я люблю следить за ней, стоя рядом. Звонкая, вибрирующая, чертовски сексапильная. Все это есть в Кэмрин и вне сцены, но, когда она поет, в ней раскрываются новые грани. И она не просто поет. Каждая ее песня – маленький спектакль. Я узнал, что в школе она участвовала в спектаклях. У нее явные актерские способности.

Но наше совместное пение делает Кэмрин по-настоящему счастливой, поэтому для меня так важно сегодняшнее выступление. Первое после ее выкидыша. Я на деюсь, оно ей пойдет на пользу.

Мы проталкиваемся сквозь толпу к сцене и неторопливо готовимся. У нас нет никакой аппаратуры. Только гитара (к сожалению, не моя) и пара микрофонов. Тем не менее подготовке мы отводим целых пятнадцать минут.

– Я очень волнуюсь, – признаётся Кэмрин.

Из-за гремящей музыки она говорит мне прямо в ухо.

– Брось. – Я причмокиваю губами. – Когда это ты волновалась? Мы с тобой выступали десятки раз.

– Но я еще никогда не пела перед Эйданом и Мишель.

– Эйдан и двух нот не споет. Его мнение почти ничего не значит.

– Я волнуюсь не потому, что не хочу петь. – Она улыбается. – Меня будоражит обстановка. Я представляю, как нас примут.

– Вот это моя девочка, – говорю я и целую ее.

– А там сидят еще две твои девочки, – кричит Кэмрин, не оборачиваясь в сторону тех девиц. – Могу поклясться: мысленно они уже перетрахались с тобой.

Я сдержанно смеюсь и качаю головой.

– А парень, что стоит возле женщины в фиолетовом платье, – легким кивком указываю я направление, – мысленно просунул голову тебе между ног, едва ты появилась на сцене.

– Это мы для них будем петь? – спрашивает она.

– Угу.

– Ты уж постарайся, малыш, подзавести их по полной, – говорит она, хищно улыбаясь.

– Обязательно, – отвечаю я и тоже хищно улыбаюсь.

Этот трюк мы практикуем со времени второго выступления в баре «У Леви». Из толпы слушателей выбираем парня и девицу, на чьих лицах отчетливо написано: «Я бы оттрахал тебя за милую душу». В течение одной песни они становятся нашими ВИП-клиентами, однако прикармливать их мы начинаем задолго до этого. Мне и Кэмрин достаточно посмотреть на избранных жертв секунды три, и те сразу решают, что они пользуются нашим особым вниманием… Все идет по знакомому сценарию. Кэмрин уже сплела свои чары. С лица парня не сходит глупейшая улыбка. Повернувшись ко мне, Кэмрин подмигивает: «Пора». Я неторопливо надеваю гитарный ремень и бросаю медленный взгляд на тех девиц. Должен сказать, девочки они весьма горячие. Сначала я несколько секунд гляжу в глаза брюнетке, затем переключаюсь на ее подружку. Стоит мне немного отвести взгляд, и я замечаю, что девицы уже вовсю перешептываются, прикрыв ладонями рты. Я улыбаюсь и беру несколько аккордов, проверяя настройку гитары. Кэмрин постукивает пальцами по своему микрофону, затем ставит на сцену пару барных стульев. Мы не собираемся сидеть на них все выступление. Так, на одну песню. Кэмрин садится и скрещивает ноги. На ней черные туфли с умопомрачительно высокими каблуками, сексапильными до жути. Одни эти туфли создают у собравшихся ощущение, что Кэмрин знает свой путь в шоу-бизнесе. Туфли украшены маленькими серебряными заклепками. Некоторые предметы ее туалета без всяких усилий сводят меня с ума.

На сцену выходит парень, здешний ведущий. Он представляет нас. Гул в зале быстро стихает, а когда я беру первые аккорды, становится совсем тихо. С первой же песни голос Кэмрин звучит настолько страстно, что слушатели боятся шелохнуться.

Мы исполняем четыре песни. Нас принимают очень тепло. Кто-то начинает танцевать, кто-то продолжает пить, а кто-то пытается нам подпевать. В зале просто взрывная акустика, и мне это очень нравится.

С микрофоном в руках Кэмрин спускается в зал и идет прямехонько к своей жертве. Парень успевает потанцевать с ней и ощутить себя на седьмом небе. Когда его руки оказываются в опасной близости от тех мест ее тела, которые позволено трогать только мне, Кэмрин, как настоящая профессионалка, улыбается и, оттолкнув парня, продолжает петь.

Затем мы делаем краткий перерыв.

Кэмрин тащит меня в дальний конец сцены. Снова врубают музыку, к которой примешивается гул голосов.

– Мне надо в туалет, – сообщает она.

Я снимаю гитару и прислоняю к стене.

– Пока ты ходишь, я раздобуду нам выпивку. Хочешь промочить горло?

– Выбери на свой вкус. – Она улыбается и кивает.

– Что-нибудь спиртное? – уточняю я.

Она снова кивает и поспешно целует меня, готовая убежать в туалет. Как маленькая, топает ногой. Верный признак переполненности мочевого пузыря. Того и гляди описается.

– А ты не против дальше петь один? – предлагает она.

– Почему? В чем дело?

Она подходит и кладет руки мне на грудь:

– У тебя эта песня получается лучше. А я что-то устала. И потом, мне хочется посмотреть на тебя из зала.

Кэмрин чмокает меня в губы. Каблучищи добавили ей роста, и теперь наши глаза почти на одном уровне.

Я не пытаюсь ее уговаривать. Не хочет больше петь – пусть будет так. Я не собираюсь на нее давить.

– Хорошо, я спою один. Так мне будет даже легче соблазнить тех двух девиц.

– Только не переусердствуй, – смеется она. – Помнишь, что тогда случилось?

– Помню, помню… А ты не наделай лужу прямо на сцене.

Она поворачивается и быстро уходит, но я все-таки успеваю шлепнуть ее по заду.

Кэмрин

Глава 14

В туалете очередь. В воздухе висит крепкая смесь перегара, духов и прокуренной одежды. Кабинки поочередно освобождаются. Их дверцы хлопают с отвратительным лязгом. Вначале я иду мыть руки и оказываюсь между двух поддатых девиц, сидящих по обе стороны от умывальника. К счастью, они настроены благодушно. Я бы сегодня не справилась с чужой грубостью и агрессивностью. Девицы извиняются, что загородили раковину, и отодвигаются в сторону.

– Спасибо, – бормочу я, открывая воду.

– Э-э, так это вы сегодня пели? – спрашивает та, что слева, и показывает на меня пальцем.

Она снова улыбается и переглядывается с подругой.

– Думаю, что это я, – отвечаю я тоном благовоспитанной английской леди.

Я вовсе не настроена на задушевные беседы в туалете. Чем дольше я общаюсь с незнакомыми, тем грубее и циничнее становлюсь.

– Вы оба потрясающе поете, – говорит она, улыбаясь до ушей.

– Без балды, – вторит ей подружка. – И чего вы свой талант растрачиваете на бары?

Я пожимаю плечами и выдавливаю на ладони порцию жидкого мыла, стараясь не вступать в разговор.

– Здесь не то место, – соглашается та, что слева, и добавляет: – Я бы заплатила, чтобы послушать вас на концерте.

Иммунитет против комплиментов у меня есть, но мне тоже нравится слушать похвалы в свой адрес. Я улыбаюсь и снова ее благодарю.

Освободившиеся кабинки спасают меня от дальнейшего общения с поклонницами. Девицы устремляются туда. Облегчившись, они желают мне успехов в музыкальной карьере. Вскоре в туалете нет никого, кроме меня. Я поворачиваюсь к зеркалу, но не смотрюсь в него. Достаю из кармана таблетку и быстро проглатываю, запив водой из-под крана.

Это просто чтобы успокоиться.

Затем я смотрюсь в зеркало, заталкивая таблетку и чувство вины поглубже в подсознание. Каждый прием лекарства вызывает у меня угрызения совести. Я начинаю придумывать оправдания, и мне почти удается себя провести. Но я-то все равно знаю: моя совесть шебаршится не просто так.

Проходит еще десять минут, и духовные метания утрачивают значение. Часть моего мозга перешла в заторможенное состояние.

Я замечаю, что от жары в зале у меня потекла тушь, и убираю черные следы. Затем туалетной бумагой вытираю пот на лице. Выйдя отсюда, я должна выглядеть безупречно. Сейчас мне хорошо внутри, но нельзя забывать и про внешний вид.

Проталкиваюсь сквозь галдящую толпу к громадной барной стойке, за которой стоят Эйдан и Мишель. Вспоминаю, что Эндрю собирался принести мне выпивку, но ради нее как-то не тянет снова соприкасаться с публикой.

– Вы оба фантастически пели! – выкрикивает мне Мишель.

Она обнимает меня. Я ее тоже обнимаю. На моем лице расплывается широкая улыбка медикаментозного происхождения.

– А ты как думаешь? – спрашиваю я Эйдана.

– Согласен с Мишель! – кричит он. – Вам нужно писать свои песни и почаще выступать. У меня постоянно бывают охотники за талантами. Знаменитости тоже заглядывают. – Он машет в сторону задней стены, где развешены фото различных музыкантов и кинозвезд. На каждом снимке – автограф. – Заявите о себе программой из собственных песен, – продолжает Эйдан. – Могу поспорить на кругленькую сумму: не пройдет и года, как с вами заключат контракт.

Я испытываю такую эйфорию, что, даже если бы Эйдан обозвал нас безголосыми наглецами, которым нечего и соваться на публику, я бы тоже улыбалась и кивала. В одно ухо вошло, в другое вышло.

Тем временем Эндрю снова на сцене. Местные музыканты готовы ему подыгрывать. Он собирается исполнить свою коронную «Laugh, I Nearly Died». Вряд ли Эндрю меня сейчас видит, но он знает, что я слушаю. Люблю слушать, когда он поет один, целиком в своей манере. Мы и вдвоем неплохо звучим, но в одиночестве он лучше раскрывает свою индивидуальность. Может, мне это только кажется. Я люблю вспоминать вечер, когда я впервые увидела его выступление. Это было в Новом Орлеане. В тот вечер он пел для меня, и я ощущала себя счастливейшей девчонкой на земле.

Я бы сделала что угодно, только бы вернуть это ощущение. Что угодно…

Как всегда, с первых аккордов Эндрю завладевает вниманием слушателей. Те две девицы, кого он собирался «соблазнить», теперь выламываются в откровенном танце. Конечно, их усилия направлены на Эндрю. Я такое уже видела. Они его хотят, а он дарит им иллюзию, будто тоже их хочет. Всего на один вечер. Точнее, на те несколько часов, пока он в баре. Совершенно безобидное занятие. Мы с Эндрю относимся к этому просто как к прият ному способу повысить чужую самооценку. Легкий флирт, и вот уже какой-нибудь парень или девица краснеют и улыбаются, становясь вдруг центром внимания. Мы же не знаем, каково им в повседневной жизни. Небольшой заряд позитивной энергии еще никому не мешал.

В дом Эйдана и Мишель мы возвращаемся в первом часу ночи. Я сразу ложусь и целый час слушаю их голоса, проникающие сквозь плотно закрытую дверь. Эндрю тоже хотел лечь, но я же чувствовала, что он не уснет. Пусть пообщается с братом. Эти дни Эндрю сильно беспокоился за меня. Завтра мы возвращаемся в Роли. Пусть наговорится с Эйданом.

Проходит еще час, а мне по-прежнему не уснуть.

Раздосадованная бессонницей, я лезу в сумочку за флаконом и глотаю несколько таблеток.

Только потом я спохватываюсь, что проглотила сразу три штуки. Зато мгновенный отруб.

Эндрю

Глава 15

– Кэмрин! Детка, просыпайся. Ну пожалуйста.

Я трясу ее и так и сяк, крепко сжав ей плечо. Никакой реакции. Это меня тревожит. С тревогой смешиваются злость и обида. Но беспокойство сильнее. Я же чувствую: что-то неладно.

– Вставай! – Снова трясу ее.

Понятия не имею, сколько этих чертовых таблеток она проглотила, но, судя по почти пустому пластиковому флакону, достаточно. Меня начинает охватывать паника. Я не поддаюсь, уповая на разум. Кэмрин ровно дышит. Ее сердце тоже бьется ровно. Тогда почему она не просыпается?

Ее глаза приоткрываются, и я облегченно вздыхаю:

– Кэмрин, посмотри на меня.

Она рассеянно водит глазами, потом ей удается сфокусировать взгляд на мне.

– Ну чего? – со стоном спрашивает она и пытается снова опустить веки, но я хватаю ее за плечи и заставляю сесть.

– Я сказал, просыпайся. Не закрывай глаза.

Кэмрин садится. Тупо озирается. И опять – в ее реакциях ничего необычного. Так ведет себя каждый, кого насильно разбудили и кому очень хочется спать дальше.

– Сколько таблеток ты проглотила?

Это уже спрашивает Мишель. Она стоит в дверях, у меня за спиной.

– Может, вызвать тебе «скорую»?

Вопрос Мишель производит волшебное действие. Кэмрин мгновенно просыпается. Может, испугалась «скорой»? Или до нее наконец дошел смысл моих вопросов? Теперь Кэмрин смотрит на меня широко раскрытыми испуганными глазами.

– Сколько этих чертовых таблеток ты проглотила? – снова спрашиваю я.

Кэмрин смотрит на ночной столик, где стоит пластиковый флакон. Судя по маркировке, такие лекарства отпускают строго по рецепту. Кэмрин несвойственно долго спать. Я все понимаю: она вчера устала. До полудня я вообще не дергался. Но она не проснулась ни в час, ни в два. Когда я вошел в комнату, чтобы проведать ее, мне на глаза и попался этот чертов флакон. Он валялся на полу.

– Кэмрин!

Я снова ее трясу, пытаясь вернуть внимание.

Она смотрит на меня, и в ее глазах отражается несколько эмоций. Я не знаю, какая из них сильнее: ощущение униженности, раскаяние, обида, гнев или покорность судьбе. Потом ее глаза наполняются слезами. У нее начинают дрожать плечи, затем все тело. Она падает мне на руки и отчаянно рыдает. Это разрывает мне сердце.

– Эндрю, – окликает меня Мишель.

– Не волнуйся, с нею все будет в порядке, – не оборачиваясь, говорю я.

Я готов сам заплакать и в то же время продолжаю злиться на Кэмрин. Мне сдавливает грудь.

Мишель тихо закрывает дверь.

Я даю Кэмрин выплакаться. Моя рубашка становится мокрой. Я молчу. Говорить мы будем потом. Ей надо вылить все слезы, которые она удерживала в себе. Но злость и обида не проходят. Надо взять себя в руки, иначе я могу наговорить ей совсем не тех слов. Я обнимаю ее дрожащее тело, целую ей волосы и пытаюсь не заплакать сам. Злоба и обида мне в этом помогают.

– Я очень виновата! – восклицает Кэмрин.

За какой-то миг я успеваю ощутить ее пронзительную боль, отчего мои дурные чувства улетучиваются. Еще крепче обнимаю Кэмрин.

– Ты передо мной извиняешься? – удивляюсь я.

Отстраняю ее от себя и неистово мотаю головой. Потом возвращаюсь к вопросу, заданному несколько минут назад.

– Ты мне так и не ответила, сколько таблеток ты проглотила, – говорю я, глядя ей в глаза.

– Всего три. Вчера ночью. Никак не могла уснуть.

– А сколько их было во флаконе?

– Не знаю. Наверное, двадцать.

– И давно ты их принимаешь?

– Со вторника, – помолчав, признается Кэмрин. – Эти таблетки прописали моей матери. Я случайно наткнулась на них, когда у меня болела голова. Думала, быстрее пройдет. Потом начала принимать уже… так…

В ее глазах снова блестят слезы.

Я вытираю их.

– Как же так, Кэмрин? – Я обнимаю ее. – О чем ты думала?

– Ни о чем! – всхлипывает она. – Сама не понимаю, что со мной.

– Нет, ты очень хорошо понимаешь, что с тобой. – Беру ее лицо в ладони. – Потеря Лили тебя подкосила, и ты не знаешь, как с этим справиться. Жаль, что ты все это носишь в себе и до сих пор не захотела поговорить со мной.

Кэмрин не пытается вырваться из моих рук, но отводит глаза. Каждая секунда ее молчания очень больно бьет по мне.

– Кэмрин! – Я безуспешно пытаюсь заставить ее смотреть мне в глаза. – Поговори со мной. Ты должна поговорить со мной. Ты ведь не сделала ничего плохого. Ты не могла предотвратить случившееся. Тебе нужно это знать. Ты должна по…

Она вырывается и теперь смотрит на меня. Глаза полны боли и… чего-то еще.

– Это моя вина! – заявляет она и отодвигается. Потом встает с кровати, скрещивает руки на груди и поворачивается ко мне спиной.

– Кэмрин, это не твоя вина. – Я подхожу к ней.

В последнюю секунду она стремительно поворачивается и кричит:

– Нет, Эндрю, это моя вина! – Слезы ручьями катятся у нее по щекам. – Мне было никак не отделаться от мыслей об оборотной стороне своей беременности. Она спутала все наши замыслы. Мы четыре месяца торчали в Галвестоне. Я не представляла, как мы вообще куда-то выберемся с ребенком! Такие мысли не проходят бесследно. Это моя, и только моя, вина, что мы потеряли Лили, и я продолжаю ненавидеть себя за то, что я такая! – Она закрывает лицо руками.

– Кэмрин, не наговаривай на себя! – Я снова подбегаю и обнимаю ее. – Ты ни в чем не виновата. – Едва ли когда-нибудь в моем голосе было столько страсти. Мы оба дрожим. – Посмотри на меня. Я понимаю твои чувства. Но если родители теряют ребенка, пусть и не успевшего родиться, они виноваты оба. Я тоже виноват. Я много думал об этом. Если бы Лили можно было спасти, я бы сделал все.

Кэмрин не надо ничего говорить. Я знаю: ее чувства совпадают с моими. Но она все равно произносит:

– Я не сожалела, что забеременела. И я… я хочу, чтобы Лили вернулась.

– Знаю, знаю. – Я веду Кэмрин и сажаю на краешек кровати. Сам сажусь на корточки, упираясь руками в ее бедра. Потом беру за руки. – Ты не виновата.

Она смахивает слезинки. Затем мы молча сидим. Долго. Мне это время кажется вечностью. Кажется, что Кэмрин верит мне либо не хочет спорить. Потом она смотрит на стену у меня за спиной и тихо спрашивает:

– Неужели я теперь превращусь в лекарственную наркоманку?

Мне хочется смеяться, но я сдерживаюсь. Лишь качаю головой и ласково улыбаюсь, слегка надавливая пальцами на ее запястья:

– У тебя был момент слабости. Даже очень сильные люди не застрахованы от такого. Двадцать таблеток болеутоляющего, проглоченные за четыре дня, не сделают тебя наркоманкой. Конечно, за такое никто не похвалит, однако зависимость ты не приобретешь.

– Эйдан и Мишель, наверное, уже составили мнение обо мне.

– Успокойся. Они нормальные люди. Они не будут считать тебя наркоманкой. И никто другой тоже. – Сажусь рядом с нею. – Это вообще никого не касается. Мы с тобой сами разберемся.

– Со мной такого никогда не было, – отрешенно говорит Кэмрин, глядя перед собой. – До сих пор поверить не могу.

– Ты была… не в себе. С того дня, как не стало Лили.

В комнате вновь устанавливается странная тишина. Я понимаю: сейчас Кэмрин напряженно думает и надо дать ей возможность разобраться с мыслями.

А потом она говорит:

– Эндрю, может, нам просто не надо было жить вместе.

Эти слова обрушиваются на меня, как удар, да такой сильный, что мне не вздохнуть. Я ошеломлен. Все, что я собирался сказать, вылетело из головы. У меня гулко бьется сердце.

– Почему ты мне это сказала? – спрашиваю я через какое-то время.

Я не знаю ее ответа, но мне уже страшно.

Кэмрин по-прежнему смотрит перед собой. Слезы медленно катятся по ее щекам. В ее глазах я вижу бесконечную боль. Наверное, и она видит, как больно мне.

– Я это сказала… потому что все, кого я люблю, или бросают меня, или умирают.

Вот оно что! У меня отлегло от сердца, но настоящего облегчения нет. Меня захлестнула ее боль.

До меня доходит: а ведь Кэмрин впервые раскрылась. Впервые сделала это страшное признание. Вспоминаю о том, что мне поведала Натали. Вспоминаю наши с Кэмрин разговоры на дороге и понимаю: глубины ее боли до сих пор были запретной темой. Для всех и для нее самой.

– С моей стороны эгоистично так говорить, – продолжает она. Я слушаю, не перебивая. – Отец нас бросил. Мама изменилась. Бабушка – единственная, кто осталась прежней, кому я всегда могла уткнуться в колени, умерла. Иен умер. Коула посадили. Натали ударила меня в спину. Лили… – Она смотрит на меня. Ее боль стала еще сильнее. – И ты.

– Я? – Снова сажусь на корточки перед ней. – Но ведь я никуда не ушел. Я с тобой, Кэмрин. И всегда буду с тобой. – Я беру ее за руки. – Не важно, что ты делаешь или что происходит между нами. Я никогда тебя не брошу. Я всегда буду рядом. – Я сжимаю ее руки. – Помнишь, как я сказал, что ты для меня – целый мир? Ты просила: если вдруг забудешь эти слова, напомнить их тебе. Вот я и напоминаю.

Ее тело сотрясается от рыданий.

– Но и ты мог умереть, – всхлипывает она. – Я сидела у тебя в больнице и боялась, что каждый день станет для тебя последним. Но ты не умер. Ты стал выкарабкиваться. А боязнь тебя потерять оставалась. Шли недели, месяцы. Я чувствовала: мне нужно свыкнуться с мыслью, что однажды ты уйдешь. Я это знала. Причина могла быть какая угодно. Ты не мог выпадать из общего правила.

– Однако я не умер и никуда не ушел. – Пытаюсь улыбнуться, но мешает отчаяние, охватившее меня от ее слов. – Я не умер. Просто не мог умереть, поскольку знал: ты всегда рядом, нас ждет долгая жизнь. Я не мог оставить тебя одну в этой жизни.

– А вдруг оставишь? – (Этого вопроса я не ожидал.) – Что, если у тебя снова разовьется опухоль?

– Не разовьется. Но даже если такое и случится, я снова дам ей бой и выиграю. Я восемь месяцев не ходил к врачам. Мой случай считался запущенным, но опухоли нет, а я живу. При твоей настырности, при твоей готовности отхлестать меня по заднице, если я пропущу очередной осмотр, у опухоли просто нет шансов меня одолеть.

Мои слова не убеждают Кэмрин, но я замечаю на ее лице лучик надежды. Как я хотел увидеть этот лучик!

– Прости меня, – говорит она.

В другое время я бы стал возражать. Сейчас не возражаю. Даю ей выговориться, чтобы она для себя закрыла эту тему.

– Ты наверняка не знал, какой идиотский багаж я притащила вместе с собой в твою жизнь.

Пытаясь хоть немного поднять ей настроение, глажу ее голые коленки и говорю:

– Я бы любил тебя, даже если бы ты психовала из-за веса и после каждой еды шла в туалет, чтобы вывернуть съеденное. Таких девиц полно. Даже если бы у тебя были тайные сексуальные фетиши вроде клоунских костюмов.

Она смеется сквозь слезы. Я тоже улыбаюсь.

Приподнимаю ей подбородок и смотрю в ее прекрасные сине-голубые глаза:

– Кэмрин, Лили… еще не была готова прийти в этот мир. Почему – не знаю, но в том, что случилось, не виновата ни ты, ни кто-либо другой. В это ты можешь поверить?

– Да, – кивает она.

Я наклоняюсь и целую ее в лоб, потом в губы.

Теперь тишина в комнате не кажется мне гнетущей. Конечно, Кэмрин не может, как по волшебству, мгновенно стать прежней. Главное, она чувствует себя лучше. Это я вижу по ее глазам. Наш разговор разгрузил ей разум и душу. Хорошо, что так случилось. Кэмрин нуждалась в этом разговоре. Ей требовался толчок извне. Импульс от любящего человека, а не от кого-то, кому она безразлична и у кого есть правильные ответы на все случаи жизни.

Она нуждалась в моей помощи. И во мне самом.

– Идем. – Я встаю и беру Кэмрин за руку.

Она не противится. Хватаю с ночного столика злополучный флакон и веду Кэмрин в ванную, примыкающую к гостевой комнате. Там поднимаю крышку унитаза и подаю Кэмрин флакон. Раньше, чем я успеваю что-то сказать, она переворачивает флакон и опрокидывает остатки, четыре или пять таблеток, в унитаз.

– До сих пор не верю, что была такой слабой. – Она смотрит в водоворот, увлекающий таблетки в недра канализации. Потом переводит взгляд на меня. – Эндрю, а ведь я легко могла к ним привыкнуть. Даже представить страшно.

– Могла, но не привыкла, – говорю я, не дав ей развить эту мысль. – У тебя был момент слабости. Ты его преодолела. Тема исчерпана.

Я выхожу из ванной. Кэмрин тоже выходит и останавливается посреди комнаты.

– Эндрю… – произносит она.

– Дай мне неделю, – прошу я, поворачиваясь к ней.

Моя просьба несколько смущает ее.

– Неделю на что?

– Выполни мою просьбу. – Я слегка улыбаюсь. – Останься здесь со мной на неделю.

– Ну хорошо, – не слишком уверенно отвечает Кэмрин. – Я останусь здесь с тобой на неделю.

Она до сих пор не понимает, на что согласилась.

Но Кэмрин верит мне, и это для меня главное. Вне зависимости от ее желания, я собираюсь сделать то, что очень нужно нам обоим.