Текст книги "Библиотека в Париже"

Глава 9. Одиль

Париж, июнь – июль 1939 года

Шла неделя экзаменов, все столы в библиотеке были заняты, кроме одного места. Месье Грожан, в оранжевых наушниках, встал посреди читального зала. Наблюдая за ним, мы с Борисом сосредоточились.

– Что этот наш нестандартный друг намерен делать? – спросил меня Борис.

– «Зовите меня Ишмаэль, – начал читать вслух месье. – Много лет назад – не важно, сколько именно, – почти не имея денег в кармане и ничем не занятый на берегу, я подумал, что мог бы отправиться в плавание и увидеть морскую часть мира…»

Когда Борис показал ему на пустой стул, предлагая сесть и читать про себя, месье ответил:

– Будь я проклят, если я сяду рядом с этими надушенными еврейками!

Мисс Ридер подошла к нему, нахмурившись и сжав губы. Я впервые видела ее разгневанной. Месье отступил на шаг назад.

– Я вас выгоню сию минуту! – коротко бросила она.

Директриса окинула взглядом молодых женщин – студенток Сорбонны – и извинилась, пообещав, что они смогут заниматься спокойно.

– В этой библиотеке не место для подобных речей! – предостерегла она месье Грожана.

– Я говорю то, что другие думают, – пробормотал он.

– Подумайте еще разок, – ответила мисс Ридер.

– Не указывайте мне, что делать! – Месье взмахнул рукой, чуть не задев директрису.

Борис схватил месье Грожана за руку и потащил к двери. В вязаном жилете, с галстуком, Борис оказался на удивление ловок в роли вышибалы.

– Я хотел прочитать отрывок о сыром и дождливом ноябре в моей душе!

– Какой еще душе? – спросил Борис.

– Отпустите меня…

– Вы не жертва, – сказал Борис, выталкивая месье наружу. – Вы просто неприятный человек, который оскорбляет многих людей. Еще слово – и вы никогда больше сюда не войдете.

Мисс Ридер успокаивала читателей, встревоженных инцидентом, а я решила пойти посмотреть, как там Борис. Я нашла его в дальнем конце двора, рядом с пунцовыми розами, с которыми смотритель разговаривал, как со своими детьми. Борис прислонился к стене, крепко сжав в пальцах сигарету «Житан».

– Ça va?

Он не ответил. Я прислонилась к стене рядом с ним, и мы стали наблюдать за клубами дыма, поднимавшимися в воздух.

– После революции я был вынужден проститься со своей страной, – наконец заговорил Борис. – Было очень тяжело уезжать, но мы с братом верили, что здесь мы найдем лучший, более разумный мир. Разве Франция не страна Просвещения? В России многих людей убили в погромах. Нашего соседа убили просто за то, что он был евреем. Так что когда я слышу подобные речи…

– Мне жаль…

– Наверное, ненависть вездесуща. – Он глубоко затянулся сигаретой, и, когда выпустил дым, это походило на тяжелый вздох. – Даже в нашей библиотеке…

Папа́ был прав. Работа с людьми могла деморализовать. Возвращаясь домой на автобусе, я погрузилась в страницы моего преданного друга, 813, «Их глаза видели Бога». Я повернула книгу к окну, чтобы поймать слабый свет. «Она знала то, чего ей никто никогда не говорил. Например, слышала слова деревьев и ветра. Она часто беседовала с упавшими на землю семенами: „Ох, надеюсь, вы упали на мягкую землю“, потому что слышала, как семена переговариваются друг с другом. Она знала мир жеребцов, играющих на голубых пастбищах небес. Она знала, что Бог каждый вечер разрушает старый мир, а на рассвете создает новый. И это было прекрасно – видеть, как мир обретает форму вместе с солнцем и восстает из серой пыли мироздания. Знакомые вещи и люди обманули ее ожидания, и потому она медлила у ворот, высматривая дорогу к бегству…»

Когда автобус со скрипом остановился на красный свет светофора, я оторвалась от книги.

Где это мы? Я поискала взглядом знакомые ориентиры – и увидела отцовский комиссариат, огромное, унылое здание. Я оказалась далеко от дома, но, может быть, я смогла бы вернуться с папа́, если он еще на службе. Я окинула взглядом улицу, высматривая его автомобиль, но увидела самого папа́, в низко надвинутой на лоб фетровой шляпе, а рядом с ним – какую-то женщину. Возможно, он утешал сейчас жертву преступления, например ограбленную лавочницу… Тут я заметила вывеску на здании за их спинами – отель «Нормандия». Нет, это, наверное, портье или горничная. Папа́ усмехнулся каким-то словам женщины и поцеловал ее – не в щеку, а в губы, крепко.

Как он мог так поступить с маман? Эта шалава даже хорошенькой не была, у нее были редкие волосы и толстые щеки. К счастью, светофор загорелся зеленым, и автобус потащился дальше по булыжной мостовой, увозя меня от них.

Чувствуя себя совершенно больной, я вышла на следующей остановке. Шагая домой, я пыталась найти смысл увиденного. Как давно это продолжается? Что такого сделала маман, чем она это заслужила? Или она чего-то не сделала? Я перелистывала страницы своей памяти. Как-то вечером маман сказала, что папа́ предпочитает ужинать вне дома. Она имела в виду именно это?

В прихожей я бросила сумку с книгами и громко позвала Реми. Он читал «О мышах и людях».

– Стейнбек подождет! – заявила я ему.

Мы спрятались в нашем тайном местечке, подальше от родителей, подальше от всего мира, под моей кроватью, куда даже свет не проникал. Реми, а за ним и я растянулись на паркете. Было приятно вернуться в детство, скрыться в том последнем месте, где нас стали бы искать.

Почти задыхаясь, я выпалила:

– Папа́ был с женщиной! Не с маман!

– А чему ты удивляешься?

Беспечность брата поразила меня так же сильно, как картина – папа́ рядом с девкой.

– Ты знал? И почему не сказал?

– Мы вовсе не обязаны выкладывать друг другу все подряд.

И с каких это пор?..

– У важных мужчин всегда есть любовницы, – продолжил Реми. – Это знак статуса, вроде золотых часов.

Неужели Реми действительно в это верил? А Поль? Мне роман папа́ казался предательством, и не только по отношению к маман, но и по отношению ко всей нашей семье. Как мог Реми не понимать этого? Я посмотрела на него, но не смогла разгадать, что написано на его лице. Я не знала, что он думает. Не знала, что думать мне. Я схватилась пальцами за пружины матраса.

– Битси говорит, что часть взросления – это осознание того, что у твоих родителей есть собственная жизнь и собственные желания, – сказал Реми.

Битси говорит.

Я вспомнила другой случай, когда мы с Реми не поняли друг друга.

В то лето, когда нам исполнилось по девять лет, брат из-за воспаления легких слег в постель, и маман оклеивала его грудь горчичниками, чтобы облегчить кашель. Я сидела с ним – читала ему вслух или просто смотрела, как он дремлет, и так было каждый день, кроме воскресенья, когда мы с маман отправлялись на мессу с дядей Лионелем и тетей Каро. Мне нравился дядя Лионель, потому что он всегда говорил, что ему хотелось бы иметь дочку вроде меня. Это заставляло тетю Каро хныкать, а маман твердила ей, что вскоре Господь благословит их младенцем. Но маман, которая утверждала, что она всегда права, на этот раз, как выяснилось позже, оказалась права лишь наполовину.

Когда мой дядя перестал посещать мессу, тетя Каро весьма многословно объясняла, что он подхватил грипп или ему понадобилось встретить клиента в Кале, и никому в голову не приходило, что дело здесь нечисто. Когда мы в последний раз все вместе выходили из церкви, маман даже сказала:

– Я рада, что мы только в женской компании.

Я ушла вперед, мечтая уже о десерте.

– Хорошо, что ты этим довольна, – заметила тетя Каро. – Потому что у меня есть кое-какие новости…

В ее голосе послышалось такое раздражение, что я остановилась. Я не стала оглядываться. Я не хотела, чтобы маман обвинила меня в подслушивании.

– Лионель очень отдалился от меня, – продолжила тетя Каро.

– Отдалился?

– Я заподозрила, что у него появился кто-то еще. И когда я спросила, он признался, что у него есть любовница.

– Это обычное дело в нашем мире, – сказала маман. – Меня удивляет лишь то, что он честно в том признался.

Она произнесла это с такой горечью, что я обернулась. Но никто не заметил.

– Ему пришлось… – Глаза тети Каро наполнились слезами. – Он ее обрюхатил. И я подала на развод.

– Развод… – Маман побледнела. – И что мы скажем людям?

Первой мыслью маман всегда было: «Что люди подумают?» Она нервно оглянулась на монсеньора Клемента, стоявшего на церковном крыльце.

– Это все, что ты можешь сказать? – спросила тетя Каро.

– Ты не сможешь посещать мессу!

– Очень жаль, но я ведь смогу читать Священное Писание дома. Идем.

Маман не тронулась с места.

– Ты должна вернуться домой.

– Я надеялась остаться у тебя.

– Ты должна вернуться в свою квартиру.

– Не могу. Лионель перевозит ее туда.

– Это не мое дело.

Было просто ужасно видеть ненавидевшую всякие стычки маман, говорящей такое прямо перед церковью, на глазах Господа и людей. Как могла она быть такой жестокой с родней по плоти и крови?

– Пожалуйста… – заговорила тетя Каро. – Мне не вынести одиночества…

Взгляд маман метнулся в мою сторону. Я ожидала, что она обнимет свою сестру, как обнимала меня, если я падала и обдирала коленку, но маман произнесла:

– Я не хочу, чтобы на моих детей оказывали дурное влияние.

Разведенные были даже хуже падших женщин. Моя матушка верила в то, во что велела ей верить Церковь, но разве не могла она сделать исключение для сестры?

– Мне просто некуда идти, – сказала тетя Каро. – У меня совсем нет денег.

– Пожалуйста, маман, – попросила я.

Но ее лицо лишь стало еще жестче.

– Развод – это грех!

– Но мы ведь можем попросить прощения за этот грех на исповеди, – заметила я.

Когда маман не могла победить с помощью логики, она применяла силу. Схватив мою руку, она потащила меня по улице к дому. Я оглянулась на тетю Каролину. Она смотрела нам вслед, прижимая к груди дрожащую руку.

Когда мы вернулись домой, я сразу бросилась к комнате Реми, но едва схватилась за дверную ручку, как передо мной очутилась маман:

– Не расстраивай брата!

Через несколько дней я спросила о тете Каро, уверенная, что маман смягчится. А она ответила:

– Еще раз упомянешь ее имя – и я выгоню тебя из дома!

Я поверила ей.

Две недели я хранила молчание, или молчание хранило меня. Но наконец, не в силах больше таиться от Реми, я присела на его кровать. Брат был бледен, и я знала, что он измучен непрерывным кашлем, сотрясавшим его тело.

– Из-за этих горчичников ты пахнешь как воскресное жаркое, – поддразнила я его.

– Очень смешно.

– Извини.

Я протянула руку, чтобы растрепать ему волосы. Если он позволит, значит простил мою шутку. Если нет – значит все еще сердится.

Он позволил.

– Тебе лучше?

– Вообще-то, нет.

– Ох…

Я не осмеливалась рассказать, ведь маман предупредила, что нельзя огорчать Реми. Мы с родителями жили в страхе перед рецидивом болезни. Мы разговаривали шепотом, когда думали, что Реми спит, мимо его комнаты проходили на цыпочках…

А в чем дело? – почувствовала я его вопрос.

Ни в чем, – ответила я.

Расскажи, – настаивал Реми.

Да, иногда мы общались именно так.

Он внимательно слушал, пока я выплескивала свою боль. Я верила, что любовь нашей матушки льется независимо от условий, а она вдруг ее выключила, как водопроводный кран. И что теперь будет с нашей тетей?

– Маман говорила, что тетя Каро хотела вернуться в Макон, – медленно произнес Реми.

Я вскинула голову. Хотела?..

– Тогда почему она не попрощалась с нами? – возразила я. – Почему не пишет?

И на этот раз у моего болтливого братца не нашлось ответа.

– Ты предпочитаешь верить в то, что тебя устраивает, а не в то, что есть на самом деле, – обвиняюще заявила я.

– Ты, должно быть, чего-то не поняла. Маман не может быть настолько жестокой.

Его отказ верить мне был таким же угнетающим, как отказ нашей матери от родной сестры.

– Тебя там не было, – сказала я. – Изображал больного, как всегда.

Реми покраснел. Он сел и открыл рот. Я напряглась, ожидая, что он меня стукнет. Но брат зашелся тяжелым кашлем, на его губах появилась кровь. Растерявшись, я протянула ему свой носовой платок и стала гладить по спине, и все мысли о том, чтобы победить в споре, вылетели из моей головы.

Два месяца спустя Реми снова стал ходить на мессу. Как и маман, он с нежностью опускался на колени перед распятием, убежденный в том, что лишь вера помогла ему одолеть болезнь. Я позволяла ему верить в то, в чем он нуждался. Я уже научилась тому, что любовь не обладает терпением, любовь не обладает добротой. Она зависит от обстоятельств. Самые близкие люди могут повернуться к тебе спиной, распрощавшись из-за того, что выглядело чистой ерундой. И тебе придется тогда полагаться лишь на себя.

Моя страсть к чтению росла – книги никогда не предавали. И пока Реми тратил карманные деньги на сладости, я свои сберегала. Брат был шутом в классе, я добилась первого места в выпуске. Когда его друзья приглашали меня куда-нибудь, я отказывалась. Любовь меня не интересовала. Я должна была получить профессию, найти работу и копить деньги, чтобы тогда, когда случится неизбежное, обойтись своими силами.

С туманом в глазах после беспокойной ночи я старалась, как могла, помогать читателям. У папа́ была любовница, Реми каждую свободную секунду проводил с Битси, а Поль так и не вернулся, чтобы повидаться со мной. Я остановилась у стола абонемента, надеясь, что у Бориса найдется книга для меня.

– Вы сегодня бледноваты. – Он протянул мне 891.73. – Идите в «Загробную жизнь», там вас никто не побеспокоит.

Прижимая к груди томик Чехова, я ускользнула вверх по лестнице, мимо ученых на втором этаже, которые не замечали, что уже наступила весна, на безмятежный третий этаж, где хранились книги, которые нам очень редко приходилось выдавать, – в «Загробную жизнь».

Пока я не спеша шла между стеллажами, тишина наполняла меня покоем. Спрятавшись между книгами, я прочитала: «У него были две жизни: одна – явная, которую видели и знали все, кому это нужно было… и другая – протекавшая тайно»[8]8
  А. П. Чехов. Дама с собачкой.


[Закрыть].

Нам никогда не дано познать тех, кого мы любим, а они никогда не узнают нас. Это было душераздирающе, это было правдой. Но всегда было и утешение: читая истории о других людях, я знала, что не одинока.

– Вот вы где! – воскликнула Маргарет.

Ее лицо, обычно безупречно напудренное, блестело от усилий работы с тяжелыми томами и от удовлетворения. Робкое, чувствующее себя ненужным существо, с которым я когда-то познакомилась, превратилось теперь в уверенную в себе, способную женщину.

– Чем вы сегодня заняты?

– Переставляю на новые места энциклопедии, – потирая плечи, ответила Маргарет. – Для работы здесь нужна сила.

– Вы очень добры, уделяя нам так много времени.

– Это нетрудно, если вы верите, а я верю в вашу библиотеку.

Я подумала о том, чтобы отдать свое сердце Полю…

– А что, если вы ничего не получаете взамен?

– Не уверена, что, отдавая, следует чего-то ждать. – Маргарет насмешливо посмотрела на меня. – А вы что здесь делаете в полном одиночестве?

– Занимаюсь инвентаризацией.

– Вид у вас невеселый.

– Со мной все в порядке.

– Да, это я вижу, – беспечно произнесла она. – Здесь, наверху, очень душно. Вам нужно глотнуть свежего воздуха.

Оказавшись снаружи, с «Дамой с собачкой» под мышкой, я повела Маргарет в боковые улочки.

– Куда мы идем? – спросила она.

Я нахмурилась. Находится ли участок Поля на рю Вашингтон?

Мне приходилось видеть неудавшуюся любовь. Теперь я хотела видеть удавшуюся. Мне необходимо было знать, чувствует ли Поль то же, что и я? У меня теперь была работа, я становилась все более независимой. Надо рискнуть.

– Все в порядке?

– Я…

Я не знала, как выразить свои чувства, да и в любом случае Маргарет была космополиткой, вряд ли ее могли заинтересовать мои проблемы.

– Вы хотели бы пойти на прием в посольстве в День взятия Бастилии?

Я повернулась к ней:

– Вы серьезно?

– Конечно! Мне хочется немножко вас развеселить. Заходите ко мне домой, мы вместе соберемся. Вы можете позаимствовать одно из моих платьев… Ну, если вдруг у вас нет подходящего…

Я уже почти не слышала ее. Я увидела здание участка. Ура! Я резко остановилась. Маргарет опасливо посмотрела на забранные решетками окна. Когда из здания вышли несколько красавчиков-полицейских, ее лицо осветилось пониманием.

– Вы, случайно, не надеетесь увидеть одного из ваших читателей? Полагаю, он все-таки констебль, а не грабитель!

– Так и есть.

– Идемте поздороваемся.

– Папа́ это не понравилось бы. Он говорит, в участках полно преступников.

– Ваш отец здесь?

– Нет.

– Тогда я не вижу, почему мы не можем войти!

Она преспокойно открыла деревянную дверь и втолкнула меня внутрь.

Тусклый свет с трудом пробивался сквозь сигаретный туман. Сидевший на скамье прямо рядом со мной мужчина в одной рубашке злобно покосился на меня. Я прижала к груди томик Чехова. Мужчина придвинулся ближе ко мне, я отступила в сторону. Может быть, Поль примет предложение папа́ и больше не будет работать здесь. А может, он никогда здесь и не работал. Я просто идиотка! Мне не следовало сюда приходить. Повернув к выходу, я вдруг ощутила чью-то руку на своем локте. Я отпрянула, готовая двинуть наглеца Чеховым, но вместо того увидела озабоченные голубые глаза.

– Когда я мечтал о том, чтобы снова увидеть вас, то никак не думал, что это случится здесь, – произнес он.

Я опустила книгу:

– Вы хотели увидеть меня снова?

– Конечно. Но после того, как я смутил вас перед начальством…

– Вы меня не смущали. В любом случае мы скучаем по вас… в библиотеке.

– Я тоже скучаю… по библиотеке.

Я ждала, что он скажет что-нибудь еще, но, когда он промолчал, заговорила сама:

– Мне пора идти. Меня ждет подруга…

– Моя смена только что закончилась, могу я пригласить вас обеих перекусить?

В бистро щеголеватый официант в черном блейзере и галстуке-бабочке отвел нас к тихому столику у задней стены, подальше от копов, которые уставились на нас поверх кружек с пивом. Хотя ни один из них не показался мне знакомым, я подумала, не приходил ли кто-нибудь из них к нам на воскресный обед.

С кухни доносился аромат печеных яблок, от которого рот наполнялся слюной.

– Чем это так потрясающе пахнет? – спросила Маргарет.

– Перевернутый торт с яблоками, – ответила я. – Третий из моих любимых десертов, после профитролей и шоколадного мусса маман.

– Четвертый из моих любимых, – добавил Поль.

– Я никогда не пробовала, – сообщила Маргарет, – но уверена, что он станет моим новым любимчиком.

Внезапно смутившись, я смахнула с клетчатой скатерти хлебную крошку. Маргарет одними губами произнесла: «Поговори с ним!» Молчание становилось все громче, пока я придумывала, что сказать. Наверное, я могла бы спросить Поля о его работе. Я подумала о папа́, который возвращался со службы домой в дурном настроении и жаловался на разных негодяев, с которыми ему приходится иметь дело. Мы с Реми никогда не могли понять, говорит он о преступниках или о коллегах.

– А почему, собственно, вы решили стать полисменом? – наконец выпалила я.

– Одиль имеет в виду, что это ведь такая опасная работа, – поддержала меня Маргарет. – Она мне рассказывала, как сильно восхищается людьми в синих мундирах.

– Я всегда хотел этим заниматься, – ответил Пол. – Помогать людям, защищать их.

– Как это благородно! – воскликнула Маргарет.

– А с чего вдруг вы решили стать библиотекарем? – спросил Поль, и в его глазах сверкнули étincelle, озорные искры.

– Книги иной раз нравятся мне больше, чем люди.

– Да, книги не лгут и не воруют, – согласился Поль. – На них можно положиться.

Я была удивлена и тронута, услышав эхо собственных чувств и мыслей.

– А что вы любите читать? – поинтересовалась я.

– Это для вас или для информационного бюллетеня библиотеки?

Я ощутила, как мое лицо вспыхнуло от гордости.

– Вы читали мои бюллетени?

– Мне понравился ответ мисс Уэдд, и я заглянул в старину Гераклита.

– «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку», – одновременно произнесли мы.

– Я спрашиваю для себя, – неловко произнесла я.

– Мне нравится в основном документальная литература. В особенности по географии. И я снова наслаждаюсь изучением английской грамматики, мне интересны правила. Наверное, потому, что мне нужно что-то настоящее. – Я готова была возразить, что романы могут оказаться правдивее самой жизни, но он продолжил: – Возможно, это потому, что я много времени провожу с преступниками, которым плевать на все правила. Уголовникам плевать, кому они причинят боль. И они сочиняют отличные истории, так что просто хочется поверить, будто у них были причины сделать то, что они сделали. И это тяжело, когда узнаешь: тот, кому ты поверил, солгал тебе в глаза.

– Это тяжело, – согласилась я, подумав о папа́ и его девке.

Официант откашлялся. Я и забыла, что мы находимся в людном ресторане, что рядом сидит милая Маргарет. После того как le serveur принял у нас заказ, Поль заговорил с Маргарет на английском, с запинками:

– Я не уверен, что смог бы жить так далеко от дома. Я восхищаюсь вами.

– Это очень любезно с вашей стороны, – ответила она. – Я ужасно тосковала по дому, но потом познакомилась с Одиль.

– Маргарет чрезвычайно помогает нам в библиотеке.

Порозовев, она сказала:

– А у вас есть уже планы на отпуск?

– Я каждое лето помогаю моей тетушке на ферме, – ответил Поль.

– Рядом с Парижем? – спросила Маргарет.

– В Бретани.

– Так вы уезжаете? – с грустью спросила я.

Официант принес наши steak frites[9]9
  Бифштекс с жареным картофелем (фр.).


[Закрыть], но мне уже не хотелось есть, и я лишь ковырялась в тарелке.

После ужина Маргарет поблагодарила Поля и поймала такси. А он в мягком свете уличных фонарей проводил меня до дома. Я не знала, следует ли мне идти быстро, как обычно, или приноровиться к его шагу. Я не знала, сунуть мне руку в карман или просто опустить, чтобы он мог ее взять, если захочет. Поднимаясь по ступеням, я гадала, наклонится ли он ко мне, соприкоснутся ли наши губы, смогу ли я вдохнуть его, как воздух… Но на площадке он не придвинулся. Я скрыла разочарование, наклонив голову, чтобы найти ключи, затерявшиеся на дне моей сумки.

Когда я пыталась вставить ключ в замок, Поль коснулся моего запястья. Я застыла.

– Я хотел пригласить вас погулять, – сказал он.

– Да?

– А потом ваш отец предложил мне работу.

Я уронила ключ.

Я понравилась Полю из-за папа́. Какой же дурой я была, явившись к нему в участок! Меня замутило. Нужно было перешагнуть порог и захлопнуть дверь между нами. Я наклонилась, мои пальцы коснулись ключа, но Поль оказался проворнее, он одной рукой схватил ключи, другой – мой локоть.

– У меня достаточно знаний, – продолжил он, заставляя меня выпрямиться. – И если честно, мне нужно повышение, чтобы иметь более достойные средства.

Я уставилась на маленькую голубую пуговку на его рубашке:

– Поздравляю. Когда приступаете?

– Я отказался.

– Отказались?

– Мне не хотелось, чтобы вы усомнились в моих чувствах.

Мое сердце расцвело. А Поль прижался губами к моим губам. Поначалу мои губы сжались, как у какой-нибудь старлетки в кино, а потом раскрылись перед лаской его языка. Когда Поль поднял голову, я уставилась на него в изумлении, чувствуя, что в процессе этого томного поцелуя я могла бы свалиться прямиком в текст «Грозового перевала» Эмили Бронте.

В День взятия Бастилии, когда я пришла в квартиру Маргарет, дворецкий проводил меня в гостиную, где на меня уставились портреты высокомерных мужчин. Испуганная, я направилась к стоявшему в углу роялю размером с папин автомобиль. Мои нервные пальцы коснулись клавишей, взяв несколько нот. Никто из моих знакомых не имел дворецкого или рояля. Это были элементы романов, а не реальной жизни. Из окна я видела церковь с позолоченным куполом, ту, в которой похоронен Наполеон. Да уж, соседи здесь были важными. Дома мы редко открывали окна, потому что с вокзала постоянно летела угольная пыль. Низкие потолки делали нашу темноватую квартиру уютной в хорошие дни и мрачной – в плохие. Окно моей спальни выходило на здание напротив – в десяти футах от нас, – и я прекрасно видела белье, сохнувшее над ванной мадам Фельдман. Солнечный свет и прекрасные виды были просто роскошью. Маргарет совсем не была такой уж робкой, как мне казалось.

– Мы заставили вас ждать? Кристина ни за что не хотела вылезать из ванны, – сказала Маргарет, державшая на руках дочь.

Малышка спрятала лицо в воротник блузки Маргарет, и я видела только влажные кудряшки.

– Мы с тобой встречались на Часе чтения, – напомнила я Кристине. – Это мое самое любимое время за всю неделю.

Она вскинула голову:

– Мое тоже!

За Кристиной пришла няня, и я следом за Маргарет отправилась через ее спальню в гардеробную, которая оказалась размером с кабинет мисс Ридер. Вдоль одной стены висели дневные платья из модных домов, вдоль другой – вечерние, и каждое стоило, пожалуй, больше моего годового жалованья. Трудно было поверить, что одна женщина может иметь такое их количество, и, уж конечно, невозможно было не разинуть рот. Какие краски! Яблочно-красное, сливочно-белое, цвета лакрицы… Я не могла удержаться от того, чтобы потрогать каждое платье.

– Почему бы вам не примерить какое-нибудь?

– Ох, не знаю…

Я не могла выбрать, и Маргарет сама подала мне черное платье. Я приложила его к себе и закружилась по гардеробной.

– Идемте! – позвала я Маргарет. – Чего вы ждете?

Она сдернула с вешалки зеленое платье и присоединилась ко мне. Я стала напевать песенку Эдит Пиаф, и Маргарет тоже запела. Мы кружились, пели и хихикали, но наконец выдохнулись и упали на скамейку под шелковыми платьями.

– Я помешал?

Мужчина говорил на английском с сильным французским акцентом. Его тонкие черные усы могли бы поспорить с провокационными усами Сальвадора Дали.

Мы с Маргарет встали, и она нас познакомила.

– Enchanté[10]10
  Приятно познакомиться (фр.).


[Закрыть], – сказал он мне.

Это был стилист Маргариты. Из-за важной клиентуры в светских хрониках его называли королевским мастером. Он не спрашивал своих клиентов, чего они хотят. Он сам знал, что именно должно быть сделано. Я предложила Маргарет скучные дни разборки книг, а она взамен познакомила меня с самым популярным в Париже стилистом.

Маргарет заставила меня примерить черное платье, чтобы ее горничная смогла подогнать длину, а потом усадила перед туалетным столиком в стиле ар-деко.

– Поль – чудесный парень, – сказала она, когда месье Зет принялся за мои волосы.

– Вы думаете, у нас с ним найдется много общего? Он полисмен, а я… ну, это я.

– Лоуренс и его приятели из Кембриджа умеют декламировать сонеты. Но это не значит, что им хоть что-то известно о любви. Поль явно готов заботиться о вас, а это намного важнее, чем его служба или книги, которые он читает.

Мне бы следовало сказать, что я ценю ее слова, но месье Зет начал массировать мою голову, и я отдалась наслаждению. Я и не осознавала, насколько была встревожена расцветавшим чувством к Полю, болезненной отстраненностью Реми, тем, что отец забывал о нас из-за своей любовницы, – пока это напряжение не растаяло. Когда маман подстригала мне волосы, ее расческа бесцеремонно прорывалась сквозь путаницу. Месье Зет проникал в мои пряди, как горячий нож в масло.

Моими волосами впервые занялся профессиональный мастер, и я была зачарована тем, как ловко месье накручивал волосы на горячие щипцы, создавая море легких волн.

Когда он закончил, красиво взмахнув руками и воскликнув: «Voila!» – Маргарет заявила:

– В точности как Бетт Дэвис. Вы способны любую женщину превратить в роковую!

Когда месье Зет укладывал волосы Маргарет в затейливый пучок на макушке, она спросила меня:

– Как вы думаете, у мисс Ридер есть кавалер?

– На празднике в библиотеке ее сопровождал посол.

– Говорят, Билл Буллит – мастер переговоров, но слишком любит флиртовать. Я знаю одного норвежского консула, который отлично подошел бы ей. Я посоветую ему записаться в вашу библиотеку.

– Ему придется встать в очередь.

Когда месье Зет завершил прическу Маргарет, она, не глядя в зеркало, посмотрела на меня:

– Что вы думаете?

– Потрясающе! – искренне воскликнула я. – Во всех отношениях.

Маргарет порозовела, а я подумала, давно ли она в последний раз слышала комплименты.

– Лоуренс заново в вас влюбится, – сказала я.

– Едва ли… он очень занят.

– Слишком занят, чтобы сказать вам, как вы красивы?

– Не все видят меня так, как вы.

Она встала, так и не глянув в зеркало.

Маргарет надела зеленое платье без бретелек и подала мне укороченный для меня туалет. Шелк скользнул по моей коже, и это было совершенно не похоже на колючую шерсть, которую я носила зимой, или жесткий летний лен. Она застегнула на мне молнию, и я, увидев свое отражение в зеркале, на мгновение задохнулась от восторга. Мои собственные платья висели на мне мешком. А это обхватило мою талию, подчеркнуло бюст. Я даже не подозревала, что он у меня есть. И хотя я твердила себе, что лиф слишком тесен, но понимала, что на самом деле холодное чувство, сжавшее мои ребра, было завистью. У Маргарет было так много всего, а у меня так мало…

– Я сегодня впервые наслаждаюсь сборами на прием в Париже, – сказала Маргарет. – И надеюсь, вы еще не раз придете.

Туалеты и вызов визажиста на дом… Пожалуй, я так привыкну к роскоши. Но повторное приглашение Маргарет растворило водоворот зависти.

Когда мы не спеша вышли в холл, чтобы присоединиться к Лоуренсу, шелк моего платья чувственно шептал мне «да-да-да», лаская лодыжки. Мне хотелось, чтобы меня увидел Поль.

Лоуренс развалился в кресле, наполовину скрытый газетой. Маргарет рядом со мной тихонько откашлялась. Он отложил «Геральд». Темные ресницы затеняли его зеленовато-голубые глаза. Бог ты мой, как же он был хорош в смокинге!

– Вы ошеломительны! – Он встал и поцеловал мне руку.

Я ожидала, что он поцелует Маргарет, но Лоуренс продолжал смотреть на меня, не отпуская мою руку.

– Если бы я не был женат…

Он пошевелил бровями, и я хихикнула, полностью зачарованная им.

– Вы, случайно, не знакомы с мистером Прайс-Джонсом? – спросила я, желая показать, что и я тоже знаю кое-кого в избранных дипломатических кругах.

– О, этот человек – легенда! Он составил протокол о франко-британских отношениях и ни разу не проигрывал в дебатах с двадцать шестого года! А вы откуда его знаете?

– Он один из наших постоянных читателей, – с гордостью сообщила Маргарет.

Лоуренс все еще смотрел на меня:

– С вашей стороны очень мило позволить ей поиграть в библиотекаря.

Маргарет рядом со мной напряглась. Это заставило меня вспомнить строки из «Их глаза видели Бога»: «А потом она накрахмалила и отутюжила свое лицо, превратив его в то, что люди хотели видеть…»

– Она ни во что не играет, – возразила я, выдергивая ладонь из его руки и обнимая Маргарет за талию. – Маргарет вполне компетентна.

В атмосфере что-то изменилось. Лоуренс из обаятельного превратился в снисходительного, Маргарет одеревенела. Я вспомнила совет, который маман дала как-то кузине Клотильде: «Продлевай ухаживания как только можешь. Стоит выйти замуж – и все изменится». Похоже, маман имела в виду как раз вот это?