Текст книги "Под маятником солнца"

Глава 12. Тайны прошлого

Всякое миссионерское общество должно подготовить и иметь возможность передать в руки каждого нового миссионера краткий справочник по языку, обычаям, взглядам и религиозным воззрениям провинции или страны, в которую он направляется; включая несколько правил или советов, касающихся климата, одежды, здоровья, питания и прочее.

Все это миссионер должен выучить наизусть и знать досконально к тому времени, когда достигнет места своего назначения.

При такой действенной подготовке пусть каждый миссионер по прибытии стремится как можно глубже проникнуть в народ. Чтобы досконально изучить язык, пусть он каждый день посвящает немалое время его усвоению.

Пусть гуляет повсюду, и даже если не сможет особенно разговаривать, пусть смотрит и знакомится со всеми внешними проявлениями туземной жизни. В течение первых двух лет главное внимание он должен уделять языку и книгам о туземцах.[32]32
  Из сборника материалов Конференции христианских миссионеров, прошедшей в 1860 году в Ливерпуле (Conference on Missions held in 1860 at Liverpool: including the papers read, the deliberations, and the conclusions reached: with a comprehensive index shewing the various matters brought under review).


[Закрыть]

Грегори Дэй. Полезные практики, журнал «Религиозный эмиссар» за год, предшествующий маю 1834 г.

Той ночью я читала дневник преподобного Роша.

Сначала руки застенчиво танцевали по корешку и по кожаной обложке с выжженными на ней странными полумесяцами. Мне вспоминались предостережения преподобного Хейла, его сдержанные недомолвки подогревали мой страх куда лучше, чем любые преувеличения.

Отметив свою нерешительность, я отсчитала десять ударов сердца, собралась с духом и открыла тетрадь.

Ничего не произошло. Не ударила молния, случайный сквозняк не коснулся моей спины холодными пальцами, невидимая рука не выхватила дневник из моих ладоней. Тот просто лежал – открытый и готовый поделиться своими тайнами.

Первые страницы оказались довольно прозаичными, по большей части на них был отчет о путешествии преподобного в Аркадию. Я сглотнула, все еще не в силах избавиться от застрявшего в горле страха, и продолжила читать.

«21 октября 1839 года. Я намеревался покинуть Плимут в сопровождении капитана Питера Кенсингтона и его семьи, отплывавших на юг, но меня сразила лихорадка. Чтобы избавиться от нее, я принял более восьмидесяти гранов ртути и большое количество опиума.

29 октября. Я покинул семью капитана Питера Кенсингтона и начал свое морское путешествие в Аркадию, иногда называемую Эльфан. Ее тайны совсем уже близко.

1 ноября. Я нахожу моря неподходящими для своего здоровья. Капитан Самсон Фурно уверяет, что его штурман поистине ужасен и мы вот-вот заблудимся достаточно, чтобы Фейриленд оказался в пределах видимости.

13 декабря. Я прибыл в порт Маскелайн, где был очень любезно и радушно принят полковником Станнерсом, государственным представителем достопочтенной Компании Южных морей, и остальными британскими подданными. Мне сказали, что отсюда путь до Эльфана должен быть скорым».

Над записями трудились три разные руки. Первая, безусловно, принадлежала самому преподобному. У него был размашистый, ровный почерк, выработанный, несомненно, за долгие годы строгой дисциплины. Я улыбнулась, вспомнив, как бился над своим почерком мой брат. Мы делали для наших солдатиков крошечные журналы и газеты, и Лаону никак не удавалось писать так же аккуратно и мелко, как я.

Откуда в дневнике Роша взялись две другие руки, я догадаться не смогла, но один почерк был убористый и плотный, а другой – из-за торопливости его обладателя – наклонный и стремительный. Первый человек сделал несколько записей, второй, казалось, ограничивался главным образом заметками на полях.

Первые несколько месяцев преподобного в Аркадии выглядели довольно прозаично. Рош прибыл и был встречен некоторым числом фейри, многие из которых носили экстравагантные титулы, вроде Астролога Крови или Герцогини Времени. Преподобный описывал различные злоключения, связанные с наймом экономки, хотя ни одна из претенденток не походила на неуловимую Саламандру. После того как Рош получил замок, ему не разрешалось покидать это место, зато фейри наведывались к нему регулярно. Они вовлекали его в споры о богословии, которые расстраивали миссионера, поскольку тот был убежден, что своей риторикой и логикой победил всех и каждого, однако ни одной души ко Христу не обратил.

«23 мая 1840 года. Сила всех безбожников – начинать рассуждения с вопроса „Почему?“. И этот вопрос сразу же показывает, что они, при всей своей учености и мудрости, ничего не знают, ибо если бы они что-нибудь знали, то не стали бы излагать свои доводы с вопроса „Почему?“. Ибо „Почему?“ указывает на то, что мы не знаем причин вещей – что мы невежественны; а невежество ничего не доказывает – оно доказывает только то, что вы невежественны».

Обладатель наклонного почерка насмехался над словами Роша. Я подозревала, что эти приписки на полях добавлены гораздо позже, без ведома преподобного, но наверняка сказать не могла.

Среди прочих посетителей я узнала описание мистера Бенджамина: он пришел в компании тех, кто сам себя называл рудокопами, и был подавлен отсутствием работы. Хотя никто из них не обратился в христианство, Рош нанял нескольких следить за порядком в саду. Они уходили один за другим, пока не остался только мистер Бенджамин.

Чем дольше длилось пребывание в Фейриленде, тем неуверенней становился почерк Роша. Его тон приобрел оттенок паранойи – преподобный тревожился о том, что кто-то читает его дневник. И неоднократно упоминал о промахах в подборе слуг. Учитывая присутствие записей, сделанных двумя другими руками, его опасения не были такими уж необоснованными. Рош начал сокращать слова, в заметки прокрались мелкие символы, зачатки кода. Была даже одна фраза, записанная зеркально.

Собственное дыхание окутывало меня извивающимися клубами болотного тумана. Замерзнув, я плотнее закуталась в шаль.

Подробностей в дневнике становилось все меньше, но я догадывалась, что в голове у преподобного зрел какой-то план. Его усилия по обращению в веру, вероятно, были сведены на нет – по той же причине, с которой столкнулся мой брат, а именно из-за отсутствия доступа к «внутренней» Аркадии. Рош страшился своего плана, боялся расплаты, жертв. Он писал как человек, которого преследуют, и подсчитывал стоимость своей души.

Пожалуй, в такие минуты никто не смог бы выглядеть храбрым.

Я перевернула страницу, и та на моих глазах рассыпалась легким конфетти. Бумага оказалась до хрупкости тонкой. Я прищурилась и заметила, что чернила каким-то образом проели страницу насквозь, оставив в ней лакуны в форме слов.

Через несколько месяцев записи в дневнике возобновились. Рош снова был в Англии. После долгих раздумий он женился на своей невесте и решил вернуться в Аркадию. Преподобный мало писал о молодой жене, даже не называл ее по имени, только мисс Клей, а затем миссис Рош. Я могла лишь гадать, что осталось на утраченных страницах, но, как полагала, там описывались страхи, кульминацией которых стало возвращение домой, и перемена в сердце после женитьбы. Возможно, невеста пробудила в нем некое сокрытое рвение или просто хватило ее одной, чтобы он захотел покинуть английскую землю.

На полях торопливая рука осыпала его бранью. Осуждала страхи за их глупость и заявляла, что слова преподобного – ложь. Временами там было нацарапано: «Лжец!», «Трус!», «Предатель!», безо всякого разнообразия или объяснений.

Снова и снова Рош заявлял о желании вернуться в Аркадию, посвятить свою единственную краткую жизнь великим трудам в стране тьмы. Это казалось мантрой, как будто он пытался убедить себя, избавиться от сомнений. Он и сам был готов поверить в свой порыв. В отличие от прежних отрывков, эти его записи отличал не страх, а глубокий самообман.

Вложенные между страниц письма завершали портрет неуверенного человека, хватавшегося за чужие ободрения.

Снова лакуна.

Начались записи, сделанные другим, убористым, почерком, и я не могла разобрать их смысл. Сплошь туманные намеки на яд, страхи и боль. Там писалось о грандиозных замыслах, противостоящих опасениям и неудобным истинам. Упоминались испытания Иова и страдания Ионы.

А затем – ничего. Последние страницы были вырваны.

Я не помнила, как заснула, но когда открыла глаза, мне на плечи была накинута шаль, а на столе лежала стопка книг. Когда я по очереди брала их в руки, то узнавала почерк на полях. Книги принадлежали брату.

Это были рассказы о путешествии Кука в Аркадию, общее руководство миссионера и серия опубликованных дискуссий о теологической и биологической природе фейри. Хотя я и считала себя достаточно начитанной в этой области, бо́льшая часть этих работ оказалась мне незнакома.

В тонком, усеянном цитатами томе утверждалось, что фейри – потерянное колено Израилево, а Аркадия – пустыня, на которую их обрекли. В опровержении Парацельса доказывалось, что Аркадия – страна странствий к востоку от Эдема, куда был изгнан Каин, а фейри – его дети, зачатые с сестрой, навеки проклятые за то, что родились от греховного союза. Многословная, скучная статья объявляла миссию в Аркадию столь же бесполезной, сколь бездушны сами фейри, падшие ангелы.

В трактате доктора Иммануила Кэмпбелла для Эдинбургского общества изучения фейри обсуждалась работа мистера Гоббса из Малмсбери и утверждалось, что его работу следует читать как описание фейри, а не природных инстинктов человека.[33]33
  Томас Гоббс (1588–1679) – английский философ-материалист, один из основателей теории общественного договора и теории государственного суверенитета. Его сочинение «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» посвящено проблемам государства.


[Закрыть]

«Безгранично порочные звери, которые жестоко угнетают и терзают друг друга из бесконечной чистой злобы своей, – это вовсе не люди в своем естественном состоянии, предшествующем цивилизованному влиянию общества. Образ Левиафана – не изображение земного владыки, как это якобы утверждает мистер Гоббс. Гигантский зверь, созданный из множества других, не является метафорой. Мощь и преданность, которые он внушает, не касаются абстрактных качеств мирского политического общества. Страшные предупреждения о хаосе, кровопролитии и гибели старательно увязаны с контекстом в Трактате о правильной организации политической жизни».

Я читала о Чезаре, средневековом священнике, которого обвиняли в том, что он подменыш. Неясно, являлся ли Чезаре настоящим человеком, но то, что бродячие священники могут втайне быть бездушными подменышами и обманывать жителей деревень пародией на обряды, которые связывают их с Аркадией, безмерно меня пугало.

На волне такой паранойи возникла идея, что важен сам обряд и его получатель, а не священник, исполняющий таинство. Обряд священен сам по себе. Таким образом ложные священники дают истинное причастие.

В конце концов, когда Иисус впервые совершил этот обряд для Иуды на Тайной вечере, в падшего ученика вошел враг рода человеческого. Тот затаил предательство в сердце своем, а это, утверждали праотцы Церкви, испортило обряд.

Все это казалось безнадежно суеверным, но заставило меня задуматься о фейри и их душах. Существовало негласное мнение о том, что у них действительно есть души, которые являются зеркальным отражением человеческих, но каждая теория об их истинной природе не обходила вниманием этот вопрос.

Интересно, Роша тоже мучили подобные мысли? Он так часто писал о миссионерах, которые отправлялись в плавание, а после годами просили Папу благословить уже совершенное путешествие. Преподобный завидовал этой убежденности и жаждал ее.

Глава 13. Королева в замке

 
Вот колесница Королевы Фей!
Копыта скакунов рвут непокорный воздух;
Но госпожи приказу повинуясь,
Сложили кони призрачные крылья
И встали, подчинясь поводьям света,
Натянутых рукой Царицы Чар.
Она, явившись в блеске и сиянии,
Склонилась грациозно и смотрела
На деву спящую.
 
 
О! И в мечтах не представлял поэт,
Когда кипели думы облаками,
И всякий странный, но прекрасный вид
Пленял, ввысь возносил и поражал,
Нет, не было в фантазиях его
Столь дикого и дивного создания,
Как та, что, растревожив небеса,
Теперь свой взгляд чудесный изливала
На сон девичий.
 

Перси Шелли. Королева Маб

Когда я проснулась второй раз, небеса, казалось, объяло пламя.

Я выбралась из постели, раздвинула занавески и с колотящимся сердцем выглянула наружу. Земли, окружавшие замок, пылали. Туман выгорел дотла. Цветные кусочки оконного стекла превращали бескрайнее пламя в беспокойное море. Мертвенно-бледное и ярко-алое, каким и был витраж с изображением воскресшего Христа в кроваво-красных одеждах.

Закутавшись в шаль, я побежала вниз по лестнице, вспомнив, что посмотреть наружу можно из большого зала. По-прежнему босая, я, кашляя от пыли, распахнула длинные портьеры.

Но и оттуда было ничего не разглядеть, слишком уж далеко, и я, доковыляв извилистыми коридорами до люка, который вел на чердак, выбралась на крышу. А оттуда уже увидела это: потоки и вихри неистового огня, клубы дыма и чад. Пожар все полыхал, а я не могла вспомнить, чем он может подпитываться на этих равнинах. Пока бродила там, натыкалась лишь на туман и мороки. Что могло поддерживать такие высокие столбы пламени?

Огонь окрашивал небо в зловещие оранжево-красные цвета, чуждые этому пейзажу. Маятниковое солнце никогда не придавало небесам подобных оттенков.

Тогда-то на меня, напуганную этим зрелищем, и наткнулся Лаон. Диоген крадущейся черной тенью следовал за хозяином.

– Что там происходит? – едва взглянув на брата, спросила я и нарушила повисшее жуткое молчание. Спор прошлой ночи все еще лежал между нами, но сейчас можно было не обращать внимания на его останки. – Лаон?

– Саламандра расчищает пустоши, – ответил он, – я говорил с ней сегодня утром. Это для визита Бледной Королевы.

– Пустоши?

– Болота снаружи, – в его голосе звучал холод. Я продолжала смотреть на пожар, а Лаон не сводил с меня глаз. Я чувствовала его взгляд на своей коже, и мне снова до боли захотелось прикоснуться к брату. – Ты ведь не думала, что такое происходит естественным путем?

– Я не знаю, что для этих мест естественно, – ответила я.

– Фейри любят сохранять эту землю… невозделанной. Аморфной.

– Что ты имеешь в виду?

– Она заросла, так что ее заново выжигают и превращают обратно в туман.

– Но что же там снаружи, когда… когда не туман?

– Сны. Мысли. Вещи, которым наш разум придает форму, – ответил он, чуть взмахнув длинными пальцами. – Туманы весьма податливы, именно по этой причине фейри хотят, чтобы все так и оставалось. Полагаю, что это своего рода запасы, которые время от времени собирают. Наверное, продают на Базаре гоблинов или что-то в таком роде. Но из-за нашего сознания все начинает зарастать быстрее, и расчищать приходится чаще.

– Значит, человеческий разум что-то делает с туманами?

– Да, он придает им форму. Каким-то образом.

– Я… я думаю, что понимаю. – Ветер уносил черный дым прочь от Гефсимании, но я все еще ощущала в воздухе едкий сернистый привкус. – Это как с настоящими вересковыми пустошами? Они решили оставить их в первозданной пустоте.

Он кивнул и повернулся, чтобы смотреть в окно вместе со мной. Некогда покрытые туманом болота казались огромной печью, но ее пламя не давало света, лишь густую, всепоглощающую тьму. Мои глаза заболели от подобного зрелища, и я вообразила себе плясавшее по равнине пламя, за которым тянулся шлейф гаснущих искр.

Жар на лице напомнил о том, как я впервые увидела охваченные огнем вересковые пустоши Йоркшира. Тогда я в ужасе прижималась к Лаону, а в голове эхом отдавались слова Тесси: «Так все и делается. Пустошь должна оставаться пустошью. Это все равно, что подстригать ногти».

До того момента я всегда считала их неприрученной, первобытной землей, которую сжимает в своих языческих объятиях бескрайнее небо. И вот у меня на глазах природу поставили на колени. Как всякий наивный простак, я ошиблась, приняв сломленное цирковое животное за дикое.

– Книги… – начала я; было радостно их получить, но после нашей ссоры благодарить не хотелось. – Это был ты?

– Я у тебя в долгу, – ответил Лаон. – Я же обещал.

Земля задрожала и разверзлась. Пляшущие языки пламени раздавило тяжестью взрыхленной почвы, откуда вынырнуло огромное существо, поднялось, точно волна, и снова исчезло в серо-черной грязи. Пока оно описывало дугу, я успела разглядеть гигантскую морду, широкие плавники и, наконец, огромный изогнутый хвост.

– Что это? – выдохнула я. – Это ведь не…

– Кит.

– Кит?

– Да, его называют морским китом.

– Которого я, несомненно, уже видела… – Я посмотрела на Лаона, и наши взгляды встретились. В его бледно-голубых глазах отразилась едва заметная улыбка. Точно так же в детстве мы оба притворялись, что все знаем, и кивали словам друг друга, как бы нелепо те ни звучали, отчаянно стараясь не показать своего невежества. – Я читала о них. Они называются так не потому… что живут в море, а потому что… едят его?

– Близко.

– Что значит «близко»?

– Они наполнены соленой водой и песком, – ответил Лаон, – мне рассказывали, что в них живут рыбы.

– О, – удивленно пробормотала я.

Из земли вынырнуло еще одно огромное существо. Оно оказалось ближе, и я смогла разглядеть кожу, походившую на толстый ковер из папоротника и прутьев. Комья грязи и капли пламени льнули к ней, добавляя черноты, но не сжигая морского кита. Пустой взгляд голубых глаз проглядывал из вихря потрескивающих веток. Веером развернулся хвост, и на фоне ярких всполохов огня я увидела его переплетающийся узор.

Из спины одного из существ забила струя воды. Жар испарял капли, и хотя полный гари ветер дул прочь от замка, в воздухе все же чувствовалась соль.

– Море, – изумленно произнесла я. Этот густой и скверный запах нельзя было ни с чем спутать. Мне тут же вспомнились дни, проведенные на палубе «Безмолвного», и неумолкающие крики чаек в порту. – Я понимаю, что это Аркадия, но… как?

Лаон нерешительно пожал плечами:

– Полагаю, прознали о раковинах и увлеклись.

– О том, что в раковинах можно услышать шум моря?

– О том, что в них заключена частичка океана.

Сначала я почувствовала этот звук в собственных костях. Низкий и скорбный, он, точно гул колокола, отдавался от земли эхом. Долгий, нечеловеческий стон, больше похожий на шепот в раковине или завывание ветра в пещерах, где мы играли, чем на тот, что мог родиться в горле живого существа.

Вздрогнув, я шагнула к Лаону. Он взял меня за руку, и мы сплели пальцы, как делали это в детстве.

– Это всего лишь киты, – сказал брат. – Огонь привлекает их, и они, будто дождевые черви, поднимаются на поверхность.

– Но почему не загораются?

– Полагаю, благодаря морю у них внутри.

– А можно… заглянуть в одного? Какая рыба способна жить в ките?

– Я… я не знаю.

– Мы должны это выяснить.

– Не думаю, что об этом есть в отцовской энциклопедии, – ответил он, криво усмехнувшись. – Впрочем, там вообще немногое можно найти.

– Пусть так, – резко возразила я, возвращаясь к нашему давнишнему спору. С восхитительной привычностью я наклонилась к брату, наслаждаясь неуловимой близостью между нами. – Но нам не хватает половины томов. Насколько мы знаем, киты могут быть в легендарном томе под литерой «К».

– Не глупи, морской кит был бы на букву «М», а этот том у нас как раз есть.

– Быть не может, там не озаботились тем, чтобы делать отдельные записи для каждого вида животных.

– Но это не животное, а местность. Как пустыня или…

Его прервал жуткий клич китов. Он прозвучал громче, чем в первый раз, и казался ответом, который эхом отозвался в моих костях и зубах.

Лаон внезапно отпустил мою руку и отвернулся.

– Здесь нет ни одной из тех книг. Мы от них очень далеко, – произнес он, уходя прочь. – Завтрак остывает.

Бой башенных часов и звон колоколов разнеслись по Гефсимании, и мне показалось, что звучали они даже громче обычного.

Лаон, мисс Давенпорт и я стояли во дворе и ждали прибытия Королевы. Пес брата превратился в тихо скулящий комок. Саламандра, как всегда, отсутствовала, и мистер Бенджамин ушел, отговорившись тем, что надо бы поднять решетку и открыть ворота.

Все было готово настолько, насколько возможно. Я сняла с мебели пыльные простыни и вместе с Лаоном сложила их. Под щебет мисс Давенпорт, которая развешивала яркие занавески, расставила высокие вазы с цветами. Мы даже вытащили несколько ковров и выбили их во дворе, и мне удалось подслушать, как мистер Бенджамин шепчется с растениями в саду, сообщая им о приезде Королевы. Вычищенный замок сиял, перила и ступени были отполированы до зеркального блеска, и все это, по-видимому, было делом рук неуловимой Саламандры.

Маб должна была появиться, когда часы пробьют полдень.

Едва затих последний удар колокола, из теней выступили люди с песочно-коричневой кожей. Не успела я удивиться, как они хриплыми голосами объявили о прибытии Королевы и низко поклонились мне, роняя с тел песчинки. Те стекали на землю размеренно и плавно, словно в песочных часах.

Лаон заверил песочных людей, что мы готовы, и они молча кивнули.

И тут внезапно сквозь дальние ворота бесшумно хлынула свита Королевы. Ни обувь, ни одежды не издавали ни единого звука.

Это вновь напомнило о границах моего ничтожного воображения, поскольку свита Бледной Королевы мало походила на процессии, которые я наколдовала в тумане. Разве только своим абсолютным безмолвием. Но передо мной было вовсе не изысканное шествие лордов и леди на сурово гарцующих лошадях и под развевающимися знаменами.

Во двор ввалились существа в черных плащах и припали к земле вдоль дорожки. Из темноты их плащей виднелись лишь длинные узловатые пальцы, словно созданные для удушения. Следом плавным движением, будто у них совсем не было костей, ворвались дамы в платьях из перьев. Каждая несла пару длинных окровавленных ножниц и иглу со вдетой ниткой, а с ожерелий из языков на белые платья лениво капала черная кровь. Другие члены свиты выглядели почти людьми, но от их ног тянулись тени, которые отбрасывали вовсе не человеческие фигуры, а беспокойные, бьющие копытами кони.

Во двор вкатилась карета из рога и слоновой кости, запряженная существами, которые были созданы из частей различных животных. Химерами в самом классическом понимании этого слова: полосатая лапа тигра оканчивалась копытом быка; с морды льва тянулся слоновий хобот; над козлиными задними ногами нависал клубок змей.

Один из песочных людей подошел к экипажу и за ослепительно-белую руку вывел женщину. Та даже не вышла, а словно раскрылась клейкими створками мухоловки, распустилась осьминогом в темном углу каменного бассейна, разомкнулась ломтиками очищенного апельсина.

Это была она.

Женщина из моего сна.

У нее была та же белоснежная кожа и круглые янтарные глаза. Я все еще могла видеть, как длинные, красивые пальцы моего брата касаются этой кожи, поглаживают щеку, проводят по изгибу подбородка. Каждая упавшая на нее тень напоминала мне о кронах ив.

Та же прядь цвета белого золота тянулась от вдовьего пика в ее каштановых волосах. Красной ленты в них не было, но я по-прежнему видела, как, расчесывая эти пряди, путается в них рука Лаона.

Во рту у меня пересохло, словно я наглоталась песка, а в жилах застыла кровь.

Женщина посмотрела прямо на меня, и я вновь разглядела в ее желтых глазах свое отражение. Все еще маленькая и жалкая, на этот раз я не казалась себе молью перед бабочкой. Плоский, широкий нос женщины и ее лицо в форме сердца напомнили о совах.

Я ощутила благодарность, когда она наконец отвела взгляд.

– Ну и ну! – заговорила женщина, и голос ее прозвучал одновременно и шепотом, и длинной, пронзительной птичьей трелью. Он бросал вызов человеческому горлу и человеческим ушам. – До чего же не изменилось это место.

Лаон поклонился, и я безотчетно повторила за ним, прежде чем догадалась неуклюже присесть в торопливом реверансе.

– Ведь не может быть, что это все твои домочадцы, Лаон? – Похожие на крылья рукава королевы Маб волочились по земле, ее юбки ниспадали легкими белыми и коричневыми складками. – Хотя вижу, что пес твой верен до последнего.

– Бенджамин Гудфеллоу ждал вашего приезда. Он в надвратной башне. А Саламандра…

– Здесь.

По двору пронеслась струя пламени, оставляя за собой черный шлейф из дыма и сажи. Огонь вспыхнул так, словно в него плеснули виски, и слился в фигуру со змеиным хвостом. Сначала Саламандра казалась черным фитилем, но когда пламя потускнело, ее кожа стала пепельно-белой.

– Я здесь.

– Прошло много времени, дитя мое, – сказала Бледная Королева.

Саламандра низко поклонилась, ее влажная чешуя заблестела.

– Прошло столько времени, сколько нужно, чтобы рассказать сказку, что не будет ни длинной, ни короткой.

– Время идет так, как я его считаю, – ответила Бледная Королева. – И подменыш?

– Да, ваше величество, – мисс Давенпорт вместо реверанса низко поклонилась.

– Надеюсь, ты хорошо выполняешь свои обязанности.

– Да, ваше величество.

– Великолепно, – сказала Маб и вновь обвела взглядом двор. – Но где же последний человек?

– Больше никого нет, – нахмурился Лаон, – здесь только моя сестра и я.

– О, сестра? – Маб обратила внимание на меня.

Взволнованная, я снова сделала реверанс.

– Кэтрин Хелстон, ваше величество.

– Вижу, – произнесла она, оглядывая меня с ног до головы.

Я попыталась встретиться с ней глазами, выпрямиться, дерзко вздернуть подбородок. Но не смогла, увяла под ее взглядом, а мучительный узел в груди сделался еще более тугим и невыносимым.

Она улыбнулась, и мне снова вспомнилось, как эти губы касались ушей моего брата. Королева поджала губы, отчего те стали похожими на клюв, и сказала:

– Как и следовало ожидать.

– Следовало ожидать? – с некоторым подозрением в голосе уточнил мой брат.

– У меня должны были возникнуть некоторые ожидания, раз ты говорил о ней.

– Редко говорил.

– Тебе стоило бы знать, что я слышу больше, чем просто слова.

Ее придворные тихо переговаривались между собой. Хоть я и не слышала голосов, но видела, как щелкают и фыркают их изогнутые, точно совиные клювы, губы. Резкими движениями придворные поворачивали головы, смотрели и ухмылялись.

– Я ждала встречи с тобой, Кэтрин Хелстон. Рада, что ты заблудилась и мы смогли тебя найти, – в глазах Бледной Королевы сверкнула хищная угроза. – Но мне интересно зачем.

– Я приехала позаботиться о своем брате.

– Совершенно очевидно, что он тебе очень дорог, – ее улыбка стала едкой, – уверена, для ран своего брата ты окажешься тем самым Галаадским бальзамом.