Текст книги "Под маятником солнца"

«Их обещания, их клятвы, их гейсы должны стеснить тебя, сковать тебя, сокрыть тебя. Они здесь, чтобы ослепить тебя и опутать.

Их правда – это не наша правда. Она служит им лишь оружием».

Но ответов по-прежнему было очень мало, и мне отчаянно хотелось вновь открыть ту запретную тетрадь. Однако блуждание среди тумана научило меня тому, к каким последствиям это может привести, и я понимала, что не должна прикасаться к дневнику.

Не было никаких оснований думать, что ныне покойный преподобный написал правду. А Мисс Давенпорт говорила, что Рош чуть ли не сам стал причиной собственной смерти.

Некоторым образом.

Из древних изрытых оспинами каменных коридоров я перешла в современное крыло с его грандиозной лепниной и флоковыми обоями.

Бывали дни, когда я пыталась представить себе тех, кто жил в этом замке, наполняла его игрушечными солдатиками и куклами, которые делила с Лаоном в детстве. Бывали дни, когда я заглядывала под каждую пыльную простыню и восхищалась красотой старинной мебели. Вглядывалась в затертые имена на парадных портретах и старалась разгадать прошлых обитателей этого места.

Сегодня был не такой день.

Я равнодушно бродила, пока не оказалась возле укрытой плющом калитки в сад. Учитывая то, чем сейчас была занята мисс Давенпорт, мне, казалось, выпала возможность изучить вторую часовню. Интересно, сохранилась ли там сцена прерванного причастия и найду ли я когда-нибудь ответ тому, для чьих глаз она предназначалась?

– Привет.

Моя рука замерла на щеколде. Раздавшийся за спиной голос был незнакомым.

Я обернулась и увидела лысую женщину с пепельно-белым лицом. Поверх ее старомодного платья была накинута длинная черная шаль.

– Вы ведь Саламандра, не так ли? – спросила я.

Прищурившись, она смотрела на меня. Чуть приподняв юбку – так, что я заметила извивающийся белый хвост, – женщина плавно скользнула ко мне.

– Я… я понимаю, что нас друг другу не представили, – отважилась произнести я, – но спасибо, что заботитесь обо мне. Еда и замок… и фонарь той ночью. Спасибо.

Ее безгубый рот растянулся огненно-красной улыбкой, а лицо просияло. На мгновение у женщины появились брови и пылающие волосы. Те заструились по ее телу от лысой головы до извивающегося хвоста. От пламени кожа ее почернела, а после снова покрылась белой чешуей.

– Формально мы действительно незнакомы, – произнесла женщина.

– Тогда следует это исправить. – Я понимала, что меня от чего-то отвлекают, но то была сделка: незнакомка предлагала себя в обмен на то, что было в саду. – Меня зовут Кэтрин Хелстон. Я – сестра миссионера.

Ее улыбка стала шире, обнажив угольно-черную полость рта.

– Можете называть меня Саламандрой.

– Почему вы прячетесь, Саламандра?

– Я не прячусь.

– Тогда почему я раньше вас не видела? – Мне нужны были ответы.

– Чтобы ухаживать за вами, не обязательно быть видимой, – сказала она, сверкая чешуей. – Мне вполне достаточно приказов Бледной Королевы, вполне достаточно ее двора. Я делаю то, что обязана. То, что должна ей. И только.

– Но вы были здесь и во времена Роша? Другого миссионера.

– Изначального я помню.

– Как он умер?

– Этого я вам сказать не могу.

– У него был план. Он хотел что-то сделать, чему-то научиться. Что это было? Что же он узнал? Что такое енохианский?

Она покачала головой.

– Я все еще могу выйти в сад, – напомнила я, протягивая руку к двери, – и знаю, что вы этого не хотите.

– Рош страстно желал докопаться до истины. Он думал, что все это зеркало, и был прав. В каком-то смысле. Он думал, что все это сад. Отчасти. А еще он считал все это аллегорией.

– Он ошибался?

– Нет. Но он жаждал знаний, жаждал постичь то, что не должно быть постигнуто.

– Что же он хотел узнать?

– Не спрашивайте меня больше. – Из ее черных глаз потекли огненные капли. – Мой язык еще менее свободен, чем мои руки.

– Почему же?

– Вы здесь не единственная, кто связан. Я дала множество клятв и несу на себе множество проклятий, и то – о прахе и хождении на чреве своем, – возможно, было первым, но не последним, – склонив голову набок, она умолкла. – А теперь можете открывать.

Я тут же схватила ручку, повернула ее и распахнула калитку. Там, конечно же, ничего особенного не оказалось, а когда я вернулась, исчезла и Саламандра.

Я понимала, какую сделку заключила, однако, блуждая по совершенно заурядному саду, продолжала размышлять о том, был ли мой выбор правильным. Шарады, которые публикуются в журналах, лучше всего разгадывать, начиная с того, что можешь с некоторой уверенностью предположить. Начинаешь со знакомого и двигаешься за его пределы.

Но годится ли такой подход для расспросов об Аркадии?

Глава 11. Ива на портрете

Tineola arcanofera (моль семиотическая)– 2–2,7 дюйма

Это редкий полосатокрылый мотылек – снежно-белый, с золотыми костальными жилками и бахромой, с прерывистой окантовкой бледно-желтого цвета.

Уроженец Аркадии, который иногда встречается в мирских библиотеках, этот вредитель, как часто утверждают, питается записанными словами. Он якобы поглощает секреты и переваривает их в менее содержательный, обрывочный шепот.

Однако правда куда более прозаична. Семиотическую моль всего лишь привлекает запах железных чернил, использовавшихся в старинных рукописях, а разрушение этих документов связано со слабокислой природой самих чернил, которые со временем разъедают пергамент. «Пыльца» с крыльев мотылька обладает галлюциногенными свойствами, тем и объясняется шепот, который слышит человек среди клубов моли и пыли старых библиотек.

Личинки не описаны.

Генри Даблдэй[31]31
  Генри Даблдэй (1808–1875) – английский энтомолог и орнитолог, автор первого каталога британских бабочек и мотыльков.


[Закрыть]. Естественная история британских бабочек. Приложение IV: Агрессивные виды из Фейриленда

Вскоре после возвращения в свою комнату, когда я держала в руках дневник преподобного Роша, в дверь постучал мистер Бенджамин, чтобы сообщить об обеде.

Я неохотно отложила полную секретов тетрадь. А ведь мне так хотелось сравнить рассказ Саламандры с записями самого Роша. Таинственные слова экономки почти ничего мне не дали, но я надеялась, что они все же смогут что-нибудь прояснить. Почему Рош считал это место аллегорией?

Мистер Бенджамин поначалу казался таким же, как обычно, его движения были, как и всегда, неторопливы, однако причуды сделались не такими явственными. Гном ссутулился, словно ему на плечи тяжелым грузом легло уныние.

– Ваш брат и подменыш ожидают вас за обедом, мисс Хелстон, – сказал он. – Если желаете, конечно.

– Спасибо, что сообщили, мистер Бенджамин, – ответила я самым учтивым тоном, надеясь успокоить взволнованного гнома. Его взгляд метался из стороны в сторону. – Я с удовольствием к ним присоединюсь.

– Прошу вас следовать за мной, мисс Хелстон. Сегодня они ужинают в большом зале, который, мне кажется, вы еще не видели, – продолжая дрожать, он низко поклонился.

Мистер Бенджамин повел меня вниз по винтовой лестнице, а затем через галерею, полную прекраснейших пейзажей. Картины притягивали взгляд тревожным сочетанием привычных холмов, деревьев и рек с необычными небесами и диковинным колоритом.

– Все эти места расположены в Аркадии, мистер Бенджамин? – спросила я, чуть замедлив шаг перед горной грядой, которая вцепилась в землю, точно огромный шестипалый кулак.

– Да, – ответил мистер Бенджамин. Затем нахмурился, и его глаза вновь забегали. – И нет.

– Одни из них реальны, а другие нет?

– Нет, – он облизнул губы черным языком и сглотнул, – но и да.

– Боюсь, это не ответ, мистер Бенджамин.

– Реальность в этих краях – странная, очень странная вещь, мисс Хелстон.

Я остановилась. Мое беззаботное любопытство улетучилось, едва взгляд упал на последнюю в длинной галерее картину. При виде открывшегося глазам пейзажа во рту пересохло. Передо мной была прибрежная поляна, поросшая плакучими ивами. Река немыслимым образом завивалась вокруг заросшего деревьями острова, как бы беря его под защиту своей тугой спирали. Все это казалось до боли знакомым.

Ивы любовно склонялись к реке и ласкали воду перешептывающейся листвой. Я подумала о тайнах, которыми они делились, и странная дрожь пробежала по моей спине.

– Мисс Хелстон?

Раздались шаги возвращавшегося гнома, который до того момента пребывал в уверенности, что я все еще следую за ним. А мне было не оторвать взгляда от хоровода ив.

– Это место реально? – услышала я собственный вопрос, но голос мой звучал как будто издалека.

– И реально, и нет.

– Значит, я могу туда отправиться?

– Обойдется недешево, – пожал плечами гном, но его сердце явно не лежало к этому разговору.

Я глубоко вздохнула, отбросила воспоминания, которые болезненным узлом завязывались в груди, и заставила себя посмотреть на спутника:

– Вы опять излишне загадочны, мистер Бенджамин.

– Приношу свои извинения. Это было очень грубо с моей стороны.

Он старался произносить слова гораздо четче, чем обычно, даже чрезмерно, отчего движения его губ превращали оксфордский выговор в пародию. Гном снова оглянулся с видом ребенка, который задумал стянуть что-нибудь из кладовой.

– С вами все в порядке, мистер Бенджамин?

– Нет, нет, совсем нет. Нет, – еще один вороватый взгляд через плечо. Затем гном снял очки и протер их о свой драный жилет. – Я очень боюсь Бледной Королевы.

– Маб?

Он съежился:

– Лучше не называйте ее по имени, мисс ‘элстоун.

Я не смогла определить акцент, проскользнувший в его хриплом голосе, но когда мистер Бенджамин, нахмурив брови, встретился со мной взглядом, всякие сравнения с детской робостью исчезли. В его глазах стоял неподдельный ужас.

– Тому есть причина?

Он покачал головой, опустил затуманившийся взгляд и снова дрожащими руками надел очки. Его акцент вернулся, но в этом чувствовалась некая приземленность. Мистер Бенджамин отчего-то стал казаться более реальным.

– Некоторыми вещами в этих краях учишься не рисковать.

– Рисковать?

– Имена обладают древней силой, мисс Хелстон. Я бы обратил на это внимание.

– Я… я так и поступлю, – я одарила его, как сама надеялась, храброй и ободряющей улыбкой.

– Поговаривают, что Воющий Герцог и Властитель Ветров самые жестокие. Поговаривают, что Повелевающий Страхом самый сильный и могущественный. Хранитель Торжища самый расчетливый. Цветастый Король, Та, Что Спит За Горами, и Потерянные Императоры самые непредсказуемые и непостоянные… Все это правда, вы должны понимать, – он сглотнул. – Но осмелюсь сказать, больше всего я боюсь Бледной Королевы.

– Почему же?

В ответ губы мистера Бенджамина растянулись так сильно, что стали видны его скругленные коричневые зубы. Это была улыбка, но без малейшей капли веселья.

– Потому что она самая человечная.

Большой зал располагался в сердце самой старой, как я сочла, части замка. Здесь оказались украшенные геометрическими узорами каменные арки и огромный пустой камин. На овечьих шкурах чернильной лужей растекся пес. Сверху на нас взирала открытая галерея для певчих.

Лаон одиноко сидел во главе длинного, обставленного стульями стола. Мой брат развалился на позолоченном троне, держа в руке широкий бокал с вином. Взгляд Лаона блуждал где-то очень далеко, и, когда я вошла, он на меня даже не посмотрел.

На другом конце стола было приготовлено еще одно место, куда меня и загнал мистер Бенджамин.

Меня дожидалась супница в форме притаившегося кролика. Тот был сделан из фарфора, а ручкой служили его длинные уложенные вдоль спины уши.

– Мы можем приступать к обеду. Ариэль к нам не присоединится, – произнес Лаон.

Ее имя. Снова.

Должно быть, они сблизились, когда он, приехав сюда впервые, отметил ее дружелюбное, почти человеческое лицо среди прочих фейри. Наверное, она стала для него желанным напоминанием о мире людей, тихой гаванью.

– Понятно, – пробормотала я, благодарная ей за отсутствие, о причинах которого не было желания спрашивать. – С ней все в порядке?

– Вполне. Она просто испортила аппетит печеньем и сэндвичами с огурцом.

– Не знала, что она так любит пить чай.

Я подняла крышку, под ней оказался сладкий морковный суп. Пурпурный и темный, точно синяк, чуть отсвечивающий свекольно-красным, он прилипал к ложке.

– Не забудь про соль, – сказал Лаон.

– Знаю, – отозвалась я, посыпая суп солью, – я здесь уже довольно давно. Жду тебя.

Брат ничего не ответил, и мы начали трапезу в молчании.

Несмотря на обескураживающий цвет супа, вкус его был насыщенным и сладким, а пикантная нотка заставляла гадать: не на кролике ли сварен бульон?

– Где ты был, Лаон? – спросила я.

– Я… я был… – Он замялся, поднес к губам бокал, но пить не стал.

– Можешь мне рассказать.

– Письма, – бокал тихонько звякнул, когда брат поставил его на стол. – Они до меня не добрались. Расстояния в Аркадии – вещь ненадежная.

– Это не ответ на мой вопрос.

– Иногда им нравится притворяться, будто исчислять их можно милями или часами, проведенными в пути, но все куда менее предсказуемо. Я проезжал расстояния, которые измерялись мечтаниями и откровениями, словно проехать их можно лишь после прозрения или…

– Нет, – прервала я, – Лаон, я спрашивала и мисс Давенпорт, и мистера Бенджамина, но прямого ответа так и не получила. Я беспокоилась о тебе.

– Я был при дворе Бледной Королевы.

– Маб?

Он кивнул:

– Я ходатайствовал перед Бледной Королевой о доступе в земли, находящиеся под ее контролем, то есть – я не уверен пока, правильный ли это термин, – во внутреннюю Аркадию. Чтобы добиться настоящего прогресса, мне нужно отправиться в глубь страны, подальше от торгующих с людьми портов, подальше от этого кукольного театра. Они поместили нас сюда и намеренно отрезали от своих городов и поселений, чтобы мы не могли выполнять наш священный труд. Именно поэтому за все проведенное здесь время Рош обратил лишь одного…

– Мистера Бенджамина, – краем глаза я заметила, как гном махнул мне рукой, и ответила тем же.

– Да, его.

– А она сопротивляется?

– Мягко сказать.

– Неужели больше некому подать прошение? В конце концов, Аркадия – не единственная страна здесь.

– Пока Бледная Королева доступнее всех и симпатизирует делам людей. В конце концов, у нее даже есть лицо.

– Это хорошо?

Лаон протяжно и подавленно вздохнул:

– Договоры, давшие миссионерскому обществу право здесь находиться, составлены крайне плохо. Вернее, по ним мы не получаем никаких преимуществ. О нас словно вспомнили в последнюю очередь и сделали довеском. К торговцам с их весами, к политикам с их ложью, к картографам с их границами. – Не скрывая сарказма, он поднял бокал, словно произнес тост, и сделал большой глоток. – Без их жадности не было бы новых стран.

– Мне дали книги, чтобы учить местных детей, – сказала я, потягивая пряный имбирный чай, – карты и… сказки. Так странно, что я вообще считала, будто они смогут оказаться полезны.

– Да, Миссионерское общество многое продумывает, – сказал он. – Но правда в том, что мне остается лишь молить о возможности исполнять свой долг. После всех проведенных здесь месяцев мне нечего рассказать тебе о жизни фейри, помимо легкомыслия их придворной жизни и обмена, который процветает у них на ярмарках. У меня нет прихожан, нет даже любопытствующих. С разговором о вере к ним и подступиться невозможно.

Следующим блюдом была рыба, густо приправленная мятой и укропом. Она слегка светилась, хотя это и постарались скрыть мерцающими свечами и широкими листьями мяты.

– Я миссионер только на словах, – продолжил Лаон, – мы окружены стеной густого тумана вовсе не ради защиты.

– Возможно, они нас боятся.

Он пожал плечами:

– Возможно.

– Я читала, что фейри по своей сути природные стихии. Это ведь, если не ошибаюсь, Парацельс выдвинул такое мнение? – Соль, казалось, заставила рыбу потускнеть, и когда мой нож в нее вонзился, та выглядела скорее серой, чем серебряной. – Разве нельзя использовать это для предугадывания их характеров? Говоря о божественном, мы могли бы обращаться к их стихийным порывам.

Избегая моего взгляда, брат покрутил вино в бокале. Было заметно, что он старается осторожнее подбирать слова. Исчезла та наша задушевная небрежность, что позволяла легко высказывать друг другу любые мысли. В былые времена мы, лежа под яблоней, не могли разобрать, какие слова сказали, а какие только подумали. Все они переплетались и свивались в единое целое. Как и мы сами.

– Что ж, – начал брат, – с ундинами я говорил бы о том, что Всевышний – источник живых вод и что Он разделил Красное море?

– Да, а с гномами о том, что Он – краеугольный камень нашего спасения. Сильфов, возможно, потрясла бы мысль о Его власти над небесами.

– В этом есть определенная риторическая простота, но, признаюсь, доводы Парацельса о природе фейри меня не убедили.

– Понятно… – я смутилась. – А на то есть причины?

– Это буквально средневековый взгляд, вызванный скорее суеверием, чем разумом, – ответил Лаон. – Здесь же не просто группы фейри, которых можно постичь через их стихии. Речь идет о понимании самой Аркадии, а не только ее жителей. И в основе всего лежит идея о том, что Аркадия беспрестанно разделяет свои стихии. Они неуравновешенны, и чем ближе мы к краю известных нам земель, тем сильнее разрушается единство мира.

– И поскольку отдельные стихии выходят на первый план, это влияет на климат и нравы Аркадии?

– Если мы начнем так рассуждать, то придется признать, что засуха в Сахаре и муссоны в Индии не только равнозначны по своему стихийному составу – что бы это ни значило, – но и то, что они как-то лучше перемешаны, чем здесь.

– Но Аркадия другая. Все это, – я обвела зал взмахом руки, отчего Диоген заскулил, – не Йоркшир, не наш дом.

– Другая, но таковой ее делает не алхимический состав мира. Мистер Бенджамин связан с землей не больше, чем ты или я.

– Это место странное не оттого, что в нем просто живет странный народ, – огрызнулась я, разочарованная объяснениями брата. – Есть что-то глубже.

– Это значит, что Парацельс прав.

– Я не утверждаю, что его теория верна. Я говорю, что ты не пытаешься разобраться.

– Но даже в примитивном и упрощенном виде эта теория все равно остается неверной, – продолжал настаивать Лаон. – Хотя отдельные фейри или даже разновидности фейри внешне следуют порывам своих стихий, управляют ими они не больше, чем ты или я. Это лишь иллюзия связи одного с другим. Все равно что сказать: шотландцы принадлежат к огню, а валлийцы – к земле.

– А я не могу этого знать. Нельзя ограничить мои знания, а потом отчитывать за невежество. – К щекам прилил жар, хотя было не понять, от гнева это или от стыда. Я бросила взгляд на тарелку с серебряной рыбой. Мое дыхание стало тяжелым, пульс участился. Лаон всегда делился со мной книгами, наставлял, тайком передавал конспекты. Пусть обучали нас по-разному, но я думала, что между нами существует негласный договор. Думала, что мы похожи. – Я не могу знать то, что знаешь ты. Мне не разрешили…

– И все же я встретил тебя блуждающей в тумане, – он насмехался.

– Прошли недели. Я ждала тебя. Неделями, – оправдываясь, я стала жалкой. Голос мой походил на скулеж. Я себя ненавидела. – Мне нужно было…

– Нет, ты приехала сюда. Требовала. Излила свой гнев на Ариэль…

– Да, но…

– Ты покинула стены замка.

Он не смотрел мне в глаза, но я смогла разглядеть, как в его отведенном взгляде закипает ярость. И тут осознала свой собственный гнев. Я думала, что вцепилась в столешницу, пытаясь успокоиться, но внезапно поняла, что просто не позволяю себе встать, подойти к нему и отвесить пощечину.

– Там очень опасно, Кэти. В тумане. Что угодно… я не могу…

– Чего ты не можешь, Лаон? – Я почувствовала, как немеют мои пальцы. – Разве все это сделал не ты? Разве не ты учился в университете? Не ты покинул Англию? Не ты сделал из себя великого исследователя, победоносного завоевателя и…

Мои слова жалили. Я это знала.

– Не вини меня в своем заточении, – произнес он очень холодно и очень медленно. – Я не твой тюремщик.

– Не стыди меня за знания, в которых мне было отказано. Не смотри на меня свысока из-за положения, в котором я родилась. – Я увидела, как он вздрогнул, но продолжила. – Я-то считала, что твое уважение принадлежит мне по праву как сестре и равной, а оно, выходит, даровано из прихоти, и я должна его вымаливать, зарабатывать – пусть и лаской.

– Кэти, я не хотел…

– Быть может, ты и не мой тюремщик, Лаон, но ты и не лучше.

– Ты должна понять, что я такой же пленник.

– Значит, твоя клетка больше.

– И все же это клетка.

– Но ты хочешь, чтобы я умоляла тебя ею поделиться. Чтобы пыталась заслужить место рядом с тобой. Чтобы зависела от твоей любви. – Я сделала глубокий вдох. – Я здесь не для того, чтобы просить милостыню, Лаон.

На это он ничего не ответил. В зал проскользнул мистер Бенджамин с последней переменой блюд.

Остальная часть трапезы прошла в тишине, прерываемой лишь звоном столовых приборов. Мой гнев рассеялся так же быстро, как и вспыхнул, но брат оставался непреклонен. И все же он не смотрел на меня. Наш спор, каким бы бурным он ни был, не стал тем целительным бальзамом, на который я мимолетно понадеялась.