Текст книги "Дело Эйр"
Автор книги: Джаспер Ффорде
Жанр: Зарубежное фэнтези, Зарубежная литература
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Джаспер Ффорде
Дело Эйр
Моему отцу Джону Стендишу Ффорде (1921–2000)
Тому, кто так и не узнал,
что меня все-таки напечатали,
но был бы очень горд —
и ни капельки не удивлен
Jasper Fforde
THE EYRE AFFAIR
Copyright © 2001 by Jasper Fforde
© Н. Некрасова, перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
1
Женщина, которую звали Четверг Нонетот
Таким образом, Сеть тективно-интрузивных правительственных агентств (ТИПА) фактически спровоцировала переключение на себя полицейских обязанностей в случаях, которые регулярные силы охраны правопорядка посчитали для себя чересчур странными или чересчур специфическими. В общей сложности в ТИПА-Сети насчитывалось тридцать отделов, начиная с самого прозаического отдела Добрососедских разборок (ТИПА-30), продолжая отделами Литературных детективов (ТИПА-27) и Преступлений в искусстве (ТИПА-24) и кончая всеми отделами выше (вернее, ниже) уровня ТИПА-20, отделами, любая информация о которых была строго засекречена, хотя абсолютно все знали, что, например, Хроностраже присвоен № 12, а Антитерроризму – № 9. Ходили слухи, что ТИПА-1 является чем-то вроде внутренней полиции самой ТИПА-Сети. Чем занимались остальные отделы, всегда оставалось в области догадок. Но одно известно наверняка: практически все оперативные агенты Сети – в прошлом военные или полицейские и слегка не в себе. Есть даже поговорка: «Хочешь служить в ТИПА – коси под чумного типа».
МИЛЬОН ДЕ РОЗКраткая история Сети тективно-интрузивныхправительственных агентств
При одном взгляде на моего папочку часы останавливались. Я вовсе не хочу сказать, что он был страшно уродлив или что вы там такое подумали, просто именно это выражение используют в Хроностраже, когда говорят о тех, кто умеет тормозить время до практически пренебрежимого течения. Папа был полковником Хроностражи и о службе своей помалкивал в тряпочку. И так хорошо помалкивал, что мы даже и не знали, что он свернул на кривую дорожку, пока его однополчане из Хроностражи как-то раз с утра пораньше не вломились к нам домой с приказом «схватить и устранить», датированным открытой бесконечностью от абсолютного прошлого до абсолютного будущего. Они потребовали сказать им, куда и в когда он делся. Ха!.. Папочка остается вольным стрелком до сих пор. Благодаря его последующим визитам мы узнали, что свою организацию он рассматривает как «морально и исторически безнравственную» и ведет личную войну против бюрократов из Бюро поддержания особой темпоральной стабильности. Я не понимала, что он имеет в виду, и до сих пор не понимаю, я лишь надеюсь, что он знает, что делает, и никому не собирается причинять вреда. Свое умение останавливать часы он заработал очень нелегко и уже необратимо, а в результате стал одиноким скитальцем во времени, принадлежа не единственной эпохе, а всем сразу и не имея другого дома, кроме хронокластового эфира.
Я в Хроностраже не служила. Да и не хотела никогда. По всему видно, что там не шибко весело, хотя платят хорошо, да и пенсия такая, какой нигде больше не сыщешь: билет (в один конец) в любое место и время по выбору. Нет, это не для меня. Я была оперативником 1-го класса в ТИПА-27, отделе литературных детективов ТИПА-Сети, и работала в Лондонском отделении. Это все звучит куда круче, чем выглядит на самом деле. С 1980 года на прибыльный литературный рынок вышли крупные преступные банды, так что дел у нас было невпроворот, а денег – всего ничего. Я работала под руководством территориального куратора Босуэлла, низенького пухленького человечка, похожего на мешок муки, снабженный ручками и ножками. Он жил и дышал работой, слова были для него жизнью и любовью. Никогда он не казался более счастливым, чем напав на след фальшивого Кольриджа или поддельного Филдинга. Именно под командой Босуэлла мы накрыли банду, которая воровала и продавала первые издания Сэмюэла Джонсона. В другой раз мы раскрыли попытку пропихнуть аутентификацию бесподобно фантастической версии утраченного творения Шекспира – «Карденио». Да, это были прекрасные, но совсем крохотные островки восторга среди моря нудной рутинной ежедневной работы, на которую обречена ТИПА-27: большую часть времени мы занимались отловом нелегальных торговцев, нарушениями авторских прав и подделками.
Я проработала у Босуэлла в ТИПА-27 восемь лет, деля квартиру в Мэйда-Вейл с Пиквиком, возрожденным домашним дронтом, оставшимся у меня со времени всеобщего бума возрождения вымерших животных, когда можно было купить себе любого клонированного детеныша по каталогу. Я до зарезу – нет, просто до остервенения – хотела уйти из литтективов, но для повышения или перевода в другой отдел надо было начать делать хоть какую-то карьеру. Единственным для меня вариантом заработать полного инспектора было занять освободившуюся вакансию непосредственной начальницы в случае ее ухода из отдела на повышение или же к чертовой бабушке. Но это все никак не происходило: инспектор Тернер лелеяла надежду выйти замуж за богатенького мистера Тошонадо и оставить службу, а надежда так и оставалась надеждой, поскольку раз за разом мистер Тошонадо оказывался мистером Враки, сэром Алканафтом или мсье Вжеженат.
Как я уже сказала, папочка останавливал часы одним своим видом. Именно это и случилось неким весенним утром, когда я ела сэндвич в маленьком кафе неподалеку от работы. Мир замерцал, вздрогнул и замер. Владелец кафе застыл на полуфразе, картинка на экране телевизора окаменела. В небе неподвижно летели птицы. Автомобили и трамваи встали как вкопанные, угодивший в аварию мотоциклист с выражением ужаса на лице завис в двух футах от асфальта. Звуки тоже затормозили, сменившись глухим фоновым гулом: каждый звук в мире завяз на той ноте и громкости, на какой был в момент остановки времени.
– Как поживает моя прекрасная дочь?
Я обернулась. За столом сидел мой отец. Он порывисто встал, чтобы обнять меня.
– Все в порядке, – ответила я, крепко обнимая его в ответ. – Как мой возлюбленный отец?
– Не могу пожаловаться. Время – прекрасный лекарь.
Я несколько мгновений смотрела на него в упор.
– Знаешь, – пробормотала я, – мне кажется, что каждый раз, когда мы встречаемся, ты выглядишь все моложе.
– Так оно и есть. А как насчет внучат?
– При моем-то образе жизни? И не мечтай.
Мой отец улыбнулся, подняв бровь:
– Я бы не был столь категоричен.
Он вручил мне фирменную вулвортовскую сумку.
– Я недавно был в семьдесят восьмом году, – заявил он. – Вот, привез тебе подарочек.
Битловский сингл. Названия я не опознала.
– Разве они не разбежались в семидесятом?
– Не везде. Ну, как дела?
– Как всегда. Идентификация, авторские права, кражи…
– …все то же вечное дерьмо…
– Угу, – кивнула я. – Все то же вечное дерьмо. А тебя что сюда привело?
– Три недели вперед от тебя я приезжал проведать твою мать, – ответил он, сверяясь с хронографом на запястье. – Ну, хм, ты понимаешь почему. Через неделю она собирается перекрасить спальню в розово-лиловый цвет. Может, отговоришь? Совершенно не подходит к занавескам.
– Как она?
Он глубоко вздохнул.
– Ослепительна, как всегда. Майкрофт и Полли тоже были рады, что я их не забыл.
Это мои тетя и дядя. Я очень люблю их, хотя оба чокнутые. Особенно я скучаю по Майкрофту. Я много лет не возвращалась в родной город и виделась с семьей не так часто, как мне хотелось бы.
– Мы с матерью подумали, что неплохо бы тебе ненадолго съездить домой. Ей кажется, что ты относишься к работе чересчур серьезно.
– Слишком сильно сказано, папочка, особенно в твоем исполнении.
– Ой-ёй, какие мы недотроги. Как у тебя с историей?
– Неплохо.
– Ты знаешь, отчего умер герцог Веллингтон?
– Конечно, – ответила я. – Его застрелил французский снайпер в самом начале сражения при Ватерлоо. А что?
– Не обращай внимания, – пробормотал мой папочка с притворно-невинным выражением лица, царапая что-то в записной книжечке. Задумался на мгновение. – Стало быть, Наполеон выиграл сражение при Ватерлоо, правильно? – раздельно произнося каждое слово, спросил он.
– Да нет, конечно, – ответила я. – Фельдмаршал Блюхер вовремя вмешался и всех спас… – Я прищурилась. – Папа, это же школьный курс. Ты к чему клонишь?
– Значит, ты бы сказала, что это совпадение?
– Что именно?
– Нельсон и Веллингтон, два великих английских национальных героя, оба были застрелены в самом начале их наиболее славных и решающих сражений.
– А твоя версия?
– Тут замешаны французские ревизионисты.
– Но ведь на исход обоих сражений это не повлияло, – уперлась я. – Мы все равно выиграли оба сражения!
– Я же не говорил, что у них все получилось.
– Чушь собачья! – фыркнула я. – Ты, небось, думаешь, что те же самые ревизионисты прикончили в тысяча шестьдесят шестом году короля Гарольда, чтобы помочь норманнскому вторжению в Англию!
Папа не засмеялся. Он среагировал с легким удивлением:
– Гарольд? Убит? Как?
– Стрелой в глаз, папочка.
– Английской или французской?
– История об этом умалчивает, – ответила я, раздраженная странным уклоном его вопросов.
– В глаз, говоришь? Век расшатался… – пробормотал он, делая еще одну заметку.
– Что-что расшаталось? – переспросила я, не расслышав.
– Да ничего. Век. И я рожден восстановить его.
– «Гамлет»? – Я наконец узнала цитату.
Он пропустил мои слова мимо ушей и резко захлопнул записную книжку, затем рассеянно потер пальцами виски. Секундой позже мир сорвался с мертвой точки. Отец нервно огляделся по сторонам.
– Это за мной. Спасибо за помощь, мой Душистый Горошек. Когда встретишься с мамой, скажи, чтобы ввинтила лампочки поярче, и не забудь отговорить ее перекрашивать спальню в розово-лиловый цвет.
– А в другой?
– Сколько угодно.
Он улыбнулся мне и погладил по лицу. Я почувствовала, что в глазах у меня появилось что-то мокрое. Эти встречи были так коротки! Он уловил мою печаль и улыбнулся той самой улыбкой, которой любой ребенок ждет от отца. Затем сказал:
– Я плыву в глубину времен, и со мной Лишь Двенадцатый может сравниться…
Он сделал паузу, и я закончила цитату – кусочек из старой песенки Хроностражи, которую папа часто напевал мне в детстве:
– Я глазею на все, что случалось с Землей, И на все, что могло бы случиться.
И отец исчез. Мир пошел волнами, стрелки часов снова двинулись вперед. Бармен закончил фразу, птицы разлетелись по гнездам, телевизор продолжил тошнотворную рекламу «Смеющихся бургеров», и мотоциклист таки с глухим стуком ляпнулся о дорогу.
Все вернулось на круги своя. Никто, кроме меня, не видел, как папа пришел и ушел.
Я заказала крабовый сэндвич и принялась рассеянно его жевать. «Мокко», казалось, сто лет не остынет. Посетителей было немного. Стэнфорд, хозяин кафе, мыл чашки. Я отложила газету ради телевизора – на экране появилась заставка «ЖАБ-ньюс».
«ЖАБ-ньюс» была крупнейшей из новостных сетей Европы. Управляла ею корпорация «Голиаф», и при круглосуточном вещании она передавала такие последние новости, что национальным службам новостей оставалось только обливаться слезами от зависти. «Голиаф» гарантировал финансирование, стабильность – и несколько подозрительный душок. Никому не нравилось, что корпорация мертвой хваткой вцепилась в глотку нации, и камней в огород «ЖАБ-ньюс» летело предостаточно, несмотря на постоянные опровержения компании-учредителя.
– Перед вами «ЖАБ-ньюс»! – прогремел голос телезазывалы, перекрывая головокружительную музыку. – ЖАБ предлагает вам всемирные новости, самые последние новости и – прямо СЕЙЧАС!
В круге света возникла дикторша, улыбаясь в камеру.
– Сегодня понедельник, шестое мая тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, полдень. С обзором новостей вас знакомит Александра Белфридж. Крымский полуостров, – объявила она, – на этой неделе снова оказался в центре внимания. Последняя резолюция ООН настаивает на том, чтобы Англия и правительство Российской империи начали переговоры о суверенитете полуострова. Поскольку Крымская война тянется уже сто тридцать первый год, общественное мнение в стране и за рубежом все сильнее давит на обе стороны, требуя мира и прекращения вражды.
Я закрыла глаза и неслышно застонала. Свой патриотический долг я там уже выполнила в семьдесят третьем и видела, что такое война на самом деле, без фанфар и славы. Жара, холод, страх и смерть. Дикторша продолжала говорить, в ее голосе прорезались ура-патриотические нотки.
– Когда английские войска вытеснили русских с их последнего плацдарма на полуострове в 1975 году, это казалось нам величайшей победой над превосходящими силами. Однако с тех пор и до наших дней ситуация оставалась тупиковой, и на прошлой неделе сэр Гордон Липови-Ролекс выразил общее настроение нации на антивоенном митинге на Трафальгарской площади.
Пошла видеоврезка о большой и в основном мирной демонстрации в центре Лондона. Липови-Ролекс стоял на возвышении и держал речь перед лохматым гнездом микрофонов.
– То, что было начато под предлогом обуздания российской экспансии в 1854 году, – вещал член парламента, – за долгие годы превратилось всего лишь в жалкие усилия по поддержке национальной гордости…
Но я уже не слушала. Все это трындели уже в миллионный раз. Я глотнула кофе, и тут у меня даже шевелюра взмокла от пота. По телевизору под речь Липови-Ролекса показывали архивную пленку: Севастополь, английский гарнизон, окопавшийся в городе, в котором почти не осталось не только исторических памятников, но и архитектуры как таковой. Когда я смотрю хронику, в нос шибает кордитом, а голову наполняет треск и грохот взрывов. Я невольно коснулась единственной внешней отметины, оставленной этой кампанией, – крохотного шрама на подбородке. Другим повезло меньше.
Ничего не изменилось. Война продолжала молоть своими жерновами.
– Все это дерьмо, Четверг, – послышался рядом со мной суровый голос.
Это был Стэнфорд, хозяин кафе. Как и я, он был ветераном Крымской войны, только воевал в предыдущую кампанию. В отличие от меня, он потерял больше, чем невинность и несколько хороших друзей. Он хромал на двух протезах, а оставшейся в нем шрапнели хватило бы на полдюжины консервных банок.
– Вся эта жопа в Крыму – из-за ООН!
Он любил разговаривать со мной о Крыме, хотя мы придерживались прямо противоположных взглядов на войну. Честно говоря, больше никому это и не интересно. В фаворе сейчас солдаты, втянутые в непрекращающиеся разборки с Уэльсом, а отставные крымцы, как правило, засовывают военную форму подальше в шкаф.
– Думаю, нет, – рассеянно ответила я, глядя в окно; оттуда было видно крымского ветерана, просившего милостыню на углу: за пару пенни он читал наизусть Лонгфелло.
– Получается, если назад отдавать, так мы зря кровь проливали, – ворчал он. – Мы там с восемьсот сорок пятого года торчим. Может, скажешь, что мы и остров Уайт должны французам вернуть?
– Мы уже вернули остров Уайт французам, – спокойно ответила я.
Знания Стэнфорда о текущих событиях ограничивались обычно первой лигой крокета да любовными приключениями актрисы Лолы Вавум.
– Ни фига себе! – пробормотал он, сдвинув брови. – Отдали… Неужели отдали? Так не надо было отдавать! И что эта ООН о себе воображает?
– Я не знаю, но если они остановят убийства, я голосую за них, Стэн.
Бармен печально качал головой, слушая окончание речи Липови-Ролекса.
– …Нет сомнений, что царь Алексей Четвертый Романов имеет неоспоримо бо2льшие права на полуостров, и я жду того дня, когда мы сможем вывести свои войска и покончить с тем, что можно назвать не иначе как возмутительной тратой людских жизней и средств.
Снова появилась ведущая и перешла к другой теме – к намерению правительства на 83 % повысить налог на сыр. Непопулярное решение, которое, несомненно, приведет к тому, что наиболее активные граждане начнут пикетировать магазины, торгующие сыром.
– Да война хоть завтра кончится, надо только русских оттуда вышвырнуть! – воинственно заявил Стэнфорд.
Это не аргумент, и он сам это понимал. На полуострове не осталось уже ничего, за что стоило воевать, кто бы ни победил. Единственная полоска земли, которую не искрошили в пыль снаряды, была густо заминирована. Исторически и морально Крым принадлежал Российской империи, хоть ты тресни.
Дальше в новостях говорилось о столкновениях на границе с Социалистической Республикой Уэльс. Раненых нет, просто обмен выстрелами через реку Хэй близ Уая. Традиционно буйный пожизненный президент Овайн Глиндоор VII обвинял английский империализм в стремлении объединить Британию; Парламент, тоже традиционно, делал вид, что ничего не замечает. Программа продолжалась, но я уже слушала вполуха. В Данджнессе открылась новая атомная станция, на открытии присутствовал премьер-министр. Он, как положено, скалился под фотовспышками. Я вернулась к газете и начала читать статью о парламентском билле: с дронтов снимался статус охраняемых животных по причине резкого увеличения их численности. Сосредоточиться никак не получалось. В голову упорно лезли проклятые воспоминания о Крыме. К счастью, возвращая меня к реальности, запищал пейджер. Я бросила на стойку несколько банкнот и быстро направилась к выходу. За моей спиной ведущая мрачно рассказывала об убийстве молодого сюрреалиста – парня забила до смерти банда радикальных приверженцев французского импрессионизма.
2
Гэдсхилл
Существуют две школы, занимающиеся упругостью времени. Первая считает, что время очень изменчиво и каждое, даже самое малое, событие изменяет вероятностное будущее Земли. Вторая считает время устойчивым: несмотря на все ваши усилия, оно всегда возвращается к определенному настоящему. Лично я такими тривиальными вещами не занимаюсь. Я просто продаю галстуки всем, кто захочет купить…
Некий торговец в Виктории, июнь 1983
Мой пейджер принес ошеломляющее известие: украли то, что невозможно было украсть.
Вообще-то рукопись «Мартина Чезлвита» уже пропадала. Два года назад ее взял из сейфа охранник, который просто-напросто хотел прочесть книгу в ее чистом и первозданном виде. Не выдержав угрызений совести – или сломавшись на почерке Диккенса уже к третьей странице, – он признался в содеянном, и рукопись вернулась на место. Охраннику дали пять лет работ по обжигу извести в захолустье Дартмура.
В Гэдсхилле Диккенс провел последние годы жизни, но «Чезлвита» он написал не там. «Чезлвита» он писал на Девоншир-Террас, где жил со своей первой женой в 1843 году. Гэдсхилл – большой дом в викторианском стиле близ Рочестера. Во времена Диккенса оттуда открывался прекрасный вид на Мидуэй. Если прищуриться и не обращать внимания на нефтеперерабатывающий завод, предприятие по производству тяжелой воды и склады Экзотмата, не так уж трудно представить, что привлекло его в этот уголок Англии. Каждый день Гэдсхилл посещают тысячи людей, превратив это место в третий по популярности объект литературного паломничества после коттеджа Энн Хатауэй[1]1
Сохранившийся в Стрэтфорде-на-Эйвоне дом жены Уильяма Шекспира.
[Закрыть] и Хэворт-хауса сестер Бронте. Из-за огромного количества посетителей охрану жутко лихорадило, но очень долго ничего плохого не происходило – до тех пор, пока какой-то псих не вломился в Чотон, угрожая уничтожить все письма Джейн Остин, если не опубликуют его биографию писательницы, откровенно тупую и заурядную. В тот раз ущерба удалось избежать, но происшествие стало мрачным предзнаменованием. Через год в Дублине организованная банда попыталась похитить ради выкупа рукописи Джонатана Свифта. Началась долгая осада, которая закончилась тем, что двоих вымогателей пристрелили, а несколько оригиналов политических памфлетов и ранний набросок «Гулливера» были уничтожены. Неизбежное свершилось. Пришлось поместить литературные реликвии под пуленепробиваемое стекло, наладить электронную систему наблюдения и приставить вооруженную охрану. Никому не хотелось, чтобы все закончилось так печально, но нам не оставили выбора. С тех пор серьезных проблем почти не возникало, что делало похищение рукописи «Чезлвита» из ряда вон выходящим событием.
Я припарковала машину, прикрепила к нагрудному карману служебный бэдж ТИПА-27 и стала пробираться сквозь толпу журналистов и зевак. Босуэлла я увидела еще издали, поднырнула под руки выстроившихся живой цепью полицейских и наконец добралась до начальства.
– Доброе утро, сэр, – прошептала я. – Приехала, как только узнала.
Он приложил палец к губам и шепнул мне на ухо:
– Окно первого этажа. Потребовалось меньше десяти минут. Это все.
– Не поняла?
И тут я поняла. Ведущая тележурналистка «ЖАБ-ньюс» Лидия Сандалик готовилась взять интервью. Заканчивая вводный текст, она (классный у нее парикмахер!) уже поворачивалась к нам. Босуэлл ловко нырнул в сторону, игриво ткнув меня в ребра, и оставил одну под прицелом телекамеры.
– …«Мартина Чезлвита», украденную из музея Диккенса в Гэдсхилле. Рядом со мной литературный детектив Четверг Нонетот. Скажите, офицер, как могло случиться, что воры проникли внутрь и похитили одно из величайших литературных сокровищ?
«Ублюдок!» – еле слышно прошептала я вслед Босуэллу, который уже ускользал, трясясь от смеха. Нервно переступила с ноги на ногу. Поскольку страсть к искусству и литературе у населения нисколько не уменьшалась, профессия литтектива становилась все труднее, особенно при столь скудном бюджете.
– Воры влезли через окно первого этажа и прямиком направились к рукописи, – сказала я своим самым лучшим телевизионным голосом. – На то, чтобы проникнуть внутрь и скрыться, им понадобилось примерно десять минут.
– Насколько я понимаю, музей находится под постоянным контролем камер слежения, – продолжала Лидия. – Воры не попали на видеопленку?
– Мы ведем расследование, – ответила я. – Как вы понимаете, некоторые детали в интересах следствия должны оставаться нераскрытыми.
Лидия опустила микрофон и отключила камеру.
– А может быть, что-нибудь лично для меня, Четверг? – спросила она. – Эту попугайскую дребедень я и сама сочинить могу.
– Я же только что приехала, Лидс, – улыбнулась я. – Спроси меня еще раз через недельку.
– Чет, через неделю все это будет уже в архиве. Ладно, запускай вертушку.
Оператор снова вскинул камеру на плечо, и Лидия возобновила репортаж.
– У вас есть какие-нибудь зацепки, литтектив?
– Есть несколько версий, которые мы разрабатываем. Мы уверены, что сумеем вернуть рукопись музею и арестовать замешанных в это дело преступников.
Ох, как бы мне хотелось поверить в это самой! Я много времени провела в Гэдсхилле, изучая систему охраны, и знала, что она там не хуже, чем в Английском национальном банке. Преступники свое дело знали. По-настоящему знали. А потому расследование становилось для меня чем-то личным.
Интервью закончилось, и я поднырнула под огораживающую место преступления ленточку «ТИПА. Не нарушать» и пошла туда, где ждал меня Босуэлл.
– Ну и бардак же тут, Четверг. Тернер, введите ее в курс дела. – Босуэлл оставил нас и пошел искать что-нибудь перекусить.
– Если ты поймешь, как они сумели это проделать, – пробормотала Пейдж (очень похожая на Босуэлла, только модель чуть постарше и в женском исполнении), – я готова съесть свои ботинки, пряжки и прочую хренотень.
Босуэлл и Тернер уже служили в отделе литтективов, когда я поступила туда после армии и краткой службы в Суиндонском полицейском управлении. Уйти из нашего отдела почти невозможно: перевод в Лондонское отделение – это потолок профессии. Чтобы выбраться отсюда, надо умереть или уволиться. У нас любят повторять, что отдел литтективов – это вам не на рождественские каникулы, это на всю жизнь.
– Ты нравишься Босуэллу, Четверг.
– В каком смысле? – подозрительно спросила я.
– В том смысле, что он прочит тебя на мое место после моего ухода. В выходные состоялась наша помолвка с симпатичным парнем из ТИПА-3.
Мне следовало отреагировать с бо2льшим энтузиазмом, но Тернер столько раз была помолвлена, что могла бы напялить на все пальцы по два обручальных кольца, причем и на руки, и на ноги.
– ТИПА-3? – с любопытством спросила я.
Даже служба в Сети не позволяет узнать, чем занимается каждый отдел (Джо Трепач, возможно, осведомлен лучше, чем мы). Единственным агентством выше Двенадцатого, о котором я что-то знала, было Девятое – Антитеррористические операции. Ну, и Первое, конечно, ТИПА Внутренней безопасности. Этакая ТИПА-полиция, присматривают за нами, чтобы не забывались.
– ТИПА-3? – повторила я. – А чем они занимаются?
– Сверхъестественными делами.
– Я думала, что этим занимается ТИПА-2.
– ТИПА-2 занимается Странными сверхъестественными делами. Я его спрашивала, но так и не вытянула никакого ответа. Да и не с руки – мы были немного заняты. Посмотри-ка на это.
Тернер провела меня в комнату, где хранилась рукопись в кожаном переплете. Стеклянный бокс, некогда содержавший ее, был пуст.
– Есть что-нибудь? – спросила Пейдж одного из криминалистов, обследовавших место преступления.
– Ничего.
– Перчатки? – спросила я.
Офицер-криминалист встала и потянулась. Ни единого отпечатка, ни единого следочка она так и не нашла.
– Нет. И вот что странно. Не похоже, чтобы они вообще прикасались к поверхности – ни перчаткой, ни даже тряпкой. По мне, так этот бокс и не открывали вовсе, а рукопись до сих пор внутри!
Я посмотрела на стеклянный бокс. Он по-прежнему был надежно заперт, больше ни один экспонат не тронули. Ключи хранились отдельно и как раз в данный момент ехали сюда из Лондона.
– Подождите, тут что-то не так, – пробормотала я, наклонившись поближе.
– Что ты разглядела? – насторожилась Пейдж.
На боковой панели бокса стекло выглядело слегка волнистым. Участок был размером примерно с рукопись.
– Я уже заметила, – сказала Пейдж. – Решила, что это просто дефект стекла.
– Дефект? Это у закаленного пуленепробиваемого стекла? – поинтересовалась я. – Невозможно. И этого дефекта тут не было, когда я инспектировала систему охраны, будьте уверены.
– Что же тогда?
Я погладила прочное стекло, прислушиваясь к ощущениям: блестящая поверхность волнистыми изгибами текла под моими пальцами. По спине пробежала дрожь. Возникло странное чувство узнавания – будто давно забытый школьный хулиган вдруг окликнул меня на улице как доброго приятеля.
– Вроде бы знакомая работа, Пейдж. Когда мы найдем взломщика, это наверняка окажется человек, которого я знаю.
– Ты работаешь литтективом семь лет, Четверг.
Я поняла, на что она намекает.
– Восемь. Ты права, ты, вероятно, тоже его знаешь. Не мог это сделать Ламбер Туолтс?
– Мог бы, только он пока вне игры: ему еще четыре года отсиживать за мошенничество – за «Победные усилия любви»[2]2
Реальная пьеса Уильяма Шекспира называется «Бесплодные усилия любви».
[Закрыть].
– А Кинз? Нечто подобное – вполне в его духе.
– Увы, Мильтон уже не с нами. Простудился в библиотеке Паркхерста[3]3
Тюрьма строгого режима на острове Уайт.
[Закрыть] и через две недели умер.
– М-м-м? – Я показала на две видеокамеры. – А на пленке кто?
– Никого, – ответила Тернер. – Муха не пролетала. Могу прокрутить тебе обе записи, но умнее ты от этого не станешь.
Она показала мне все материалы. Охранника уже допросили в участке. Поначалу надеялись, что вор – один из своих, но вряд ли: охранник был так же подавлен, как и все мы.
Тернер включила видео и нажала кнопку воспроизведения.
– Смотри внимательно. Рекордер следит за пятью камерами и снимает с каждой пятисекундный фрагмент изображения.
– Значит, максимальный разрыв в записях каждой камеры составляет двадцать секунд?
– Вот именно. Смотришь? Отлично. Итак, вот рукопись…
Она показала на объект, прекрасно различимый сквозь стекло, затем изображение переключилось на видеокамеру у передней двери. Ни малейшего движения. Затем внутренняя дверь, через которую обязан был бы пройти любой грабитель. Остальные входы были замурованы. Изображение переключилось на коридор, затем на прихожую, а потом снова на комнату с рукописью. Тернер нажала кнопку «пауза», и я наклонилась к экрану.
– Двадцать секунд на то, чтобы войти, открыть бокс, забрать «Чезлвита» и свалить отсюда? Невозможно.
– Поверь мне, Четверг, именно так и случилось. – Последнее замечание сделал Босуэлл, заглянувший мне через плечо. – Я не знаю как, но они это сделали. Мне уже звонил по этому делу ТИПА-директор Гэйл, а его уже успел пнуть премьер-министр. Начались парламентские запросы. Скоро полетят головы. И, заверяю вас, моей среди них не будет.
Он многозначительно посмотрел на нас, и мне стало здорово не по себе. Именно я консультировала музей во время установки охранной системы.
– Мы немедленно возьмемся за дело, сэр, – ответила я, нажимая кнопку «пауза», чтобы снова запустить пленку.
Картинки на экране ритмично сменяли друг друга, пока запись не кончилась. Я придвинула стул, отмотала пленку назад и стала смотреть с самого начала.
– Что ты надеешься там найти? – спросила Пейдж.
– Что-нибудь.
Не нашла.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?