Текст книги "Дело Джен, или Эйра немилосердия"

– Извините? – невпопад спросила я.

– Я сказал, что Аид погиб.

Я выпалила:

– Нет!

Скользом решил, что моя реакция – последствие травматического шока.

– С этим трудно смириться, но – да. Сгорел до неузнаваемости. Пришлось опознавать его по карточке стоматолога. У него все еще был при себе револьвер Орешека.

– А рукопись «Чезлвита»?

– Ни следа. Думаем, тоже сгорела.

Я уставилась в пол. Вся операция пошла прахом.

– Мисс Нонетот, – сказал Скользом, поднимаясь, и положил руку мне на плечо, – вам будет приятно услышать, что вся эта информация не разойдется по Сети дальше ТИПА-8. Можете вернуться в свой отдел с незапятнанным личным делом. Вы наделали ошибок, но никто из нас не знает, как все обернулось бы при ином стечении обстоятельств. Что до нас, то мы больше не встретимся.

Он отключил магнитофон, пожелал мне выздоровления и вышел. Остальные последовали за ним, но человек с тиком задержался. Он подождал, пока его коллеги уйдут подальше, и прошипел.

– Мне кажется, что вы просто все наврали, мисс Нонетот. Мы не можем себе позволить терять таких людей, как Филип Тэмворт.

– Спасибо.

– За что?

– За то, что сказали мне его имя.

Он хотел было что-то добавить, но передумал и убрался к черту.

Я встала из-за стола, вышла из импровизированной комнаты для допросов и подошла к окну. Снаружи было тепло и солнечно, деревья раскачивались под легким ветром. Казалось, в мире нет места таким, как Аид. Я позволила себе вернуться к воспоминаниям о том вечере. О том, о чем я сейчас умолчала. Об Орешеке. Ахерон сказал тогда кое-что еще. Он показал пальцем на старое, усталое тело Орешека и сказал.

– Филберт просил передать тебе, что ему очень жаль.

– Это отец Филберта, – поправила я его.

– Нет, – хихикнул он. – Это Филберт.

Я снова посмотрела на Орешека. Он лежал на спине с открытыми глазами, сходство было несомненным, несмотря на шестьдесят лет разницы в возрасте.

– О господи, нет! Филберт! Это был он?

Ахерон казался страшно довольным.

– «Задержался» – это термин Хроностражи для агрегации времени, Четверг. Я удивлен, что ты этого не знаешь. Он застрял вне «здесь и сейчас». И меньше чем за минуту на него обрушилось сразу шестьдесят лет. Неудивительно, что он не хотел, чтобы ты его увидела.

Значит, никакой девушки в Тьюксбери не было. Я слышала от отца о временных расширениях и темпоральной нестабильности. В мире События, Конуса и Горизонта Филберту Орешеку пришлось задержаться. И трагедия была в том, что он не мог мне об этом сказать. Именно в тот момент я и потеряла голову, а Ахерон воспользовался этим и выстрелил. Все получилось так, как он и планировал.

Я медленно вернулась в комнату и села на постель, совершенно подавленная. Когда никого рядом не было, слезы легко набегали на глаза. Минут пять я плакала от души, почувствовала себя намного лучше, шумно высморкалась и рассеянно включила телевизор. Попереключала каналы, потом наткнулась на «ЖАБ-ньюс». Конечно, опять говорили о Крыме.

– Новые известия из Крыма, – объявила дикторша. – Бюро Продвинутых вооружений корпорации «Голиаф» представляет последнее новшество в борьбе с русскими агрессорами. Корпорация надеется, что новая баллистическая плазменно-энергетическая винтовка – ее кодовое название «круть» – станет решающим оружием, которое переломит ход войны. Наш военный корреспондент Джеймс Мудакез сейчас покажет нам образец.

На экране крупным планом показали экзотическую винтовку, которую держал солдат в военной униформе.

– Это новая плазменная винтовка «круть», представленная сегодня корпорацией «Голиаф», – объявил Мудакез, держась от солдата на некотором отдалении. – Мы по понятным причинам не можем рассказать вам много, но мы покажем вам ее эффективность. Заряд концентрированной энергии используется для разрушения брони и уничтожения личного состава на расстоянии мили.

Я в ужасе смотрела, как солдат демонстрирует новое оружие. Незримый энергетический заряд разнес танк в клочья с силой десяти гаубиц. Артиллерийская батарея в ладони. Когда улеглись радиопомехи, Мудакез на фоне марширующих с новыми винтовками солдат задал полковнику парочку явно заготовленных заранее вопросов.

– Когда вы предполагаете оснастить «крутью» войска на передовой?

– Первая партия в процессе доставки. Остальные будут поставлены, как только мы построим нужные производственные площади.

– И последнее как повлияет это оружие на исход войны?

На лице полковника мелькнул намек на эмоции.

– Предсказываю, что русские через месяц запросят пощады.

– Во дерьмо! – вслух выругалась я. За время службы на фронте я слышала эту фразу тысячу раз. По своей невероятной глупости она заменила даже заезженное «не позднее Рождества». И всегда, без единого исключения, подобные обещания оборачивались чудовищными потерями.

Еще до первых поставок нового оружия само его существование нарушило баланс сил в Крыму. Давно уже не думая об отступлении, английское правительство пыталось переговорами добиться капитуляции русских войск. Русские увиливали. ООН требовала, чтобы обе стороны вернулись за стол переговоров в Будапеште, но процесс завис. Императорская русская армия окапывалась, готовясь отразить наступление.

В то же утро представитель «Голиафа» должен был предстать перед Парламентом и объяснить задержку доставки нового оружия, поскольку они и так на месяц выбились из графика.

От размышлений меня оторвал визг тормозящих шин. Я подняла взгляд. Посреди больничной палаты стояла яркая спортивная машина. Я дважды моргнула, но машина никуда не делась. Никаких рациональных объяснений тому, как она оказалась в палате, не было и быть не могло: через дверь едва-едва пропихивали кровать. Но машина была здесь. Я чувствовала запах выхлопа, слышала рев мотора на холостом ходу, но почему-то ситуация показалась нормальной. Из машины выглядывали люди. За рулем сидела женщина лет тридцати с небольшим, и чем-то она была мне знакома.

– Четверг! – требовательно крикнула она.

Я нахмурилась. Все выглядело очень реальным, и, никаких сомнений, я где-то видела эту женщину прежде. Пассажир, незнакомый молодой человек в строгом костюме, приветственно помахал рукой.

– Он не умер! – торопливо проговорила женщина. – Авария – для отвода глаз! Такие, как Ахерон, так просто не умирают! Поезжай работать литтективом в Суиндон!

– Суиндон? – эхом отозвалась я.

Я думала, что сбежала из этого города – он вызывал во мне слишком много горьких воспоминаний.

Я открыла было рот, но снова взвизгнула резина, и машина исчезла, скорее сложившись, чем растворившись в пространстве; осталось лишь эхо и слабый запах выхлопных газов. Скоро и он исчез, не оставив мне и намека на разгадку этого странного происшествия. Я стиснула голову руками. Водитель действительно был мне хорошо знаком.

Это была я.

К тому времени, когда внутреннее расследование подошло к концу, моя рука почти зажила. Мне не разрешили прочесть материалы – ну и наплевать. Ничего бы мне их выводы не дали, кроме разочарования и злости. Босуэлл навестил меня еще раз и сказал, что мне дают шесть месяцев отпуска по болезни перед выходом на работу. Это не спасало. Я не хотела возвращаться в кабинет литтектива. Во всяком случае, в Лондоне.

– И что ты собираешься делать? – спросила Пейдж.

Она приехала помочь мне упаковать вещи перед выпиской из госпиталя.

– Шесть месяцев – чертовски долгий срок, когда у тебя нет хобби, или приятеля, или семьи, – продолжала она.

Иногда она бывает невыносимо прямолинейной.

– У меня куча хобби.

– Назови хоть одно.

– Рисование.

– Неужто?

– Ужто. В настоящее время я пишу морской пейзаж.

– И давно?

– Лет семь.

– Должно быть, нечто потрясающее!

– Жуткая дрянь.

– Нет, серьезно, – настаивала Тернер (последние несколько недель сблизили нас куда сильнее, чем многолетняя совместная работа), – что ты собираешься делать?

Я протянула ей бюллетень ТИПА-27, где приводился список региональных отделений. Пейдж посмотрела на строчку, которую я обвела красными чернилами.

– Суиндон?

– Почему нет? Там мой дом.

– Может, и дом, – ответила Тернер, – но это же чертовщина какая-то. – Она постучала пальцем по странице – Работенка для начинающих оперативников, а ты ведь уже три года инспектор!

– Три с половиной. Все равно. Я еду.

Пейдж незачем было знать о настоящей причине. Конечно, бывают и совпадения, но совет женщины, сидевшей за рулем, звучал предельно ясно: Поезжай работать литтективом в Суиндон! Не исключено, что мой глюк был чистой воды реальностью, газета с вакансией пришла сразу после материализации автомашины. Если водитель знала, что говорит насчет работы в Суиндоне, то, возможно, и об Аиде она тоже говорила дело. И я решилась. А рассказать о машине Пейдж я не могла: дружба дружбой, но она тут же разболтала бы все Босуэллу, Босуэлл доложился бы Скользому, а результатом был бы ливень неприятностей. За последние месяцы я очень хорошо насобачилась скрывать правду и чувствовала себя куда счастливее, чем раньше.

– Нам в отделе будет тебя не хватать, Четверг.

– Это пройдет.

– Тебя будет не хватать мне.

– Спасибо, Пейдж. Я тронута. Мне тебя тоже будет недоставать.

Мы обнялись, она попросила меня не пропадать и ушла из палаты под писк своего пейджера.

Я закончила сборы, поблагодарила сиделку, а та протянула мне коричневый бумажный пакет.

– Что это? – спросила я.

– Это от тех, кто в тот вечер спас вашу жизнь.

– Простите, не понимаю?

– Какие-то прохожие оставались рядом с вами до приезда медиков. Они перевязали вам руку и закутали в пальто, чтобы согреть. Без их помощи вы истекли бы кровью.

Заинтригованная, я открыла пакет. Во-первых, там был носовой платок, который, несмотря на тщательное застирывание, еще хранил пятна моей крови. В уголке была вышита монограмма «ЭФР». Еще там лежал пиджак, вернее, что-то вроде вечернего сюртука, характерного для середины прошлого столетия. Я порылась в карманах и нашла счет от портного на имя Эдварда Фэйрфакса Рочестера, эсквайра. Он датировался 1833 годом. Я тяжело плюхнулась на кровать и уставилась на две тряпки и мятый счет. Будь я нормальным человеком, я не поверила бы, что Рочестер сошел со страниц «Джен Эйр», чтобы помочь мне в тот жуткий вечер, потому что это бредятина. Я вообще могла бы выбросить все из головы как дурацкий замысловатый розыгрыш, если бы не одна мелочь. Я уже раз встречалась с Эдвардом Рочестером.

Глава 6
«Джен Эйр» – краткий экскурс в роман

Возле дома Стикса мы с Рочестером встретились не в первый раз. И не в последний. Наша первая встреча состоялась неподалеку от Хэворт-хауса в Йоркшире, когда мой разум был еще юн и барьер между реальностью и выдумкой еще не затвердел и не превратился в скорлупу, в которой мы замыкаемся, становясь взрослыми. Этот барьер был тогда мягок, податлив, и, благодаря доброте одной иностранки и ее волшебному голосу, я совершила короткое путешествие – и вернулась.

Четверг Нонетот. Жизнь в ТИПА-Сети

Был 1958 год. Мои дядя с тетей – которые даже тогда казались мне старыми – взяли меня на экскурсию в Хэворт-хаус, старый дом, где некогда проживало семейство Бронте. В школе я как раз изучала Уильяма Теккерея, и, поскольку сестры Бронте были его современницами, такая поездка позволила бы мне узнать много нового. Дядю Майкрофта пригласили прочитать в Брэдфордском университете лекцию по его замечательной математической работе, касавшейся теории игр (применяя ее на практике, дядя никогда не проигрывал в китайские шахматы). Брэдфорд расположен неподалеку от Хэворта, так что совместить обе поездки показалось нам хорошей идеей.

Нас сопровождала гид, суровая пушистая дама (очки в стальной оправе и кардиган из ангоры), которая в свои шестьдесят уверенной рукой гнала туристов по комнатам, твердо уверенная в том, что ни черта они не знают, но долг велит помочь им подняться из бездны невежества. К концу экскурсии, когда я (и все остальные) тихо грезила только об открытках и мороженом, усталых странников по музею ждал приз в виде подлинника рукописи «Джен Эйр».

Хотя бумага потемнела от времени, а черные чернила выцвели до светло-коричневых, опытный глаз до сих пор мог распутать тонкие паутинки написанных от руки строк, растекавшихся по страницам потоком увлекательной прозы. Раз в два дня одну страницу переворачивали, чтобы фанатичные почитатели творчества Бронте, регулярно посещавшие музей, могли прочесть роман в оригинале.

В тот день рукопись была открыта на странице, где Джен и Рочестер встретились впервые. Случайная встреча у изгороди.

– …что делает его одним из величайших любовных романов в истории, – продолжала пушистая высокомерная гидесса свой заученный монолог, игнорируя посетителей, желавших задать дополнительные вопросы. – Характер Джен Эйр, стойкой и жизнерадостной героини, разительно отличался от героинь романов того времени, а Рочестер, непривлекательный, хотя в душе хороший человек, также выбивался за рамки традиций своим суровым юмором. Шарлотта Бронте написала «Джен Эйр» в тысяча восемьсот сорок седьмом году под псевдонимом Керрер Белл. Теккерей отзывался о романе как о «шедевре большого гения». А сейчас мы с вами пройдем в магазин, где вы можете купить открытки, памятные значки, маленькие пластмассовые модели Хэтклифа и другие сувениры. Спасибо за…

Молодой человек из группы экскурсантов замахал рукой, полный решимости сказать свое слово.

– Простите, – начал он с американским акцентом.

У гидессы, вынужденной выслушать постороннее мнение, мгновенно задергалась щека.

– Да? – спросила она с ледяной вежливостью.

– Ну, – продолжал молодой человек, – я вообще в Бронте не шибко разбираюсь, но мне не дает покоя концовка «Джен Эйр».

– Не дает покоя?

– Ага. Ну, когда Джен покидает Торнфильд-холл и уезжает со своим кузеном, этим Риверсом…

– Я знаю, как звали ее кузена, молодой человек.

– Ага, ага, ну так вот, она соглашается уехать с этим занудой Сент-Джоном Риверсом и даже не хочет выходить за него замуж, они просто в Индию уезжают – и это называется финал? Финал, да? А где же хэппи-энд? А что будет с Рочестером и его чокнутой женой?

Гидесса побагровела.

– А чего бы вам хотелось? Чтобы силы добра и зла сошлись в смертельной схватке в коридорах Торнфильд-холла?

– Я не это имел в виду, – продолжал молодой человек, начиная злиться. – Книга буквально вбивает в тебя: будь решительным! А концовка все это разваливает. У меня такое ощущение, что она просто струсила.

Гидесса несколько мгновений буравила его взглядом сквозь очки в стальной оправе, удивляясь, почему же экскурсанты не могут вести себя как мирные овечки. Увы, вопрос молодого американца был далеко не праздным. Она сама часто задумывалась над бесцветным финалом книги, желая, как и миллионы других читателей, чтобы обстоятельства в конце концов позволили Джен и Рочестеру пожениться.

– Кое-чего мы никогда не узнаем, – уклончиво ответила она. – Шарлотты с нами давно уже нет, и ваш вопрос останется риторическим. Мы можем лишь изучать ее творчество и получать от него наслаждение. Богатство слога Бронте заведомо перевешивает все маленькие недостатки романа.

Молодой американец кивнул, и группа пошла дальше, мои дядя и тетя тоже. Я задержалась. В зале, кроме меня, оставалась еще туристка из Японии. Встав на цыпочки, я попыталась разглядеть рукопись. Не получалось, я была маловата для своих лет.

– Хочешь, я тебе почитаю? – сказал чей-то добрый голос совсем рядом.

Это была японская туристка. Она улыбалась, я поблагодарила ее. Она огляделась, убедилась, что рядом никого нет, раскрыла лупу и начала читать. У нее было прекрасное произношение и отличный чтецкий голос. Она читала, а строки, превращаясь в звук одновременно преображались в моем воображении в картины.

«В те дни я была молода, и какие только фантастические образы, то смутные, то ослепительные, не волновали мое воображение! Среди прочего вздора в моей душе жили и далекие воспоминания о детских сказках, и когда они снова всплывали, юность придавала им ту силу и живость, каких не знает детство»[4]4
  Здесь и далее текст романа Ш. Бронте «Джен Эйр» приводится по изданию 1988 года, перевод В. Станевич.


[Закрыть].

Я закрыла глаза, и воздух вокруг меня вдруг наполнился холодком. Голос туристки звучал ясно, так говорят под открытым небом. Когда я открыла глаза, музей исчез. На его месте возникла деревенская дорога – совершенно другое место! Стоял чудесный зимний вечер, солнце только что село. Воздух был совершенно неподвижен, краски поблекли. Кроме птичек, порой трепыхавшихся в кустах, никакое другое движение не нарушало суровой красоты природы. Я вздрогнула, увидев в колючем воздухе облачко пара от собственного дыхания, застегнула куртку и пожалела, что оставила перчатки в музейном гардеробе. Оглядевшись, я заметила, что не одна здесь. Едва ли в десяти футах от меня, на ступеньке изгороди, огораживавшей поле, сидела молодая женщина в плаще и капоре и смотрела на луну, которая всходила у нас за спиной. Когда женщина обернулась, я смогла разглядеть простое, ничем не примечательное лицо, носившее, однако, отпечаток внутренней силы и решительности. Я внимательно смотрела на нее, обуреваемая противоречивыми чувствами. Не так давно я поняла, что красавицей мне не бывать. И еще, хоть мне и было всего девять лет, я поняла, что более симпатичные детишки легче добиваются благосклонности. Но, глядя на эту молодую женщину, я поняла, что бывает иначе. Я ощутила, что расправляю плечи и решительно сжимаю зубы, инстинктивно копируя ее позу и мимику.

Только я собралась спросить ее, куда подевался музей, как вдруг какой-то звук на дороге заставил нас обеих обернуться. Это был приближающийся стук лошадиных копыт, и молодая женщина на мгновение словно бы испугалась. Я попятилась, чтобы уступить лошади дорогу, поскольку дорога была узкой. Пока я ждала, вдоль изгороди промчался большой черно-белый пес, обнюхивая землю в поисках чего-нибудь интересного. Пес не обратил внимания на фигуру на ступеньке, но замер, увидев меня. Он живо завилял хвостом, подбежал и с любопытством меня обнюхал. Его горячее дыхание окутало меня плащом, усы щекотали мне щеки. Я хихикнула, и он еще сильнее завилял хвостом. Он обнюхивал эту изгородь каждый раз, когда кто-нибудь читал эту книгу, уже сто тридцать лет, но никогда не встречал никого, кто пах бы так, ну, по-настоящему. Он несколько раз с восторгом лизнул меня. Я снова захихикала и отпихнула его, а он побежал искать палку.

Перечитывая книгу потом, я поняла, что пес по кличке Пилот ни разу не получил ни единого шанса найти свою палку, в книге он появлялся очень редко, так что он явно спешил воспользоваться представившейся возможностью, пока присутствовал на сцене сам. Наверное, он чутьем понимал, что девочка, возникшая на мгновение в конце восемьдесят первой страницы, не скована сюжетом. Он знал, что может немного расширить рамки своей истории, обнюхивая дорогу слева или справа, поскольку ничего конкретного об этом не говорилось, но если в тексте указано, что он обязан залаять, или побежать, или прыгнуть, то ему придется повиноваться. Это было долгое, повторяющееся существование, которое делало редкие появления таких людей, как я, еще более радостными.

Я подняла взгляд и увидела лошадь и всадника, который только что проехал мимо молодой женщины. Всадник был высок, с резкими чертами омраченного заботой лица. Он задумчиво хмурился, отстранившись от всего окружающего. Он не заметил моей маленькой фигурки, а безопасная дорога вела его прямо через то место, где я стояла; напротив была предательская полоса льда. Через несколько мгновений он был уже совсем рядом, тяжелые копыта коня били по земле, я ощутила на лице горячее дыхание бархатных ноздрей. Внезапно всадник, впервые заметив у себя на пути маленькую девочку, воскликнул:

– Этого еще не хватало! – и резко натянул повод, поворачивая лошадь влево от меня, на лед.

Лошадь потеряла равновесие и рухнула наземь. Я попятилась, насмерть перепуганная несчастьем, случившимся из-за меня. Лошадь пыталась встать; пес, услышав шум, вернулся, отдал мне палку и возбужденно залаял. Его низкий лай эхом раздавался в вечерней тишине. Молодая женщина подбежала к упавшему мужчине с выражением глубокой тревоги на лице. Ей хотелось помочь ему, и она впервые заговорила.

– Вы ушиблись, сэр?

Всадник пробормотал что-то нечленораздельное, начисто игнорируя ее.

– Отойдите куда-нибудь подальше, – мрачно ответил он и, пошатываясь, выпрямился.

Молодая женщина отступила в сторону, а всадник помог подняться лошади. Он рявкнул на пса, приказав замолчать, затем ощупал свою ногу. Очевидно, он сильно повредил ее. Я была уверена, что такой грубый человек не мог не разозлиться, но тут он отыскал меня взглядом, тепло улыбнулся и, подмигнув, прижал палец к губам, словно просил помалкивать. Я улыбнулась ему в ответ, а всадник нахмурил брови, входя в роль, и снова обернулся к молодой женщине.

Высоко в вечернем небе послышался окликавший меня по имени голос. Зов становился громче, и небо потемнело. Холодный воздух на моем лице потеплел, дорога растворилась, лошадь, всадник, молодая женщина и пес вернулись на страницы романа, откуда явились передо мной. Вокруг меня снова образовался музейный зал, образы и запахи снова стали словами, а японская туристка тем временем заканчивала читать предложение:

– …ибо схватился за ступеньку, с которой я только что поднялась, и сел на нее.

– Четверг! – сердито крикнула тетя Полли. – Я же тебе велела, не отставай. Я с тобой еще поговорю!

Она схватила меня за руку и потащила прочь. Я обернулась и благодарно помахала рукой японской туристке, которая ласково улыбалась мне вслед.

Потом я еще несколько раз посетила музей, но волшебство ни разу не повторилось. К двенадцати годам мой разум стал слишком закрыт, я была уже юной девушкой. Я только однажды рассказала о случившемся дяде, который мудро кивал и со всем соглашался. Больше я никому ничего не рассказывала. Обычно взрослые не любят, когда дети говорят о таких вещах, которые взрослый серый разум не принимает.

Становясь старше, я все сильнее сомневалась, можно ли доверять собственной памяти, пока в восемнадцатый день моего рождения не списала странный случай на чрезмерно возбужденное воображение. Появление Рочестера у дома Стикса смутило меня. Если говорить точнее, реальность начала прогибаться.