Текст книги "Смертельная битва"

Джефф Ровин
Смертельная битва

В основу книги положены персонажи,

созданные Эдом Буном и Джоном Тобиасом

для Midway® Manufacturing Company

И у дерева со здоровыми корнями

могут быть больные ветви.

Гэ Хун, 320 г. н. э.

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

Помимо героев видеоигры «Смертельная битва», в романе действуют боги, драконы, чародеи и фольклорные персонажи из богатой мифологии Китая. Любознательные читатели могут получить о них более подробные сведения в книгах: «Великие цивилизации: Китай» Яна Моррисона и «Алхимия, медицина и религия в Китае 320 г. н. э.» в переводе на английский Джеймса Р. Вэйра.

ПРОЛОГ

В начале времен ничего не было, ничто, по сути, везде являлось всем.

Поскольку материи не существовало, то и перемен быть не могло. Сказать, сколько времени это продолжалось – краткий миг или бесконечную вереницу нескончаемых вечностей, тоже нельзя, потому что и время тогда еще не родилось.

Потом явился Пан Ку.

Говорят, божество просто взяло и пожелало быть. Так это было на самом деле или нет, но его появление стало началом всего сущего – рождения, развития и смерти, началом времен – ведь независимо от того, миг это длилось или вечность, но, родившись, божество стало расти, потом взрослеть, стареть, а когда жизнь его подошла к концу, оно умерло.

Когда это случилось, части божественного тела, как кусочки лоскутного одеяла, ожили сами по себе. В каждой из них была заключена своя воля и обитал собственный дух, но единого целого они больше уже не составляли. Левый глаз бога стал солнцем, а правый – луной. Обернутая вокруг вновь забившегося сердца божественная плоть превратилась в землю, волосы стали стелющейся травой и высокими лесами, покрывавшими чело земли, а кровь наполнила русла разлившихся рек. Последнее дыхание Пан Ку, окутав землю покрывалом, стало ветром, а предсмертный хрип его – громом. Широкая и благородная душа усопшего бога выбрала себе место на небесах, и там обрела новую форму и иную сущность в лице шестирукого, четырехногого божества Тьена.

Подумал Тьен, и силой мысли своей создал других богов, но скоро им, могущественным и самовлюбленным, все наскучило, и начали они забавляться, творя из плоти Пан Ку новые создания. Каждый из них, следуя своим причудам и прихотям, лепил кто зверей, кто птиц, кто рыб, и твари их дрались между собой и пожирали друг друга, терпели муки и множились, жили и умирали. Однако и эта забава со временем наскучила богам, и они, бросив зверье, решили создать род человеческий.

Кого-то из небожителей новая блажь богов лишь развлекла – очень уж порой забавными были ужимки этих новых, не таких примитивных, но невероятно суетливых созданий. Другие же смотрели на это дело серьезнее: конечно, действия людей во многом походили на повадки сотворенных раньше животных, но отдельные представители рода человеческого проявляли и волю, и стремление к совершенству… Одухотворенность поступков порой сближала людей с сотворившими их богами.

С небесной выси Тьен взирал на род человеческий с интересом и сочувствием, помогал ему, дыханием своим насылая ветры, которые гнали тучи, что орошали дождем кормившие людей рисовые поля. И его земные подданные относились к нему за это с уважением и почтением. Они дознавались, откуда дуют ветры, – что само по себе заслуживает отдельного рассказа – и пришли к выводу, что начало их у священной горы Ифукубе, высившейся в Гуандун, юго-восточной провинции Китая.

Тьен не стал сердиться на людей за то, что они узнали, где он обитает, – ведь это сами боги сделали их любознательными. Наоборот, наиболее мудрым из них он являлся в сновидениях и приглашал прийти взглянуть на его гору. Пусть убедятся, думал он, что ни один смертный не сможет добраться даже до самых первых ее отрогов, где жили низшие боги, а уж тем более отыскать путь к его собственному жилищу. Но если бы кто-то из смертных все же решился на такое, Тьен поклялся наказать наглеца – остановить ветры, которые несли дождь на поля.

Пятнадцать человек собрались на его призыв из разных уголков страны и расположились в пещерах у подножия Ифукубе. Главный бог снова пришел к ним в сновидениях, назначил их своими верховными жрецами и даровал им бессмертие. Еще он заповедал им законы, которые повелел втолковать всем другим священникам. А потом сотни лет ходили поклониться обиталищу верховного божества паломники, путники дивились на гору издали, но ни один из людей не осмеливался на нее взобраться.

Иногда, когда Тьен гневался, окутанная тучами гора громогласно грохотала. Когда он приходил в ярость, вершина горы полыхала алыми сполохами. А когда верховное божество пребывало в радостном или умиротворенном расположении духа, его гору драгоценным ожерельем обнимала многоцветная радуга.

Пять тысяч лет назад Желтый Император Цветочного Царства воздвиг в честь богов первый храм. Он считал, что для самого Тьена храм этот был недостаточно пышным, и потому посвятил его Шан Ти – богу гор и рек. Скоро и другие правители стали строить храмы разным богам, только Тьену они их не воздвигали. Со временем вошло в традицию фигуру Тьена с несколькими конечностями воссоздавать только в глине или выводить тушью ее силуэт, но лик бога нельзя было ни изображать, ни даже описывать словами. Да и как мог простой смертный надеяться уловить и выразить лучистое сияние мудрости бессмертной сущности Тьена, источаемое его глазами и улыбкой, спрятанной в уголках губ? Как смог бы он передать гордую посадку его большой головы?

Тем не менее, люди искусства и служители веры нередко обсуждали между собой внешность Тьена, кое-кто даже пытался описать его неизъяснимую сущность, заимствуя для этого самые красивые магические черты низших божеств. Художники выставляли свои картины в селениях, позволяя всем – от местных мудрецов и поэтов до простых тружеников – сочинять и вывешивать рядом с ними стихи, фантазировать, в каком облике Тьен предстает перед их мысленным взором, или соотносить священный образ бога с неисповедимыми путями его, коими идя, он создал природу.

 
Вглядись в его глаза – в них мирозданья зов:
Открытые они – ты жив; они закрыты – мертв.
С его губ нам слетают такие слова.
От которых уносится ввысь голова.
 
 
Дыхание его могучее
Легко повелевает тучами,
Весной несет тепло живое,
Зимой студеным ветром воет.
 

С течением веков религиозное поклонение Тьену ширилось, почитание его в искусствах и поэзии стало страстью и любимым досугом для многих людей. Некоторые из них считали, что не только запрет закрывает от них лик Тьена, главное заключалось в том, что познать его невозможно – как слепящий диск солнца или обратную сторону луны.

К этому склонялись многие… но не все.

Кое-кто задавался вопросом о естестве гораздо более древнего божества, сердце которого продолжало биться в самом центре Земного Мира.

Жрецы многих религиозных сект, почитавших Тьена, верили, что это сердце излучает разноцветные ауры – белую, черную, синюю или красную.

Синяя означала путь в наш мир.

Белая открывала дорогу в царство Тьена.

Черная вела в обитель смерти.

А красная…

Красная открывала доступ во Внешний Мир, туда, где властвовали могучие таинственные силы.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Чжужун в уезде Танъян: 480 г. н. э.

Глава 1

– Но почему ты должен этоделать? – завопила Чен, сжав руку племянника так, что рукав его коричневой накидки помялся. – Ты хоть знаешь, зачем это надо?

Красивые черты лица Кун Лао исказила невеселая гримаса.

– Конечно, знаю, тетушка Чен, – ответил он.

Остановившись на полдороги к двери их бамбуковой хижины, Кун Лао слегка повел рукой, чтобы высвободиться из тетушкиного захвата.

– Я ухожу учиться.

– Ты бы еще в озеро бросился, чтобы узнать, как тонут, – сказала она, не выпуская его руки. – Или, может, спрыгнешь с крыши храма в Джэки-чане, чтобы убедиться в том, что летать ты не умет ешь?

Кун Лао насупился.

– Это совсем не одно и то же. Я видел, как люди тонули, и знаю, что я не птица и не бабочка. А бога я не видел никогда.

– Ты его и не увидишь! – воскликнула женщина. – Ты погибнешь, даже не достигнув обиталища низших богов.

– Откуда ты знаешь, – спросил он, – если никто никогда не пытался это сделать? Жрецы не умирают.

– Но и не пытаются взобраться на священную гору, – возразила женщина, и слеза скатилась из узких ее глаз по обветренной, морщинистой коже щеки. – Ты ведь сам знаешь, знамение было святым людям – а ты не из их числа. Подумать только! Это что же? Наскучило ему как-то воду таскать, встал столбом посреди деревни и вдруг решил наведаться к Тьену, чтобы поболтать с ним по душам? Скажите, пожалуйста, какой распрекрасный герой этот водонос Кун Лао. Людям воду из колодца по домам носит.

– Вовсе не так это было, – ответил высокий, хорошо сложенный юноша, нахмурившись еще сильнее.

– Да, – вздохнула она, – теперь я вижу, что безумие твое никак не меньше священной горы Ифукубе!

– Нет, тетушка, – возразил Кун Лао, потом взял в руку свисавшую на спину длинную свою косу цвета воронова крыла и поднес ее к глазам тетушки. – Скажи мне, что ты видишь?

Она как-то странно на него взглянула.

– Вижу… волосы моего сумасшедшего племянника.

– А еще что? – Он помахал перед ее лицом самым кончиком косы.

– Вижу, что в конце коса твоя перехвачена белой ленточкой вместо черной, которую ты обычно носишь. – Женщина пристально взглянула в глаза юноши. – Я не понимаю…

Он покачал головой.

– А я не могу объяснить.

Чен взяла руки юноши в свои и крепко их сжала.

– Зачем ты родился сыном своего отца, – воскликнула она, – одержимого любопытством и неуправляемого, не желавшего прислушаться к голосу разума?! Я потеряла его, потеряла и твоего дядю. А тебя терять не хочу!

– Ты меня не потеряешь, – заверил тетушку Кун Лао. – Мой отец был слишком вспыльчивым и торопливым, а я – нет. Разве не я говорил ему, чтобы он не смешивал те порошки и не поджигал смесь?

– Да, – согласилась женщина. – Но когда мы похоронили то, что от него осталось, разве не ты вернулся в горы за осколками тех же камней, а потом сложил их вместе и поджег?

– Так оно и было, – сказал юноша. – Но ошибка отца стала мне наукой. Тогда я уже знал, в какой пропорции их надо смешивать. И теперь наша деревня сможет защититься от любого врага. Монахи в храме Ордена Света больше не боятся нападений злых фанатиков и чародеев. Теперь мы сами стали колдунами! Ведь источник нашей силы – знание, а оно добывается дерзостью и отвагой.

Ласково коснувшись влажной щеки тетушки, вырастившей его после смерти матери, которая скончалась при родах его младшего брата Чана, Кун Лао повернулся и пошел было к двери. Но хрупкая женщина оказалась упряма. Не отпуская его руки, она уперлась подошвами сандалий в грязный пол, и юноше пришлось буквально волочить ее за собой. Он остановился.

– Тетушка Чен! – сказал он.

– Я не хочу тебя потерять! – закричала она, схватив племянника за плечо, и с силой потащила его назад, так что из ее седоватых волос, заплетенных в косу, выпало на пол павлинье перо.

Кун Лао вздохнул, поднял перо и вставил его в растрепавшиеся тетушкины волосы. Потом взглянул на хрупкую женщину, которая вцепилась в него мертвой хваткой. В стянутом с боков застежками белом свободном шелковом платье с длинными узкими рукавами она казалась еще меньше. Тетушка всегда одевала этот наряд, свое подвенечное платье, в день годовщины смерти мужа. Звали его Пайпу, он был сборщиком податей, и его до смерти забили в городе те, кто не хотел платить налоги правителю. Потом город был до основания разрушен в наказание за дерзость его жителей, но Пайпу это уже вернуть не могло.

Кун Лао и не думал бороться с хрупкой тетушкой, особенно в такой день. Однако то, о чем юноша узнал в деревне, настроило его на серьезный лад – пора было покончить со страхом. Для смертных наступала нрвая эпоха – теперь было уже недостаточно поклоняться алтарям, воздвигнутым в честь богов и воспринимать мифы просто как некую данность свыше. Слушать проповеди монахов в храме Ордена Света было уже мало.

– Тогда хоть поговори со мной, – сказала тетушка. – Расскажи, что заставляет тебя идти туда. Почему тебе мало общаться с богами у алтаря в храме?

– А если я тебе скажу, – спросил Кун Лао, – ты меня отпустишь?

– Я попытаюсь взглянуть на вещи твоими глазами, – ответила она, – и когда ты мне все расскажешь, обещаю… что не стану тебя удерживать.

Подумав над предложением тетушки, молодой человек кивнул.

Чен отпустила руку Куна, он повел плечами и распрямился в полный рост.

– Знаешь, тетушка Чен, я уверен, что на самом деле Тьен – лишь один из низших богов.

Круглое лицо женщины вытянулось, как капля туши под струями дождя. На какое-то время она даже лишилась дара речи, но потом сказала:

– Ты… ты и впрямь сошел с ума. Если такое услышат монахи, ты еще до заката солнца сможешь встретиться с душой твоего отца.

– Я так не думаю, – заявил Кун Лао. – Это откровение было ниспослано мне не случайно.

Юноша выглянул в окно на яркое солнце позднего утра и улыбнулся. Его ослепительно белые зубы сияли на фоне розоватых округлых щек, в больших карих глазах искрилась улыбка.

– На заре, – проговорил он мягко, даже почтительно, – закончив работу, я пошел на площадь узнать, что слышно нового. Около храма я нашел кусочек ткани, на котором было написано:

 
Он умереть не может, но и не создан жить.
Огромен он, но Пан Ку способен все вместить.
 

Кун Лао взглянул на тетушку.

– Тебе раньше доводилось когда-нибудь слышать это имя?

Она отрицательно покачала головой.

– И я его никогда не слышал, – сказал юноша. – Но по пути домой понял, что не найду покоя, пока не узнаю, что такое или кто такой этот Пан Ку.

– К чему тебе знать об этом? – спросила тетушка. – Это может быть кто угодно… или что угодно. «Он умереть не может, но и не создан жить». Это похоже на ветки крепкого как камень дерева, которые люди иногда находят. Пан Ку, должно быть, имя человека, который их увидел, или селения, где их впервые нашли. А может, тот, кто сочинил эти стихи, хотел сказать, что Тьен старше, чем эти окаменевшие ветви.

– Ты всегда отличалась необычайной сообразительностью, – улыбнулся Кун Лао, – но у моей истории есть продолжение. Каждое утро я встречаюсь с девушкой-птичницей по имени Ли. Мы часто сидим с ней и беседуем на разные темы.

Лицо Чен просияло.

– Ли тобой интересуется?

– Наш интерес взаимный, – сказал Кун Лао с нетерпением в голосе, – но дело не в этом. Сегодня утром, прочитав эти стихи, я решил показать их ей. Но она их не увидела.

– Как это?

– Ткань, на которой они были написаны, казалась ей пустой. Она решила, что я просто хочу над ней подшутить, поэтому мы обратились к доктору Чоу, который проходил мимо, возвращаясь домой от больного. Он тоже увидел лишь чистый лоскуток ткани и стал горячо доказывать, что на нем нет ни одного иероглифа.

– Ни для кого не секрет, что доктор Чоу любит пропустить стаканчик-другой рисового вина, но ведь с тобой два человека не согласились.

– Нет, вином от него не пахло, – заметил Кун Лао, – но не в этом суть. Я не мог сам придумать это стихотворение. Оно было там написано.

Чен ненадолго задумалась, потом направилась к двери.

– Проводи меня до площади. Я сама хочу взглянуть на эту ткань.

– Тебе вовсе незачем туда ходить, – сказал юноша. – Ты ее уже видела.

Женщина застыла на месте и удивленно взглянула на племянника. Тот снова показал ей свою косу.

– Эта ленточка? – спросила она и коснулась рукой скатанной полоски материи, державшей волосы. Потом развязала ее, разгладила и внимательно оглядела кусочек ткани с обеих сторон. – Ли и доктор Чоу правы, – медленно произнесла тетушка. – Здесь ничего не написано.

– Да нет же, – продолжал свое Кун Лао, приглаживая рукой густые распущенные волосы, ниспадавшие на плечи, – и мне надо выяснить, что это значит… и почему только я вижу эту надпись.

Мягким жестом он взял кусочек ткани из рук тетушки, снова скатал его и завязал им волосы. Чен печально взглянула на племянника.

– Если ты уйдешь, – произнесла она, – я никогда тебя больше не увижу.

– Да не переживай ты за меня, матушка, еще увидимся, и не раз, – сказал он, назвав Чен самым уважительным именем, какое пришло ему на ум, чтобы выразить свое глубочайшее к ней почтение. – Я вернусь до исхода месяца.

– Тебя очень будет недоставать твоему брату.

– Мой братишка, – улыбнулся Кун Лао, – даже не заметит, что меня нет. Он будет слишком занят строительством бамбуковых мостов через ручьи и овраги.

– Her. Когда он вернется с Желтой реки и узнает, что ты ушел, очень опечалится.

– Но скоро утешится, когда придет время прокладывать канал в Ганьчжоу.

Гладя натруженными пальцами щеки и подбородок племянника, Чен плакала.

– Мальчик мой, зачем тебе знаться с богами? Или тебе мало твоей человеческой сущности? Пойди в поле на закате, ляг на спину и смотри, как садится солнце. Ухаживай за Ли, читай, смотри, как пробиваются новые побеги… Ты ведь любишь рисовать…

Кун Лао подошел к тетушке совсем близко.

– Мне хочется знать, как движется солнце и почему, а не любоваться закатом. А что касается всего остального, так любовь проходит и растения увядают. Краска картин тускнеет, а сами они стареют. Единственное, чем стоит владеть, это знания, и именно к этому надо стремиться.

Юноша повернулся, подошел к двери, снял с деревянной вешалки синюю накидку и надел ее поверх той, которая уже была на нем. Она оказалась короче первой и доставала ему лишь до колен. Ее украшали вышитые зеленым и синим шелком драконы и вьющиеся буроватые виноградные лозы, а сзади свисал красный капюшон.

Избегая смотреть тетушке в глаза, Кун Лао поцеловал ее в лоб и распрощался. Потом повернулся и резко распахнул бамбуковую дверь. Она послушно прокрутилась на старых кожаных петлях, и молодой человек вышел на яркий солнечный свет.

– Ты не прав, – крикнула ему вдогонку Чен, утирая катившиеся по щекам слезы. – Твой отец мертв вот уже два года, а я люблю его так же сильно, как живого. Любовь не умирает… искусство возвышает… и растения каждый год бросают в землю семена, чтобы возродиться вновь. Ты увидишь, сынок, что я права.

Кун Лао оглянулся и послал ей прощальную улыбку.

– Это ведь тоже знание, тетушка Чен. Так или иначе, обратно я вернусь, зная больше, чем теперь.

– Если вернешься, – печально промолвила Чен.

Женщина вошла в дом и затворила за собой дверь. Она не могла смотреть в спину уходящему Кун Лао – ее душили слезы. Юноша остановился в разбитом у домика саду перед персиковым деревом, сорвал несколько плодов и положил их в глубокие карманы накидки, потом пошел в сторону моря, жалея о том, что так сильно расстроил тетушку. Единственным утешением ему служила мысль, что отец его – будь он жив – мог бы гордиться решением сына.

Кун Лао не заметил, что из-за храма Ордена Света за ним пристально следила пара глаз, таких ясных, лучистых карих глаз, что они казались золотистыми…

Глава 2

Сами себя эти люди называли чжунхуа – срединный народ; другим же страна их была известна как Китай. Это название пошло от императоров династии Цинь, которым в 221 году до нашей эры удалось объединить под своей властью всех жителей империи. Эту цель преследовали правители всех предыдущих династий – и династии Чжоу, правившей около 1000 года до нашей эры, и династии Шан-Инь, властвовавшей еще раньше.

Вскоре после объединения Китая при династии Цинь власть в стране перешла к династии Хань, к правителям которой Кун Лао особого уважения не испытывал. Действительно, они решили оградить свое государство от остального мира и тем самым свели на нет многочисленные успехи, достигнутые при правлении династии Цинь.

«Китай настолько велик, – говорили правители Хань и их приближенные, – так богат и людей в нем так много, что ему никто больше не нужен».

«Глупцы», – сказал про себя Кун Лао. Теперь, когда он шел на восток, в глубь материка по равнине, пересеченной полосой желтого песка, отмечавшей русло давно пересохшей реки, то воочию убеждался, насколько разнообразна и необъятна его страна. Ему доводилось читать о покрытых снегом и льдом землях и странных обитателях гор Тибета, своими глазами он видел зловонно-удушливые болота на побережье Китайского моря. Когда Кун Лао был еще совсем мальчиком, его родителям пришлось переехать в Чжужун. Они тогда попутешествовали по Сычуани, где течет Янцзы, мимо отрогов высоких гор. Там он издали видел и священную гору Ифукубе. Юноша вспомнил странных и восхитительных обитателей тех мест – длиннохвостых фазанов, антилоп, похожих на коз, плосконосых обезьян, гигантских черно-белых медведей, поедавших ростки бамбука в Облачном Лесу.

Кун Лао еще тогда задался вопросом, почему все эти прекрасные звери жили только там, почему их могли иметь подле себя только боги. Когда он поделился этой мыслью с отцом, тот ему ответил:

– Да потому, сынок, что они – боги. Они ведь и создали этих животных себе на забаву.

Но такой ответ уже тогда его не удовлетворял.

Почему боги настолько эгоистичны? Почему бы им не воодушевить и не обогатить знанием свои творения, которых они уже наделили душой и разумом?

Кун Лао научился делать краски, смешивая масла и минералы, и стал рисовать зверей и богов… Однажды он даже осмелился изобразить лик самого Тьена, но потом тут же уничтожил картину. Если бы ее увидел кто-то из посторонних, их семью изгнали бы из деревни. Им и так повезло, что они приехали туда вскоре после того, как бездетным скончался старый водонос; Кун Лао занял его место, потому что не хотел, чтобы отец тратил на него и без того скудные средства.

Уже тогда он знал, что отец часто размышлял о богах. Бывало, ночами он выходил из хижины и, попыхивая трубкой, глядел на звезды. А как-то раз Кун Лао даже видел, как отец простер руки к луне, и услышал его слова:

– Почему мы не можем достичь тебя… обнять тебя? Почему даже птицы до тебя не долетают? Почему ты одна-одинешенька и нет в небесах других лун? Или ты просто звезда и решила приблизиться к нам, чтобы светить во тьме ночи?

Изредка старший Лао встречался с одним бродягой, облаченным в ветхие, черные монашеские одежды, из сукна с кожаными заплатами. Кун Лао никогда не видел его лица и не слышал голоса, но частенько наблюдал из оконца хижины, как двое мужчин покуривали в ночи. Если на деревьях висели сочные плоды или созревали на грядках овощи, – старший Лао всегда угощал ими незнакомца. Кун Лао не знал, о чем толковали мужчины, и никогда об этом у отца не спрашивал: если бы тот захотел, он сам бы рассказал ему об этом.

Юноша никогда не говорил тетушке о своих подозрениях в отношении того, откуда у его отца взялась навязчивая идея овладеть тайной пороха. Как-то раз Кун Лао, еще совсем маленький, заметил рисунок отца, который тот спрятал в складках накидки. На нем были изображены камни, лодки и домашняя утварь, летевшие к небесам на огненном шаре.

Старший Лао сам хотел туда вознестись. Ему надо было найти и подчинить себе такую силу, которая позволила бы человеку свободно парить над землей.

«Ты шел своим путем, – подумал юноша по дороге к далеким, грезившимся ему отрогам горы Ифукубе. – Я же избрал себе собственный путь».

Когда солнце зашло за горизонт и день сменился ночью, уставший Кун Лао не захотел останавливаться, стремясь поскорее достичь цели путешествия. Наткнувшись на толстую ветку, лежавшую на земле около высохшего одинокого дерева, он обломал с нее носком сандалии сучья и, превратив ее в посох, продолжал идти вперед, на запад, где еще были видны отсветы вечерней зари.

Юноша шел своей дорогой, а за ним неотступно следили те самые лучисто-золотистые глаза, только теперь они смотрели ему не в спину, а в лицо из-за утеса, до которого Кун Лао еще предстояло пройти немалый путь.