Текст книги "Смертельная битва"

Глава 3

В четвертую ночь путешествия на юношу обрушился страшный ливень. Застигнутый непогодой, Кун Лао остановился около скользкой от воды скалы. Вещи свои он положил на мокрый мшистый камень и, защищая рукой глаза, огляделся в надежде отыскать неподалеку какой-нибудь навес, дерево или валун, где бы можно было укрыться от дождя.

Но на грязной тропе, проходившей вдоль нижних отрогов гор, не было того, что он искал. Слева от юноши шла сплошная скалистая стена, а справа высился поросший кустарником горный склон. Еды у него совсем не осталось. В первый день пути его пищей были персики и несколько извивавшихся гусениц; во второй ему удалось поймать и приготовить себе фазана, такого облезлого и старого, что, казалось, он был даже благодарен Кун Лао за то, что тот свернул ему шею. На третий и четвертый день юноша съел лишь несколько ягод. Силы его были на исходе. Он страшно хотел есть, но не мог понять, что его больше беспокоило – пустой желудок, постоянно взывавший к его совести и состраданию недовольным урчанием, или кружившаяся голова, которая все чаще отказывалась ему повиноваться.

Он вздохнул и отжал длинную черную косу.

«Если б дело было только в голоде», – сказал про себя Кун Лао, пытаясь сосредоточить внимание на том, что его окружало. Он весь продрог, потому что шерстяная накидка промокла под дождем до нитки, от долгого подъема в гору ныла спина. И хотя юноша свято чтил традицию, предписывавшую каждый день в течение трех лет поминать отца, он все же отчетливо понимал, что если опуститься сейчас на колени для молитвы, то сил подняться у него уже не будет. Попросив у старшего Лао прощения, молодой человек оперся об утес и, невзирая на хлеставший как из ведра дождь и стрелы молний, разрезавшие небо, сказал несколько слов в память о покойном отце:

– Великий мыслитель и алхимик Гэ Хун писал: «Человек, на долю которого не выпало ни одного несчастья, подобен зверям и птицам, мимо которых проходят охотники, не обращая на них никакого внимания, или на траву и деревья, уцелевшие при пожаре». Ты, отец, был не самым удачливым из людей, и все же тебе повезло больше, чем многим, потому что у тебя был пытливый разум и ищущая душа. Я всегда буду любить и уважать тебя.

Поклонившись на север, в сторону той деревушки под Шеньяном, где родился его отец, Кун Лао постоял какое-то время в молчании, потом поднял свои нехитрые пожитки и решил продолжить тяжкий путь.

«А разве у меня есть выбор?» – подумал он. Мосты в прошлое уже сожжены, и надеяться можно было только на то, что впереди: если до пещер монахов он и не доберется, то, возможно, набредет на какую-нибудь пищу, другого путника, чью-то хижину или реку. Фляжку свою он сможет наполнить из чистого горного ручья, а если повезет с рекой, то поймает в ней рыбу, вместо снастей используя накидку – мокрее от этого она, конечно, не станет.

Юноша снова двинулся вперед, следя за дорогой при вспышках молний, осторожно ступая по грязи, хлюпавшей под ногами, и нащупывая во тьме посохом землю. Он не знал, сколько так прошел и высоко ли в горы забрался, когда внезапная яркая вспышка молнии озарила все вокруг, и в ее неровном свете Кун Лао увидел, что на возвышавшемся прямо перед ним крутом утесе стоит человек.

А может, то был вовсе и не человек?

Юноша остановился. В мгновенном отблеске света молнии ему почудилось, что фигура была очень высока – на голову выше самого рослого мужчины, с которым ему доводилось встречаться. И глаза лучились золотистым светом из-под полей конической соломенной шляпы.

Вновь блеснула молния, теперь ему удалось разглядеть незнакомца получше. Руки его спокойно свисали вдоль тела, голова была чуть приподнята, спину он держал прямо, гордо расправив плечи. Да, внешность явно выдавала в нем человека знатного происхождения… или бога. Свободно спадавшие вниз складки его светящейся белой туники чуть колыхались, будто обдуваемые нежным ветерком, как и концы длинного синего пояса, которым туника была стянута в талии. Странное, нереальное впечатление производила эта картина – плавные, неспешные движения, подобные колебаниям морских водорослей, никак не увязывались с резкими порывами ветра продолжавшейся бури и струями проливного дождя.

Молодой путник рукавом вдрызг промокшей накидки протер залитые дождевой водой глаза. Еще раз взглянув на удивительную фигуру, юноша теперь обратил внимание на то, что обрушивавшиеся с небес потоки воды даже не касались ее. Казалось, вода испаряется вокруг удивительного видения… а может, пар каким-то непонятным образом исходил от него самого. Кун Лао не знал, что и думать.

Вспышка молнии вновь озарила небо, и путник поклонился странной фигуре. Простой крестьянин, он не был знаком с правилами придворного этикета, но знал, что некоторые такие же простые труженики, как и он, бывало, лишались головы, когда не выказывали должного уважения знатным особам. Но теперь он поклонился не из страха перед карой за неучтивость. Статного вида, гордой осанки и роскошных одежд незнакомца, очевидных даже при мгновенных вспышках молний, было вполне достаточно, чтобы любому внушить уважение, но дело было не только в этом. Даже теперь, в непроглядной тьме, Кун Лао явственно ощущал его присутствие, которое одновременно влекло его и пугало, а черты лица незнакомца напоминали молодому человеку что-то до странности знакомое.

Кун Лао считал время по ударам своего сердца и раскатам грома. Поразительная фигура молчала, и юноша не осмеливался произнести ни слова; он так и стоял в ожидании с опущенной в почтительном поклоне головой, дрожа от порывов ветра, свистевшего на узкой горной тропе. Ноги его затекли от холодной грязи, налипшей на кожаные ремешки сандалий.

Через некоторое время золотистый свет, струившийся из глаз величественной фигуры, сменился ярким, холодным, голубым блеском, и непонятное существо заговорило.

– Кун Лао, – отчетливо донеслись до юноши слова его глубокого, вибрирующего голоса, исходившего, казалось, ниоткуда и отовсюду, – ты пойдешь со мной.

Когда молодой человек уставился в непроглядную тьму, вода струями катилась по его круглым, покрасневшим щекам.

– Господин мой, – промолвил Кун Лао, – откуда тебе известно мое имя?

– Я знаю тебя уже долгие годы, – ответил голос. – Я наблюдал за тобой с тех пор, когда ты был еще совсем ребенком.

Позади таинственной фигуры полыхнула молния, и на краткий миг перед Кун Лао неуловимо мелькнул черный шерстяной плащ, ветхое монашеское одеяние с кожаными заплатами. Прошло уже столько лет, но Кун Лао тут же узнал его, поднял дрожащую руку и пролепетал:

– Бродяга…

– Отец твой избранным не был, – сказал тот. – А ты им стал, потому что тебе дано понять двойственность всего сущего.

– Мне? – удивленно спросил Кун Лао.

Непонятное существо кивнуло крупной головой, и голубовато-белый свет, лучившийся из его глаз, проник в самую душу Кун Лао.

– Однажды ты приложил ухо к дереву, потому что тебе хотелось послушать, как бьется сердце земли. Помнишь, Кун Лао?

– Да, – ответил юноша.

– В ту самую ночь небо прорезала лишь одна молния, которая попала в дерево, и оно сгорело. Тебя это очень напугало.

– Да, – сказал Кун Лао, – ужасно.

Внезапно он понял, что дождь прекратился, хотя было по-прежнему темно и холодно.

– Чтобы побороть страх, ты стал думать о той молнии, – продолжала возвышавшаяся подобно башне фигура, – и понял, что, воспламенив дерево, она дала свет… тогда ты и осознал двойственность вещей. Тьма – свет. Страх – смелость. Жизнь – смерть. – На лице незнакомца промелькнула усмешка. – Бродяга – бог.

Брови Кун Лао взлетели вверх.

– Ты… ты и вправду… ты…

Пока Кун Лао тужился произнести невыговари-ваемое, стоявшая на фоне кромешной тьмы неба фигура стала светиться холодным белым огнем, охватившим ее с ног до головы и бросавшим отблески на все вокруг. Яркое ледяное пламя ослепило Кун Лао, он прикрыл глаза руками, но сквозь щелочки между пальцами продолжал смотреть, как огненные языки слились в светящийся шар, который стал вытягиваться и расти, становясь все длиннее л тоньше и вращаясь вокруг своей оси. При этом он покачивался и колебался, как тело огненной змеи, голова которой находилась на уровне плеч стоящего человека.

– Приблизься ко мне. – Гулкий голос, казалось, звучал отовсюду.

– Я… я не могу!

– Подумай хорошенько, Кун Лао. Ты ведь смог прочесть послание, которое я оставил тебе на деревенской площади, и поверил ему, несмотря на то, что другим не было дано его увидеть. Теперь тебе надлежит узнать о нас кое-что еще, и о великом Пан Ку тебе будет поведано. Но ты должен пойти со мной. У тебя должно хватить на это сил.

Продолжая заслонять глаза от нестерпимо яркого света, не в состоянии двинуть ни одним мускулом, Кун Лао сказал себе: «Да, двойственность поистине присуща сути каждой вещи. Оборотная сторона страха перед незнаемым – смелость открытия». Он напрягся и вытащил ногу из чавкнувшей грязи. Сделав шаг, юноша поднял вторую ногу и шагнул еще раз. Так он медленно шел к свету, будто вспоминая ощущения, испытанные им в раннем детстве, когда младенцем учился ходить.

Медленно, шаг за шагом передвигая ноги, он подошел к вибрировавшему и плавно изгибавшемуся на скале огненному столпу. Оказавшись от него на расстоянии вытянутой руки, Кун Лао почувствовал странное тепло, волнами исходившее от этого невероятного огня без пламени. Юноша заставил себя сделать два последних шага…

Как только он подошел к этой молнии, рожденной на земле, она обвила его под мышками, вокруг пояса и ног, охватила все его существо и, внезапно оторвав от земли, взмыла вместе с ним в небо с такой силой и скоростью, что в голове юноши все смешалось и чувства его пришли в смятение. Неистовый полет, должно быть, продолжался лишь краткий миг, а может, был долгим, как жизнь человека. Когда он завершился, Кун Лао увидел строение, которое чем-то манило его к себе, притягивало, приветствовало и возвышало.

Глава 4

Долгие годы утомительной работы Шен Цуна близились к завершению.

Больше десяти лет провел он на острове Шимура в Восточно-Китайском море в развалинах древнего храма Шаолинь, в незапамятные времена построенного на склоне горы Такаси. Все эти годы он изучал древние свитки, украденные его людьми у алхимиков и колдунов всего мира; без устали экспериментировал с минералами и жидкостями, огнем и кровью; упорно искал магическое заклинание, открывающее путь из Земного Мира – царства реальности – во Внешний Мир – царство демонов.

Так много было сложено сказаний… много мифов и преданий… много слухов передавалось из уст в уста. В четвертом веке до нашей эры один греческий философ в своем трактате писал о том, что мир смертных и «силы тьмы» возникли после смерти богини Геи – тело ее превратилось в наш мир, а ее неродившиеся дети, которым было предначертано стать исчадиями зла, оказались в вечном холоде космической пустоты и образовали силы тьмы. Легенда эта соответствовала преданиям о Пан Ку, хотя Шен Цун понятия не имел о том, что Внешний Мир был обязан своим сотворением именно Пан Ку.

«Как могло так получиться?» – думал он, стоя на коленях на грязном мраморном полу своей лаборатории. Шен Цун продолжал сыпать из мешочка на пол вокруг себя черный порошок с таким расчетом, чтобы образовался круг. В состав этой смеси входили перемолотые и перетертые кости взрослых людей и светящийся налет, покрывавший стены пещер недоумков-монахов, живших у подножия горы Ифукубе. «Как это случилось, – снова спрашивал себя Шен Цун, – что даже первый и самый могущественный из всех богов был подвержен влиянию Инь и Ян?» Инь – отрицательной, темной силе, отождествляемой с женским началом, и Ян – положительной, светлой силе, ассоциировавшейся с началом мужским. Именно взаимодействие и сочетание их свойств вершило судьбы всего сущего, определяло бытие всех земных созданий – от ничтожного насекомого до человека, возомнившего в гордыне своей, что он и есть соль земли.

Как же много было всяких идей, воплотившихся во всевозможных философских учениях и религиозных системах! Египетский жрец Амхотеп писал, что мог проходить сквозь преграду, отделяющую этот мир от «мира божественного», питаясь прахом, соскобленным со стен могил, и положив руки на трупы недавно умерших людей.

Японский алхимик Мосура Радон утверждал, что научился проникать в «обитель смерти» с помощью снадобья, позволявшего ему бодрствовать во сне. Писец сирийского царя Энкмиши божился, что его повелитель стоял по пояс в крови семерых различных созданий и вызывал к себе демона, черты которого напоминали каждого из них: у него были тело коня, рога быка, крылья орла, ноги волка, хвост змеи, глаза кошки и голос человека.

«Сколько же разных теорий создали люди», – подумал Шен Цун. Он ухмыльнулся; ухмылка эта придала его лицу с глубоко посаженными темными глазами и высокими, резко выступающими скулами поразительное сходство с голым черепом. Он надеялся через несколько минут выяснить, какие из этих теорий были верны, а какие – ошибочны.

Завершив круг из черного порошка, Шен Цун встал. Высокий и тощий, с блестящими черными волосами, прямыми космами ниспадавшими на плечи, колдун окинул придирчивым взглядом творение своих рук. Круг получился сплошным – в нем не было ни единой щели. Об этом предупреждали в своих писаниях все заклинатели. А один африканский шаман предостерегал: «Оставь демону щель величиной с волос, и он ткнет им тебя в глаз так, что ты окривеешь».

Да, круг получился сплошной, без изъянов. И все составляющие смешаны в правильной пропорции, именно так, как учили алхимики, трактаты которых он проштудировал в мельчайших деталях. Рядом, с ним в круге стояла раскаленная жаровня, в прозрачном пламени которой виднелись кроваво-красные угли, а железная кочерга раскалилась чуть ли не до белого каления. За пределами развалин храма солнце медленно склонялось к горизонту, и уже взошла полная луна. Время было выбрано правильно: оба глаза Пан Ку одновременно взирали с небес на колдуна.

Все было готово, включая самого Шен Цуна. Много лет назад он бросил службу сборщика податей, убил и до неузнаваемости обезобразил труп другого человека, чтобы создать видимость собственной гибели, сменил имя – и все это было сделано лишь для того, чтобы предаться тому же, чем занимался Вин Лао, брат его жены: экспериментам, поискам, обретению знания.

Вину повезло. Работа не отнимала у него много времени, да и дети помогали. Потому он мог все ночи напролет проводить дома свои эксперименты. Шен, сколько себя помнил, старался делать то же самое, побуждаемый невесть откуда бравшимися желаниями, воспоминаниями раннего детства, снившимися ему по ночам кошмарами – все это вместе взятое заставляло его учиться, исследовать, понимать. Видения, будоражившие его, порой казались отблесками прошлых жизней, проведенных в испытаниях всяких снадобий, изучении древних рукописей, раскапывании могил и убийствах, суливших власть над новыми душами…

Порой его просто неудержимо тянуло изучать древние рукописи, ходить по дальним монастырям или часами исследовать травы, корни, минералы, а также свойства, которые они приобретают при смешивании. Гибель Вина при взрыве расстроила все планы Шена. Двое сынишек Вина остались сиротами, и жена Шена, вместо того чтобы отдать их в монастырь на попечение монахов, настаивала на том, чтобы они сами воспитывали своих шебутных племянников – Куна и его младшего брата Чана.

При воспоминании о шумных скандалах с женой, нередко разгоравшихся из-за мальчиков, Шен Цун пришел в ярость. Дело здесь было не в деньгах, потому что оба мальчика отличались трудолюбием и продолжали работать водоносами. Скандалы разгорались из-за его исследований. Чен говорила ему, что попытки вмешаться в дела богов и усопших – грех, и потому его опыты могут иметь непредсказуемые последствия не только для него, но и для мальчиков. Потом – пять лет назад, ровно через два месяца после смерти Вина, – она выбрала подходящий момент, когда муж ушел собирать налоги в деревушку Амико, и продала все его инструменты и сосуды, снадобья, порошки и свитки. Вернувшись ночью домой, Шен увидел, что сделала его жена, и ушел из семьи. Из библиотеки храма он похитил рукописи, положил их на тележку и покатил ее через горы и долины к побережью Восточно-Китайского моря. Там он купил лодку и отплыл на ней туда, где все время стоял туман. Хоть рыбаки Чжаньяна предостерегали его от плавания в то место, он знал, что найдет там то, что искал: уединение. Ни один серьезный моряк не отважится плавать в тумане, а предрассудки, бытовавшие среди жителей побережья, служили дополнительной гарантией того, что никто не станет ему докучать.

Утром Шен поставил парус, и на следующий день весла и попутные течения помогли ему увидеть вдали землю, которая отныне должна была стать его новым пристанищем. Воздух вокруг острова был неестественно чист и прозрачен, солнце уже перевалило через возвышавшуюся там островерхую гору, и отбрасываемая ею тень с рваными краями покрывала часть островка глубоким мраком. Ступив на горячий, странно красноватый песок берега, Шен ощутил одиночество так остро, как никогда, и ему стало не по себе. Дело было не только в том, что остров оказался совершенно необитаем – над ним не летали птицы, на высохших стволах деревьев не ползали насекомые, в прибрежных водах не водилась рыба, – даже воздух здесь был не таким, как в других местах, и, казалось, был проникнут неистребимым злом. Тень, покрывавшая землю, была не просто темной, у Шена возникло такое чувство, будто из всего, на что она падала, высасывались все краски, выдавливались все жизненные соки. Воздух был сырым, холодным и до странности промозглым. Шен Цун мог бы поклясться, что порой даже перспектива теряла здесь свою привычную геометричность, очертания удаленных предметов становились расплывчатыми и как бы текучими, переливчатыми. Или это был лишь обман зрения, таинственная игра солнечных лучей, искаженных густым туманом? Предметы казались расположенными ближе или дальше, чем на самом деле, даже то, что находилось у него под ногами. Деревья, выглядевшие на расстоянии прямыми, оказывались, когда он подходил к ним ближе, искривленными и сучковатыми. Скалы и утесы, издали представлявшиеся покрытыми трещинами и выбоинами, в действительности были ровными и гладкими. Лишь внутри развалин древнего храма пространственные очертания оказались привычными, точно отображавшими контуры предметов. Строилось это здание, должно быть, как крепость, как неприступный бастион, призванный противостоять пагубным духовным влияниям сил зла. Однако, судя по тому состоянию, в каком были теперь эти руины, и по архитектурным особенностям стиля династии Чжоу, не оставалось никаких сомнений в том, что решающая битва была проиграна защитниками крепости-храма много столетий тому назад.

Шен глубоко вздохнул. Период раздумий и опытов подходил к концу. Испытывая одновременно глубокий душевный подъем и непреодолимый страх, он протянул худую руку вправо и сжал в костлявых пальцах рукоять кочерги резной слоновой кости. Потом опустился на колени и коснулся ее раскаленным металлическим концом черного порошка, насыпанного по кругу. Когда вокруг него взметнулось вверх алое пламя, он произнес заклинание, которым в свое время пользовался египетский колдун Амхотеп:

 
Я хочу уйти в потусторонний мир
Из унылого мира реальности.
В царство безвременья, где порядок – хаос,
Где тьма – свет, где обитают демоны.
Раскрой свои объятья, о хозяин преисподней,
И прими своего подданного. Услышь мою молитву.
 

Как только с губ Шен Цуна сорвались последние слова заклинания, он увидел, что пламя, пройдя сквозь руины, ушло в море. Языки его бушевали с таким неистовством, какое он и вообразить себе не мог. Они перекинулись вдаль, причем сами развалины сожжены не были, они как бы растворились в огненном смерче. Пламя мгновенно достигло границ острова и ушло дальше, не только туда, куда простирался его взор, но дальше – туда, куда не могло дотянуться даже его воображение.

Потом колдун уловил чье-то высокое присутствие, входившее внутрь его вместе с вдыхаемым воздухом, даже физически он ощутил его каждой клеточкой своего тела. Шен Цун взглянул вверх и увидел перед собой красные и желтые громады – не то облака, не то горы. Там, далеко, в самом центре этого пространства, висели два белых шара, которые сначала увеличивались, а потом внезапно исчезли из виду, оставив после себя темный след над океаном пламени.