Текст книги "Одиннадцатая заповедь"

Джеффри Арчер
Одиннадцатая заповедь

Десять заповедей известны всем. Но для агента ЦРУ Коннора Фицджеральда есть еще и своя, одиннадцатая заповедь: «Не попадайся!»

1

Как только он открыл дверь, сработала сигнализация.

Подобная ошибка была бы простительна для человека неопытного, но Коннор Фицджеральд слыл среди коллег профессионалом из профессионалов.

Фицджеральд знал, что, прежде чем полиция Боготы отреагирует на кражу со взломом в районе Сан-Викторина, пройдет несколько минут. До начала ежегодного футбольного матча с Бразилией оставалось еще около двух часов, но половина телевизоров в Колумбии была уже включена. Если бы Фицджеральд проник в ломбард во время игры, полицейские не обратили бы внимания на сработавшую сигнализацию до окончания матча. Но у него были свои планы на эти полтора часа. В соответствии с ними полиция должна будет на протяжении нескольких дней гоняться за собственной тенью. И пройдут недели, если не месяцы, прежде чем до кого-нибудь дойдет истинное значение той субботней кражи.

Сигнализация продолжала звенеть. Фицджеральд закрыл за собой дверь служебного входа и быстрым шагом направился через хранилище к торговому залу ломбарда, не обращая внимания на ряды наручных часов и изумруды в полиэтиленовых пакетиках. Он отодвинул в сторону отделявшую хранилище занавеску и остановился перед прилавком. На подставке в центре витрины лежал потертый кожаный кейс. Полустершиеся золотые буквы на его крышке складывались в инициалы «DVR».

Закладывая сегодня утром этот шедевр, Фицджеральд сказал ломбардщику, что не собирается возвращаться в Боготу и поэтому можно сразу выставить товар на продажу. Фицджеральда не удивило, что изделие уже находилось в витрине. Во всей Колумбии вряд ли можно было бы сыскать что-нибудь подобное.

Он перелез через прилавок и ступил в витрину. Взгляд влево, взгляд вправо, чтобы убедиться, что его не видит никто из случайных прохожих. На улице никого не было. Фицджеральд снял кейс с подставки, перепрыгнул через прилавок и быстро направился к хранилищу. Раздвинув занавеску, он в несколько прыжков добежал до закрытой двери. Посмотрел на часы. Сигнализация работала уже девяносто восемь секунд. Он вышел в переулок, прислушался, повернул направо и спокойно пошел к улице Каррера-Септима.

Выйдя на тротуар, Коннор Фицджеральд огляделся, перешел на другую сторону и скрылся за дверью ресторана. Там вокруг большого телевизора сидела группа шумных футбольных болельщиков.

Коннор сел за угловой столик, но никто не обратил на него внимания. Ему не очень хорошо был виден телевизионный экран, зато он отлично различал все, что происходит на другой стороне улицы. Вечерний бриз колыхал над дверями ломбарда побитую временем вывеску «X. Эскобар. Основано в 1946».

Через несколько минут у дверей ломбарда, взвизгнув тормозами, остановилась полицейская машина. Увидев, как двое полицейских вошли в здание, Фицджеральд встал из-за стола и через черный ход вышел на параллельную улицу, где по случаю субботнего вечера все было тихо и спокойно. Остановив такси, он сказал с сильным южноафриканским акцентом: «"Эль Бельведере" на Плаза де Боливар». Шофер кивнул и включил радио.

Фицджеральд вновь посмотрел на часы. Семнадцать минут второго. Он отставал от своего графика на пару минут. Выступление уже, наверное, началось, но оно, как всегда, продлится намного дольше запланированных сорока минут. Так что у него вполне достаточно времени, чтобы выполнить задание, ради которого он, собственно, и оказался в Боготе. Он подвинулся на несколько сантиметров вправо, чтобы шофер мог получше разглядеть его в зеркало заднего вида.

Когда полиция начнет расследование, возникнет необходимость в том, чтобы все, видевшие Фицджеральда в этот день, дали бы примерно следующее описание: белый мужчина, за 50, рост сантиметров 185, вес около 95 килограммов, небрит, темные, непослушные, вьющиеся волосы, одет как иностранец, говорит с иностранным акцентом, но не американец. Он надеялся, что хотя бы один из них сможет определить его носовой южноафриканский выговор. Фицджеральду всегда хорошо удавалось копировать речевые особенности. В старших классах у него часто бывали неприятности из-за того, что он передразнивал учителей.

Такси остановилось у «Эль Бельведере». Фицджеральд расплатился банкнотой в 10 ООО песо и выскочил из машины, прежде чем таксист успел поблагодарить его за столь щедрые чаевые.

Фицджеральд взбежал по ступеням отеля. В вестибюле он направился прямо к лифтам, поднялся на 8-й этаж, прошел по коридору к комнате № 807 и открыл дверь электронным ключом. Повесив с внешней стороны табличку «Просьба не беспокоить», он закрыл дверь и запер ее на ключ.

Он еще раз взглянул на часы: без двадцати четырех минут два. По его расчетам, полицейские должны были уже уехать из ломбарда, решив, что тревога была ложной. Они позвонят Эскобару, скажут, что, похоже, все в порядке, и предложат связаться с ними в понедельник, если обнаружится, что что-то пропало. Однако задолго до этого Фицджеральд вернет потрепанный кожаный кейс обратно в витрину. В понедельник утром Эскобар сообщит лишь о пропаже нескольких пакетиков с необработанными изумрудами, которые экспроприировали полицейские, уходя из магазина.

Сколько же времени понадобится Эскобару, чтобы обнаружить другую пропажу? День? Неделя? Месяц? Фицджеральд решил оставить оригинальную подсказку, чтобы ускорить этот процесс.

Фицджеральд взял с прикроватной тумбочки пульт дистанционного управления и включил телевизор. Лицо Рикардо Гусмана заполнило собой весь экран. Гусман – фаворит предстоящих президентских выборов – по совместительству возглавлял картель, контролирующий восемьдесят процентов поставок кокаина в Нью-Йорк. Годовой оборот наркосиндиката превышал миллиард долларов.

– Первым моим шагом на посту президента будет национализация всех компаний, контрольный пакет акций которых принадлежит американцам.

Толпа, собравшаяся у здания Конгресса на Плаза де Боливар, встретила это заявление одобрительным гулом.

Фицджеральд прикинул, что Гусман будет говорить еще минут шесть. Он успел побывать по меньшей мере на дюжине выступлений Гусмана – в переполненных залах, в полупустых барах, на уличных перекрестках. Коннор перетащил кожаный кейс с кровати к себе на колени.

– Антонио Эррера – не либеральный кандидат, – шипел Гусман. – Он – американский кандидат. Он говорит лишь то, что диктуют ему из Овального кабинета Белого дома.

Эррера был действующим вице-президентом и основным соперником Гусмана на выборах. Толпа и это заявление встретила одобрительными криками.

Фицджеральд открыл кейс и посмотрел на винтовку «Ре-мингтон-700».

– Откуда у американцев столько наглости, чтобы предполагать, что мы всегда будем поступать так, как они считают нужным? – орал Гусман. – Да просто у них на службе состоит его величество доллар. К черту доллары!

Толпа воодушевилась еще больше, когда кандидат достал из бумажника однодолларовую купюру и порвал ее на мелкие кусочки.

Фицджеральд извлек из кейса стеклопластиковый приклад.

– Через две недели граждане Колумбии получат возможность заявить о своих взглядах всему миру!

– Четыре минуты, – пробормотал Фицджеральд, достал из углубления стальной ствол и накрепко привинтил его к прикладу. Тот встал на место идеально.

– Не пройдет и года, как я заставлю американцев разговаривать с Колумбией на равных, а не как со страной «третьего мира».

Толпа взревела. Фицджеральд вынул из кейса снайперский прицел «Леопольд-10Х» и вставил его в пазы на верхней части ствола.

– Когда я стану вашим президентом…

Фицджеральд осторожно прижал к плечу приклад винтовки. Ощущение как при встрече со старым другом. Так и должно быть: каждая деталь была вручную подогнана.

Он навел прицел на изображение на телевизионном экране и сфокусировал его в двух с половиной сантиметрах над сердцем кандидата.

Три минуты. Фицджеральд сделал глубокий выдох, опустил винтовку и встал с дивана. Через девяносто секунд Гусман перейдет к ритуальным проклятиям в адрес американского президента Тома Лоренса.

Фицджеральд вытащил из кожаного кармашка в крышке кейса патрон с разрывной пулей. Затем переломил винтовку надвое, загнал патрон в патронник и с лязгом поставил ствол на место.

– Для граждан Колумбии это будет последняя возможность прервать череду преследующих нас неудач! – кричал Гусман.

– Одна минута, – прошептал Фицджеральд.

Он не торопясь подошел к большому двустворчатому окну, отодвинул тюлевые занавески и посмотрел на другую сторону площади Плаза де Боливар, где сейчас выступал кандидат в президенты.

– Да здравствует Колумбия! – кричал Гусман.

«Да здравствует Колумбия!» – эхом отвечала ему беснующаяся толпа.

Фицджеральд толкнул створки окна, и комната наполнилась ревом собравшихся внизу людей. Он во второй раз медленно поднял «Ремингтон-700». Взгляды людей на площади были прикованы к кандидату, который громко выкрикнул: «Боже, храни Колумбию!» Приветствуя своих сторонников, повторявших вслед за ним: «Боже, храни Колумбию!», Гусман поднял вверх обе руки. Шум стал еще оглушительнее. Так он стоял несколько секунд – Гусман проделывал это в конце каждой своей речи. И, как всегда, на протяжении нескольких секунд он был абсолютно неподвижен.

«Три… два… один», – отсчитал про себя Фицджеральд и мягко нажал на спуск.

Гусман все еще улыбался, когда пуля разорвалась у него в груди. Через секунду он лежал на земле, как сорвавшаяся с ниток марионетка.

Фицджеральд опустил винтовку, отделил ствол от приклада и быстро прикрыл окно. Он выполнил задание. Теперь главное было соблюсти одиннадцатую заповедь.

– Следует ли мне выразить соболезнования вдове и семейству Рикардо Гусмана? – спросил Том Лоренс.

– Нет, господин президент, – ответил госсекретарь Ларри Харрингтон. – Я полагаю, с этим прекрасно справится мой заместитель. Теперь, похоже, президентом Колумбии станет Антонио Эррера. Так что вам придется иметь дело именно с этим человеком.

Президент кивнул.

– Если у вас есть минутка, – продолжил Ларри Харрингтон, – я более подробно обрисую вам нашу нынешнюю политику по отношению к Колумбии. Может статься, журналисты спросят вас, не замешано ли здесь…

Президент уже собирался прервать Ларри, когда в кабинет вошел Энди Ллойд.

«Значит, уже одиннадцать», – подумал Том Лоренс. С тех пор как он назначил Ллойда главой своей администрации, часы ему стали не нужны.

– Потом, Ларри, – сказал президент. – Пресс-конференция посвящена законопроекту о разоружении, и я очень сомневаюсь, что журналистов заинтересует смерть кандидата в президенты Колумбии, страны, которую многие американцы – надо это признать – даже не сумеют найти на карте.

Ларри Харрингтон промолчал. Он не посчитал нужным напоминать президенту, что большинство американцев до сих пор не знает, где на карте Вьетнам.

Президент раскрыл голубую папку с надписью «Срочно» и принялся просматривать вопросы, которые, по мнению главы его аппарата, будут, скорее всего, заданы на пресс-конференции: сколько денег налогоплательщиков вы предполагаете сэкономить, если закон будет принят? Сколько рабочих мест потеряют американцы в результате его принятия?

Лоренс остановился на седьмом вопросе: не является ли этот законопроект очередной уступкой со стороны Америки?

Он посмотрел на главу своего аппарата:

– Иногда мне кажется, Энди, что мы все еще живем на Диком Западе – если судить по реакции на законопроект некоторых конгрессменов.

– Согласен, сэр. Но, как вам известно, сорок процентов американцев считают, что русские – главная угроза для Америки, а почти тридцать процентов полагают, что мы будем воевать с Россией еще при их жизни.

Лоренс выругался и запустил руку в свои густые, раньше времени поседевшие волосы. Он продолжил читать список вопросов и снова остановился, дойдя до девятнадцатого номера.

– Ведь у Виктора Зеримского нет шансов стать следующим президентом России?

– Вероятнее всего, нет, – ответил Энди Ллойд. – Но, по последним опросам, он поднялся на третье место. Он все еще далеко отстает от премьер-министра Чернопова и генерала Бородина, но его твердая позиция в отношении организованной преступности дает ему надежду их догнать.

– Слава Богу, выборы еще не скоро. Если бы у фашиста Зеримского был хоть малейший шанс стать следующим президентом России, законопроект по разоружению не прошел бы даже первого чтения.

Ллойд кивнул, а президент продолжил чтение вопросов. Дойдя до последнего, он сказал:

– Интуиция подсказывает мне, что, если Чернопов пообещает избирателям тратить на здравоохранение больше, чем на оборону, большинство проголосует за него.

– Возможно, вы и правы, – сказал Ллойд. – Но вы должны отдавать себе отчет в том, что, если будет избран Зеримский, он сразу начнет модернизировать русский ядерный арсенал. Строительство новых больниц для Зеримского – дело десятое.

– Это уж точно, – проговорил Лоренс. – Но поскольку у этого маньяка нет никаких шансов на избрание…

Энди Ллойд хранил молчание.

Коннор Фицджеральд знал, что его судьбу решат ближайшие двадцать минут. Он взглянул на телевизионный экран: люди во все стороны бежали с площади, шумная экзальтация сменилась паникой.

Фицджеральд извлек из винтовки гильзу и положил на предназначенное ей место в кожаном кейсе. Сообразит ли ломбардщик, что один из патронов был использован?

Фицджеральд уложил на место прицел, ствол и приклад. Бросил последний взгляд на телеэкран и увидел, что на площадь вливаются все новые и новые отряды полиции. Коннор схватил кейс, открыл дверь номера и выглянул в коридор.

Он посмотрел в одну, потом в другую сторону и быстрым шагом направился к грузовому лифту. Фицджеральд несколько раз нетерпеливо нажал маленькую белую кнопку в стене. Когда тяжелые двери раздвинулись, он лицом к лицу столкнулся с молоденьким официантом, в руках у которого был большой, тяжелый поднос.

– Нет, сеньор, сюда нельзя, – попытался было объяснить официант, но Фицджеральд пролетел мимо него и ударил по кнопке с надписью «Подвал». Двери закрылись очень быстро, и официант так и не успел объяснить ему, что этот лифт обслуживает только кухню.

В подвале Фицджеральд ловко заскользил среди уставленных закусками столов из нержавейки. Он проскочил сквозь вращающиеся двери в дальнем конце кухни, прежде чем кто-либо из персонала успел сделать ему замечание, и пробежал по слабо освещенному коридору – почти все лампочки он вывернул прошлой ночью – к массивной двери, ведущей в подземный гараж.

В гараже он сразу направился к черному «фольксвагену», припаркованному в самом темном углу. Открыв дверцу автомобиля, он сел за руль, засунул кожаный кейс под пассажирское сиденье и включил зажигание. Выехав из гаража, Фицджеральд повернул налево и на небольшой скорости покинул район Плаза де Боливар.

Вдруг он услышал позади пронзительный вой сирены. Бросив взгляд в зеркало заднего вида, Коннор увидел, что прямо на него несутся две полицейские машины с включенными мигалками. Он прижался к обочине, и они пролетели мимо. Под их прикрытием машина «скорой помощи» увезла с места происшествия бездыханное тело Гусмана.

На ближайшем перекрестке он свернул налево и начал свой долгий кружной путь к ломбарду. Через двадцать четыре минуты Фицджеральд припарковался в переулке позади ломбарда. Выходя, он не стал запирать машину, поскольку рассчитывал снова оказаться в ней менее чем через две минуты.

Как и в первый раз, сработала сигнализация. Но сейчас на нее можно было не обращать внимания. Полицейским не до этого: они либо находятся на стадионе, где через полчаса начнется футбольный матч, либо задерживают всех, кто не успел покинуть окрестности Плаза де Боливар.

Фицджеральд закрыл за собой дверь. Во второй раз за день он быстро пересек помещение ломбарда и вернул потрепанный кожаный кейс на его законное место в витрине. Сколько времени пройдет, прежде чем Эскобар обнаружит, что одним из шести патронов кто-то воспользовался и в чемоданчике лежит лишь стреляная гильза? А обнаружив, даст ли он знать об этом полиции?

Не прошло и полутора минут, как Фицджеральд снова сидел за рулем «фольксвагена». Он двинулся в сторону аэропорта, вслед ему несся звон сигнализации.

На скоростной магистрали Фицджеральд перестроился в средний ряд и поехал с положенной здесь скоростью. Он свернул к аэропорту, но потом, метров через четыреста, съехал с трассы на стоянку отеля «Сан-Себастьян». Открыв бардачок, он извлек оттуда южноафриканский паспорт со множеством виз и, чиркнув спичкой – фирменный коробок Фицджеральд прихватил в «Эль Бельведере», – поджег Дирка ван Ренсберга. Когда огонь подобрался к пальцам, он открыл дверцу автомобиля, бросил остатки паспорта на землю и затоптал пламя, предварительно удостоверившись, что южноафриканский герб все еще узнаваем. Положив спички на пассажирское сиденье, он достал с заднего сиденья чемодан и захлопнул дверцу. У парадного входа гостиницы он выбросил останки Дирка ван Ренсберга в урну.

Фицджеральд протиснулся сквозь вращающиеся двери вслед за группой японских бизнесменов и под их прикрытием добрался до лифта. Он оказался единственным пассажиром, вышедшим на третьем этаже, и быстрым шагом направился к 347-му номеру. Положив чемодан на кровать, он посмотрел на часы: час семнадцать до вылета.

Прежде чем скрыться за дверью ванной, где он собирался избавиться от недельной щетины, Фицджеральд снял пиджак и бросил его на единственный в комнате стул. Двадцать минут ушло на то, чтобы горячий душ вернул его волосам их естественную волнистость и рыжеватость.

Вернувшись в спальню, Фицджеральд надел чистое белье, выдвинул ящик комода и, пошарив рукой, нащупал пакет, приклеенный скотчем к дну верхнего ящика. Он не появлялся здесь уже несколько дней, но у него не было опасений по поводу того, что кто-то обнаружит его тайник.

Фицджеральд разорвал коричневый конверт и быстро проверил, все ли на месте: еще один паспорт, уже на третье имя, пятьсот долларов старыми купюрами и билет первого класса до Кейптауна.

Пять минут спустя Фицджеральд шагал по гостиничному вестибюлю. Он был уверен, что никто ни в чем не заподозрит мужчину в синей джинсовой рубашке, спортивной куртке и серых фланелевых брюках. К стойке портье он подходить не стал – восемь дней назад он заплатил за номер вперед наличными.

Через несколько минут к подъезду подкатил автобус, совершавший челночные рейсы между гостиницей и аэропортом. Фицджеральд посмотрел на часы. Оставалось сорок три минуты до вылета.

Прибыв в аэропорт, он не удивился, что рейс 63 компании «Аэроперу» на Лиму задерживается уже больше чем на час. Несколько полицейских в переполненном зале вылетов с подозрением ощупывали глазами всех пассажиров. И хотя его несколько раз останавливали и задавали разные вопросы, в конце концов ему было позволено проследовать к стойке, где регистрировали пассажиров на Буэнос-Айрес и Кейптаун. Фицджеральд встал в очередь на паспортный контроль и повторил про себя свое новое имя.

Пограничник раскрыл новозеландский паспорт и принялся изучать вклеенную туда фотографию, которая несла на себе печать несомненного сходства со стоявшим перед ним элегантно одетым мужчиной. Он вернул паспорт Алистеру Дугласу, инженеру-строителю из Крайстчерча, и разрешил ему пройти в зал ожидания. Вскоре объявили посадку. Стюардесса провела мистера Дугласа к его месту в салоне первого класса.

– Не желаете ли бокал шампанского, сэр? Фицджеральд отрицательно покачал головой:

– Нет, спасибо. А вот стакан воды был бы в самый раз, – ответил он, осваивая новозеландское произношение.

Он пристегнул ремень, откинулся в кресле и сделал вид, будто читает иллюстрированный журнал. Самолет начал медленно разгоняться. Когда колеса «Боинга-727» наконец оторвались от земли, Фицджеральд в первый раз за этот день позволил себе расслабиться.

Самолет набирал высоту, а Фицджеральд тем временем размышлял о том, что и как ему предстоит сделать в Кейптауне.

– Говорит командир корабля, – вдруг раздался в динамиках мрачный голос. – Я должен сделать объявление, которое многих из вас очень расстроит. – Фицджеральд напрягся. Возвращение в Боготу не входило в его планы. – Друзья мои, сегодня в Колумбии день национального траура. К огромному сожалению, вынужден сообщить, что наша сборная проиграла бразильцам 1:2.

По салону пронесся стон – неминуемое столкновение с ближайшей горой было бы для большинства пассажиров более приятным известием.

Рядом с Фицджеральдом вновь возникла стюардесса:

– Могу ли я принести вам выпить теперь, когда мы легли на курс, мистер Дуглас?

– Спасибо, – сказал Фицджеральд. – Думаю, что не откажусь от предложенного вами бокала шампанского.

Когда Том Лоренс вошел в зал, журналисты встали.

– Президент Соединенных Штатов, – объявил пресс-секретарь на тот случай, если кто-то из присутствующих прибыл на встречу из другой галактики.

Лоренс поднялся к трибуне. Он положил перед собой на пюпитр голубую папку Энди Ллойда и жестом пригласил собравшихся журналистов садиться.

– Я счастлив объявить, – начал он, – о своем намерении направить в Конгресс законопроект, обещанный мною американскому народу во время предвыборной кампании.

Далее президент напомнил, что одобрение нового законопроекта позволит тратить больше денег на долгосрочные программы в области здравоохранения.

Как только Том Лоренс раскрыл голубую папку с возможными вопросами журналистов, со всех сторон раздались возгласы:

– Господин президент!

Он улыбнулся знакомому лицу в первом ряду.

– Барбара, – сказал он, указывая на ветерана журналистики из Ю-пи-ай, давно уже обладавшую неотъемлемым правом открывать президентские пресс-конференции.

Барбара Эванс поднялась со своего места:

– Господин президент, можете ли вы официально заявить, что ЦРУ не причастно к убийству кандидата на пост президента Колумбии Рикардо Гусмана?

По залу прокатился гул. Лоренс пожалел, что так необдуманно отмахнулся от предложения госсекретаря подробнее разъяснить американскую позицию в отношении Колумбии.

– Я рад, Барбара, что вы задали этот вопрос, – сказал президент, и ни один мускул не дрогнул у него на лице. – Потому что я хочу, чтобы вы знали: пока президентом являюсь я, подобное предположение не должно даже возникать. Моя администрация никогда, ни при каких обстоятельствах не станет вмешиваться в демократический процесс в суверенном государстве.

Прежде чем Эванс смогла задать второй вопрос, президент переключил свое внимание на мужчину в заднем ряду, которого, как он надеялся, президентские выборы в Колумбии не интересуют. Но когда он открыл рот, Лоренс подумал, что уж лучше бы его интересовала Колумбия.

– Каковы шансы у вашего законопроекта стать законом в том случае, если следующим российским президентом станет Виктор Зеримский?

На протяжении следующих сорока минут Лоренс отвечал на вопросы по законопроекту о разоружении. Однако время от времени кто-нибудь из журналистов прерывал плавное течение пресс-конференции просьбами прокомментировать роль ЦРУ в последних событиях в Южной Америке или поделиться мыслями о том, как он собирается строить свои взаимоотношения с Виктором Зеримским, если тот все-таки станет президентом России. Лоренс скомкал концовку пресс-конференции и быстрым шагом направился к Овальному кабинету.

Когда Энди Ллойд догнал его, президент прорычал:

– Мне надо срочно увидеться с государственным секретарем. И чтобы до конца этого часа директор ЦРУ прибыла ко мне на доклад. Если выяснится, что ЦРУ хоть как-то замешано в колумбийском убийстве, я от Хелен Декстер мокрого места не оставлю.

Коннор Фицджеральд протянул паспорт австралийскому пограничнику. В первый раз за последние три недели он использовал свое настоящее имя. Пограничник в форме поставил в паспорт штамп и произнес:

– Надеюсь, вам понравится в Австралии, мистер Фицджеральд.

Коннор поблагодарил его и прошел на выдачу багажа.

Вчера в Кейптауне у трапа самолета его встречал старый друг и коллега Карл Костер. Следующие два часа Карл слушал его рассказ, а потом они не спеша обедали, обсуждая развод Карла и то, чем сейчас занимаются Мэгги и Тара. Коннор чуть не опоздал на свой рейс в Сидней, поскольку они никак не могли оторваться от второй бутылки каберне урожая 1982 года. В «дьюти фри» он торопливо набрал жене и дочери подарков с хорошо заметными надписями «Сделано в Южной Африке». Даже по его паспорту невозможно было определить, что он прибыл в Кейптаун через Боготу, Лиму и Буэнос-Айрес.

Теперь, сидя в ожидании багажа в сиднейском аэропорту, он задумался о жизни, которую вел на протяжении последних двадцати восьми лет.

Коннор Фицджеральд вырос в семье, члены которой традиционно связывали свою жизнь с органами правопорядка. Дед со стороны отца, Оскар, на рубеже веков иммигрировал в Америку из Ирландии. По прибытии на новую родину он прямиком направился в Чикаго поступать на работу в тамошний департамент полиции, где уже служил его кузен. У Оскара было пятеро сыновей, и трое из них также служили в полиции Чикаго. Младший сын, отец Коннора, пошел работать в ФБР.

Коннор родился в Чикаго 8 февраля 1951 года. Еще прежде, чем он пошел в школу, стало ясно, что из Коннора получится незаурядный футболист. По окончании школы он получил стипендию для обучения в Университете Нотр-Дам.

Коннор Фицджеральд всегда был необыкновенно робок в присутствии женщин. И это неудивительно при отце, обязательно встававшем при появлении женщины, и почти святой матери. Все переменилось в течение нескольких дней в начале второго курса.

Когда Коннор пришел на еженедельное собрание Ирландского танцевального клуба, она надевала туфли. Он не мог разглядеть ее лица, но это было не столь важно, поскольку он во все глаза уставился на ее длинные, стройные ноги. Будучи героем футбольных полей, он привык к тому, что девчонки пожирали его глазами, но сейчас та единственная, на которую он хотел произвести впечатление, не замечала даже самого факта его существования. К тому же ее партнером был Деклан О'Кейси, который в танцах не имел себе равных. Ноги у них обоих двигались с такой поразительной легкостью, о какой Коннор не мог даже и мечтать.

Танцы закончились, а Коннору так и не удалось выяснить, как ее зовут. Хуже того, она ушла с Декланом прежде, чем он сумел изобрести повод быть ей представленным. В отчаянии он потащился за ними к женскому общежитию. У дверей она на прощание поцеловала Деклана в щеку.

Когда Деклан ушел, Коннор принялся с непринужденным видом прогуливаться под окнами общежития. В конце концов ему удалось мельком увидеть ее в окне, но она сразу же задернула занавески, и он отправился восвояси.

В течение недели он пытался собрать о ней как можно больше сведений, но узнал немного. Ее звали Мэгги Берк, она училась на первом курсе колледжа Св. Марии и занималась историей искусств. Деклан, как выяснилось, был не только лучшим танцором, но и очень талантливым математиком.

В следующий четверг Коннор пришел в клуб самым первым. Когда Мэгги вышла из раздевалки в кремовой хлопчатобумажной блузке и короткой черной юбочке, он не знал, то ли смотреть в эти зеленые глаза, то ли любоваться этими длинными ногами. И опять Мэгги весь вечер танцевала с Декланом, а Коннор в одиночестве молча сидел у стены. После заключительного танца он, как и накануне, тайком проследовал за ними до общежития.

Там они долго болтали, а потом Деклан был удостоен еще одного поцелуя в щеку и удалился. Коннор плюхнулся на скамейку под окном Мэгги и молча смотрел на него. Он решил дождаться того момента, когда она будет зашторивать окна, но вскоре заснул.

Ему снилось, что Мэгги стоит перед ним в пижаме и махровом халате. Он проснулся, глядя на нее ничего не понимающим взором, вскочил и торопливо протянул ей руку:

– Привет, меня зовут Коннор Фицджеральд.

– Я знаю, – сказала она, отвечая на рукопожатие. – Меня зовут Мэгги Берк. Можно присесть?

С этого момента Коннор никогда больше не смотрел на других женщин. Они поженились через две недели после того, как Мэгги с отличием закончила университет. Но их медовый месяц длился лишь четыре дня – в июле 1972 года младший лейтенант Фицджеральд отбыл во Вьетнам.

Производство в лейтенанты, вьетконговский плен, побег, в ходе которого он спас жизнь другому человеку, – теперь все это казалось очень далеким прошлым. Через пять месяцев после возвращения домой президент США вручил Коннору Фицджеральду Почетную медаль Конгресса. Несмотря на полтора года во вьетнамском плену, Коннор был счастлив – он остался в живых и смог вернуться к Мэгги и дочери Таре, которая родилась, пока он был во Вьетнаме.

Вернувшись с войны, Коннор начал искать работу. Он уже прошел собеседование в чикагском отделении ЦРУ, когда бывший командир взвода капитан Крис Джексон пригласил его в специальное подразделение, создаваемое в Вашингтоне. Коннора предупредили, что его деятельность будет иметь такой характер, что он никогда не сможет обсуждать ее ни с кем, в том числе и с собственной женой.

Когда Мэгги неожиданно предложили работу в приемной комиссии Джорджтаунского университета, Коннор понял, как тверд был Джексон в намерении заполучить его в свое подразделение. И он поступил менеджером-стажером в «Мэриленд иншуранс».

Именно тогда и началась его двойная жизнь.

– Вы полагаете, я поверю, что ЦРУ даже не знало о готовившемся покушении?

– Совершенно верно, сэр, – ответствовала директор ЦРУ Хелен Декстер.

Президент принялся мерить шагами Овальный кабинет – это, как он понял вскоре после вступления в должность, давало ему больше времени на раздумья и заставляло посетителей почувствовать себя не в своей тарелке. Большинство людей, оказавшись в Овальном кабинете, заметно нервничали. Но даже если бы в Розовом саду взорвалась бомба, Хелен Декстер, вероятно, отреагировала бы на это лишь едва заметным движением бровей. На своем посту она пережила трех президентов, каждый из которых, по слухам, предпринимал попытки отправить ее в отставку.

– Когда мне позвонил мистер Ллойд и сказал, что вам требуется более полная информация, – сказала Декстер, – я приказала своему заместителю Нику Гутенбергу связаться с нашими людьми в Боготе и провести тщательное расследование субботнего происшествия. Доклад Гутенберга был готов еще вчера. – Она похлопала рукой по лежавшей у нее на коленях папке.

На Хелен Декстер был элегантный темный костюм, под которым виднелась простенькая кремовая блузка. Драгоценности она надевала очень редко. Президент Форд, назначая ее, тридцатидвухлетнюю, на пост заместителя директора ЦРУ, думал, что это временно – лишь бы потрафить феминистскому лобби за несколько недель до выборов 1976 года. Но где он теперь, этот Форд?