Текст книги "Война и право после 1945 г."

Глава 4
Женевские конвенции 1949 Г

В те же месяцы и годы, когда судебные процессы о военных преступлениях продвигались к своему завершению, параллельно и незаметно происходил систематический пересмотр женевской части корпуса права. Результатом этого процесса стали четыре Женевские конвенции, принятые летом 1949 г. Обдуманно направляемый Международным Комитетом Красного Креста и заключенный в разумные с точки зрения этой организации рамки пересмотр настолько затянулся и был, собственно говоря, настолько лишен какого-либо драматизма, что практически не привлек к себе какого-либо внимания широкой публики. Тем не менее некоторые из дискуссий и достижений в рамках этого процесса немало заинтересовали бы наиболее вдумчивых представителей общественности. «Нюрнбергская» и «токийская» истории вызвали с самого начала большую известность и до сих пор занимают внимание историков. Что касается «женевской» истории, то она, хотя и связана содержательно с двумя другими и, как и они, входит составной частью в общую историю права войны, до сих пор практически не рассказана, разве что одними юристами другим юристам по причинам профессионального интереса и их профессиональных соображений[76]76
  Заметное исключение составляет работа: Paul de La Pradelle, La conférence diplomatique et les nouvelles conventions de Genève du 12 aôut 1949 (Paris, 1951). Ее автор – представитель выдающейся династии юристов-международников (одному из более ранних членов которой, Альберу Жуффре де Лапраделю [sic], мы обязаны великолепной историей Гаагской конференции: Albert Geouffre de Lapradell, Сonférence de la paix, La Haye (Paris, 1990)), был профессором в университете Экс-ан-Прованса и делегатом от Монако на Дипломатической конференции. Он, несомненно, писал не только для своих коллег, но и для более широкой аудитории.


[Закрыть]. Эту историю можно рассказать подробнее (и она безусловно этого заслуживает) и в более историческом ключе.

Официальным началом процесса выработки ЖК послужило письмо, направленное 15 февраля 1945 г. президентом МККК правительствам и национальным обществам Красного Креста, в котором излагалась предварительная программа действий и содержалась просьба о помощи в сборе документации. Реакция правительств различалась в соответствии с их пониманием приоритетов – в конце концов, почти для всех война еще продолжалась! – а также их восприятием Женевы. Письмо Макса Хубера, например, совершенно не было неожиданностью для Вашингтона. Обычное для должностных лиц американского Красного Креста тесное сотрудничество с администрацией уже предусматривало подготовку пересмотра программы. В Вашингтоне инициатива Женевы была воспринята как совершенно естественная. На Уайтхолле, с другой стороны, она показалась странной и вызвала раздражение. Еще раньше, осенью, канадский Верховный комиссар в Лондоне, знавший о планах МККК и явно одобрявший их, обнаружил, что «господин Робертс, глава отдела МИД по делам военнопленных» неожиданно резко отозвался о мнении, что Великобритания могла бы, или ей следовало бы, найти время для этих планов «во всяком случае в течение пяти лет»[77]77
  CAN 619–400 c. Letter signed S. Morley Scott to Ministry of External Affairs, 15 Sept. 1944.


[Закрыть]. Не все британские чиновники были столь негативно настроены по поводу сотрудничества. В последние месяцы 1945 г. сотрудники Уайтхолла большей частью проявили достаточную готовность добавить к числу своих забот еще и эту, и среди тех, кто действительно «делал конвенции» (как они обычно выражались), было достаточно понимания той степени, до которой было возможно их усовершенствование. Но был ли МККК подходящей структурой для управления процессом, и если да, то на каких условиях Великобритания должна признать его и взаимодействовать с ним, – вот вопросы, которые заставляли Уайтхолл нервничать в гораздо большей степени, чем аналогичные ведомства в других столицах, доступ к официальным документам которых я смог получить. Великобритании потребовалось немало времени, чтобы принять решение присоединиться к остальным[78]78
  Я обрисовал настроения британских чиновников в своей статье «Making the Geneva Conventions of 1949: The View from Whitehall» in: Jean Pictet, Festschrift (ed. C. Swinarsky, Geneva and The Hague, 1984), 5—15.


[Закрыть].

Существо этого общего предприятия несколько прояснилось с появлением письма Хубера «Большой пятерке» (США, СССР, Великобритания, Франция и Китай) 5 сентября 1945 г., в котором официально предлагается при первом же удобном случае созвать совещание «правительственных экспертов». СССР в конце концов отказался участвовать под предлогом, что «предварительное изучение вопроса» еще продолжается. Остальные четыре государства, кто раньше, кто позже, ответили положительно, но тянули слишком долго, чтобы «эксперты» могли собраться так быстро, как надеялся МККК[79]79
  Эти события в Великобритании занесены в хронику и характерным образом отретушированы: FO369/3592, K. 17349, 17350, 17355—17356 and 17358.


[Закрыть]. Конференция правительственных экспертов, посвященная изучению конвенций о защите жертв войны, исключительно важная для взятия на себя правительствами определенной меры ответственности за процесс, была созвана только в апреле 1947 г.

В этом месте удобно было бы обрисовать некоторые политические и психологические аспекты этой истории, без которых ряд событий невозможно будет понять, а именно установки, «умонастроения», если так можно выразиться, наиболее важных действующих лиц, которые по необходимости были государствами, за исключением самого МККК. Было совершенно очевидно, что государства будут подходить к делу, имея в виду хотя бы отчасти политические цели. Гораздо менее очевидным было то, что в этом была политика и с точки зрения Красного Креста.

В этой книге не преследуется цель внести вклад в исследование внутренней истории движения Международного Красного Креста, но без упоминания одного аспекта этой истории нельзя обойтись: речь идет об отношениях между двумя международными структурами, МККК и Лиги обществ Красного Креста. Проблемы, вносившие разделение между ними, носили операционный, финансовый и институциональный характер. Каждая из структур стремилась поощрять международную деятельность движения и распространять деятельность Красного Креста на новые сферы, приобретшие значение в послевоенное и мирное время; для этого они стремились снискать сочувствие и получить в свое распоряжение некоторую часть ресурсов национальных обществ Красного Креста. Каким образом следовало распределить функции и кто должен был стать главным? С точки зрения МККК Лига слишком легко могла войти в роль нахальной американизированной кукушки в гнезде Красного Креста. Однако национальные общества находили ее в некоторых отношениях привлекательной. Лига понимала их стремление расширять работу в мирное время и будучи, несмотря на заметное засилье американцев, международной организацией, созданной по модели Лиги Наций, она лучше учитывала национальные чувства и предлагала больше возможностей для влияния на руководство, чем МККК, управляемый исключительно швейцарцами и кооптирующий кадры по своему усмотрению, не говоря уже о том, что она давала больше возможностей для получения реальной власти, в чем некоторые общества и лица были сильно заинтересованы.

Устав Международного движения Красного Креста сильно усложнился в результате последовательных поправок, принятых с целью консолидации его действий. Трудности были достаточно успешно преодолены во время войны благодаря переезду штаб-квартиры Лиги из Парижа в Женеву и образованию «смешанной комиссии», в рамках которой Лига и МККК распределяли между собой деятельность, которая по уставу не относилась к исключительной компетенции последнего. Когда военные действия закончились, смешанная комиссия постепенно была ликвидирована, и политическая ситуация в движении Красного Креста вернулась к тому состоянию, в котором она находилась в 1939 г. с той лишь разницей, что война привела к появлению в ряде национальных обществ некоторых идей по поводу того, как они видят развитие движения в целом, а также к тому, что некоторые из этих обществ привыкли работать в таком тесном сотрудничестве со своими правительствами, что направляли представителей в официальные делегации от своих государств, а в ходе дебатов выступали скорее на их стороне, чем на стороне МККК.

У самого МККК, конечно, была обширная программа совершенствования конвенций, связанных с Красным Крестом и с военнопленными, сделать эти конвенции более действенными во время тотальной войны. Бóльшая часть этих вопросов была понятна и с сочувствием воспринималась государствами, у которых перечни необходимых мер включали более или менее то же самое. Не возникало никаких принципиальных возражений и в отношении заключения новой конвенции о гражданском населении – на этом давно настаивало движение Красного Креста. Смысл дискуссий на эту тему, инициированных государствами, состоял в том, чтобы убрать некоторые детали первоначальной концепции МККК, которые были сочтены несовместимыми с жизненно важными военными интересами и соображениями безопасности, однако даже с учетом этих возражений оставалось более чем достаточно, чтобы будущие военные оккупанты задались вопросом, а не слишком ли много уступок они сделали. Гораздо более разочаровывающей для МККК и его сторонников оказалась судьба попытки расширить содержание конвенций, добавив к четко очерченной международной сфере применения еще и гражданские войны. МККК знал с самого начала, что этот шаг вызовет намного больше споров, чем могли представить себе рядовые энтузиасты Красного Креста. И действительно, этот вопрос стал причиной многих жарчайших споров на конференциях. Окончательный результат этой попытки (общая статья 3) оказался намного менее расширительным, чем на то надеялись ее инициаторы.

Все эти действия МККК сделали его предметом подозрений в «построении империи». Особенно активно эти подозрения распространились среди национальных обществ, более склонных выступать в институциональном соперничестве на стороне Лиги, а не на стороне МККК; но и государства, даже те, которые обычно были склонны поддерживать МККК, вполне могли сделать опрометчивый вывод о том, что эта расположенная в Женеве организация берет на себя слишком много. Это было несправедливо, хотя и неизбежно. МККК оказался во время всех этих событий – и очень часто оказывался после них – в положении, которое само по себе порождало недоразумения. Не будучи «государством» или чем-то в этом роде, он должен был играть квазиполитическую роль и иметь дело с дипломатами, взаимодействуя с ними в специфически дипломатическом ключе. Юридически отделенный от публичной власти в собственной стране, Комитет, тем не менее, должен был тесно сотрудничать с ней по всем делам, связанным с дипломатической конференцией, на которой должен был завершиться процесс пересмотра и должна была быть сформулирована окончательная форма всех документов, поскольку только государство могло позволить себе провести такую конференцию, и в соответствии с установившейся практикой Швейцария выступает хранителем ратификационных грамот и документов о присоединении к договорам. Подозрения, что МККК в Женеве и федеральное министерство иностранных дел в Берне работают в тесном сотрудничестве ради взаимной выгоды, несомненно имели под собой почву, но дело в том, что они вряд ли могли бы этого избежать, если исходить из того, что ЖК должны были стать такими, какими их хотело бы видеть международное сообщество. Если в результате этого МККК твердо вступил на путь кажущегося бесконечным расширения своих функций и повышения международного политического значения, то лишь потому, что государства мира могли воспользоваться этим, и этого требовало положение дел в мире, а вовсе не из жажды все большего могущества. Ложе, которое он позволил приготовить для себя, было широким, но в некоторых отношениях это было ложе, утыканное гвоздями.

СССР был государством, глубоко враждебным МККК, хотя и не самым опасным противником. Его антагонизм был настолько велик, что он вообще отказывался поддерживать коммуникацию. Будучи идеологически и, возможно, по темпераменту приверженным принципу «кто не с нами, тот против нас», советский режим в 1939 г. пришел к выводу, что попытка МККК практиковать непредвзятый гуманитарный подход во время гражданской войны в Испании означала снисходительное отношение Комитета к фашизму – точно так же, как различные действия Красного Креста, направленные на то, чтобы облегчить страдания, вызванные послереволюционной гражданской войной, окрасили чувства большевиков по отношению к Красному Кресту подозрением, что национальные общества из «буржуазных» стран чрезмерно обеспокоены страданиями врагов революции. Невозможно отрицать тот факт, что Красный Крест в целом состоял из представителей «буржуазных» или (что было еще хуже с точки зрения Советов) аристократических слоев. Это был социологический факт жизни, но члены Красного Креста в «буржуазных» государствах, обоснованно или нет, отказывались верить, что он мешает им выполнять свои обязательства быть непредвзятыми и нейтральными в своей гуманитарной практике. Советские коммунисты, находившиеся в состоянии постоянной войны с враждебным окружением, вероятно, смотрели на вещи по-другому.

Однако, как рассказывал в частной беседе женевский ветеран высокопоставленному члену французской делегации на переговорах, отношения между МККК и Москвой не были плохими до 1939 г. Он характеризовал их как «полностью нормальные и корректные». На самом деле СССР вносил в фонд МККК вдвое бóльшую сумму, чем выделили США, и эта ежегодная субсидия продолжала поступать даже после 1 сентября 1939 г. Но когда в момент начала зимней войны между СССР и Финляндией МККК предложил свои услуги в обычной форме, ответа не последовало[80]80
  Записи, сделанные Ламарлем (Lamarle) в ходе беседы с Жаком Шеневьером (Jacques Cheneviere) в: FR: Directions des Unions Internationales, Inv. 84—40


[Закрыть]. С тех пор дела шли все хуже и хуже. Подозрения уступили место убежденности в том, что МККК снисходительно относится к фашизму – фашизму, который во Вторую мировую войну чуть не уничтожил СССР. В фашистских государствах продолжали действовать национальные общества Красного Креста, которые эти государства склоняли к тому, чтобы использовать в своих целях. МККК, утверждали СССР и его союзники, должен был исключить общества, имеющие связи с фашистами. Комитет даже выказал готовность в апреле 1943 г. провести по просьбе германского Красного Креста расследование обстоятельств массовых расстрелов в Катыни и отказался от этого только тогда, когда стало ясно, что с советской стороны сотрудничества не предвидится. Кроме того, была проблема советских военнопленных. С лицемерием, степень которого, наверное, невозможно превзойти, СССР принялся обвинять МККК в том, что Комитет ничего не делал во время войны, чтобы защитить тех самых советских военнопленных, оказавшихся в руках Германии, от тяжелой участи которых Москва в то время по сути дела полностью дистанцировалась. Не успели закончиться военные действия, как СССР предъявил еще одну претензию. МККК в сговоре с «буржуазными» государствами и соответствующими национальными обществами Красного Креста теперь был обвинен в том, что он оказался настолько заинтересован в бедственном положении жертв войны, что поощрял советских граждан, находившихся в плену, а также в лагерях интернированных и «перемещенных лиц», к тому, чтобы они стали лелеять безнравственные мысли о том, чтобы вообще не возвращаться в Россию, несмотря на тот теплый прием, который Родина-мать собиралась им оказать. Таким образом, Москва не намеревалась больше вести какие-либо дела с Женевой сверх необходимого минимума. Представители советского общества Красного Креста и Красного Полумесяца иногда присутствовали на конференциях Красного Креста, проводимых при содействии Лиги. На совещании Совета управляющих Лиги, состоявшемся в июле 1946 г. в Оксфорде, они присутствовали с целью создавать всевозможные помехи МККК, что впервые открыто проявилось именно в тот раз. Они могли иногда присутствовать на таких региональных конференциях, как та, что проходила в Белграде в 1947 г. Они не собирались присутствовать на мероприятиях, организованных МККК, и никогда прямо не отвечали в те годы на обращения, которые адресовали им «монархо-фашисты», засевшие в МККК[81]81
  Словечко «монархо-фашисты» приводится по докладу принца Фредерика де Мерода (Prince Frédéric de Mérodе) на Стокгольмской конференции; см.: Mieux Vivre, Sept. 1948 (это издание – ежемесячный журнал бельгийского Общества Красного Креста).


[Закрыть].

Москва едва ли питала более теплые чувства и по отношению к Берну. Дипломатические отношения между странами, давно прерванные, были с трудом восстановлены в марте 1946 г. Оскорбленные чувства Советов по поводу приема, оказанного русским экспатриантам, добровольным или принудительным, распространялись также и на швейцарцев. В середине 1945 г. СССР даже на некоторое время задержал нескольких швейцарских граждан, по-видимому в качестве заложников, пока не убедился, что советским военнопленным, бежавшим из Германии в Швейцарию, не ставятся препятствия на пути на родину. Без сомнения, страна, столь «буржуазная», как Швейцария, казалась особенно невероятным местом для проявления того рода беспристрастной и нейтральной филантропии, которую коммунисты в любом случае считали столь же невозможной, сколь и, говоря политическим языком, нежелательной.

Само собой, отказ СССР от участия в мероприятиях МККК предполагал и неучастие в основной работе по подготовке к дипломатической конференции 1949 г. До того момента, как советские делегаты неожиданно появились на конференции, о намерениях СССР в отношении новых конвенций можно было только гадать. Обмен догадками занял немалую часть переписки между другими государствами, поскольку все сочли желательным, а некоторые – крайне важным, чтобы СССР принял участие в этом законодательном процессе и взял на себя обязательства в отношении документов, которыми должен был увенчаться этот процесс. До тех пор пока советские делегаты не появились, чтобы непосредственно довести до всех точку зрения своей страны, другим государствам приходилось делать предположения, основываясь на том, что говорили те восточноевропейские союзники и сателлиты России, которые иногда показывались на подготовительных совещаниях или других мероприятиях, где можно было выяснить их настроения. Югославия была с самого начала самым агрессивным из союзников СССР, высказывая ровно те же самые нескончаемые жалобы и обиды против МККК за его предвоенные и военные моральные прегрешения и добавляя к ним свои собственные, местные основания для враждебности, связанные с тем, как Красный Крест обращался с югославами в лагерях в Италии и Австрии. Во время основного подготовительного мероприятия 1947 г. – апрельской конференции правительственных экспертов – задача представлять аргументы советской стороны была возложена на Польшу. На Стокгольмской конференции, состоявшейся в следующем году, официально никто не должен был представлять СССР, хотя его враждебная позиция была очевидной из-за характерной для его публичных высказываний грубости[82]82
  Грубость, отмеченная в депешах, направленных из Стокгольма и Праги в Великобританию: FO 360/3969, K. 9831 and 9878.


[Закрыть].

Швеция, которая предоставила место для проведения этой важнейшей конференции, в те годы занимала очень высокое положение в Красном Кресте и была особенно заинтересована в ее эффективной работе. Швеция сумела остаться нейтральной до самого конца войны, но она так активно участвовала в гуманитарной деятельности, что заслужила всеобщее уважение и восхищение. Шведский Красный Крест сыграл важную роль во многих крупных операциях по оказанию гуманитарной помощи, а его президент, энергичный граф Бернадотт, к концу войны ставший фигурой мирового масштаба и воспринимавшийся как выразитель либеральных и общечеловеческих ценностей, ради которых и велась эта война, теперь ревностно трудился ради помощи пострадавшим, примирения и восстановления мира. Сам Бернадотт жил в соответствии с тем образом, который сложился о нем у широкой публики. Он явно считал себя человеком, на которого была возложена некая миссия (более того, много миссий), и помимо того, что у него были налажены хорошие связи с элитами держав-победительниц, как личность производил достаточно сильное впечатление, чтобы держаться весьма самоуверенно. Достоинства и недостатки этого человека хорошо иллюстрируют те жаркие споры, которые поднялись вокруг его униформы и его самолета. Слепо преданный тому, что он, как и многие другие, называл «идеей Красного Креста», он изобрел для себя особую униформу Красного Креста, в которую входили военная фуражка и шинель с красными крестами на ленте и лацканах. Он использовал эмблему и для того, чтобы подчеркнуть чрезвычайную важность той работы, которую он в конце жизни выполнял для ООН в качестве ее посредника в Палестине, наиболее впечатляющим примером чего было ее нанесение на самолет, который ему предоставила ООН! Одобрял ли это Генеральный секретарь ООН, я не знаю. МККК, разумеется, это не нравилось, и в Комитете постарались убедить отказаться от всего этого. Бернадотт не мог понять почему, но согласился вынести этот вопрос на Стокгольмскую конференцию, где отрицательное решение было принято с соблюдением вежливости, но твердо – всего за несколько недель до того, как он был убит израильским экстремистом в Иерусалиме[83]83
  Это изложение частично основано на детальном меморандуме Управления международных союзов (Direction des Unions Internationales), посвященном Стокгольмской конференции и датированном 3 сентября 1948 г.; см.: FR: 8.3.15, Croix-Rouge Internationale: Dossier General, relations avec l’ONU.


[Закрыть].

В самом движении Красного Креста идея Бернадотта подталкивала в сторону позиции членов Лиги против позиции МККК. Он с самого начала участвовал в дискуссиях, продвигая с 1946 г. свой план, целью которого было «заставить Международный комитет стать интернациональным как по составу, так и по функциям», и в качестве основного организатора конференции в Стокгольме в 1948 г., благосклонно исполняя роль председателя во время непрерывной кампании против МККК, которую проводили на этом форуме американцы и бельгийцы[84]84
  Доклад Джеймса Т. Николсона (James T. Nicholson) от 4 сентября 1946 г. на Предварительной конференции обществ Красного Креста в Женеве 26 июля – 3 августа 1946 г.; см.: AM RC: 041. IRC, Prelim. Conf. 1946, p.7.


[Закрыть]. Однако его интерес и интерес его страны к этим вопросам, возможно, не может быть полностью объяснен политическими процессами внутри движения Красного Креста. По крайней мере два министерства иностранных дел подозревали, что за этим стоит некий грандиозный план. Директор политического департамента швейцарского Министерства иностранных дел 2 августа 1948 г. сообщил британскому представителю в Женеве, что «швейцарское правительство весьма озабочено шведским предложением относительно того, что Комитет следует интернационализировать… Во-первых, потому, что шведы старались придать вес своим претензиям на статус нейтралитета, сопоставимый со швейцарским, и, во-вторых, из-за личных амбиций графа Бернадотта». Для Уайтхолла в этом не было ничего нового. «Нам уже какое-то время было известно, – отметил чиновник высокого уровня из Министерства иностранных дел 9 августа, – что к числу амбиций графа Бернадотта относилось стремление к тому, чтобы Швеция стала северной Швейцарией, т. е. перманентно нейтральной, а сам бы он возглавлял шведский Красный Крест, либо соперничающий с МККК, либо заменивший его (sic!). Советское правительство испытывает неприязнь к швейцарскому правительству и МККК, так что оно вполне могло поощрять графа Бернадотта»[85]85
  UK: FO 369/3969, K. 8961 and 9000.


[Закрыть]. Похожих взглядов по поводу надежд шведов и амбиций Бернадотта придерживался сэр Джон Кеннеди, ведущая фигура в британском Обществе Красного Креста. В апреле 1948 г. в беседе с сотрудником военного министерства он заметил, что, поскольку Швеция не смогла стать «нейтральной страной, воспринимаемой наравне со Швейцарией», и поскольку граф смог пробиться в Комитет, «шведы теперь, по-видимому, сменят курс и будут поддерживать точку зрения славян, и эта тенденция будет подпитываться растущим чувством страха перед могучим соседом»[86]86
  UK: FO 369/3968, K. 5419.


[Закрыть]. С могучим соседом действительно было трудно поладить, даже тем, кто очень к этому стремился.

Страх перед СССР, по твердому убеждению американских и британских дипломатов, вовлеченных в этот процесс, был главным фактором, определяющим состояние умов всех участников из континентальной Европы, и именно этим, с точки зрения англосаксов, отчасти объяснялось исключительное стремление европейцев сделать конвенцию о гражданском населении настолько всеобъемлющей, насколько возможно. Но если дело и обстояло именно так, то у меня на этот счет нет никаких явных доказательств; впрочем, возможно, это и не тот предмет, о котором люди будут с легкостью говорить. Более очевидным мотивом для такого рода конвенции – притом мотивом, в котором гораздо проще признаться, – было то, что произошло со странами, подвергшимися военной оккупации во время недавно закончившейся войны. Среди тех, кто принимал активное участие в подготовительной работе, несомненно, наиболее значительным действующим лицом была Франция.

Франция представляется во всех отношениях государством, чей подход к процессу пересмотра был наиболее запутанным. Отчасти это было следствием тяжелого опыта, через который недавно пришлось пройти этой стране, отчасти же (как предполагали американцы и англичане) – политической неразберихи и конституционной слабости.

Западных наблюдателей не могли не поражать две основные черты французской политики. Во-первых, Франция не переставала пребывать в состоянии «временного» правления, начиная с момента освобождения в конце 1944 г. и вплоть до осени 1946 г.; во-вторых, коммунистическая партия там была очень активна, не только как участник «переходной» политики, но и как крупнейшая партия, вошедшая в коалиционное правительство после выборов, состоявшихся в ноябре 1946 г., и находившаяся в нем вплоть до следующей весны и с тех пор бывшая наиболее явной антиамериканской и просоветской партией в Западной Европе. На снисходительный англо-американский взгляд, во Франции царил полнейший сумбур, страна потеряла свою прежнюю силу и решимость реализовать восстановление экономики и была не в состоянии ощутить ту скрытую национальную мощь, которую впоследствии высвободил де Голль. Проявлявшаяся время от времени нерешительность французской делегации на конференциях 1947 и 1949 г. объяснялась разногласиями внутри французского кабинета и изменениями курса вследствие давления лоббистских групп бывших военных, а также тех, кто попал в плен или был депортирован.

Кроме того, на французскую позицию повлияла необычайная сложность недавно пережитого страной опыта. С одной стороны, французы знали все о том, что значит быть захваченными, оккупированными, эксплуатируемыми, плененными, интернированными и депортированными. С другой стороны, они к тому моменту многое узнали о трудностях достижения признания доблестных бойцов Сопротивления законной воюющей стороной. За этими двумя предметами озабоченности, связанными с недавними событиями, маячил еще один, более традиционный, – он проявился, когда Межминистерский комитет, на который была возложена подготовка Дипломатической конференции, дошел до вопроса о допустимой интенсивности труда военнопленных. Франция в те годы остро нуждалась в рабочей силе, необходимой для материального восстановления страны, и выжимала все что можно из немецких военнопленных, которых соответственно вовсе не хотела репатриировать так быстро, как считал нужным МККК. Эти военнопленные также работали более восьми часов в день – предела, который, при прочих равных условиях, Франция хотела бы установить для защиты французских военнопленных в будущих конфликтах. Альбер Ламарль, глава делегации на Конференции правительственных экспертов в 1947 г., так сформулировал вопрос: «Франция должна, – сказал он, – обеспечить приоритет своих демографических и биологических интересов… Физическая защита французов, которые могут стать военнопленными, представляет собой постоянный вопрос жизненной важности, и должен перевесить все временные задачи»[87]87
  9-е совещание Межминистерской комиссии, 17 января 1947 г.; in FR: Serie Union, CI. (мой перевод на английский. – Дж. Б.).


[Закрыть].

Следует упомянуть еще об одной отличительной черте французского подхода. Франция проявила особое рвение, чтобы привлечь к участию СССР, и проявила определенную жесткость в преследовании этой ускользающей цели. Уайтхолл и Вашингтон задавали себе вопрос, до какой степени это можно приписывать коммунистическому влиянию и до какой – страху перед Советским Союзом. Безусловно, забота об участии Москвы среди всех «стран Запада» была специализацией Франции; и, судя по всему, именно это, а вовсе не участие в политических интригах Лиги против МККК, подвигло ее в конечном итоге намекнуть, что если единственный путь заманить СССР за стол переговоров – это сдать МККК со всеми потрохами, то именно так и нужно поступить[88]88
  UK: FO 369/4144, K.2447: копия переписки между французским посольством в Вашингтоне и Государственным департаментом, январь 1949 г., и протокол британского Министерства иностранных дел, составленный Джоном Александером (John Alexander). Председатель делегации США на Конференции правительственных экспертов в 1947 г. Альберт Е. Клаттенберг (Albert E. Clattenburg) в «секретной» части своего доклада (от 16 августа 1947 г.) заметил, что «за тем, что ими [европейскими техническими экспертами] говорилось открыто, чувствовалось тревожное ожидание того, что новая оккупация их стран может произойти в любое время. Этот едва прикрытый страх был так же силен у предположительно просоветских делегаций Польши и Чехословакии, как и у голландской, норвежской и бельгийской, а также у французской делегации, по крайней мере частично находившейся под влиянием коммунистов». US: Diplomatic Papers, 514.2 Geneva/8-2647.


[Закрыть]. К счастью, до такой отчаянной меры дело не дошло, и на Дипломатической конференции Франция фактически поддерживала МККК больше, чем некоторые другие государства.

Сравнительно прямолинейный и простой подход Великобритании оказался в противоречии с ее конфликтным поведением на конференциях. Ревизия конвенций о Красном Кресте и, кроме того, конвенций о военнопленных с самого начала считалась на Уайтхолле желательной и необходимой. Великобритания приобрела богатый опыт применения законов о военнопленных и связанной с ними административной деятельности и обладала общей с государствами Содружества наций и США конструктивной способностью видеть обе стороны вопроса, а именно сторону тех, кто оказался в плену, и сторону тех, кто захватывал в плен. Несмотря на неизбежные сбои в отношениях в военное время, Великобритания вышла из войны с чувством восхищения перед Красным Крестом и большой к нему благодарности. МККК, со своей стороны, по-видимому, счел систему управления делами военнопленных в Великобритании пригодной для взаимодействия и эффективной. Таким образом, Великобритания была готова взять на конференцию хорошо проработанный план усовершенствования конвенций, в чем она была действительно заинтересована, и оказалось, что большинство ее предложений были приемлемы для всех.

Однако на этих традиционных для Красного Креста проблемах и заканчивался серьезный интерес к Комитету со стороны Великобритании, а ее солидарность с ним улетучивалась. У нее не возникло большого энтузиазма по поводу идеи распространения действия конвенций на внутренние конфликты наряду с внешними. Противодействие Великобритании стало настолько навязчивым и мелочным, что ее делегация в 1949 г. стала самой непопулярной из всех и навлекла на себя критику даже со стороны своих ближайших союзников. Помимо принципиальной критики проектов текстов со стороны Великобритании, можно привести два общих объяснения ее поведения. Во-первых, отношения Уайтхолла со своим Национальным обществом Красного Креста отличались от тех, которые считались нормальными в других странах. Следствием этого было полное отсутствие понимания того, что происходило в международном движении Красного Креста. Там, где другие национальные администрации делали свои национальные общества своими доверенными структурами (наиболее явно это относилось к США, но в разной степени также и ко всем, кто участвовал в работе движения), Уайтхолл не считал нужным это делать, а лица, обладающие властью в британском Красном Кресте, который сам по себе в то время был исключительно иерархической организацией, не подталкивали его к этому. Таким образом британское Министерство иностранных дел было избавлено от хлопот по поводу взаимодействия с какой-либо иной структурой Международного движения Красного Креста, помимо собственно МККК, что опять-таки выставляло Уайтхолл в особом свете. США и все прочие участники, о которых что-либо известно, сравнительно мало беспокоились по поводу статуса МККК. Комитет был – и остается – исключительной, единственной в своем роде, базирующейся в Швейцарии и управляемой швейцарцами неправительственной организацией, ради общей пользы наделенной квазиполитическими и дипломатическими функциями с согласия (часто молчаливого) государств. По-видимому, большинство западных государств наблюдало за его прагматичным, постепенным развитием без ревности или озабоченности. Уайтхолл, однако, относился к МККК в высшей степени настороженно, и поэтому нельзя считать, что в результате этих переговоров и конференций Великобритания оказалась в большом выигрыше с точки зрения ее интересов как по причине подозрительности в отношении МККК, так и из-за отказа поступиться своим суверенитетом, посылая официальных делегатов на конференцию Международного движения Красного Креста в 1948 г.