Текст книги "Слеза дьявола"

10

Красивый отель. Очень хороший отель.

Диггер входит внутрь с пакетом, на котором нарисованы щеночки, и никто не замечает его.

Он останавливается у стойки бара и заказывает бокал минеральной воды. От пузырьков делается щекотно в носу. Забавно… Он допивает воду, а потом расплачивается, добавляя чаевые для бармена, как велел ему человек, который всегда говорит, что нужно делать.

В фойе снует толпа людей. Сегодня здесь проводят вечеринки. Новогодние приемы для работников разных компаний. Кругом все в украшениях. Опять пухлые младенцы на новогодних плакатах. Страх какие… Какие?.. Какие миленькие.

А вот и старик, символизирующий год уходящий, немного похожий на Смерть.

Они с Памелой… Щелк… С Памелой они бывали на праздниках в таких же местах.

Диггер покупает номер «Ю-эс-эй тудэй». Он присаживается в вестибюле и листает газету, поставив пакет со щенками рядом с собой.

Он смотрит на часы.

Потом пробует читать.

«Ю-эс-эй тудэй» – очень хорошая газета. Из нее можно почерпнуть много интересного. Диггер всматривается в прогноз погоды по всей стране. Ему нравится цвет, которым обозначена линия зоны высокого давления. Потом он просматривает новости спорта. Ему кажется, что когда-то давно он сам занимался каким-то спортом. Нет, наверное, это был его друг Уильям. Это он увлекался спортом. И некоторые другие его друзья тоже. И Памела.

В газете печатают много фотографий замечательных баскетболистов. Они очень большие, сильные, а когда бросают мяч, то взвиваются в воздух, как юла. Нет, решает Диггер, он не мог заниматься спортом. И ему непонятно, почему это нравилось Уильяму, Памеле и вообще кому-то еще. Гораздо приятнее есть суп и смотреть телевизор.

Маленький мальчик проходит перед ним и останавливается.

Он не сводит глаз с пакета. Диггер плотнее закрывает пакет, чтобы мальчишка не заметил внутри «узи», из которого он уже убил человек пятьдесят или шестьдесят.

Парню на вид лет девять. У него темные волосы, разделенные аккуратным пробором. На нем костюм, но сидит он не очень-то хорошо. Рукава длинноваты. А узел веселенького красного галстука неловко задрал край ворота рубашки. Он смотрит на пакет.

Вернее, на щеночков.

Диггер отводит от него взгляд. «Если кто-нибудь посмотрит на твое лицо, убей его. Помни об этом».

Он помнит.

Но помимо воли начинает сам смотреть на мальчика. Тот улыбается. Диггер не улыбается в ответ (он уже видел улыбку раньше, но не уверен, что именно она означает).

Мальчишка с карими глазами и улыбкой на лице заворожен сумкой со щенками. И ленточками вместо ошейников. Такие же ленты держат в ручонках пухлые новогодние младенцы с плакатов. На пакете ленты зеленые и золотые. Диггер тоже теперь смотрит на них.

– Дорогой, пойдем скорее! – слышится голос женщины. Она стоит рядом с кадкой, в которой растут пуансеттии, такие же красные и розовые, как платье, которое надевала на прошлое Рождество Памела.

Мальчик снова смотрит в упор на лицо Диггера. Диггер знает, что ему нужно отвернуться, но тоже смотрит на мальчика. А затем тот ненадолго исчезает среди толпы людей, окруживших столы с мелко нарезанными порциями еды. Там много тарталеток, сыра, креветок, маленьких морковок.

Но супа не дают, отмечает Диггер.

Мальчик подходит к девочке, похожей на его сестру. Ей лет, наверное, тринадцать.

Диггер смотрит на часы. Без двадцати четыре. Он достает из кармана сотовый телефон и аккуратно набирает номер, чтобы проверить свою голосовую почту. Слушает. «У вас нет новых сообщений». И он отключает телефон.

Потом перекладывает пакет себе на колени и оглядывает толпу. Смотрит на мальчика в темно-синем костюме и на его сестру в розовом платьице – вокруг талии у нее поясок.

Диггер крепче прижимает к себе пакет.

Остается восемнадцать минут.

Мальчик стоит у стола с едой. Девочка разговаривает с пожилой дамой.

Все больше и больше людей входят в отель. Они проходят мимо Диггера с его сумкой и замечательной газетой, где показана погода по всей стране.

Но никто не замечает его.

В лаборатории по работе с документами начинает надрываться телефонный звонок.

И как всегда, когда звонит телефон, а он не рядом с детьми, Паркера пробивает низковольтный шок, хотя сейчас он прекрасно знает: случись что-нибудь с одним из его ребятишек, миссис Каванаг, конечно же, набрала бы номер его мобильника, а не Федерального бюро расследований.

Бросив взгляд на определитель, он видит, что звонят из Нью-Йорка. И хватает трубку.

– Линкольн? Это Паркер. У нас осталось пятнадцать минут. Есть что-нибудь?

– О, совсем немного. – В голосе криминалиста звучала тем не менее озабоченность. – Огромкозвучь меня… Ха, шучу. Знаю, как ваш брат-лингвист ненавидит, когда придумывают новые глаголы от существительных.

Паркер нажал на кнопку громкой связи.

– Пусть кто-нибудь возьмет ручку, – попросил Райм, – и я продиктую, что мне удалось обнаружить. Вы готовы?

– Да, мы готовы, Линкольн, – ответил Паркер.

– Наибольшее количество микрочастиц, проникших в структуру бумаги записки, составляет гранитная пыль.

– Гранит, – эхом отозвался Кейдж.

– Причем, судя по всему, камень подвергался обработке. И даже полировке.

– Как ты думаешь, откуда это взялось? – спросил Паркер.

– Понятия не имею. Откуда мне знать? Мне Вашингтон не знаком совершенно. Мой город – Нью-Йорк.

– А если бы речь шла о Нью-Йорке? – спросила Лукас.

– Строительство нового здания, ремонт или снос старого, отделка ванной или кухни, полов в доме, изготовление надгробий, студии скульпторов, ландшафтный дизайн… Список может быть очень велик. Вам нужен кто-то, хорошо ориентирующийся там у вас на местности. Понимаете, о чем я? И ты, Паркер, на эту роль не годишься, верно?

– Верно, я…

– Твоя сфера – документы, – перебил его криминалист. – Ты хорошо разбираешься в личностях преступников. Но в географии не силен.

– Да, ты прав.

Паркер посмотрел на Лукас. Та не сводила глаз с часов. Потом опустила на него взгляд, не выражавший никаких эмоций. Кейджу снова удалось передать свои чувства одним только пожатием плеч. А на лице Лукас словно застыла каменная маска ожидания.

Райм между тем продолжал:

– Кроме того, мною выявлены следы красной глины и пыли от старого кирпича. Присутствует сера. Углероды в большом количестве – пепел и сажа, какие образуются от пережаренного мяса или сжигания чего-то мясосодержащего. Далее – о конверте. На нем в несколько меньших количествах обнаружены примерно те же вещества, что и на листке. Но и кое-что еще. Соленая вода, керосин, очищенная нефть, сырая нефть, сливочное масло…

– Масло?

– Я что, неясно выразился? – проворчал Райм и добавил: – Только не спрашивай, какой фирмы. А еще некоторые органические материалы, похожие на моллюсков. Я бы сказал, что все это указывает нам на Балтимор.

– Балтимор? Почему? – спросил Харди.

– Да, откуда такой вывод? – не поняла Лукас.

– Морская вода, керосин, нефтепродукты, сырая нефть – пахнет портом, не так ли? Что еще это может быть? А ближайший к Вашингтону порт, куда в больших количествах доставляют сырую нефть, – это Балтимор. Кроме того, Том сообщил мне – а в этом он разбирается, – что там полно ресторанов, где подают морепродукты, прямо в районе гавани. «У Берты». Он не перестает восхищаться, какими мидиями можно полакомиться в таверне «У Берты».

– Балтимор… – принялась размышлять вслух Лукас. – Значит, он написал дома записку и накануне вечером поужинал моллюсками в припортовом ресторане. Приехал в Вашингтон, чтобы подбросить записку в городской совет. Потом…

– Нет, нет и нет! – вмешался Райм.

– Почему? – снова удивилась Лукас.

– Все эти следы – фальшивка, – объяснил Паркер, мастер разгадывания головоломок. – Он все это сфабриковал, так ведь, Линкольн?

– Разыграл, как шоу на Бродвее, – подтвердил Райм, откровенно довольный, что Паркер сразу все понял.

– А это из чего следует? – спросил Кейдж.

– Я в свое время работал с сыщиком из полиции Нью-Йорка по имени Рональд Белл. Славный малый. Так у него было любимое выражение: «Слишком много и слишком легко, чтобы быть правдой». Так вот, обо всех этих следах микрочастиц… Их чересчур много. Подозреваемый нарочно нанес все это на конверт, чтобы сбить нас со следа.

– А следы на записке?

– Это другое дело. Там все оправдано и соответствует количеству микроэлементов в окружающей среде. Нет, именно письмо может нам подсказать, где он жил. Но вот конверт… О, этот конверт говорит о многом, но с ним все совершенно иначе. Он говорит гораздо больше, чем заметно с первого взгляда.

Паркер попытался подвести предварительный итог:

– Стало быть, в том месте, где он обитал, имелся в наличии гранит, красная глина, кирпичная пыль, сера, сажа и пепел от приготовления или сжигания мяса.

– Мне кажется, что такое сочетание наводит на мысль о сносе старого дома, – заметил Кейдж.

– Да, я тоже считаю это наиболее вероятным, – согласился Харди.

– Вероятным? О какой вероятности здесь вообще можно говорить? – возразил Райм. – Это лишь один из многих вариантов. Но так бывает всегда. Мы каждый раз имеем дело с множеством версий, пока одна из них не окажется верной. Поразмыслите об этом хорошенько…

Голос Райма вдруг стал еле слышен, потому что он обратился к кому-то, кто был рядом с ним в комнате.

– Нет, Амелия, я ничего из себя не строю. Просто стараюсь быть как можно более точным… Том! Том! Плесни-ка мне, пожалуй, еще односолодового виски. Ну пожалуйста!

– Мистер Райм, – обратилась к нему Лукас. – Простите, Линкольн… Вы оказали нам большую помощь, и мы вам крайне признательны. Но у нас осталось десять минут до того, как стрелок нанесет следующий удар. У вас есть соображения, какой именно отель преступник мог выбрать для нападения?

Райм ответил так мрачно, что у Паркера невольно холодок прошелся по спине.

– Боюсь, что нет, – сказал он. – Здесь вы должны соображать сами.

– Что ж, спасибо и на этом.

– Спасибо, Линкольн, – сказал Паркер.

– Могу только пожелать вам всем удачи. Большой удачи. – И они услышали щелчок повешенной трубки телефона.

Паркер просмотрел свои записи. Гранитная пыль… Сера…

При других обстоятельствах это были бы замечательные зацепки, крепкие нити в расследовании. Но сейчас у их команды не оставалось времени, чтобы проследить хотя бы одну из них. Ни до четырех, ни даже до восьми часов.

В его воображении возникла фигура стрелка, стоящего в толпе людей с автоматом на изготовку. Скоро он спустит курок. Сколько окажется погибших на этот раз?

Сколько целых семей?

Сколько детишек вроде Лавель Уильямс?

Таких же как Робби и Стефи?

Все, кто находился в полутемной лаборатории, замерли и хранили молчание, словно парализованные своей неспособностью различить истину за туманом, скрывавшим ее.

Паркер снова посмотрел на записку, и у него возникло чувство, что этот кусок бумаги издевается над ним.

Но затем телефон Лукас подал сигнал. Она стала слушать, а потом ее рот изобразил первое подобие улыбки, искренней улыбки, какой Паркер еще ни разу не видел на ее лице.

– Есть! – воскликнула она.

– Что? Что такое? – нетерпеливо спросил Паркер.

– Двое из парней Бейкера нашли несколько патронов, окрашенных черной краской, под одним из кресел в фойе отеля «Времена года» в Джорджтауне. Все до единого оперативники уже мчатся туда.

11

– Там много народа?

– В отеле? – переспросил Кейдж, отрываясь от своего мобильника, чтобы ответить Паркеру. – Да, черт возьми. Яблоку негде упасть. Наш человек, который уже на месте, говорит, что к бару в вестибюле не протолкнуться. Там какой-то прием. А в полуподвальных банкетных залах в самом разгаре уже четыре новогодние вечеринки. Многие фирмы разрешили сегодня своим сотрудникам уйти пораньше. Там никак не меньше тысячи человек.

Паркер даже представить себе не мог, что можно было натворить, вооружившись автоматом, в замкнутом пространстве переполненного банкетного зала.

Тоби Геллер настроил свою рацию на волну, которой пользовались оперативники, и вывел звук на громкоговорители.

– Говорит командир операции «Санта-2». Ко всем подразделениям. Код двенадцать во «Временах года» на Эм-стрит. Повторяю, код двенадцать. Неизвестный преступник на территории отеля. Описание отсутствует. Вероятно, вооружен автоматом «узи» с подавителем звука. Вам дается зеленый свет. Повторяю, дается зеленый свет.

Это означало разрешение стрелять на поражение без предварительного требования бросить оружие и сдаться.

Десятки офицеров наводнят отель в считанные минуты. Смогут ли они схватить его? Хотя даже если нет, подумал Паркер, они по крайней мере напугают его, заставив ретироваться, не причинив никому вреда.

Но все же существовала вероятность, что они его скрутят. Арестуют или, окажи он сопротивление, пристрелят на месте. И тогда весь этот ужас закончится. А Паркер сможет вернуться домой к своим детям.

Чем они сейчас занимаются? – подумал он.

Беспокоят ли все еще его сына мысли о Лодочнике?

«О, Робби, ну как мне убедить тебя, что волноваться больше не о чем? Лодочника давно нет в живых. Но видишь ли, сегодня и прямо сейчас мы столкнулись с новым Лодочником, который даже хуже того. Такова уж природа всякого зла, сынок. Оно выбирается из своей могилы снова и снова, а мы никак не можем покончить с ним навсегда…»

Рация замолчала.

Ждать было труднее всего. Вот о чем Паркер совершенно забыл за годы после ухода со службы. Как трудно привыкнуть просто сидеть и ждать.

– Первые машины начали прибывать туда, – объявил Кейдж, не отрывавшийся от сотового телефона.

Паркер опять склонился над запиской.

Мэр Кеннеди!

Конец света грянет. Диггер на свободе и нету способа его остановить.

Потом он бросил взгляд на конверт.

Он перечитал список найденных на нем микрочастиц. Посмотрел на копии бумаги конверта, сделанные под аппаратом ЭДА, с едва заметными буквами «т», «е», «л».

В его ушах до сих пор звенели слова Райма:

О, этот конверт говорит о многом, но с ним все совершенно иначе. Он говорит гораздо больше, чем заметно с первого взгляда.

Потом вспомнил, как сам чуть ранее убеждал Лукас в том, что психолингвисты из центра ошиблись и на самом деле преступник обладал высочайшим интеллектом.

Он резко вскинул голову и посмотрел на Лукас.

– В чем дело? – спросила она, заметив обескураженное выражение его лица.

Он быстро взял себя в руки и ответил уже совершенно спокойно:

– Мы ошиблись. Попались на его удочку. Атаки на «Времена года» не будет.

Все присутствующие замерли, изумленно уставившись на него.

– Остановите операцию в отеле. Полицейских, агентов ФБР… Остановите их!

– Что вы такое говорите? – в полном недоумении спросила Лукас.

– Эти буквы на конверте… Они нас обманули.

Кейдж и Лукас переглянулись.

– Они увели нас в сторону от места, где на самом деле будет нанесен второй удар.

– Буквы? Обманули? – Сид Арделл был совершенно сбит с толку и посмотрел на Лукас. – Что за чушь он несет?

Паркер словно и не слышал его.

– Остановите их! – выкрикнул он.

Кейдж потянулся к телефону, но Лукас жестом заставила его подождать.

– Сделайте же это! – продолжал Паркер. – Оперативные группы должны переместиться. Их нельзя в полном составе сосредоточить в отеле.

– Но ведь стрелок там, Паркер, – попытался урезонить его Харди. – Они нашли патроны. Это не может быть случайностью.

– Разумеется, это не случайность. Диггер намеренно подбросил их, а сам отправился туда, где реально намечено устроить бойню. В другом месте, а не в отеле.

Он умоляюще посмотрел на Кейджа.

– Прикажи машинам пока остановиться!

– Нет! – решительно отрезала Лукас. Ее узкое лицо все пылало от злости.

Но Паркер, неотрывно глядя на записку, продолжал:

– Он был слишком умен, чтобы оставить буквы на конверте по недомыслию. Он откровенно пытался обвести нас вокруг пальца с микрочастицами на конверте. То же самое с буквами, вдавленными в него. С этими самыми «т», «е», «л».

– Но мы же с таким трудом сумели их обнаружить, – возразила Лукас. – Их бы вообще никто не нашел, не будь вас с нами.

– Он знал… Наш преступник отлично знал, что вы мобилизуете все силы. Понимал, с кем ему придется иметь дело. Помните мой анализ его личности? – Он еще раз постучал пальцем по записке. – Он обладал изощренным умом. Умел мыслить стратегически. Понимал, что если подбрасывать нам обманные улики, то самые утонченные. В противном случае мы бы не поддались на уловку. Нет-нет, надо немедленно возвращать опергруппы, где бы они сейчас ни находились. И держать их в полной готовности, пока мы не вычислим, куда направился стрелок на самом деле.

– То есть опять ждать? – Харди ушам своим не верил и лишь развел руками.

– Сейчас без пяти четыре, – прошептал Сид.

Кейдж пожал плечами и посмотрел на Лукас. Последнее слово оставалось за ней.

– Вы должны это сделать, – настаивал Паркер.

Он видел, как Лукас подняла свои каменные глаза в сторону настенных часов, и их минутная стрелка в этот же момент перескочила на следующее деление.

В отеле было лучше, чем в этом месте.

Диггер оглядывается по сторонам и чувствует, что в этом театре есть нечто, что совсем ему не по душе.

Пакет со щеночками был… Пакет казался уместен в том красивом отеле.

Здесь он выглядит странно.

Это ведь… Щелк… Это ведь театр Мейсона на востоке Джорджтауна. Диггер стоит в вестибюле и разглядывает деревянную резьбу на стене. Там вырезаны цветы, но они не желтые и не красные. Они деревянные и темные. Такой темной бывает кровь. О, а это что такое? Змеи? Да, вырезанные в дереве змеи. И женщины с грудями, как у Памелы.

Гм.

Но никаких животных.

Ни одного щенка. Ни единого.

Он вошел в театр, и никто не остановил его. Представление подходило к концу. «Ближе к окончанию спектакля ты можешь войти почти в любой театр, – объяснил ему человек, который говорит обо всем, – и никто не обратит на тебя внимания. Подумают, что ты просто приехал, чтобы забрать кого-то домой».

Вот и собравшимся в фойе билетерам он до лампочки. Они заняты своими разговорами о спорте, ресторанах, встрече Нового года.

Обо всем таком, короче.

Уже почти четыре.

Диггер не был в театре или в концертном зале уже несколько лет. Вместе с Памелой… Клик… С Памелой он однажды ходил куда-то слушать музыку. Но это был не спектакль. Не балет. Что это было? Какое-то место, где люди танцевали. И слушали музыку… Люди в забавных шляпах, как у ковбоев. Там играли на гитарах, пели. Диггер даже запомнил одну песню. И сейчас начал про себя негромко мурлыкать:

Я очень стараюсь тебя разлюбить,

Но только сильнее влюбляюсь.

Но здесь сегодня никто не поет. Здесь дают балет. Детский утренник.

Смешно. Балет для детей… Даже звучит как-то нелепо.

Диггер смотрит на стену, где висит афиша. На ней страшная картинка, которая ему не нравится. Страшнее, чем врата ада. Нарисовали какого-то солдата с огромной деревянной челюстью в высокой голубой шляпе. «Жутко. Нет… Клик… Нет, такое не по мне».

Он пересекает вестибюль, размышляя, что Памеле больше понравились бы ковбойские шляпы, а не эта странная челюсть. Когда она отправлялась слушать, как поют мужчины в ковбойских шляпах, то всегда наряжалась в платья, яркие, как ее цветы. Друг Диггера Уильям тоже иногда надевал такую шляпу. И они шли все вместе. Кажется, им было весело, но он не уверен в этом.

Диггер без помех добирается до буфета в фойе, который уже закрыт, и находит позади стойки служебную дверь, открывает ее и поднимается по ступенькам, пахнущим пролитой содовой водой. Вдоль стен стоят картонные коробки с бумажными стаканчиками, салфетками, конфетами «Мишки Гамми» и батончиками «Твиззлерс».

Но только сильнее влюбляюсь.

Наверху за дверью с надписью «Балкон» Диггер попадает в коридор и медленно идет, ступая по мягкому ковру.

– Отправляйся в ложу 58, – велел ему человек, который всегда говорит, что ему делать. – Я выкупил в ней все места, так что там никого не будет. Она расположена на уровне балкона в самом конце правой стороны «подковы».

– Какой подковы? – спросил Диггер. Что это может значить?

– Балкон искривлен в форме подковы. Заходи в ложу.

– Хорошо, я зайду… Щелк… Зайду в ложу. А что такое ложа?

– Это небольшое помещение для зрителей за занавесками на входе. Оттуда вид прямо на сцену.

– Ага.

Уже почти ровно четыре. Диггер медленно приближается к ложе, и никто не видит его.

Мимо палатки, торговавшей здесь в антракте сластями, проходит семья. Отец посматривает на часы. Они не дождались конца балета. Мать на ходу помогает дочери влезть в рукав пальто, и они обе выглядят расстроенными. В волосы девочки вплетен цветок, но не желтый и не красный. Белый. Их второй отпрыск – мальчик лет пяти – останавливается у палатки. Он чем-то напоминает Диггеру мальчика из того красивого отеля.

– Не задерживайся, все равно закрыто, – говорит отец. – Давайте пошевеливаться. У нас на ужин заказан столик. Его могут отдать другим.

И мальчик, похоже, готов заплакать, потому что отец тащит его за собой, оставив без «Мишки Гамми» или «Твиззлерса».

Диггер снова один в коридоре. Ему, наверное, обидно за мальчика, но он в этом не уверен. Вот и конец «подковы». Ему навстречу выходит женщина в белой блузке. В руке у нее фонарик.

– Добрый день, – говорит она. – Заблудились?

И смотрит ему в лицо.

Диггер приподнимает край пакета со щеночками до уровня ее груди.

– Что вы?.. – открывает рот она.

Птум, птум…

Он стреляет в женщину дважды, а когда она заваливается на ковер, ухватывает за волосы и втаскивает в пустую ложу.

Диггер стоит прямо позади приоткрытого занавеса.

Ого! Да здесь… Клик… Здесь хорошо. Ум-м-м.

Он оглядывает зал театра. Диггер не улыбается, но теперь понимает, что ему тут все-таки нравится. Темное дерево, цветы, лепнина с позолотой. А какая люстра! Гм. Здесь лучше, чем в том отличном отеле. Хотя до него доходит, что для стрельбы место не самое идеальное. Куда лучше стены из железобетона или шлакоблоков. От них пули давали бы больше рикошетов, и острые кусочки свинца метались бы под сводами театра, нанося куда как больший урон, о, намного больший!

Он смотрит на людей, танцующих на сцене. Слушает музыку, доносящуюся из оркестровой ямы. Но не слышит ее. Он все еще напевает про себя. Этот мотивчик никак не идет у него из черет… черепной коробки.

Не знаю, что жизнь мне в грядущем сулит,

И только в догадках теряюсь.

Боюсь, что я буду несчастлив с тобой,

Но все же сильнее влюбляюсь.

Диггер рывком прислоняет тело женщины к бархатной занавеске. Ему жарко. Он расстегивает пуговицы плаща, хотя человек, который говорит ему обо всем, просил этого не делать. Но так он чувствует себя намного лучше.

Он засовывает правую руку в пакет со щеночками и кладет ее на затвор автомата. Левой сжимает глушитель.

Он смотрит вниз на зрителей. На девочек в розовом сатине, на мальчиков в синих блейзерах, на женщин, чья обнаженная кожа видна сквозь низкие вырезы на платьях, на лысеющих мужчин и мужчин с пышными шевелюрами. Люди в зале нацелили маленькие бинокли на людей на сцене. А прямо в центре под потолком висит эта огромная люстра на миллион огней. И сам потолок расписан пухленькими ангелочками, порхающими среди желтоватых облаков. Они похожи на тех новогодних младенцев…

Дверей совсем немного, и это хорошо. Даже если он сам убьет человек тридцать – сорок, остальные подавят друг друга, ломясь к выходу. Это хорошо.

Это очень хорошо…

Ровно четыре. Его часы издают сигнал. Он делает шаг вперед, сжимая глушитель сквозь смявшийся полиэтилен, щеночки оказываются у него перед глазами. У одного розовая ленточка, голубенькая у другого. Но нет ни красной, ни желтой, думает Диггер, начиная надавливать на курок.

И тут он слышит голоса.

Они доносятся из коридора сквозь хорошенькие плюшевые занавески.

– Иисусе Христе! – шепчет мужской голос. – Мы его обнаружили! Он здесь.

И мужчина отдергивает занавеску, поднимая свой черный пистолет.

Но Диггер услышал его голос вовремя, и он бросается к стене, а пуля агента проходит мимо. В ответ Диггер разрезает его почти пополам секундной очередью из «узи». Второй агент, что маячил за спиной первого, тоже задет одной из пуль. Он ранен, но смотрит в лицо Диггеру, а Диггер всегда помнит, что надо делать. И он добивает второго агента.

Диггер не паникует. Он не паникует никогда. Такая эмоция, как страх, ему незнакома. Но ему известно, что есть хорошие вещи и есть плохие, а не сделать то, что тебе приказано, – это плохо. Он хочет стрелять в толпу, но не может. На балконный ярус уже поднимаются другие агенты. На них курки с надписью «ФБР», бронежилеты, на некоторых даже шлемы. И у них тоже есть автоматы, которые стреляют, наверное, так же быстро, как его «узи».

Десять агентов, двадцать агентов. Сразу несколько сворачивают по коридору туда, где распростерлись трупы их товарищей. Диггер просовывает сумку сквозь занавеску в коридор и ненадолго нажимает на спуск. Куски штукатурки, осколки зеркал осыпают проход, в воздух взлетают «Мишки Гамми» и шоколадные батончики с лотка.

Он должен… Клик… Должен стрелять по зрителям. Он здесь именно для этого…

Он должен… Он…

На мгновение его сознание полностью отключается.

Он должен… Щелк.

Все больше агентов и полицейских. Кругом стоит крик.

Сплошная неразбериха… Скоро в коридоре, ведущем к ложе, будет уже полно агентов. Они кинут гранату, чтобы ослепить его, а может быть, сразу застрелят, их пули не будут метаться по залу – они пробьют его сердце, и оно перестанет биться.

Или отвезут его назад в Коннектикут и швырнут сквозь врата ада. И на этот раз он останется там навсегда. Он никогда, никогда больше не увидит человека, который все ему говорит.

Он видит, как другие люди прыгают с балкона в толпу. Это не очень высоко.

Повсюду кричат агенты ФБР и полицейские.

Они везде.

Диггер отвинчивает глушитель и направляет ствол на люстру. Спускает курок. Выстрелы звучат громче циркулярной пилы. Пули перебивают крепление. Огромная конструкция из стекла и металла с грохотом обрушивается вниз прямо на людей. Раздается как будто один стоголосый крик. Все объяты ужасом.

Диггер легко перемахивает через ограждение балкона и приземляется на плечи крупного мужчины, стоявшего тремя метрами ниже. Оба падают на пол. Диггер быстро вскакивает на ноги. А потом его вместе с остальной толпой буквально выталкивают через аварийный выход. Он по-прежнему прижимает к себе свой пакет.

И вот он уже на улице, на морозном воздухе.

Его слепят фары и проблесковые маячки пяти или шести десятков полицейских машин и фургонов. Но снаружи агентов и офицеров полиции совсем немного. Они все еще в зале, соображает он.

И вместе с какой-то пожилой парой он трусцой устремляется по аллее прочь от театра. Держится у них за спинами. Они не видят его. Ему приходит мысль, что он должен убить и этих двоих, но тогда нужно снова навинтить глушитель, а в темноте попасть в резьбу слишком сложно. И потом, они же не смотрят ему в лицо, а значит, убивать их не обязательно. Он просто сворачивает в другую аллею и через пять минут уже спокойно идет по улице жилого квартала.

Сумка крепко зажата под рукавом его черного или темно-синего плаща.

Козырек темной кепки натянут на самые глаза.

Когда ты здорова и если больна,

Вдали от тебя горем маюсь, —

бормочет себе под нос Диггер.

Не важно, богата ты или бедна,

В тебя все сильнее влюбляюсь.

– Какой же вы молодчина, Паркер! – сказал Лен Харди, вложив в эту фразу все восхищение молодости перед опытом. – Превосходная работа. Сумели-таки вычислить его.

Примерно те же чувства хотел вложить в свои слова Сид Арделл, сказавший:

– Да уж, этому парню палец в рот не клади. Откусит.

Маргарет Лукас, не отрывавшаяся от своего телефона, не сказала Паркеру ничего. Ее лицо оставалось совершенно бесстрастным, но она посмотрела на него и кивнула. Должно быть, только в такой форме она и могла выразить свою благодарность.

Но Паркер Кинкейд меньше всего нуждался сейчас в восхищении и благодарностях. Он хотел знать факты. Чем закончилась стрельба в театре? Много ли жертв?

И нет ли среди погибших трупа Диггера?

Из стоявшего на высокой подставке громкоговорителя сквозь помехи доносились реплики, которыми Джерри Бейкер обменивался со своими людьми, но в них то и дело вклинивались чьи-то еще переговоры, и Паркер с трудом понимал, о чем речь.

Лукас слушала доклад по мобильнику, склонив голову набок. Потом сообщила:

– Двое агентов погибли, двое ранены. Застрелена работница театра, и еще один мужчина умер при падении люстры, полтора десятка пострадали, некоторые серьезно. Несколько детей получили травмы в давке на выходе. Их просто затоптали. Но их жизни вне опасности.

Жизни вне опасности, мрачно подумал Паркер. Но они никогда уже не будут такими, как прежде.

Папа, расскажи мне о Лодочнике…

– А ему удалось скрыться? – спросил Паркер.

– Да, к сожалению, – со вздохом ответила Лукас.

– Есть хотя бы описание внешности?

Она помотала головой и посмотрела на Кейджа, который тоже только что закончил говорить по телефону.

– Ни хрена, – сквозь зубы процедил он. – Никто его не разглядел. Кроме, конечно, наших двоих, но они уже ничего не расскажут.

Паркер закрыл глаза и откинулся затылком на серый подголовник казенного кресла. Он уже сиживал в нем много лет назад, и от кресла исходил запах старой пластмассы, который навевал воспоминания, хотя их и так уже навалилось сегодня с избытком. Причем воспоминаний совсем нежелательных.

– А улики? – спросил он.

– Эксперты-криминалисты сейчас изучают каждый сантиметр под микроскопом, – ответил Кейдж. – Но я вот чего не понимаю. Он стреляет из автомата. Почему же мы не можем найти ни одной стреляной гильзы?

– О, это как раз просто, – сказал Паркер. – Он держит автомат в сумке или мешке. Гильзы там и остаются.

– Откуда вам это известно? – поинтересовался Харди.

– Я не утверждаю, что знаю наверняка, но именно так на его месте действовал бы я сам. А что отель? Неужели там никто не видел, как он подбрасывал под кресло патроны?

– Нет, – ответил Кейдж. – Мы там опросили всех и каждого. Только один мальчишка утверждает, что видел странного типа, этакое страшилище, но описать его не может.

«Страшилище», подумал Паркер. Описание – лучше не придумаешь!

Но какой же в итоге у них получился финал! Как фотофиниш в беге, пришло ему сравнение.

Под конец Лукас согласилась с доводами Паркера, сказав ледяным тоном:

– Хорошо, я остановлю операцию в отеле. Но не ждите пощады, Кинкейд, если ошибаетесь.

И она отдала приказ опергруппам занять выжидательные позиции. Следующие две-три минуты прошли в лихорадочных раздумьях, куда мог направиться Диггер. По мнению Паркера, убийца оставил патроны в отеле незадолго до четырех, а стало быть, у него оставалось минут десять, чтобы добраться до места, где он собирался открыть стрельбу на самом деле. Он не стал бы брать такси, а автобусы в предновогодний день ходили редко. Значит, он пошел пешком. То есть цель находилась в пределах четырех-пяти кварталов.