Текст книги "Сброд"

– Добрый Кормилец. – Лена изящно поклонилась, отведя в сторону край платья.

Конечно, одежда замаралась еще в тележке, а может, еще раньше. Клоун поцеловал руку дамы, размашисто и нелепо промаршировал отсюда и убежал по срочным клоунским делам. Закрякали ботинки в коридоре, пока не стало ни видно, ни слышно.

– Елена Игоревна, душенька! – радушно улыбнулся Кормилец, желая воротить внимание гостьи.

Глаза ее все еще зачарованно глядели вслед Клоуну. Каждый, кто приходил в Чертов Круг, души не чаял в этом пройдохе в дурацких ботинках. Так или иначе, слова хозяина быстро вернули Лену. Она сделала капризное лицо.

– Уж какую путь-дорогу-то прошла! Неужто не увижу ничего? Ни самого-таки простецкого фокуса?

Кормилец хмыкнул, вытирая скатертью усы.

– Самого простецкого! – вновь просила Лена, сложив руки.

Веселое застолье да вкусная пища расположили хозяина цирка. Кормилец показал большой палец, и уже в глазах Лены заиграли искорки. Она прижала кулачки ко рту, затаила дыхание. Кормилец сунул большой палец в рот, откусил да выплюнул на стол. Лена, кошка-воровка, тут же схватила палец, завернула в платочек, что уж был наготове, да припрятала. Сидит сияет, как майская лужа.

– Что же, что же? – спросил Кормилец.

– А то! – сказала Лена, запустив руку в блюдце и принялась обсасывать пальцы от крови. – Черный Пес к нам захаживал.

– И что же, что же? – спрашивал Кормилец.

– А то! – Лена взяла цыпленка гриль в фольге, оторвала крыло и съела зараз, вот прям с костями.

– И что же, что же? – вновь спросил Кормилец.

Лена вытерла рот рукой.

– А то!

И, наклонившись, еле слышно прошептала:

– Не отросла.

Спустя миг, а то и меньше оцепенения Кормилец отдал жестом два приказа: усадить гостью дорогую за стол да подать ей всего и получше за добрую весть. А второй призвал Ярослава. Безжизненная тень стояла по правую руку.

– Пошли Тоху за Псом, – молвил Кормилец.

А пир продолжался.

* * *

– Да сука…

Чуткий сон как рукой сняло. Пес прислушался. Вглядывался в щели внизу. Здесь, на чердаке, пыль забивала легкие.

Резкий удар раскрошил в труху доски, прямо перед лицом Пса выросла балка. Чистая ярость била снизу снова и снова, кроша доски. Пес пытался отползти к крохотному окну, но не успел. Оглушительные удары вновь и вновь пробивались рядом, а то и вовсе попадали по животу и ногам. Пес провалился вниз, грохнулся спиной на пол. Доски попадали рядом и на него самого. Перед ним стоял неистовый лохматый верзила в какой-то рабочей одежде. Балка, которая мгновение назад била в потолок, полетела прямо на Пса. Тот успел откатиться в сторону. Громила ударил в кирпичную стену, вырвал кирпич и запустил с неистовой силой. Уже увернуться некуда – Пес зажат в угол. Он закрылся рукой. Безумная боль окатила, как кипяток – отмороженную руку. Пес не слышал собственного крика. Верзила же схватил за ногу, ударил об кирпичную стену спиной и затылком.

Сил хватило лишь на то, чтобы отвести голову в сторону – иначе бы Пес захлебнулся рвотой и кровью. Мутный взор видел, как балка отползает, вздымается вверх. Она снова в руках великана. Если бы не звон в ушах, расслышал бы замах. Пес чуял, знал, что времени мало, что может не успеть и закончить вот так: в мусоре, крови и рвоте.

Сверкнуло мгновение, а может, меньше. Резкий бросок прямо в лицо великану, а сам поспешил натянуть маску – уж как получится! – и укрыться плащом. Балка разбила брошенное нечто. Точно сорвавшись с цепи, пламя развернулось, раскинуло крылья, хвост, брызнуло во все стороны жгучей слюной. Тут же дряхлый дом изнутри опалило диким багрянцем.

Глава 3
Частокол

Какая-то тварь присосалась к самому уху и усиливала любой звук. Даже песня волшебной скрипки звучала как коготь по стеклу. Аня сжала себя еще крепче. Голова, уткнувшаяся в кресло впереди, продолжала съезжать еще ниже. Тело начало трясти. Звон в голове заглушал все, даже голос матери, которая была совсем рядом и что-то говорила прямо на ухо. Рада открыла дверцу машины и вывела Аню под локоть на свежий воздух. Аню тут же стошнило, она оперлась рукой о дерево. Мать была рядом и не давала рухнуть, ноги подкашивались. Мучительная лихорадка не спадала, а лишь усугублялась. Рада заглянула в глаза дочери, когда та запрокинула голову наверх. Желтые белки, в левом лопнул сосуд и залил кровью. Зажав рот, она принялась выть от отчаяния и боли. Новый приступ тошноты снова заставил склониться. Подступила желчь, обожгла горло и губы. Машины, проезжающие по шоссе в нескольких метрах, гулко ревели, кричали, и каждый раз Ане казалось, что это разъяренное стадо несется именно на нее и каждый раз в последний миг сворачивает в сторону. Она закрыла уши руками, стиснула зубы до скрипа.

– Это мама, я тут! – раздался голос.

Аня лишь разрыдалась еще сильнее, виски сдавило так, что от боли можно вот-вот утратить рассудок. Мать быстро принялась вытирать рот Ани, убирать с лица волосы и прятать пряди за уши. Аня не прекращала рыдать, бессильная перед тем ужасом, который зверствовал в ее теле и рассудке. Рада крепко обняла дочь, гладила по голове.

– Аня, не уходи! Ты здесь, только не уходи туда, не уходи к Адаму! Ты здесь, мы здесь, мы справимся, я переломаю все кости, я дам тебе напиться из своего живого сердца, не уходи! – шептала мать.

Припадок прошел свой пик, и к рассвету уже по всему телу разливалась слабость. Кости ныли, дыхания не хватало, точно грудь туго захватили тиски. И все-таки кошмар таял от света нового дня. Мама посадила дочь на заднее сиденье, и Аня смогла уснуть. Бледный лоб блестел от пота, руки застыли в напряжении. Дорога становилась все более дикой, «Волгу» трясло по колдобинам, но сон уже был слишком глубок, и Аня впитывала каждую минуту этого долгожданного выстраданного покоя.

* * *

Частокол по-прежнему чернел средь лесных дебрей. Рада хлопнула дверцей «Волги», мельком глянула на заднее сиденье. Аню это не разбудило. Тогда Рада удовлетворенно кивнула и пошла к воротам. Никакого пароля Черный Пес не сказал. Жаль, что Рада списала то на злой умысел, а не на незнание. Почуять жизни за оградой не удалось, но именно это и придало уверенности. Они на верном пути.

Сев за руль, Рада ударила по сигналу. Протяжный гудок спугнул ворон на соседних ветках. «Волга» не стихала, пока яркий огонек рыжей копны волос не вспыхнул и тут же исчез. Как только ворчливые ворота все же отворились, Рада гордо приподняла голову и глянула на заднее сиденье.

Аня сидела обхватив себя руками, опустив взгляд вниз.

– Милая? – Рада обернулась назад.

Аня не поднимала головы, обхватила себя за шею, затем руки закрыли уши. Больше девушка не реагировала. Рада въехала во двор.

* * *

– Кто там? – раздалось ворчание.

– Рада Харипова, – громко ответила Рада.

Губы едва не касались щели меж печью и заслонкой.

– К черту! – отозвалось как плевок.

Рада опешила.

– Я говорила – без толку, – пожала плечами Лена.

Она стояла все это время у входа. Рада не сдавалась и снова стучала по заслонке.

– Вы только разозлите его, – произнесла Лена тоном человека, прекрасно понимающего, что слушать его никто не будет, но сказать-то надо.

Рада фыркнула от бессилия и принялась расхаживать вдоль деревянной скамьи, на которой лежала Аня. Руки были сложены на груди как у покойницы. Рада снова наклонилась над заслонкой и принялась барабанить.

– Кто там? – вновь ожил Калач.

– Саломея, – прошептала она, выпрямившись в полный рост.

Послышалось шуршание и барахтанье. Давно она не представлялась этим именем. Так долго бежала к самому морю, подальше от всего этого сброда. В Чертовом Кругу ее и величали Саломеей, Кровавой Мадонной да еще много как. Звуки из печи стихли, и все замерли, выжидая ответ.

– Врешь. – И печь стихла.

Рада злостно ударила по чертовому ржавому листу. В воздухе не успело смолкнуть гулкое эхо, как мать схватила дочь за руку, выволокла на улицу. Их тут же встретили заросшие лица с пунцовыми щеками. Взгляд Рады метался, как водомерка, сталкиваясь будто бы снова и снова с одним и тем же пресным взглядом, о котором нечего сказать. Толпа безмолвно таращилась на гостей, выжидая, сама не зная чего. Обернувшись, Рада увидела дуб, который казался куда живее. Отступая к дереву, она не выпускала руки дочери. В этих глазах были желание, рвение. Пустота, безразличие, покой, не мудрый и смиренный, а от скуки и лени. Рада опустила Аню у корней дуба, сама села рядом, придерживая ее за плечо.

– Что хочешь, милая? – прошептала она, убирая дочке прядь за ухо и целуя в висок.

Ответа не было. Рада посмотрела вперед, что-то взяла из воздуха, расправила это незримое и застелила им колени Ани.

– Вот, согрейся! – Рада сложила пальцы, как будто в них была чашка.

Аня хранила молчание. Рада глубоко вздохнула.

– Милая, хотя бы пару глотков, пока не остыло! – просила Саломея.

Рокот пронесся по толпе. Ни чашки, ни стола. Непонятно, откуда выходит пар, но он был. Отчетливый прозрачный поток поднимался вверх, окутывая лицо Саломеи. Послышался шепот. Саломея поднялась на ноги, обошла несуществующий стол, протянула чашку деревенской девчушке. Малышка раскрыла полубеззубый рот от удивления. Робкие ручки приняли чашку, и тут же девочка с криком выронила ее.

– Прости, обожглась? – беспокойно спросила Саломея.

Девочка дула на ладошки. Под ее ногами растеклась лужа.

– Вот, это разбавленный! – Саломея протянула пустую руку.

– А щи есть? – крикнул кто-то и усмехнулся.

– Дай-ка посмотрю… – произнесла Саломея и принялась разглядывать незримое застолье.

Кто-то уже набрал воздуха в грудь, чтобы прекратить эту чушь, да вдруг у всех дыхание замерло. Саломея победоносно прищурилась, скрестив руки на груди и поглаживая толстую косу на плече.

Две синички прилетели на стол, которого не было, принялись по нему скакать. Аня резко подалась вперед и жестом спугнула птиц. Саломея схватилась за сердце, из груди вырвался радостный беззлобный смех. Аня по-прежнему не говорила ни слова, но хотя бы то, что ее взбесили птицы, – уже добрый знак, что в ней еще есть жизнь, просто запертая. Лелея мягкий проблеск, Саломея не сразу заметила, как из трапезной на них глядит Калач.

Рада приосанилась, махнула рукой. Дед пугливо огляделся по сторонам и понял, что машут и впрямь ему. То же самое ему на ухо прошептала Лена. Она подлетела к нему, как ажурная белая штора на кухне от легкого порыва ветра, и так же плавно отстранилась, донеся короткое напутствие. Калач направился к дубу. Походкой он как будто смеялся над вестернами.

– Кормильца не видать, – просипел Калач. – Не сдох?

– К сожалению, живучий, гад, – грустно вздохнула Рада.

– А Адам? – спросил дед.

Рада прешироко улыбнулась и часто заморгала. От каждого движения Калача в воздух поднимались пепел и сажа, быть может, частичка и попала в глаза. Рада кивнула на дочь.

– Это Аня. – Голос Рады изменился. – Все, что у меня осталось от него. И я пришла искать для нее исцеление.

Дед закивал, наклонился вперед, уперся руками в колени, то ли чтобы разглядеть Аню получше, не то чтобы прогнуться. Прохрустела спина, Калач аж взвыл, да выдохнул. Таращится на Аню – оба не моргают. Калач как чихнет да отпрыгнет назад.

– Исцеление у ней самой есть, – сказал дед, вытирая нос рукавом.

– Что мы должны сделать? – спросила Рада, сведя брови.

– А кто прислал тебя, поди, не надоумил? – хмыкнул Калач.

Взгляд ничего не искал, просто метался, лишь бы куда податься. Наткнулся на саженец, который все это время издавал знакомый аромат. Дома через три молодое деревце махало плавно и непринужденно. Весенний ветерок доносил медовый аромат, который не вызывал во рту кислый привкус. Она узнала это дерево, хоть и видела его впервые, узнала по запаху – запах-то знакомый.

Рада решительно кивнула, обхватив себя за плечо.

* * *

Действующие лица:

Матвей (Пророк)

Аня

Место действия:

Слобода. Подножие Дуба. Аня и Матвей сидят на корнях. Перед ними деревянный стол с узорчатой белой скатертью. На столе самовар. Две масляные птички-игрушки клюют воду из блюдец. Аня сидит, поджав ноги к груди. Матвей доигрывает на скрипке «Сурка» Бетховена, неумело, как ученик, переигрывая несколько раз кусок, который тяжело дается. Недовольно цокает при каждой неудачной попытке. Когда доиграет, откладывает скрипку в сторону. Сидят молча, птички-игрушки стучат по блюдцу.

Аня (смотрит прямо, поверх стола). Кто такой Адам?

Матвей (оборачивается к Ане, вырванный из собственных мыслей). М-м-м?

Аня. Мама говорила о нем. Об Адаме. Кто это?

Птички перестают пить воду. Тишина.

Матвей ищет скрипку, снова берется за нее, начинает «Сурка» с начала.

Аня (хватает Матвея за локоть, не дает играть). Кто это?

Матвей (отводит взгляд, прячет лицо от Ани, пытается сдержать улыбку). Сама спроси у нее. (Встречается с Аней взглядом.) Вот и повод проснуться.

* * *

Даже животному разуму ясен ужас перед увечьями. Шрамов и вывихнутых суставов боится зверь, спящий в тех частях разума, куда никогда не проникает свет. Рада была уверена, что давно переступила страх. Она видела своими глазами, до какого состояния можно прижизненно изуродовать человеческое тело. Твари, как правило, крепче. Их страданий она с лихвой повидала, немало перенесла на себе. Всегда удивляло, как сильна воля тварей к жизни, с каким упорством их плоть борется вопреки и изо всех сил. Есть что-то сентиментальное в шрамах, которые все-таки остаются. Иногда вина не позволяет исцелиться. Если тварь считает, что заслуживает это увечье, оно останется с ней уже навсегда. По крайней мере, так объяснял Черный Пес.

Этого больше всего и боялась Рада, глядя на свое отражение в воде. От правой руки осталась культя. Нечего придираться ко шву. Но это все не отменяло, что теперь Рада калека. Ни черта она не поборола. Никто не учится на чужом опыте, нельзя научиться терять. Можно сколько угодно видеть корчащихся в агонии взрослых и детей, можно хоть оглохнуть от этих криков – а люди всегда, каждую секунду кричат от боли, надо лишь прислушаться. Ничто не подготовит к тому, что Рада видела в зеркале. А видела она калеку, и клялась, что это временно.

Впервые с той злосчастной Жатвы Рада была счастлива, что Аня в полудреме, что душа и разум наполовину покинули тело. Не придется подбирать слов, что-то объяснять, как-то успокаивать.

Для дочери и матери отвели избушку. Никто не приходил топить печь, но жар не уходил ни днем ни ночью. Почти все время они сидели в четырех стенах, не считая вылазок за едой в трапезную. Проходя по деревне, Рада вскользь поглядывала на стену большого амбара. Некрашеное дерево, как и во всей деревне, обрело серый цвет.

День был особенно погожий. Весна насыщала это место и насыщалась им же, брала и отдавала. От этого дыхания просыпался могучий дуб, саженец со знакомым запахом. Может, этим дыханием напитывается и бледно-серая рука, торчащая из-под земли. Рада сидела с дочерью на скамейке и представляла, что это будет за цветение. Недалеко раздалось мерное тсыканье стального клюва. Переведя змеиный взгляд, Рада увидела Лену, подстригающую большими ножницами мертвые и больные ветви и собирающую их в корзину. Белый призрак парил от куста к кусту, подвязывал саженцы, клюв отсекал лишнее. Лена приближалась к скамейке. Ветерок донес нотки спящего, но уже пробуждающегося от снежного сна леса.

– Не волнуйся, – сказала Лена, ставя корзину на землю.

Девушка села рядом с Радой, круто прогнула спину и потерла затылок. Живое золото плескалось в распахнутых глазах. Свет оживил даже тонкие бесцветные ресницы.

– Отрастет, – произнесла Лена. – Это будет плющ. Увьет всю стену.

– С чего ты взяла? – спросила Рада.

– Может, и не плющ, – пожала плечами Лена.

– Я же не об этом, – холодно вздохнула Рада.

Лена кивнула, разогнулась, размяла плечи.

– Отрастет, – повторила она и перевела взгляд на Аню.

Девушка все это время сидела как обычно: безучастно пялилась перед собой.

– Ты понимаешь, ради чего отдала руку. Ради чего отдашь вторую. Тебе есть зачем жить, – добавила Лена.

Рада опустила руку на плечо дочери. Мать любовно открыла лицо Ани, мягко поцеловала в висок, едва-едва коснувшись губами.

– Мое сердце бьется благодаря ей, – тихо произнесла Рада.

Воздух содрогнулся от тех слов. Повеяло мертвой хвоей. Лена взяла ножницы: предстояло много работы.

* * *

Что-то разбудило Аню. Она не помнила, чтобы засыпала, не была уверена, что и бодрствует. Мир по-прежнему был залит гипнотическим туманом. Он отзеркаливал мысли и чувства, извращал их. То, что почудилось Ане, в тот момент лишь очень отдаленно напоминало пробуждение. Хоть она и не выпуталась из кокона, ощутила его грань, хотя бы попыталась вырваться. Она села на кровати и опустила ноги на пол. Холодная слякоть тут же лизнула ступни. Первые несколько шагов ощущались странно. Почему-то в голову лезло слишком много мыслей о том, как ходить. С ненормальным вниманием и чуткостью Аня улавливала, когда напрягаются пальцы на ногах, когда растягивается сухожилие, как покой переливается из одной ноги в другую. Сила и напряжение дышали неравномерными вспышками по всему телу, особенно в ногах. Эта непривычная поглощенность отвлекла Аню настолько, что она даже не увидела, куда в итоге пришла.

Неожиданно много места. Аня открыта как на ладони. Как здорово, что звездам нет никакого дела. Участок казался не просто пустым, а вычищенным. Аня была здесь впервые, но четко ощущала, что не хватает чего-то очень важного. Воздух гудел тем неправильным шумом, от которого Аня не могла отделаться ни на миг с Ночи Жатвы. Иногда он стихал, иногда особо резкие мысли перекрикивали, но шум никогда не исчезал. А вдруг шум решил усилиться.

Ощутив на себе чей-то взгляд, Аня обернулась. Глаза без ресниц глядели не мигая. Белая фигура со светлыми волосами до пят перечеркивалась ружьем в руках. Она пахла чем-то вырытым из земли, что стоило уже там и оставить. Бледные пальцы держали винтовку за дуло и предлагали взять оружие. Аня взяла винтовку. Лена шевелила губами, и может, по ту сторону кокона раздавались слова, может, в них был смысл, но не здесь. Здесь голос звучал как через вату. Где-то вдалеке стоял старый забор. Он разделял пустырь и… такой же пустырь. Два куска ничем не отличались друг от друга. Если бы Ане завязали глаза, отвели от ограды, закружили, она бы ни за что не сказала, по какую из сторон находилась в тот миг.

На заборе висели стеклянные банки и бутылки. Какие-то подвязаны шпагатом, какие-то просто нахлобучены на выступающие колышки. Аня стала целиться, не понимая, где мишень. Может, объяснения Лены были и дельными, тем только горше, что ничего не слышно. Стекло треснуло, разбилось, поднялся хрустальный визг. Аня оцепенела, точно зная, что курка не спускала. Боль не настигала слишком долго, пока наконец девушка не опустила взгляд на одежду. Вместо груди – кошмарное месиво, точно перенесла выстрел в упор, и вместо дробин – битое стекло. Она упала на спину, больно ударившись затылком, закричала, разрываясь в неистовом вопле, и тут же умолкла.

Не видно ни звезд, ни леса. Руки не пахли порохом. Пальцы не находили крови и стекла. Так Аня и осталась лежать на полу комнаты. Точно вырвавшись из плена, холодный воздух хлынул под футболку, которая была велика Ане. На голых ногах выступила гусиная кожа, ступни быстро окоченели. Аня не могла чувствовать, как мать гладит ее по спине, как зовет сквозь безлунную ночь, чем-то похожую на ту, на море, где мертвый виноградник, где шумит море, где пахнет хвоей. Эта ночь возвращалась, Аня слышала ее шаги. Полные ужаса глаза уставились на дверь.

Рада перевела взгляд с дочери на дверь, вернее, на щель, где дрожали полутона мрака. Руки крепче впились в футболку Ани. Мать пыталась подтянуть дочь к себе, но та не поддавалась. Аня лежала на полу, точно на скользкой льдине, и незримые черные волны поднимались и опускались, грозясь сбросить в бездну: – Аня! – Рада не выдержала, схватила дочь выше локтя.

Эта цепкая хватка, это прикосновение все определило. Аню точно окатили ушатом студеной воды. Дверь распахнулась, выбитая в неистовой свирепости. Поднятый грохот никак не вязался с худенькой фигурой Лены на пороге. Зловещим когтем свисали ножницы. Кулак сжат до того сильно, что выступили жилы.

Точно бурный поток горной реки, Рада бросилась во мраке, но мрак рассек блеск ножниц. Лезвия вошли в живот, раскрылись, сделав жадный глоток. Рада осталась на ногах, резко вырвав из плоти сталь. Лена нанесла еще удар, повалив Раду на землю.

– Где ты?! – задыхаясь от ужаса, звала Аня.

Она не слышала скрипку. Глаза резал блеск стального когтя, особенно когда острый клюв раскрылся. Закрыв уши, Аня сдавила собственный череп с неведомой силой. Что-то прорезалось, лопнуло. Звук протяжным писком пролетел прямо над ухом и исчез где-то в черных проклятых дебрях.

Все исчезло. Ни частокола, ни дуба с яблоками, ни пряного запаха меда, ни синиц на столе, ни сладковатой гари печи. Ничего. В маминой машине никогда не водилось посторонних запахов. Аня сидела на заднем сиденье. Кожа на голой шее чувствительна к легчайшему шевелению воздуха. И воздух не просто вибрировал – Аня легко отличала случайный ветерок от живого дыхания. Осторожное прикосновение клыков. Борьба причиняет лишь больше боли. Плечо не может расслабиться, и все тело становится будто каменным. Разум ослеплен болью, зубы скрипят, скорее всего, будет новый скол. Когда боль становится невыносимой, мягкое и теплое прикосновение расплывается по плечу, шее. Голова наполняется звенящим покоем. Сложно поверить, что боль когда-либо существовала. Глубинный светлый импульс сверхъественной силы выбивает из тела и разума все, чем можно чувствовать боль. Остается лишь покой, лучезарный и ядреный. Импульс за импульсом напитывает тело, и наконец наступает волна, слабее предыдущей. Хотела Аня того или нет, но миг, когда придется проснуться, все же наступил.

Аня сидела сзади. Мама впереди, за рулем. Впереди – Частокол. В зеркале заднего вида мама вытирала губы. Под рукой Ани теплилось горячее липкое пятно. Рука непроизвольно зажала рану сильнее. Рада обернулась.

– Ты очень сильная, Аня, – шептала мать.

Воздуха не хватало. Забившись в угол, Аня боролась с ознобом. Утешающе шуршал хриплый шепот Лены.

– Эта связь убивает тебя, – тихо раздалось во мраке.

Аня протерла глаза, мутные от горячих слез. Блеск ножниц мерцал совсем рядом. Клюв медленно вздымался. Рада не шевелилась. Губы вновь безмолвно воззвали на помощь.

– Сделай это, чтобы спасти себя, – раздалось прямо над ухом.

Кто-то незримый был прямо за спиной, хотя Аня и вжалась в угол, никто бы не смог протиснуться. И все же он пришел, он был сзади, вложил холодный револьвер в руки, поднял локти.

– Сделай! – Оглушительный приказ смешался с огнем.

Аня зажмурилась и до конца не понимала, сама ли нажала на курок или это был незримый гость, сотканный из мрака. Дрожащие руки выронили пистолет и зажали рот. Вдох за вдохом пустой контур оживал.

«Теперь моя жизнь будет цвета этого выстрела», – подумала Аня, чувствуя запах пороха на своих руках.