Текст книги "Коллекционеры смерти"

Глава 13

Дом Карлы Хатчинс мы искали по двум протянутым между столбами видавшим виды телефонным проводам. Я лежал на заднем сиденье и, образно говоря, размышлял, уставившись в потолок. Собиравшиеся над нами тучи потемнели и пролились коротким сильным дождем, после чего гроза унеслась, как шальная мысль. В нескольких сотнях метров впереди, где полевой ландшафт разбавлялся рощицей, среди деревьев прятался небольшой серый домик. Подъехав поближе, мы заметили женщину, развешивавшую во дворе белье.

– Она, должно быть, и есть Хатчинс, – сказал я, глядя на номер на почтовом ящике. Гарри направил машину на грязную подъездную дорожку. Хатчинс взглянула на нас без всякого интереса. Я подумал, что ей, вероятно, часто приходится направлять заплутавших автолюбителей назад на главную дорогу. Она вытащила из стоявшей у ее ног бельевой корзины джинсы и несколько раз резко встряхнула их – гуп-гуп-гуп; этот звук прозвучал диссонансом многоголосому стрекотанию и жужжанию насекомых.

– Простите, вы мисс Хатчинс?

При звуке собственного имени женщина вздрогнула и обернулась. Она стояла на траве босыми ногами. На ней было простое голубое платье и белый фартук с карманами. Ее можно было назвать стройной, даже худой; угловатое вытянутое лицо обрамляли прямые до плеч, начинающие седеть светлые волосы, блестевшие на солнце. И никакой косметики. Ее внешний вид вполне соответствовал женщине из сельской общины времен Великой депрессии где-нибудь в Оклахоме.

– Да, а что?

– Я Карсон Райдер, детектив полиции Мобила. Это детектив Гарри Наутилус. Я бы хотел задать вам несколько вопросов относительно… – Я запнулся, не зная, как закончить эту фразу.

На подмогу пришел Гарри.

– Относительно давно минувшего, мисс Хатчинс. Когда ваша жизнь не была такой безмятежной.

Хатчинс вернулась к развешиванию белья. Когда она двигалась, прищепки у нее в кармане слегка побрякивали. Небольшой ветерок доносил от постиранной одежды запах лимона.

– Уезжайте, пожалуйста, – сказала она. – Я сейчас чиста.

– Простите, мисс Хатчинс, я не понял, – попытался уточнить Гарри.

– Я чиста. Когда-то я испачкалась, а сейчас я чистая. Все разговоры о прошлом снова делают меня грязной. Пожалуйста, уезжайте.

Гарри вытянул руку и коснулся бельевой веревки, словно хотел убедиться, что она действительно существует.

– Господи, сегодня жарко, как в сауне, – сказал он, вытирая лоб тыльной стороной ладони. – Под дождем так приятно, пока он идет, но все это тут же превращается в пар. Не хотели бы вы попить чего-нибудь прохладненького, мисс Хатчинс Карла? Можно я буду называть вас Карла?

– Не знаю. То есть да, пить действительно хочется. Но вам я ничего не могу предложить, кроме воды из-под крана…

Гарри кивком подал мне знак в сторону дороги.

– Сходи в тот магазин, что мы проезжали, Карсон. Купи нам попить чего-нибудь холодного. Я буду диетическую колу «Ройал Краун» или, если ее не окажется, кока-колу. А вы, Карла?

– Вам действительно не следует беспокоиться… А апельсиновую газировку можно? Нормально будет?

Когда я вернулся через несколько минут, Гарри уже развешивал белье рядом с мисс Хатчинс, держа прищепки в зубах. Я выставил бутылки, вскрыл пакет вареного арахиса и сел за садовым столиком, жуя орешки и прислушиваясь к тому, что суховатым голосом несколько нараспев говорила мисс Хатчинс, Речь ее и дикция оказались на удивление чистыми.

– Я не знаю, куда поделись его работы, детектив Наутилус, – сказала она, закрепляя прищепкой рукав розовой блузки. – Может, это и прозвучит странно, но я вообще мало чего об этом знаю, несмотря на то что прожила там больше года. Очень немногие видели все это в полном объеме. Калипсо, разумеется, видела. Вероятно, Терпсихора, Персефона…

– Странные имена, – заметил Гарри.

– Нам давали имена из области искусств или мифологии. Это была идея М-М-Марсдена.

Гарри прищепил второй рукав блузки.

– А какое имя было у вас?

Наступила пауза. Я видел, как она сначала произнесла слово одними губами, а потом наполнила его своим дыханием.

– М-М-Маха, по картине Гойи. Даже странно это произносить спустя столько лет. Иногда я слышала это имя в своих снах, но могла заставить себя проснуться.

– А почему он не всем показывал свои творения?

– Я не уверена, что соблюдение секретности было именно его идеей. Думаю, это придумала Калипсо. Мы видели его картины. Устраивались даже специальные просмотры. Мы рассматривали, восхищались им – прекрасная работа. У нас всегда были просмотры и чтения перед… перед аффирмациями.

– Аффирмации проходили тогда, когда кто-то должен был умереть?

– Когда кто-то был для этого избран.

– А как все это происходило, – спросил Гарри, – как это определялось?

– Об этом просто объявлялось. Потом начиналось планирование церемонии, а затем, спустя несколько недель, происходило само событие. За это отвечала Калипсо.

– Группа присутствовала на событии?

– У каждого была своя роль. Меня никогда не назначали на основные. Я вела наблюдение, и всего один раз, в телефонной будке: предполагалось, что я позвоню, если кто-нибудь будет идти. Я ведь могла бы позвонить… кому-нибудь. Рассказать о том, что должно произойти. – Рука ее задрожала, и она уронила прищепку. Гарри отыскал ее в траве.

– Успокойтесь, Карла, – сказал он. – Все это уже в прошлом, мертво и забыто. Ведь теперь вашей частной жизни ничто не угрожает. Вы в безопасности.

Карла повернулась к Гарри лицом. Из горла ее вырвалось глухое рыдание, и, сделав шаг вперед, она прильнула к его груди. Женщина плакала почти беззвучно. Так они простояли почти минуту, пока она наконец медленно не отстранилась, вытирая ладонями слезы на щеках.

– Простите меня, детектив Наутилус. Я… уже в порядке. Думаю, что мне почаще нужно слышать такое… что прошлое мое умерло.

Гарри вынул свою визитку и, взяв женщину за руку, вложил карточку ей в ладонь.

– Возьмите это, Карла. И держите где-нибудь под рукой. Если вам когда-нибудь захочется с кем-то поговорить, позвоните мне. Когда угодно, в любое время дня и ночи.

Она благодарно взглянула на него и закрыла ладонь.

– Вы никогда не спите, что ли?

Он подмигнул ей.

– Вы меня переоцениваете.

Мимо проехал зеленый фургон «субару», и мы повернулись в его сторону: за рулем сидел мужчина, а на пассажирском сиденье – женщина. На водителе была ковбойская шляпа – «стетсон», на женщине – белая бейсболка с длинным козырьком. Оба они отвернулись от нас, словно что-то рассматривая на покрытом засохшей виноградной лозой бескрайнем пространстве. Когда от машины остались только клубы пыли на дороге, Хатчинс медленно подошла к корзине на столе и вновь наполнила карман своего фартука прищепками.

– Кто была эта женщина, которая плакала в зале суда? – спросил Гарри. – Та, которая убила его.

– Калипсо, – ответила Хатчинс. Голос ее теперь звучал тверже, будто ей передалась часть оптимизма Гарри.

– Она должна была находиться либо очень высоко на иерархической лестнице, либо совсем низко, быть или очень уважаемой, или совсем незначительной.

Хатчинс быстро взглянула на солнце, затем отвернулась.

– Она была железной, детектив. Умом, духом, телом. Она была его абсолютным сторонником и надежным защитником. Только тронь, и Калипсо кому угодно выцарапает глаза или отравит сердце страшными словами. Вся эта сцена в зале суда была ее идеей. Он знал, что его приговорят к смерти, но не хотел умереть по велению правительственных чиновников. Его первоначальный план был связан с ядом, который нужно было тайком пронести в зал суда. Он произносит свое последнее слово и умирает во всем своем великолепии красиво и артистично.

– Но Калипсо придумала план «Б»?

– Она должна была надеть черные одежды, загримироваться под пожилую женщину; ей было чуть больше двадцати, но иногда мне казалось, что она родилась уже столетней старухой – так много она знала. Просто женщина – в трауре, ее никто не должен был узнать – одна из многочисленных скорбящих, родственница или подруга кого-то из пострадавших, – ну кто из охранников станет ее обыскивать? К тому же она была потрясающей актрисой.

– Похоже, она хорошо знала людей и понимала, как они мыслят.

– Она знала, как действует система. Она рассматривала нас, его приверженцев, как систему его самосохранения. В здании суда она тоже видела систему, предоставляющую широкие возможности для проявления разнообразных чувств, в том числе и скорби.

– А это ежедневное испытание на смелость? Я начинаю понимать, что вы имели в виду, говоря, что она железная.

– Это только возбуждало ее. К тому времени нас осталось всего несколько человек. Полицейские уже были на ферме, а мы сняли дом неподалеку от здания суда. Когда она возвращалась, ей требовался секс. Снова и снова. Может, она думала, что, поскольку ей предстоит умереть, оставшееся время жизни нужно провести именно так.

– Голодная женщина.

– От нее всегда пахло этим голодом. Голодом ко всему, особенно… к нему. Заботиться о нем, охранять его во время работы, подсовывать ему нас на людях, но оставлять всего себе, когда они были наедине. Большую часть времени они проводили вместе в студии, оборудованной в сарае. Мы, все остальные, оставались в доме. У них там был свой маленький мирок. Время от времени кто-нибудь из нашей элиты относил им еду или литье. Калипсо всячески разжигала среди нас зависть и ревность. Я думаю, это было частью плана: направлять всю нашу злость против нее, тем самым взращивая благоговение перед ним.

– Она, по-видимому, действительно любила его, раз смогла за него умереть.

– Мы все поступили бы так, печальные маленькие девочки, бедные маленькие девочки, мечтающие сделать что угодно для него, умереть за него, будучи убежденными, что это позволит остаться с ним навечно. Он, естественно, никогда не отрицал такую возможность.

– В наши дни, – покачал головой Гарри, – вы могли бы стать смертницами, живыми бомбами. Какой же властью над вами должен был обладать Гекскамп, вот чего я понять не могу.

Хатчинс кивнула.

– Я сама дала бы себя сжечь на костре за одно только обещание поцелуя Марсд… его поцелуя. Вам это о чем-нибудь говорит?

Она стояла ко мне спиной. Я посмотрел на Гарри и беззвучно губами произнес Уиллоу.

Он понимающе опустил глаза.

– Гекскамп когда-либо упоминал о копе по имени Уиллоу?

– Он был как раз тем человеком, который раскрыл все это, сложил по кусочкам всю картину. Конечно, для многих это произошло уже слишком поздно. М-Марсден ненавидел Джейкоба Уиллоу, а это означало, что он уважал его. Кто-либо достойный такой мощной эмоции, как ненависть, уже заслуживает уважения. – Она помолчала. – Год назад Джейкоб Уиллоу приезжал сюда. Я оставалась в доме, а он долго стоял на этом самом месте.

– Расскажите мне о картинах Гекскампа, – попросил Гарри.

– Марсден держал свои работы в студии, в сарае, который был всегда заперт на большие замки. Когда его уносило творить – он именно так и говорил «уносило», – он будто находился в каком-то трансе. При этом с ним всегда находилась Калипсо, потому что его нужно было кормить Только, Калипсо и еще несколько избранных могли приносить ему пищу и остальные необходимые вещи. Убирать его… нечистоты. Он в это время находился где-то далеко и пачкал под себя. Когда он наконец заканчивал работу несколько дней он пребывал в совершенном измождении.

– Он только создавал, но никогда не продавал свои картины?

– Это должен был быть его подарок этому миру – его «наследие», как он сам иногда говорил. Но не миру посредственностей, а миру таких, какими мы видели себя, – знающих, как понимать и как использовать это наследие. Он говорил, что, если идеально сложить все слова и картины, эффект окажется гораздо большим, чем от любого отделено взятого произведения. Кое-что из того, о чем он говорил, он начал исследовать в l'Institut des Beaux-Arts…

– В чем? – переспросил Гарри.

– В знаменитой Академии искусств в Париже. Он завоевал там полную стипендию, очень этим гордился и постоянно это повторял. Иногда он начинал говорить по-французски.

– А еще кто-нибудь говорил на этом языке?

– Еще одна девушка, Персефона. Насколько я знаю, они познакомились в Париже, когда он учился в художественной школе.

– В ней было что-нибудь особенное?

Хатчинс отрицательно покачала головой.

– Калипсо не позволяла нам быть особенными или как-то выделяться. Персефона, насколько я помню, была одной из тех, кому разрешалось – разрешалось, вы только вдумайтесь! – входить в сарай и убирать его дерьмо. Знаете, тогда всем нам казалось, что она особенная. – Хатчинс как-то виновато покачала головой и невесело усмехнулась.

– У вас были какие-то уровни? Вроде кастовой градации?

Она на мгновение задумалась.

– Я бы не назвала это градацией. Я уже говорила, что было два-три человека, которые допускались в сарай в качестве обслуги, то есть относились к элите в том виде, в каком она у нас существовала. Персефона была в их числе. Возможно, потому что она приехала из Парижа. Но это, пожалуй, все, что я о ней знаю. Между собой мы никогда не говорили о своем прошлом или будущем, только… о нем.

Видимо, та, что именовалась здесь Персефоной, почти наверняка могла быть Мари Гилбо.

– Вы упомянули о чувствах, которые вызывали создаваемые им работы, – поменял тему Гарри.

– Они могли бы сорвать Землю со своей оси, детектив Наутилус. Это его слова. Искусство должно было сделать его знаменитым навеки.

– А вы не видели чего-либо из этих его произведений в последнее время, Карла? – спросил Гарри. – Может, приходило что-нибудь по почте или каким-то другим образом?

Вопрос застал ее врасплох, и глаза ее испуганно расширились.

– О Господи, нет. А почему вы спрашиваете?

Гарри ушел от ответа.

– Да так, просто подумал вслух. Но эти его сдвигающие земной шар работы, Карла, эта коллекция картин, рисунков и всякой всячины… Вы не знаете, куда она могла подеваться после его смерти?

Руки женщины сжались в кулаки, в глубине глаз загорелся огонь. Она повернулась всем корпусом к Гарри, и голос ее перешел в резкий шепот.

– Я очень надеюсь, что она провалилась под землю и попала прямиком в ад.

На этой оптимистической ноте мы расстались с Карлой Хатчинс и направились на юг, чтобы поделиться своими впечатлениями с Уиллоу.

Глава 14

Когда мы приехали к старому детективу, было уже темно. Дул легкий бриз, и мы, стоя втроем на причале, любовались гладью бухты Мобил. Западный берег представлял собой сплошную цепочку мерцающих огней. Волны ласкали сваи, и лодка Уиллоу мирно постукивала о буферные подушки.

– Хатчинс кое-что видела из творений Гекскампа, – сказал я Уиллоу. – Немного картин, немного текста, немного в комбинации первого со вторым.

– Похоже на то, что нашел я и что Пол продал с черного хода.

– Она немного рассказала нам об их кошмарном образе жизни: секс, абсолютное порабощение, звериные повадки. У Гекскампа была aide-de-camp[15]15
  Личный адъютант (фр.).


[Закрыть] или, скорее, привратник из преисподней. Ее звали…

– Чейенн Видмер. Она же Калипсо, она же Плачущая Женщина, – перебил Уиллоу. – О ней мало что удалось узнать, но думаю, что, прежде чем закончить жизнь на полу зала суда с пулей сорок четвертого калибра в глотке, она прошла тот же путь, что и другие.

– Какой это тот же? – спросил Гарри.

– Бегство из дому, уход из семьи, где развелись родители, пребывание в среде наркоманов. Это что касается девушек. Там было и несколько мужчин, но все они быстро исчезла; видимо, им было трудно конкурировать с Марсденом.

– Хатчинс сказала, что все взаимодействия между Гекскампом и остальными осуществлялись через Калипсо. Вы говорили нам, что он всегда был крут и невозмутим. Она же нарисовала несколько иную картину. Иногда Гекскамп скрывался у себя в студии и мог пару недель неистово, до умопомрачения творить. Он практически не ел, гадил под себя и буквально разваливался на куски.

Гарри вздохнул.

– Надо же, через тридцать лет то, что он рисовал в своих дерьмовых припадках, продается за тысячи долларов.

– Это только отдельные работы, детектив Наутилус, – сказал Уиллоу. – А коллекция, собранная в одном месте, будет стоить намного больше.

– Сколько, например? – спросил Гарри.

– С полмиллиона, наверное.

Мы одновременно повернулись на гудок со стороны канала, по которому медленно шел сухогруз – большая тень на черном фоне, утыканная огнями, напоминавшими стаю светлячков. Молча следя за тем, как он движется на юг, к выходу из бухты, каждый из нас пользовался моментом, чтобы собраться с мыслями.

Я повернулся к Уиллоу.

– Пол не дал нам ничего конкретного. А есть какая-то возможность связаться с заинтересованными персонами, о которых вы упоминали? Может, кто-то из них обладает более или менее достоверной информацией об этой коллекции, о том, где она сейчас находится?

– Собиратели памятных вещей от серийных убийц – это очень замкнутый круг, – сказал Уиллоу. – Чтобы узнать о ком-то, надо знать кого-то, кто может на них вывести.

– Вероятно, они разбросаны по всей стране, – предположил Гарри.

– В наших краях есть пара коллекционеров, а один из крупнейших дилеров живет в Спэниш-Форт; этого спрута зовут Жиль Уолкотт.

– Вы знаете этого Уолкотта лично? – спросил Гарри.

Уиллоу с досадой пнул ногой столб.

– К нему невозможно подобраться.

– А полиция когда-нибудь им интересовалась? – спросил я.

– Нет ничего противозаконного в том, чтобы собирать предметы, связанные с резонансными убийствами. Уолкотт исправно платит налоги, все открыто и чисто. Он не общается с действующими преступниками, а всего лишь скупает предметы, принадлежавшие людям, которые умерли или сидят в тюрьме, либо вещи с таким туманным прошлым, что его нельзя привлечь за приобретение краденого.

– Как бы мне получить аудиенцию у этого придурка Уолкотта? Скажем, в качестве нового коллекционера.

– Это невозможно. На то, чтобы завести связи в этих кругах, уходят годы.

– На пересечении алчности и денег, – заметил я, – возможно все. Как можно было бы ускорить это дело?

Уиллоу поднял глаза к небу и задумчиво почесал подбородок.

– Чтобы соблазнить Уолкотта и усыпить его бдительность, тебе нужна классная вещь – идентифицирующая вещь.

– Идентифицирующая?

– Что-то принадлежавшее убийце лично, непосредственно участвовавшее в преступлении на физическом или психологическом уровне. Вы слыхали про Уилли Пейлмаунтина?

Я кивнул. Пейлмаунтин был хищником, блуждавшим по индейским резервациям на юго-западе в сороковых годах. Перед тем как прикончить топориком свою жертву, он одевался в оленьи шкуры, головной убор из птичьих перьев и накачивался мескалином. По фактам его затейливой биографии даже сняли кино.

– Пять лет назад, – сказал Уиллоу, – головной убор из перьев, принадлежавший Пейлмаунтину, ушел больше чем за сто тысяч. Это как раз пример такой идентифицирующей вещи.

– Перья с костюма убийцы? – изумился Гарри. – И люди хотят иметь это у себя дома?

– Нацисты убили миллионы людей, детектив Наутилус, превратили всю Европу в настоящую кровавую баню, а сейчас другие люди со смехом торгуются или обмениваются памятными фашистскими вещицами.

Я подошел к краю причала и в раздумьях уставился в мерцающую темную воду.

– Я смог бы подобраться к нему с чем-нибудь.

– Карсон, – предостерегающе начал Гарри, но потом примирительно добавил: – Мы могли бы вместе что-нибудь изготовить. Подделку.

Уиллоу покачал головой.

– Это практически неосуществимо. Нужно придумать всю цепочку, правдоподобную версию того, как эта вещь к вам попала. Любой мог бы испачкать рубашку кровью свиньи и заявить, что в этом наряде обедал Джефри Дамер.[16]16
  Джеффри Дамер – знаменитый убийца.


[Закрыть] Подделки встречаются очень часто. В этом смысле у Пола был серьезный козырь: то, что он продавал, было снабжено бирками аутентичных вещественных доказательств, заверенными полицейским участком Мобила. Коллекционерам требуется подтверждение властей. Упустите, это, и Уолкотт будет для вас потерян.

– Не ходи туда, Карсон, – сказал Гарри.

– Уолкотту нужна серьезная вещь, – сказал я, – и я найду что-нибудь, что заставит его сердце биться учащенно. Гарантирую.

– Где ты сможешь отыскать что-нибудь в этом роде? – спросил Уиллоу.

– Карсон, нет, – прошептал Гарри.

– У меня есть связи, – ответил я.

Старый коп был достаточно умен, чтобы больше не задавать вопросов. Гарри лишь многозначительно постучал по своей голове и отвернулся, глядя на то, как сухогруз покидает бухту Мобил, растворяясь в безграничной тем – ноте простиравшегося впереди Мексиканского залива.

Я попал к себе в 21:30. На автоответчике меня ждало всего одно сообщение. Нажав кнопку, я услышал, как сначала приглушенно прозвучало два такта композиции Эллингтона, а затем раздался голос Гарри.

Не ходил бы ты по этой дорожке, брат.

Автоответчик щелкнул и выключился.

Я вышел на террасу, где не было даже намека на ветерок. Отгоняя комаров от лица и ушей, я окинул взглядом пляж; в свете высоко стоявшей луны казалось, что песок сам сияет неким таинственным светом. На востоке, у Бловайнов, как бензопилы, вовсю ревели минимум два телевизора. Отмахиваясь от насекомых, я вернулся в дом. Джереми прятал свой мобильник способом, выработанным многими поколениями заключенных. Я набрал его номер с переадресовкой на голосовую почту.

– Джереми, перезвони мне, – сказал я в трубку, сел и прождал семнадцать минут.

– Карсон, – прощебетал мой брат, – я знал, что это ты. Не могла же моя задница сама звонить, чтобы разбудить меня.

Я представил своего брата в камере, напоминавшей студенческое общежитие: кровать, стол, стул, комод, пластиковое зеркало, искажающее отражение, словно смотришься в подвижную ртуть, с той только разницей, что снаружи не студгородок, а концентрические кольца ограждений, увенчанных колючей проволокой.

– Тебе нужно бы найти более удобное место, где его прятать, Джереми.

– Уже нашел. Я тебя просто дразню.

– Ладно, – сказал я.

Он противно хохотнул.

– Его прячет для меня мой друг. Что ты хотел, Карсон?

– Я звоню, потому что ты звонил мне.

– НО ЭТО ЖЕ БЫЛО ДВА ДНЯ НАЗАД, – взвизгнул он. – Я ПРОСИЛ ТЕБЯ ПЕРЕЗВОНИТЬ, А ТЫ ЭТОГО НЕ СДЕЛАЛ. – Кривляясь, он заговорил голосом обиженного маленького мальчика: – Ну па-а-ачему ты не позвонил мне, братишка? Ты меня уже не лю-у-убишь? – Его голос снова стал серьезным и приятным: – Хай, Джереми, как у тебя дела? Нравится тебе гороховое пюре? А сиденье у тебя в туалете чистое? Могу прислать тебе ящик шоколадного печенья. ЧЕМ ТЫ НАСТОЛЬКО ЗАНЯТ, ЧТО НЕ МОЖЕШЬ ПОЗВОНИТЬ СОБСТВЕННОМУ БРАТУ?

Мой брат попеременно визжал, пел, шептал, талантливо копируя чужие голоса, или говорил вполне разумно. С ним никогда не знаешь, что последует дальше. Я решил перейти к делу, надеясь, что моя необычная просьба мобилизует рациональную часть его натуры.

– Это все из-за дела, которое мне поручили, Джереми.

– ПОДРОБНОСТИ, КАРСОН. Дай мне, дай мне, дай мне…

– Это дело… не похоже на твое, Джереми. Но мне нужно кое-что особенное. У тебя этого нет. Но, возможно, ты сможешь это достать.

– Что-то особенное? Bay, у меня уже все жилки дрожат, до единой. ЧТО ЖЕ ЭТО, КАРСОН?

– Это предмет, использовавшийся во время… события.

– События? – удивился он. – Ты имеешь в виду что-то вроде Дня независимости? Хочешь, чтобы я достал тебе пачку бенгальских огней?

– Предмет вроде того, из-за которого ты попал туда.

– ОГО-ГО-ГО! Тебе нужны не ОГ-Г-ГНИ, тебе нужны ОГ-ГО-ОНЕЧКИ – другие яркие штучки, осветившие немало одиноких ночей. Я правильно тебя понял, Карсон, тебе нужны ог-го-онечки, мерцающие со дна?

– Можешь ты достать что-нибудь такое? Ты ведь можешь, верно? Или тогда скажи, где мне что-нибудь такое можно найти?

Он запел голоском маленькой девочки.

– А я зна-а-ю, что ты делаешь, а я зна-а-ю, что ты делаешь. Ты заманиваешь в лову-у-ушку, заманиваешь в лову-у-ушку…

– Нет. Просто такая вещь нужна мне, чтобы войти в одни двери.

– И чья же это дверь, Карсон? Какого-то искателя приключений? ТЫ ЧТО-ТО УТАИВАЕШЬ ОТ МЕНЯ?

Искатель приключений означало «психопатический убийца»; в перевернутом мире Джереми это было все равно что друг. Поэтому я сказал:

– Нет. Не искателя приключений. Это двери обычного человека, – кем бы там, черт побери, ни был этот Жиль Уолкотт.

– Ты показал мне только три карты, – прошипел он. – А что там в четвертой?

– Я говорю тебе правду, Джереми.

Я почти слышал, как мой брат анализирует каждое мое слово, он был настоящим детектором лжи, и обмануть его было невозможно.

Наконец он тихо прогудел:

– Говори, что тебе нужно.

– Как я уже сказал, предмет, использованный в… приключении.

– Там есть разные категории. Ты говоришь про категорию А – что-то общего толка, категорию В – что-то из непосредственной близости, или категорию С – что-то… напоминающее вкусом сироп?

Я закрыл глаза, пытаясь сообразить.

– Наверное, категория С, Джереми. Мне нужно нечто классное.

– Из С и классное. С, классное… ХА! Тебе нужна веревка? ДА, КАРСОН? ВЕРЕВКА?

Я молчал. Он хихикнул на высокой музыкальной ноте.

– Ты начинаешь терять чувство юмора, брат. Я рекомендую очистительную клизму. Может, вымоет все телефоны. Должна вымыть, я думаю.

– Так ты можешь сделать это, Джереми?

– Ты УВЕРЕН, что не собираешься использовать это чтобы заманить в ловушку искателя приключений?

– Я просто пытаюсь попасть к человеку, который продает такие вещи.

– ПРОДАЕТ ТАКОЕ? ЭТО БОЛЬНОЙ, ИСПОРЧЕННЫЙ ИЗВРАЩЕНЕЦ. ОТ ПОДОБНОГО МЕНЯ ТЯНЕТ БЛЕВАТЬ… А каков тут размер прибыли, Карсон? Каковы стартовые цены? Можно сделать такой заказ по почте?

– Так ты слыхал о таких ребятах, Джереми?

– Брат, если бы я мог передавать вещи отсюда, мне понадобился бы агент, чтобы прикрывать это. Но давай вернемся к конкретному делу: тебе нужно нечто необычное, мне нужно зарядное устройство для телефона. Как тебе такой расклад?

– Я достану тебе все, что угодно, Джереми, если получу то, что надо мне.

– НУ НЕ ЗНАЮ, КАРСОН. Я тут не в каком-нибудь долбанном супермаркете товаров для детей сижу. Я должен обсудить этот вопрос за чашкой кофе. Я СВЯЖУСЬ С ТОБОЙ ПО ЭТОМУ ПОВОДУ, КАК БУДТО МОЯ ДЕВУШКА ЗВОНИТ ТВОЕЙ. Кстати, о девушках, брат, как поживает твоя маленькая прикольная подружка, мисс Эйва?

– Она в Форт-Уэйне, Джереми.

– М-да, вот как? В тысяче миль отсюда? Она предала тебя, Карсон? Растоптала твою любовь? Все даешь, даешь, а что получаешь взамен? – тебе плюют в лицо. Да небось еще и плюнула издалека, так что пока до тебя долетело, все было уже холодным.

– Прекращай, Джереми, ты меня все равно не…

– Женщины всегда предают нашу любовь, не так ли, Карсон? Не это ли я твержу тебе уже много лет?

Я услышал его удовлетворенный смешок, и трубка умолкла.