Текст книги "Любовь к жизни. Рассказы"

Вот честью клянусь вам, Дик, что обрадовался он мне так, что словами и не передать. Поймите: он взял надо мной верх и женится теперь на Тилли! Шутка сказать! О том, что я увлекался девушкой, стало известно по всем лагерям, и мое присутствие здесь заставило его возгордиться пуще прежнего. Все вокруг уже знали меня, а теперь, когда я сбросил одеяло, они начали по-прежнему издеваться надо мной и скалить зубы. Это было, конечно, страшно забавно, но я еще больше позабавил их тем, что притворился абсолютно ничего не знающим и не понимающим.

– В чем тут дело? – спросил я. – Кто это женится сегодня?

– Вождь Джордж! – сказал шаман, отвесив низкий поклон начальнику.

– А мне казалось, что у него уже имеются две клух.

– Две есть, а взял еще третью! – ответствовал шаман, снова поклонившись.

– Ах вот как! – спокойно произнес я и повернулся, словно все это нисколько не интересовало меня.

Но этот номер не прошел, так как все вокруг меня начали гнусаво распевать: «Киллисну! Киллисну!»

– Почему Киллисну? Что Киллисну? – спросил я.

– А Киллисну сделалась теперь третьей клух вождя! – завопили они. – Третья клух!

Я подскочил на месте и поглядел на вождя. Он кивнул головой и горделиво выпятил грудь.

– Она ни в коем случае не может быть твоей клух! – важно сказал я. – Нет, она не будет твоей клух, – повторил я, видя, что он весь почернел и начал поигрывать своим охотничьим ножом. – Посмотри! – снова крикнул я и стал в позу. – Ведь я великий знахарь! Последите все за мной.

Я снял рукавицы, засучил рукава и сделал с полдюжины пассов в воздухе.

– Киллисну! – воскликнул я. – Киллисну! Киллисну!

Я занялся колдовством, и это начало оказывать на них свое действие. Все глаза были прикованы ко мне, и поэтому никто не обратил внимания на то, что Тилли исчезла. После того я еще три раза позвал Киллисну, подождал и снова три раза позвал ее. Все это я делал для того, чтобы придать всему фокусу побольше таинственности и чтобы побольше напугать их. Вождь Джордж никак не мог догадаться, к чему я клоню, и хотел прекратить эту чепуху, но шаманы предложили ему подождать немного, желая увидеть, на что я способен, и обещая ему, во всяком случае, превзойти меня. К тому же он был довольно суеверный тип и очень боялся магии белого человека.

И тогда я длительно и мягко, чисто волчьим позывом позвал Киллисну и звал ее так долго, пока все женщины не задрожали, а мужчины не насупились.

– Смотрите!

И я прыгнул вперед, подняв палец в сторону сквау (ведь вы знаете, что женщин всегда легче убедить, чем мужчин!). Я несколько раз повторял: «Смотрите!» – и весь подавался вперед, точно следя за полетом какой-то птицы в воздухе. Все выше, все выше… Я задирал голову вверх до тех пор, пока, казалось, мои глаза уже ничего больше не видели в небе.

– Киллисну! – сказал я, смотря на вождя Джорджа и снова указывая в небо. – Киллисну!

И вот, дружище, клянусь всем святым на земле и в небе, что мое колдовство удалось мне вполне. Во всяком случае, добрая половина этих дураков была уверена в том, что Киллисну действительно скрылась в небесах. Впрочем, я думаю, что в то время, как они пили в Джуно мое виски, они видели еще более замечательные вещи. Почему бы мне было не проделывать таких чудес, раз я продавал им злых духов, закупоренных в бутылках? И если они верили этому, то легко могли поверить и всему другому. Некоторые женщины в испуге закричали, а все остальные тихо перешептывались.

Тут я сложил на груди руки, высоко поднял голову, и они все отступили от меня. Как раз приспело время мне улетучиться, но тут вождь крикнул:

– Хватайте его!

Трое-четверо направились было в мою сторону, но я ловко увернулся и сделал несколько пассов, точно имея в виду отправить их вслед за Тилли, и указал им на небо. Как они смеют прикоснуться ко мне? Да ни за что на свете я не позволю им этого святотатства! Начальник Джордж еще раз указал им на меня, но никто из них не тронулся с места. Тогда он попытался единолично забрать меня, но я повторил свои фокусы и сразу же отшиб у него желание приблизиться ко мне.

– А ну-ка, пусть ваши шаманы попробуют проделать те же чудеса, что я показал вам! – вызывающе сказал я. – Пусть они попробуют спустить Киллисну с неба, куда я отправил ее.

Но знахари прекрасно знали границы своих возможностей и стыдливо молчали.

– Ну в таком случае пожелаю вам, чтобы дети ваши рождались так же быстро и густо, как лосось мечет свою икру! – сказал я, готовясь улизнуть. – Пусть долго и прочно высится в воздухе тотем вашего племени! И пусть никогда не прекратится дым, подымающийся над вашим лагерем.

Если бы эти босяки видели, какого стрекача я задал, когда бежал вдоль берега, направляясь к лодке, то они, наверно, подумали бы, что мое волшебство проделало какие-то шутки со мной самим. Тилли поддерживала теплоту своего тела тем, что рубила лед вокруг лодки и делала все необходимые приготовления к тому, чтобы мы немедленно могли сняться с места. Господи Боже мой, как мы неслись вперед!

Подлый порывистый таку завыл по-прежнему, и по-прежнему же вокруг нас и чуть ли не на нас замерзала вода. Пришлось спустить все паруса, я сидел на руле, а Тилли все время рубила лед. Таким манером мы проработали полночи, пока наконец мне не удалось провести наш шлюп к острову Норкюпайне, где, дрожа от страшного холода, мы вышли на берег. Все было мокро, одеяла тоже промокли насквозь, и бедняжке Тилли пришлось сушить спички на собственной груди.

Таким образом, старина, вы сами видите, что я достаточно знаю про то, что касается женщин. Семь лет, Дик, целых семь лет мы прожили с ней как муж и жена, вместе делили радость, вместе знавали горе. Вместе плавали, вместе и торговали. А затем однажды, посреди зимы, она умерла – умерла от родов в Чилкуте. В последние минуты своей жизни она не выпускала моей руки, а в это время лед уже трещал снаружи, и холод пробирался в нашу хижину, и морозом оседал на окнах. Снаружи – заунывный плач одинокого волка и тишина, а внутри – смерть и тишина. Вам никогда, Дик, до сих пор не приходилось слышать тишину, и дай Бог, чтобы и впредь не пришлось слышать ее, сидя у постели умирающего. Можно ли ее слышать? Конечно, можно. Ее дыхание звучит как сирена, а сердце стучит, стучит, стучит, точно прибой о морской берег.

Да, Дик, это была сивашка, но настоящая женщина! Душой, Дик, она была белая, совсем белая. В один из последних дней своих она сказала мне следующее:

– Сбереги, Томми, мою перинку и храни ее всегда.

Я обещал ей это. Тогда она открыла глаза, полные муки, и продолжала:

– Томми, я всегда была хорошей женой для тебя, и вот почему ты должен мне кое-что обещать… – Казалось, слова застревали в ее горле. – Ты должен обещать мне, что если женишься, то женишься непременно на белой. Не надо больше сивашек, Томми, не надо, я прошу тебя. Я знаю, что говорю. Теперь в Джуно имеется много белых женщин, я знаю. Твои единоплеменники называют тебя «мужем сквау», а их жены при встрече отворачивают головы и не пускают тебя, как всех остальных мужчин, в свои хижины. А почему? Только потому, что твоя жена – сивашка! Разве же это не так? И это нехорошо. И вот почему я умираю. Обещай мне сделать то, о чем я прошу тебя. Поцелуй меня в знак того, что ты исполнишь мою просьбу.

Я обещал ей это, и она слегка вздремнула, шепча:

– Так будет хорошо! Так будет хорошо!

В последние минуты она была так слаба, что мне приходилось наклоняться к самым ее губам, когда она говорила.

– Смотри же, Томми, не забудь про перинку!

И она умерла, умерла от родов на станции Чилкут.

Новый шквал страшно потряс палатку и чуть-чуть совсем не опрокинул ее. Дик снова набил свою трубку, а Томми взял чайник и отставил его в сторону, на тот случай, если Молли все-таки вернется.

А что же в это время делала девушка со сверкающими глазами и кровью настоящего янки?

Ослепленная, почти без сил, ползая на руках… задыхаясь от страшного ветра, который, словно в тисках, зажал ее горло, она направлялась теперь обратно к палатке. На ее плечах болтался довольно объемистый тюк, который еще больше затруднял ее движения, так как, казалось, на нем одном сосредоточилась вся ярость бури. Едва стоя на ногах и слабо шевеля руками, она ухватилась за веревки, удерживающие палатку, и тогда Дику и Томми пришлось втащить ее внутрь. Там она сделала последнее усилие, зашаталась и без сил свалилась на землю.

Томми расстегнул ремни на ее плечах и снял поклажу, но в это время послышался звон посуды и стук горшков. Дик, наливавший виски в чашку, успел через тело девушки мигнуть Томми, который мгновенно мигнул ему в ответ. Его губы прошептали лишь единственное слово «платья», но Дик неодобрительно кивнул головой.

– Послушайте, бедная девочка, – сказал он, когда Молли выпила виски и почувствовала себя несколько лучше. – Тут для вас имеются совершенно сухие вещи. А ну-ка, попробуйте облачиться в них. А мы тем временем выйдем наружу и закрепим палатку. Как оденетесь, кликните нас, и мы сядем за обед. Кликните, когда оденетесь.

– Ну, милый мой, теперь я готов клясться вам чем угодно, что спесь-то с нее сбита! – сказал Томми, когда оба устроились на подветренной стороне палатки. – Теперь она не будет уже так петь о своей отваге.

– Но ведь отвага-то – самое лучшее, что в ней есть! – ответил Дик, пряча голову от волны изморози, которая налетела на него из-за угла палатки. – Это та самая отвага, которая сидит во мне и в вас и которая сидела в наших матерях еще до того, как мы родились на свет Божий!

Человек со шрамом

Джэкоб Кент всю жизнь страдал непомерной жадностью. С течением времени эта жадность породила хроническое недоверие к людям, которое так извратило его ум и характер, что сделало его страшно неприятным человеком в делах. Кроме того, он страдал галлюцинациями, которые зачастую овладевали всем его существом. С детства он был ткачом и работал за ткацким станком вплоть до того времени, как клондайкская золотая лихорадка отравила его кровь и заставила бросить насиженное место.

Его хижина стояла как раз на полпути между Шестидесятой Милей и рекой Стюарт, и те люди, которые привыкли проходить по дороге на Даусон, смотрели на него как на своего рода грабителя-барона, который неуклонно взимает пошлину и дань со всех тех, кто пользуется его дурно содержимыми дорогами. Но ввиду того что большинству этих рыцарей наживы с реки Стюарт не были знакомы подобные исторические фигуры и названия, они отзывались о Джэкобе Кенте в несколько более примитивных выражениях, в которых главную роль играли весьма живописные и выразительные прилагательные.

Между прочим, надо отметить, что эта хижина вовсе не принадлежала ему, а в свое время была построена двумя золотоискателями, которые пригнали сюда плот специально для этой хижины. Это были очень добродушные парни, и после того, как они бросили свой домик, путешественники, которые прекрасно знали этот путь, стали всегда останавливаться в нем на ночь. Это было очень удобно, так как избавляло их от необходимости разбивать собственный лагерь и тратить зря массу времени. С течением времени создался неписаный закон, согласно которому каждый последний путник оставлял вязанку дров для следующего гостя. Редкая ночь проходила без того, чтобы здесь не находили себе приюта от пяти до двадцати человек.

Джэкоб Кент обратил внимание на создавшееся положение вещей и через некоторое время въехал в хижину полноправным хозяином. С тех пор установились новые порядки, и усталые путники должны были уже платить по доллару с человека за привилегию спать на голом полу. Джэкоб Кент исправно отвешивал золотой песок из их мешков и так же исправно отвешивал его с солидным «походом» в свою пользу. Мало того, он устроился еще так, что его прохожие постояльцы кололи для него дрова и носили воду. Конечно, это был форменный грабеж, но так как его жертвы отличались крайне добродушным характером, то они не подымали споров и криков и нисколько не препятствовали ему преуспевать за их счет.

Однажды в апрельский полдень Джэкоб Кент сидел у своих дверей и грелся в лучах воскресающего весеннего солнца. В эту минуту он удивительно походил на жадного паука, который поглядывает на дорогу в ожидании жирных мух. У его ног простирался Юкон – огромное море льда, которое двумя изгибами исчезало на севере и юге и имело добрых две мили от одного берега до другого. Вдоль его суровой груди пробегал санный путь шириной в восемнадцать дюймов и длиной в две тысячи миль. Можно было смело утверждать, что никакой другой путь на белом свете не выслушивал такого безграничного количества отборных ругательств, как этот.

Сегодня Джэкоб Кент чувствовал себя исключительно хорошо. В последнюю ночь он побил рекорд в том отношении, что в его хижине нашли себе приют двадцать восемь человек. Конечно, нельзя сказать, чтобы все постояльцы остались довольны ночлегом, так как некоторые из них – человека четыре – всю ночь провели под его собственной лежанкой, на которой он спал. Но тем не менее в его мешочек прибавилось изрядное количество золотого песку. Этот мешочек с его блестящим желтым богатством в одно и то же время был для Кента источником и всех его радостей, и всех горестей. Небо и ад залегли в нем. Принимая во внимание, что его домик в одну комнату стоял совершенно одиноко, можно было понять, что Джэкоб Кент жил в непрестанном страхе, что рано или поздно его ограбят. Все это было чрезвычайно легко проделать бородатым отчаянным людям, которые заглядывали к нему. Ему часто снилось, что в его домик врываются бандиты, и он просыпался в состоянии неописуемого кошмара. Всего чаще его сновидения посещала одна компания, которую он успел уже прекрасно изучить, причем всего больше пригляделся к главарю – с бронзовым лицом и шрамом на правой щеке. Этот парень очень часто попадался ему на глаза, и только из-за него он вырыл вокруг хижины множество потайных ям, где и прятал свое добро. После каждой такой ямки он отдыхал в продолжение нескольких ночей, пока в его сны снова не врывался человек со шрамом и снова не покушался на его сокровища. Кент просыпался посреди самой отчаянной схватки, вскакивал с ложа и прятал золото в новом, еще более потайном месте. Нельзя сказать, чтобы эти видения сами по себе и, так сказать, непосредственно мучили его. Но он верил в предчувствия, в силу внушения и в астральную проекцию живых персонажей, которые в настоящую минуту, независимо от того, где они находились, мысленно покушались на его имущество. Вот почему он продолжал безжалостно эксплуатировать всех тех, кто переступал порог его дома, и в то же время невыразимо страдал с каждой новой песчинкой золота, попадавшей в его мешок.

В то время как он сидел так, греясь в чудесных лучах солнца, его мозг посетила мысль, которая заставила его подскочить на месте.

Все радости его жизни сконцентрировались на том, что он взвешивал и перевешивал свое золото. Но в этом занятии имелась тень, которая омрачала всю его радость и заключалась в том, что его весы были слишком малы. Действительно, он мог на них взвесить максимально полтора фунта за один раз, а между тем его запас был уже по меньшей мере в три раза больше. Ему ни разу не удавалось до сих пор взвесить все свое золото сразу, и это лишало его огромного счастья, которое заключалось в том, чтобы видеть все свои богатства собранными воедино. Лишенный этой возможности, он чувствовал, что одновременно лишается и половины блаженства. Мало того, он находил, что из-за такой незначительной причины умаляется сам по себе факт обладания богатством. И вдруг у него мелькнула идея, каким образом разрешить столь важную проблему, – вот это и заставило его вскочить на ноги. Он внимательно осмотрел дорогу налево и направо. Никого и ничего подозрительного не было. Кент вошел в хижину.

В несколько секунд стол был очищен, и Джэкоб Кент поставил на нем весы. На одну чашку он положил тяжесть, равную по весу пятнадцати унциям, а другую чашку сбалансировал соответствующим количеством золотого песку. Затем он переложил песок на ту чашку, где лежали гири, и снова сбалансировал вторую чашку соответствующим количеством песку. Таким образом он высыпал весь имевшийся в его распоряжении золотой запас и свободно, облегченно передохнул. Он задрожал от восторга, безмерно восхищенный. Тем не менее он продолжал старательно вытряхивать мешок до последней золотой песчинки и до тех пор, пока одна чашка не коснулась стола. Равновесие он восстановил тем, что прибавил к первой чашке пенни и пять зерен с другой чашки. Он стоял, откинув голову назад и испытывая неведомое доселе блаженство. Мешок его был пуст, но нагрузочная способность весов возросла неимоверно. Он мог теперь взвешивать в них любое количество песку – от малой песчинки до нескольких футов. Маммона[54]54
  Маммона – дух стяжания, земные блага, золотой кумир.


[Закрыть] глубоко вонзила свои пальцы в его сердце. Солнце продолжало катиться к закату, и теперь лучи его, лизнув порог, упали на чашки весов, доверху нагруженные сверкающим золотом. Драгоценные горки, похожие на золотые груди бронзовой Клеопатры, чудесно отражали мягкий, ровный свет. Исчезли время и пространство.

– Черт побери совсем! Да вы никак производите здесь золото! Верно я говорю?

Джэкоб Кент стремительно подался назад и в то же самое время схватил свое двуствольное ружье, которое находилось под рукой. Но когда взор его упал на лицо непрошеного гостя, он остолбенел и снова подался назад. Это был Человек со Шрамом!

Гость глядел на него с большим любопытством.

– О, все обстоит совершенно благополучно! – успокоительно сказал он. – Не подумайте только, что я собираюсь сделать что-нибудь дурное вам или же вашему проклятому золоту! Но вы как будто нездоровы! – прибавил он после минуты размышления. – Что с вами? – И он указал на пот, который катился с лица Кента, и на его подкашивающиеся ноги. – Но почему же вы ничего не говорите? – продолжал он, видя, как тот делает усиленные движения для того, чтобы перевести дух. – Может быть, что-нибудь случилось с вами? В чем дело? Да говорите же!

– О… от… куда… это… у вас? – Кент наконец собрался с силами и, подняв дрожащий указательный палец, показал на страшный шрам на лице незнакомца.

– А это один матрос, с которым я вместе плавал, нанес мне свайкой удар. Свайка полетела в меня с бом-брамселя. Ну-с, а теперь, когда вы наконец снова обрели дар речи, разрешите узнать, что случилось с вами? В настоящее время я хочу знать только одно: что с вами? Черт побери, вы так взволнованы, так дрожите… И почему это вас так заинтересовал мой шрам? Я и это хочу знать! Ну, говорите!

– Нет, нет! – ответил Кент, упав на стул и сделав при этом болезненную гримасу. – Меня просто так заинтересовало.

– А вам приходилось когда-либо видеть подобную штуку? – подозрительно спросил гость.

– Никогда в жизни!

– Ну и как же: нравится вам мой шрам?

– Да, нравится!

Кент одобрительно кивнул головой, решив про себя всячески ублажать этого странного визитера, но он совершенно не ожидал того взрыва возмущения и негодования, с которым были встречены его старания быть приятным.

– Эх вы, глупая, старая, мокрая курица! Как вы смеете говорить, что этот позор, которым всемогущий Господь Бог украсил мое лицо, вам нравится! Что вы хотите этим сказать?

И тут почтенный и пылкий сын моря разразился таким бешеным потоком типично восточных ругательств, что в одну кучу были свалены и боги, и дьяволы, и ныне здравствующие люди, и их предки и потомки, и метафоры чудища. И все это было преподнесено с таким хулиганским мастерством, что Джэкоб Кент был буквально парализован. Он еще больше подался назад и поднял над головой руки, точно выжидая, что вот-вот над ним будет учинено физическое насилие. У него был при этом такой испуганный и вместе с тем смешной вид, что незнакомец вдруг замолчал, остановившись посреди замечательного и на редкость красочного ругательства, и разразился оглушительным хохотом.

– Солнце растопило верхний слой льда на дороге, – между отдельными пароксизмами веселости произнес Человек со Шрамом. – Теперь путь совсем испортился, и вы должны благодарить Господа Бога за то, что он послал вам такое счастье в моем лице. А ну-ка, дорогой мой, растопите вашу печку, а я тем временем распрягу моих собак и накормлю их. Но смотрите не жалейте дров: там их много! И времени, чтобы нарубить дров, у вас тоже хватит. Да, кстати, захватите с собой ведро и принесите сюда воды. И поживее! Не доводите меня до того, чтобы я показал вам, как надо работать: вам же хуже будет!

Это была совершенно неслыханная вещь! Джэкоб Кент стал разводить огонь, наколол дров, принес воду – словом, занялся обычными хозяйственными услугами для гостя!

Когда Джим Кардижи оставлял Даусон, его голова была забита рассказами и анекдотами о подлости этого придорожного Шейлока, а в пути от многочисленных жертв ему пришлось еще больше услышать о художествах этого человека. Вот почему с чисто матросской любовью к матросским же шуткам он решил проучить этого молодца. Он не мог, конечно, не обратить сразу же внимания на то, какой эффект – и эффект совершенно неожиданный – произвело его появление, но он не имел ни малейшего понятия о том, какую роль в этом деле сыграл шрам на его щеке. Но, не понимая этого, он видел ужас, вызванный одним видом его лица, и решил эксплуатировать его самым беззастенчивым образом, как это сделал бы любой современный торгаш, желающий выгодно сбыть тот или иной товар.

– Лопни мои глаза, если мне приходилось когда-нибудь видеть такого ловкого парня, как вы! – в восторге вскричал он, склонив набок голову и следя за тем, как возится хозяин. – По-моему, вы совершенно напрасно выехали на Клондайк, где вам нечего делать! Вам бы стоять во главе хорошего трактира, вот это для вас настоящее дело! Мне, правда, очень часто приходилось слышать о вас от товарищей по работе, но я понятия не имел о том, на что вы способны. Прямо молодец!

Джэкоб Кент испытывал непреодолимое желание выпалить в гостя из своего ружья, но магическое действие шрама было слишком сильно. Ведь перед ним сидел настоящий Человек со Шрамом – тот самый человек, который так часто грабил его во время кошмарных снов! Он видел перед собой воплощение того существа, чья астральная форма так часто повторялась в его видениях. Сколько раз этот человек покушался на его добро, и теперь – в этом не могло быть никаких сомнений – он явился сюда в полной человеческой оболочке для того, чтобы овладеть наконец его богатством. Ах, этот шрам! Кент так же не был в силах оторвать своих глаз от него, как не мог бы остановить биение своего сердца. Как он ни пытался, взор его возвращался к этому шраму так же неизбежно, как магнитная стрелка к полюсу.

– Я вижу, что мой шрам здорово-таки мешает вам! – прогремел Джим Кардижи, вдруг глянув поверх своих одеял и встретившись с напряженным взором хозяина. – Я вам вот что посоветую. И, по-моему, будет самое лучшее для вас, если вы сделаете то, что я прикажу вам. Лягте-ка спать, потушите лампу и не глядите на меня: тогда и не увидите моего шрама. Слышите, вы, старая швабра: лягте, говорю я вам, и не выводите меня из себя.

Джэкоб Кент так нервничал, что вынужден был вместо одного раза три раза дунуть на огонь, чтобы погасить его. После этого он, не снимая даже мокасин, забрался под одеяла.

Матрос, лежа на своем весьма жестком ложе, очень скоро захрапел, а Кент, устремив глаза во мрак ночи и не спуская пальца с курка своего ружья, решил ни на минуту не закрывать глаз и бодрствовать всю ночь. Ему не удалось спрятать свои пять фунтов золота, которые до сих пор еще лежали в его патронном ящике у самого изголовья. Но, несмотря на все старания, он, в свою очередь, скоро уснул под невыразимой тяжестью, упавшей на его сердце. Если бы он не задремал в таком состоянии, весьма возможно, что демон сомнамбулизма не был бы вызван, и Джиму Кардижи не пришлось бы на следующий день промывать золото Джэкоба Кента.

Огонь в печи боролся, пока мог, а затем погас. Мороз мало-помалу стал проникать через законопаченные мохом щели в стенах и охладил комнату. Собаки снаружи постепенно умолкли, перестали ворочаться, свернулись на снегу и мечтами унеслись в чудесные небесные страны, где имеется великое множество лососины, но совсем нет собачьих погонщиков и их помощников.

Матрос спал, как бревно, между тем как Кент, весь во власти чудовищных снов, все время беспокойно ворочался с боку на бок. Около полуночи он вдруг сбросил с себя одеяла и поднялся на ноги. Интересно отметить, что все последующее он проделал без малейшего проблеска света. Весьма возможно, что он не раскрывал глаз из-за царившей вокруг темноты, но возможно и то, что он не подымал век только из боязни снова увидеть страшный шрам. Но, так или иначе, факт таков, что, ничего не видя, он открыл свой патронный ящик, вынул из него что-то, плотно зарядил ружье, причем не просыпал ни песчинки, забил заряд двойным пыжом, после чего все убрал и снова завернулся в свои одеяла.

Когда дневное светило наложило свои голубовато-серые пальцы на пергаментное окно хижины, Кент немедленно проснулся. Повернувшись на локте, он открыл патронный ящик и заглянул в него. То, что он увидел в нем, или, вернее, то, чего он не увидел там, произвело на него довольно странное впечатление, если принять во внимание его крайне неврастенический темперамент. Он посмотрел на спящего на полу человека, тихо опустил крышку ящика и снова лег на спину. На его лице появилось выражение совершенно необычного для него спокойствия. Ни единый мускул не дрогнул. Никто не мог бы заметить хотя бы малейший след душевного волнения или возбуждения. Он лежал так довольно долго, причем ни на миг его мысль не переставала работать, а когда он наконец поднялся с лежанки и начал двигаться по комнате, то представлял собой хладнокровного, уравновешенного человека, который все проделывал без малейшего шума и спешки.

Случилось так, что тяжелый деревянный гвоздь был вбит в бревенчатое стропило как раз над головой Джима Кардижи. Джэкоб Кент, работая чрезвычайно тихо и осторожно, достал полудюймовую веревку и перекинул ее через этот гвоздь так, что оба конца веревки свесились до пола. Один конец он обмотал вокруг своей талии, а на другом сделал подвижную петлю. После того он взвел курок ружья и положил его на расстоянии протянутой руки на кучу ремней из оленьей кожи. Страшным усилием воли он принудил себя смотреть на шрам, накинул подвижную петлю на голову спавшего Джима, натянул веревку тяжестью собственного тела, которое немного отклонилось в сторону, а затем схватил ружье, намереваясь выстрелить при первой же необходимости.

Джим Кардижи проснулся, вздрогнул и устремил дикий взор на два направленных в его сторону стальных дула.

– Где оно? – спросил Кент, немного ослабив веревку.

– Ах ты, подлец…

Кент без дальнейших слов снова подался в сторону и тяжестью тела натянул веревку.

– Мерзавец… подл…

– Где оно? – повторил Кент.

– Что? – спросил Джим, когда хозяин дал ему возможность на миг перевести дух.

– Золотой песок!

– Какой такой золотой песок? – ничего не понимая, спросил матрос.

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю! Где мой песок?

– Понятия не имею о нем. Черт тебя возьми, за кого же ты, в конце концов, принимаешь меня? Что я – сейф, что ли? На кой черт он мне?

– Может быть, знаешь, а может быть, и не знаешь, но, так или иначе, я решил душить тебя до тех самых пор, пока ты не скажешь. И имей в виду: если ты поднимешь руку, то я тут же на месте уложу тебя!

– Силы небесные! – прорычал Джим, когда веревка снова натянулась.

Кент на время несколько ослабил нажим, и матрос, поворачивая во все стороны голову, словно для того, чтобы уменьшить трение, сумел растянуть петлю настолько, что передвинул ее почти на подбородок.

– Ну! – вскричал Кент, надеясь, что матрос сейчас же признается во всем.

Но Джим только усмехнулся в ответ.

– Жулик ты и прохвост, вот что я скажу тебе! – ответил он. – Можешь убираться со своей веревкой ко всем чертям!

Как он и предвидел, трагедия мало-помалу начала превращаться в фарс. Ввиду того, что Кент был гораздо легче Кардижи, все его усилия приподнять мнимого вора в воздух ровно ни к чему не приводили, и ноги матроса все время оставались на полу. Затылком же своим он упирался в подвижную петлю.

Поняв, что ему не удастся сразу задушить противника, Кент решил душить его постепенно и медленно и тем заставить признаться в краже. Но Человек со Шрамом не выражал ни малейшего желания подвергнуться медленному удушению. Прошло пять, десять, пятнадцать минут, и доведенный до отчаяния Кент опустил своего пленника на пол.

– Ладно! – произнес он, вытирая обильный пот, выступивший на его лице. – Я не повешу тебя, а просто-напросто застрелю. Имеются такие люди, которых никакая веревка не берет. Ладно!

– Милый мой, ты только пол попортишь, если таким образом отправишь меня на тот свет, – сказал Джим, стараясь как-нибудь выиграть время. – Нет, дружище, ты лучше послушай меня, и я дам тебе дельный совет. Или, что будет еще лучше, давай вместе подумаем, что нам делать. Ты говоришь, что потерял золото, и утверждаешь, что я знаю, куда оно делось. А я говорю, что не знаю, куда оно делось. Так вот давай подумаем…

– Силы небесные! – крикнул Кент, стараясь в точности передать интонацию матроса. – Это ты мне самому предоставь. Я уж сам подумаю, что да как мне сделать. Ты лежи смирно, не шевелись, или же, как Бог свят, я без дальних слов уложу тебя на месте.

– Ради моей матери…

– Пусть Господь Бог сжалится над ней, если она действительно любит тебя. Ты что там делаешь?

Он предупредил какое-то подозрительное движение матроса, приставив к его лбу холодное дуло ружья.

– Говорю же я тебе толком: лежи спокойно и не шевелись! Если ты сдвинешься с места хоть на волосок, не жить тебе на свете!

Принимая во внимание, что Кент ни на миг не спускал пальца с курка ружья, легко себе представить, какая адская работа предстояла ему. Но он был ткач, и вот почему матрос в несколько минут был связан по рукам и ногам. Закончив эту часть работы, он вытащил пленника наружу и положил его у самой стенки хижины, после чего устремил свой взор на реку и стал следить за тенями, отбрасываемыми солнцем на землю.

– Ну теперь вот что я скажу тебе! – обратился он к матросу. – Я даю тебе времени до двенадцати часов, а потом…

– А потом? – спросил тот.

– А потом я отправлю тебя по прямехонькой дороге на тот свет. Если же ты честно признаешься во всем, то я оставлю тебя в таком положении, пока мимо не проедет ближайший пикет конной полиции.

– Пропади я на месте, если я знаю, чего ради ты сошел с ума. Говорю я тебе, что я невинен, как малый ягненок, а ты, черт тебя знает – к чему и зачем, пристал ко мне и строишь из меня дурака… Старый ты проклятый разбойник… Ты…