Текст книги "Любовь к жизни. Рассказы"

И тут Джим Кардижи дал волю своему богатому и красочному языку, причем на сей раз превзошел даже самого себя. Для того чтобы удобнее было слушать такие замечательные богохульства, Кент вынес из хижины стул и поудобнее уселся на нем.

После того как матрос исчерпал весь свой – казалось бы, неисчерпаемый – запас ругательств и проклятий, он вдруг замолчал, глубоко задумался и стал напряженно следить за движением солнца, которое, по его мнению, неприлично быстро бежало теперь к западному полушарию. Его собаки, удивленные тем, что их до сих пор не запрягли, собрались вокруг него. Его беспомощность вызвала полное сочувствие со стороны животных, которые поняли, что случилось что-то неладное, хотя никак не могли понять причины и характер несчастья. Теснясь все ближе и ближе к нему, они мрачными завываниями стали выражать ему свое собачье соболезнование.

– Чук! Чук! Прочь, сиваши! – крикнул он, стараясь какими-то особыми судорожными движениями отогнать их от себя.

При этом он убедился, что находится на краю покатости. Отогнав собак на приличное расстояние, он задумался над вопросом: какого рода и откуда взялась эта покатость? Он не видел ее, но только понимал и чувствовал, что она непременно должна быть. Ему не потребовалось много времени для того, чтобы прийти к определенному и вполне удовлетворившему его заключению.

Он начал с того, что человек – каждый человек, по самой природе своей – очень ленив. Человек всегда делает только то, что необходимо, но никак не больше. Когда он строит себе хижину, то, естественно, нуждается в земле для крыши. Этих предпосылок было вполне достаточно для логического вывода, что строитель этой хижины брал ту землю, которая была поближе к нему. Теперь Джиму Кардижи было ясно, что он лежит на краю ямы, из которой Джэкоб Кент брал землю для крыши своей хижины.

Он подумал, что можно извлечь значительную пользу из этого открытия, если только умело утилизировать его; а затем все свое внимание обратил на ремни из оленьей кожи, которыми были опутаны его руки и ноги. Руки его были связаны на спине, и оттого, что он все время держал их в снегу, они были совершенно мокрые. По опыту он знал, что оленья кожа от сырости растягивается, вот почему он теперь, без видимых усилий, растягивал ремни все больше и больше.

Он жадно и пристально следил за дорогой, и когда вдруг на отдаленном белом фоне ледяного затора мелькнула какая-то черная точка, он тоскливо взглянул на солнце, которое уже подходило к зениту. Снова и снова он видел вдали черную точку, которая то поднималась на ледяные холмы, то стремительно пропадала в снежных провалах. Но он не смел следить за нею более настойчиво, боясь возбудить тем подозрение своего врага. Как-то раз Джэкоб Кент поднялся на ноги и начал ни с того ни с сего напряженно вглядываться вдоль дороги, чем насмерть испугал Джима Кардижи. Но сани в это время неслись по участку дороги, параллельному ледяному затору, скрылись на время из виду, и, таким образом, опасность для матроса миновала.

– О, я погляжу еще, как тебя за такие штучки повесят! – угрожающе крикнул Джим, стараясь во что бы то ни стало привлечь внимание Кента. – Да, за такие дела по головке тебя не погладят, и я уверен, что мы еще встретимся с тобой в… аду! Да, дорогой мой!

– А мне вот что еще интересно знать! – вскричал он после небольшой паузы. – Веришь ли ты, приятель, в привидения?

По тому, как вздрогнул Кент, он понял, что попал именно туда, куда надо было, и продолжал:

– Ведь ты знаешь, что привидение вправе посещать того человека, который не исполняет своего слова. Вот почему ты не имеешь никакого права застрелить меня до восьмой черты… то есть до двенадцати часов дня. Если же, черт лохматый, ты позволишь себе такую подлость, так уж будь уверен, что я стану являться к тебе, когда только можно и нельзя будет! Уж я влезу тебе в печенки, попомнишь ты меня! Ты слышишь, что я говорю тебе? Если ты застрелишь меня раньше на минуту или даже на секунду, то не избавиться тебе никогда от моих визитов!

Кент недоверчиво и неуверенно взглянул в его сторону, но не выражал желания поддержать разговор.

– По каким часам ты будешь считать? Какая здесь долгота? Как ты будешь знать, что твои часы верно показывают?

Кардижи упорствовал, тщетно надеясь привлечь к себе внимание Кента.

– Ты будешь считать по местному времени или же по часам Компании? Помни, негодяй, если ты застрелишь меня раньше времени, то я ни на минуту не дам тебе покою! Я честно предупреждаю тебя. Я вернусь. Ну а раз у тебя нет часов, как же ты будешь знать точное время? Вот что мне интересно знать! Но почему ты молчишь?

– Я отправлю тебя на тот свет как раз вовремя! – ответил наконец тот. – У меня имеются тут солнечные часы!

– Никуда они не годятся! Ведь надо принять во внимание отклонение стрелки на тридцать два градуса!

– Не беспокойся: у меня часы верно показывают.

– Но как ты выверил их? Компасом?

– Нет! Я выверяю их всегда по Северной звезде!

– Верно?

– Верно!

Кардижи заворчал и бросил украдкой взор на дорогу. Сани, на расстоянии какой-нибудь мили, как раз в эту минуту одолевали подъем, и собаки неслись во всю прыть – удивительно легко и быстро.

– Сколько осталось до черты? – спросил Джим.

Кент подошел к своим примитивным часам и взглянул на них.

– Три дюйма! – ответил он после внимательного осмотра их. – Еще три дюйма до полудня!

– Но имей в виду, что до того, как выстрелить, ты должен закричать: «Восемь склянок!»

Кент согласился и на это условие, и оба погрузились в молчание. Ремни на кистях Джима совсем растянулись, и он начал осторожно работать за спиной руками.

– Сколько осталось? – спросил он.

– Один дюйм!

Матрос слегка зашевелился, желая убедиться, что он успеет вовремя сделать то, что задумал, и сбросил с рук первые обороты ремней.

– Сколько осталось?

– Полдюйма!

Как раз в этот момент Кент услышал шум полозьев по снегу и перевел взгляд в сторону дороги. Погонщик лежал, вытянувшись на санях, а собаки неслись по прямой дорожке, ведущей к хижине. Кент живо повернулся и вскинул ружье к плечу.

– Постой! Ты еще не отсчитал восьми склянок! Увидишь, я замучу тебя моими визитами!

Кент смутился. Он стоял у солнечных часов, на расстоянии каких-нибудь десяти шагов от своей жертвы. Человек на санях, должно быть, понял, что происходит что-то неладное. Он вскочил на колени и жестоко стегнул бичом собак.

Тени упали на шест. Кент посмотрел на часы.

– Приготовься! – торжественно приказал он. – Восемь ск…

Но за одну крохотную часть секунды до того, как Кент кончил, Джим Кардижи свалился в яму. Кент задержал выстрел и подбежал к краю ямы. Б-бах! Ружье разрядилось прямо в лицо матроса, который уже успел вскочить на ноги. Но из дула не показался огонь, а вместо того огненная лента вырвалась с другой стороны ствола, чуть ли не у самой собачки, и Джэкоб Кент свалился на землю. Собаки выскочили на берег и потащили сани по его телу. Погонщик соскочил на снег в тот самый момент, как Джим Кардижи выбрался из ямы.

– Джим! – воскликнул вновь прибывший, который сразу узнал приятеля. – В чем дело? Что тут случилось?

– Что случилось? Да ничего особенного! Я так, побаловался немного, для собственного здоровья! В чем дело, ты спрашиваешь? Эх ты, дурак, дурак! Ты сначала помоги мне совсем сбросить ремни, а там я тебе все расскажу. Да ну, живей, не то я так всыплю тебе!

– Уф! – вскричал он, когда приятель начал работать своим складным ножом. – В чем дело? Я сам страшно хотел бы знать, в чем тут дело. Пока я еще сам ни черта не понимаю. Может быть, ты поможешь мне разобраться в этой чепухе? А?

Кент был мертв, когда они перевернули его на спину. Старое, тяжелое, заряжающееся с дула ружье лежало рядом с ним. Стальные части оторвались от деревянных. У самого приклада, близ правого ствола, зияло отверстие с развороченными краями, длиной в несколько дюймов. Матрос поднял ружье и стал с большим любопытством рассматривать его. При этом из отверстия полилась струя желтого песка, и только тогда Джим Кардижи все понял.

– Черт, вот черт! – вскричал он. – Наконец-то я понял! Вот куда делось пропавшее золото! Черт побери меня, а заодно и тебя, если я сейчас же не примусь за промывку этого добра! Беги, Чарли, скорее за тазом для промывки!

Джан нераскаявшийся

…Потому что нет закона, ни божьего, ни человеческого, за 63° северной широты.

Джан катался по полу, царапаясь и лягаясь. Ему пришлось пустить в ход руки и ноги, и он боролся угрюмо и молча. Двое из троих повисших на нем отдавали друг другу всевозможные приказания и прилагали все старания к тому, чтобы скрутить маленького волосатого черта, который ни за что не желал скрутиться. Третий человек выл: его палец был зажат между зубами Джана.

– Ну, Джан, брось свои шутки и будь настоящим человеком! – едва дыша, произнес Рыжий Билл, крепко схватив Джана за шею. – Черт тебя побери, почему ты не хочешь быть повешенным, как и полагается порядочному человеку?

Но Джан пуще прежнего вцепился в палец третьего человека и по-прежнему катался по полу палатки, опрокидывая и разбрасывая во все стороны горшки и кастрюли.

– Вы не джентльмен, сэр! – упрекал его мистер Тэйлор, тело которого послушно следовало за всеми движениями его же пальца, попавшего в пасть Джана. – Вы убили мистера Гордона, самого почтенного и уважаемого человека, который когда-либо следовал по пути, проложенному собаками. Вы злодей, сэр, и человек без всякой чести и совести.

– И вы – не товарищ! – перебил его Рыжий Билл. – Если бы вы действительно были товарищем, то дали бы себя повесить безо всякого шума и скандала. Бросьте мучить и досаждать нам и дайте повесить себя. Дело мы сделаем быстро и проворно, так что вы и оглянуться не успеете.

– Да что вы там возитесь с ним! – зарычал матрос Лаусон. – Всуньте его голову в горшок с кипящими бобами – и баста!

– Позвольте, сэр, позвольте! – запротестовал мистер Тэйлор. – Вы забыли про мой палец.

– Да убирайтесь вы с вашим пальцем! Вечно вы суетесь не туда, куда надо! Надоели! Вытащите ваш палец!

– Но я не могу, сэр, вытащить его! Поймите же, что он застрял в глотке этого злодея и уже почти откушен наполовину.

– Будьте осторожны!

Но едва послышалось предостережение Лаусона, как Джану удалось приподняться немного, и весь воинственный квартет снова стал летать по палатке, среди кучи мехов и одеял. Когда дерущиеся подались несколько в сторону, на полу обнаружилось тело человека, лежащее совершенно неподвижно и залитое кровью, сочившейся из ружейной раны на затылке.

И все это было результатом безумия, которое внезапно овладело Джаном, – безумия, которое овладевает человеком, слишком долго копавшимся в сырой земле, в состоянии первородной наготы, внезапно увидевшим плодородные долины родного края и почувствовавшим аромат сена, травы, цветов и только что вспаханной целины. В продолжение долгих пяти лет Джан сеял семя на иной почве. Стюарт-Ривер, Сороковая Миля, Сёркл, Койокук, Коцебу были свидетелями его ревностного посева, и вот в Номе он должен был собрать жатву, но не в Номе, богатом золотыми берегами и рубиновыми песками, а в Номе 1897 года, до разбивки города Энвиля и до организации района Эльдорадо.

Джон Гордон был настоящий янки и, следовательно, должен был знать, как держать себя. Но он произнес острое словцо именно тогда, когда глаза Джана и без того были налиты кровью и когда он скрежетал зубами от ярости. И вот почему в палатке чувствовался запах селитры, и один человек лежал совершенно неподвижный, а другой боролся, как загнанная крыса, и категорически отказывался от того, чтобы вполне мирным и корректным образом дать себя повесить.

– Если бы вы хотели послушать меня, мистер Лаусон, – заявил мистер Тэйлор, – то прежде чем доконать этого человека, надо было бы освободить из его зубов мой палец. Тогда дело легче пошло бы. О, он поступает, как мудрая змея. Да, сэр, мудрость его – чисто змеиная!

– В таком случае – попробуем топором! – прорычал матрос. – Дайте мне сюда топор.

С этими словами он приставил лезвие топора почти к самому пальцу мистера Тэйлора и просунул его дальше, между зубами Джана, действуя так, точно у него в руках был рычаг.

Джан напряг все силы, не поддавался, дышал носом и фыркал, как кит.

– Ну еще! Ну еще! Вот теперь пошло по-настоящему!

– Благодарю вас, сэр! Ах, как легко стало!

И мистер Тэйлор схватил руками дико болтающиеся в воздухе ноги Джана.

Но пленником овладела чисто берсеркерская ярость. Он весь был залит кровью, на губах у него скопилась пена, но он ругался так, как это может делать только человек, оттаявший в южном аду после пяти невероятно морозных лет. Человеческая гроздь бросалась то взад, то вперед, потела, едва дышала, ползала, точно многоногое отвратительное чудище, которое вдруг восстало из неведомых земных толщ.

Масляная лампа скатилась на землю и погасла в собственном же масле; полуденные сумерки едва-едва пробивались сквозь грязную парусину в палатку.

– Ну, ради самого Господа Бога, прошу вас, Джан, опомниться! – снова взмолился Рыжий Билл. – Ведь дурного мы вам не сделаем и ничего такого себе не позволим, кроме того, что аккуратно и по всем правилам повесим вас. Ведь ничего страшного тут нет, а вы ведете себя самым непозволительным и даже возмутительным образом. Нет, подумать только, что мы столько времени все делали вместе и сообща, и вдруг такое поведение с вашей стороны! Нет, голубчик, этого я от вас никогда не ожидал.

– Вся беда в том, что мы даем ему слишком много свободы. Эй, Тэйлор, нажмите-ка ему сильнее на ноги и навалитесь на него всем телом.

– Верно, верно, мистер Лаусон. Вы тоже налягте на него, как только я крикну вам. – Кентуккиец пошарил вокруг себя в кромешной тьме. – Ну, давайте, сэр, давайте! Как раз время теперь! Ну, давайте!

Нажим был сделан до того сильный, что четверть тонны человеческого мяса мигом скатилась к самой стенке палатки. Деревянные гвозди не выдержали натиска, веревки лопнули, и палатка рухнула, в падении своем накрыв грязным полотном копошившихся людей.

– Сами на себя беду накликаете! – продолжал Рыжий Билл, вцепившись обоими толстыми пальцами в волосатое горло, владельца которого он только что подвернул под себя. – Мы уже достаточно повозились с вами, а тут еще придется с полдня провозиться, после того как мы прикончим вас. Нет, это не по-товарищески!

– Я был бы очень рад, если бы вы освободили меня от этого дела! – пробормотал мистер Тэйлор.

Рыжий Билл, в свою очередь, что-то пробормотал, выпустил мистера Тэйлора, и в ту же минуту оба вылетели из-под парусины. Джан лягнул матроса и сломя голову пустился наутек по снегу.

– Ах вы, черт бы вас драл, дьяволы, лентяи! – заорал Лаусон. – Бек! Брайт! Бери его! Ату! Ату! – И он пустился вслед за Джаном. Бек и Брайт, в сопровождении остальной своры собак, бросились вдогонку за убийцей, которого очень скоро поймали.

Собственно говоря, все это было ни к чему. Не было никакого смысла Джану убегать, и так же бессмысленно было бросаться за ним в погоню. С одной стороны простиралась безграничная, непроглядная снежная равнина, а с другой – замерзшее море. Ведь ясно было, что, не имея ни пристанища, ни провизии, беглец не мог далеко забраться. Самое лучшее, что они могли сделать, так это предоставить ему временную свободу и ждать, пока он не вернется добровольно, а это должно было случиться неминуемо, потому что мороз и голод живо пригнали бы его.

Но все эти люди ни на минуту не задумались над истинным положением вещей. Несомненно, тут сказалась та доля безумия, которая кипела в крови каждого из них. Была пролита кровь, и жажда мести, жажда страстная и неутолимая, говорила в них сильнее всего остального. «Мне отмщение, и аз воздам», – сказал некогда Господь Бог, но надо думать, что эти слова его относились к странам с более умеренным климатом, где теплое солнце значительно умеряет энергию человека. Но здесь, на Севере, люди пришли к тому убеждению, что это Божье заявление хорошо лишь в том случае, если оно поддерживается крепкими мускулами, и вот почему они предпочитают рассчитывать и надеяться только на самих себя. Господь – повсюду, об этом они, правда, слышали, но ввиду того что он на целых полгода набрасывает густую тень на землю, они не всегда знают, где он обретается. Таким образом, они бродят во тьме, и ничего удивительного нет в том, что они часто сомневаются: стоит ли всегда жить по Десятикнижию?

Джан, как слепой, бежал вперед, не отдавая себе отчета в том, куда и где ступают его ноги, ибо всем его существом владел один лишь глагол: жить. Да, жить! Существовать!

Бек серым призраком ринулся на него, но промахнулся. Человек с бешенством устремился на Бека и споткнулся. Тогда белые клыки Брайта вонзились в его куртку, и он упал в снег.

Жить! Существовать!

Он боролся теперь за свою жизнь с необычайным бешенством и представлял собой центр, вокруг которого вертелись и скакали осатаневшие люди и собаки. Его левая кисть схватила за загривок одного волкодава, в то время как вся рука по локоть крепко обняла шею Лаусона. Каждое движение собаки усиливало беспомощное положение матроса. Правая рука Джана впилась в рыжие кудри Билла, которые теребила безо всякого сожаления. Но всех сильнее страдал мистер Тэйлор, который без движения лежал под этой живой и подвижной грудой тел.

Это была настоящая мертвая хватка, потому что безумие придало Джану невероятные силы. Но вдруг, безо всякого, казалось бы, основания, Джан ослабил напряжение всех своих мускулов и преспокойно перевернулся на спину. Его противники слегка отодвинулись в сторону, несколько смущенные и неспособные сразу разобраться в том, что происходит. Джан злобно усмехнулся, глядя на них.

– Ну вот, друзья мои! – начал он, по-прежнему усмехаясь. – Вы предложили мне быть вежливым. Я подумал и решил быть вежливым. Итак, что вы намерены делать теперь со мной?

– Вот и прекрасно, Джан! – ответил Рыжий Билл. – Но не волнуйтесь: все устроится как нельзя лучше. Я все время понимал, что вы рано или поздно одумаетесь. Повторяю, не волнуйтесь: мы проделаем все, что надо, самым точным и аккуратным образом.

– Проделаете все, что надо? А что надо?

– А надо повесить! И вы должны поблагодарить вашу счастливую звезду за то, что она послала вам такого ловкого вешальщика, как я. Я прекрасно знаю свое дело. Мне уже неоднократно приходилось проделывать это в Штатах, и могу без лести сказать, что знаю это дело до точки!

– Кого же вы это хотите повесить? Меня, что ли?

– Ну конечно, вас!

– Что такое? Ха-ха! Нет, вы послушайте только, что этот дурак говорит! Послушай, Билл, дай мне руку, я встану на ноги, и пусть этот человек меня повесит.

Он не торопясь поднялся на ноги и оглянулся вокруг.

– Господи Боже мой, вы послушайте только, что говорит этот человек! Он хочет ни больше ни меньше, как повесить меня! Хо-хо-хо! Нет, голубчик, меня это не устраивает!

– Ишь ты, шваб![55]55
  Шваб – немец из Швабии (Швабия – бывшее герцогство Германской империи, в древности известное под именем Алеманнии).


[Закрыть] – насмешливо произнес Лаусон. – Я думаю, что тебе это не понравится! Тоже сказал! – И с этими словами он отрезал длинный ремень от саней и со зловещим видом начал связывать узел. – Разрешите довести до вашего сведения, что сегодня будет заседать суд Линча.

– Постойте, постойте, не торопитесь! – Джан решительно отступил назад от готовящейся для него петли. – Я имею кое о чем порасспросить вас и сделать вам несколько предложений. Эй, Кентукки, что вы знаете насчет суда Линча?

– Да, сэр, я знаю кое-что о суде Линча. Этот институт учрежден порядочными людьми и джентльменами и представляет собой весьма уважаемое и старое учреждение. Видите, всякий там подкуп может иметь место в коронном суде, но суд Линча всегда судит верно, честно и без задержек. И главное – нелицеприятно! Вот это самое главное! Законников можно купить и продать, но в этой просвещенной стране закон и справедливость свободны как воздух, которым мы дышим, сильны как спирт, который мы пьем, и скоры как…

– Да перестаньте болтать! – перебил Лаусон эту замечательную речь. – Давайте разузнаем, чего этот босяк хочет.

– Ладно, Кентукки! – не обращая внимания на слова Лаусона, сказал Джан. – Теперь разъясните мне следующее: если человек убивает другого человека, то суд Линча может приговорить его к повешению?

– Если, сэр, все улики против него, то можно повесить!

– Ну а в нашем деле улики эти так велики, что их хватит на повешение доброй дюжины молодцов! – вставил Рыжий Билл. – Вот что, Джан!

– А вас, Билл, я еще не спрашиваю! Ваш черед придет, и тогда мы поговорим с вами. Я должен этого Кентукки еще кое о чем расспросить. Ну а если суд Линча не приговаривает преступника к повешению, что тогда?

– Если суд Линча не приговаривает человека к повешению – значит, человек этот может считать себя совершенно свободным, а руки свои – чистыми от крови. А затем, сэр, наша великая и славная конституция говорит следующее: два раза по одному и тому же делу нельзя привлекать человека и держать его под угрозой смертной казни.

– И, значит, такого человека, преступника этого, нельзя ни расстрелять, ни бить клобом[56]56
  Полицейская дубинка.


[Закрыть] по голове, ни вообще ничего такого?..

– Нет, сэр, нельзя!

– Очень хорошо! Эй вы, болваны, вы слышали, что сказал наш товарищ? Ну а теперь я побеседую с Биллом. Как вы сами сказали, Билл, вы хорошо знаете это дело, а потому хотите повесить меня. Так я вас понял?

– Можешь биться об заклад, Джан! – отозвался тот. – Повторяю, что дело это я знаю, и если вы не станете больше мешать мне, то я повешу вас так аккуратно, что вы сами будете любоваться и даже гордиться моей работой! Вот увидите! Я – знаток этого дела!

– Да, Билл, вы – знаток, вы – умница, Билл, и понимаете кое-что другое, помимо вешанья людей. Вы знаете, конечно, что два да один – три. Верно?

Билл утвердительно кивнул головой.

– И вы понимаете еще, что из двух вещей нельзя сделать три вещи. Верно? Ну-с, а теперь внимательно следите за моими словами, и я кое-что покажу вам. Для того чтобы повесить человека, необходимо иметь под руками три вещи. Первым делом надо иметь человека. Хорошо, очень хорошо! Я – этот человек. Вторая вещь – надо иметь веревку. Лаусон достал веревку. Очень хорошо! А третья вещь заключается в том, что надо иметь, на чем повесить! А теперь я попрошу вас обозреть окрестности и указать мне на ту третью вещь, через которую можно перебросить веревку. А? Что вы имеете по этому поводу сказать?

Чисто механически все присутствующие посмотрели на окружавшие их снег и лед. Да, это было очень однообразное зрелище, лишенное каких-либо разительных контрастов или же смелых контуров, зрелище удручающее, скорбное и монотонное. Глаза видели только море льда, медленный изгиб берега, залегшие на горизонте плоские холмы и надо всем – безграничный снежный покров.

– Ни деревьев, ни скал, ни хижин, ни телеграфных столбов – ничего! – проворчал Рыжий Билл. – Ничего такого приличного и подходящего, на чем можно было бы поднять в воздух этакого человечка ростом в пять футов. Я отказываюсь. Я не могу так работать!

Он почти скорбно поглядел на ту часть тела Джана, где голова его соединялась с плечами.

– Нет, я отказываюсь, – печально сказал он Лаусону. – Бросьте веревку, она теперь ни к чему. Очевидно, Господь Бог не создал своих мудрых законов для этой страны! Факт!

Джан победно усмехнулся.

– А теперь, я думаю, я могу пойти в палатку и покурить немного! Как вы находите?

– Так, по внешности, сын мой, вы как будто бы и правы, – ответил Лаусон, – но при всем том вы – несомненный дурак, и это тоже факт! – Последние слова относились к Рыжему Биллу. – Уж так я и вижу, что придется мне, морскому человеку, учить вас, земных клопов, уму-разуму. Приходилось ли вам когда-либо видеть ножницы? В таком случае попрошу вас обратить ваше внимание на следующую штуку!

Матрос работал чрезвычайно поспешно. Из-под кучи мусора, который был навален на лодку еще прошлой осенью, он вытащил пару длинных весел, которые связал вместе лопастями, почти под прямым углом. Когда эта часть работы была закончена, он вырыл две ямы в снегу, почти до самого песка. В месте скрещения обоих весел он повесил две подвижные веревки, из коих одну прикрепил к ледяной глыбе, а конец другой передал Рыжему Биллу.

– А теперь, сынок мой, вы понимаете, что и как надо делать!

К своему непередаваемому ужасу, Джан увидел, как виселица подымается в воздух.

– Нет, нет! – закричал он и сжал кулаки. – Мне это не нравится. Я не хочу, чтобы вы повесили меня! Выходите сюда, вы, головотяпы! Выходите по очереди, и я уложу вас всех поодиночке. Черт возьми, я не согласен! Я сделаю все, что только будет в моих силах, но на виселицу я не пойду. Уж лучше до того я двадцать раз подохну, но на виселице вы не увидите меня!

Матрос предоставил двоим остальным бороться с Джаном, который снова совершенно обезумел. Все свалились на землю, по которой стали неистово кататься и разбрасывать во все стороны снег и землю.

Их невероятные усилия могли бы вдохновить автора на новую трагедию человеческих страстей, разыгрываемую на белоснежном фоне, брошенном природой.

Поминутно из общей кучи в воздух выбрасывалась то нога, то рука Джана, а Лаусон только и ждал этого и немедленно наваливался на предательски высунувшуюся часть тела и крепко стягивал ее веревкой. Воющий, стонущий, царапающий и богохульствующий Джан был наконец побежден, дюйм за дюймом связан по рукам и ногам и поднесен к виселице, которая в ожидании своей жертвы, наподобие неумолимых гигантских ножниц, высилась в воздухе. Рыжий Билл расширил петлю и очень тщательно поместил ее под левым ухом висельника.

Мистер Тэйлор и Лаусон ухватились за подвижную веревку, готовые при первом же слове Рыжего Билла вздернуть Джана, но Билл медлил, с чисто художественным одобрением разглядывая свою работу.

– Господи Боже мой! Да вы взгляните, что там!

Ужас, послышавшийся в голосе Джана, заставил всех остальных остановиться.

Обрушившаяся наземь палатка вдруг приподнялась и, протянув в воздух призрачные руки, точно пьяная, заковыляла в их сторону. Но уже через мгновение Джон Гордон нащупал выход и вышел наружу.

– Черт вас побери, что…

Но слова застряли в его глотке, когда он увидел, что на его глазах происходит.

– Да постойте вы, черти! Постойте! Я не убит! – закричал он и с разгневанным видом бросился к группе людей, готовых совершить злое дело.

– Позвольте мне, мистер Гордон, поздравить вас со счастливым избавлением от неминуемой смерти! – отважился произнести мистер Тэйлор. – Чистая случайность, сэр, чистая случайность – не больше!

– Да убирайтесь вы с вашей случайностью! Я мог тысячу раз умереть и даже сгнить, а вы даже не позаботились о том, чтобы посмотреть, что со мной! Эх, вы…

И мистер Гордон отвел душу многословным потоком английской брани, составленной преимущественно из решительных, звучных и энергичных фраз, в которых преобладали вводные предложения и красочные прилагательные.

– Пуля только поцарапала меня! – продолжал он, когда нашел, что брани уже достаточно. – Вернее, она пометила меня. Приходилось ли вам когда-нибудь, Тэйлор, метить скот?

– Как же, сэр! В божеских странах я неоднократно делал это.

– Ну так вот! То же самое случилось и со мной. Пуля коснулась кожи на моем затылке. Она задела меня, но никаких серьезных повреждений не причинила. – Он повернулся к связанному человеку. – Ну, Джан, вставай! Я сейчас здорово отколочу тебя, разве только ты, как следует быть, извинишься предо мной. Эй вы, остальные, расступитесь! Дайте нам простору!

– И не подумаю я извиняться пред вами! Вы только освободите меня от веревок, и я покажу вам! – ответил Джан Нераскаявшийся, в душе которого дьявол все еще не был побежден. – А вот после того, как я справлюсь с вами, Гордон, я возьмусь за каждого из этих болванов в отдельности. Уж я покажу им! Попомнят они меня!