Текст книги "Лионесс. Том 1. Сад принцессы Сульдрун"

Джек Вэнс
Лионесс. Сад принцессы Сульдрун

Jack Vance

SULDRUN’S GARDEN

(Lyonesse, book 1)

Copyright © 1982, 2002 by Jack Vance

© Александр Фет, перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Предварительные замечания

Старейшие острова и населяющие их народы: краткий обзор (не слишком докучливое предисловие – хотя читатель, недолюбливающий факты, может его и пропустить)

Старейшие острова, ныне погрузившиеся в воды Атлантики, в старину находились к западу от Кантабрийского (Бискайского) залива, отделявшего их от Древней Галлии.

Христианские летописцы редко упоминают о Старейших островах. И Гильдас, и Нений ссылаются на Хайбрас, но Беде молчит. Гальфрид Монмутский намекает на существование Лионесса и Аваллона помимо других, не столь известных городов и событий. Кретьен де Труа восхваляет Исс и его отряды; кроме того, Исс нередко становится местом действия в ранних армориканских народных сказаниях. Ирландские источники многочисленны, но беспорядочны и противоречивы[1]1
  См. Глоссарий III.


[Закрыть]. Св. Брезабий Кардиффский предлагает нашему вниманию весьма замысловатое генеалогическое древо королей Лионесса. Св. Коломба яростно обрушивается на «еретиков, ведьм, идолопоклонников и друидов» острова, именуемого «Хай-Бразий» (так в Средневековье называли Хайбрас). Других свидетельств в летописях нет.

Греки и финикийцы торговали со Старейшими островами. Римляне посещали Хайбрас; многие из них селились там, оставив после себя акведуки, дороги, виллы и храмы. В дни упадка Империи в Аваллоне с помпой высадились христианские прелаты с эскортом в роскошных доспехах. Они основали епископства, назначили клерикальных должностных лиц и платили полновесным римским золотом за строительство базилик. Ни одна из церквей, впрочем, не преуспела. Епископы прибегали к крайним мерам в борьбе со старыми богами, нелюдьми и чародеями, но почти никто из них не осмеливался углубиться в Тантревальский лес. Кропила, кадила и анафемы оказывались тщетными перед лицом таких супостатов, как великан Данквин, Тодри Тремудрая или эльфы и феи[2]2
  См. Глоссарий I.


[Закрыть] Заболонной обители. Десятки подвижников, вдохновленных верой, заплатили ужасную цену за свое рвение. Святой Эльрик взошел босиком на Смурийскую скалу, где намеревался подчинить себе огра Магра и обратить его в истинную веру. По сведениям сказателей, святой Эльрик прибыл в полдень, и Магр вежливо согласился выслушать его увещевания. Эльрик прочел впечатляющую проповедь; тем временем Магр развел огонь в яме. Эльрик толковал Священное Писание, обильно приводя цитаты, и воспевал хвалу преимуществам христианства. Когда он закончил, в последний раз провозгласив «Аллилуйя!», Магр поднес ему чарку эля, чтобы тот промочил горло. Наточив нож, огр положительно отозвался о риторическом даре миссионера. Затем одним взмахом Магр отсек Эльрику голову, нарезал миссионера на куски, нанизал куски на рашперы и поджарил на огне, после чего отменно закусил святыми мощами с гарниром из лука-порея и капусты. Святая Ульдина пыталась крестить тролля в водах Черной Мейры, небольшого горного озера. Она была неутомима; несмотря на все ее старания, тролль изнасиловал мученицу четыре раза, чем довел ее наконец до отчаяния. В свое время Ульдина родила четырех бесят. Старший, Игнальдус, стал отцом зловещего рыцаря, сэра Сакронтина, не знавшего сна и покоя, пока он не убивал христианина. Других отпрысков святой Ульдины звали Драт, Аллейя и Базилья[3]3
  Жития всех четырех нашли отражение в редкой монографии «Отродья святой Ульдины».


[Закрыть]. В Годелии друиды не переставали поклоняться богу Солнца Лугу, богине Луны Матроне, Адонису Прекрасному, оленю Кернууну, кабану Мокусу, демону тьмы Каю, грации Ши и бесчисленным местным полубогам.

В те годы Олам Великий, владыка Лионесса, не без подспорья Персиллиана – так называемого Волшебного Зерцала – подчинил себе Старейшие острова (за исключением Скагана и Годелии). Величая себя Оламом Первым, он царствовал долго и благополучно; его преемниками стали Рордек Первый, Олам Второй и, кратковременно, «галисийские бастарды» Кварниц Первый и Ниффит Первый. Затем Фафхион Длинноносый восстановил престолонаследие по принципу первородства. Он породил Олама Третьего, переместившего великий трон Эвандиг и знаменитый стол Совета нотаблей[4]4
  Круглый стол короля Артура был вдохновлен впоследствии примером Карбра-ан-Медана.


[Закрыть], Карбра-ан-Медан, из города Лионесса в Аваллон, столицу герцогства Даот. Когда внук Олама Третьего, Утер Второй, бежал в Британию (где породил сэра Утера Пендрагона, отца Артура, короля Корнуолла), владения его предков разделились на десять королевств: Даот, Лионесс, Северную Ульфляндию, Южную Ульфляндию, Годелию, Блалок, Кадуз, Помпероль, Дассинет и Тройсинет.

Новые короли находили множество поводов для разногласий, и на Старейших островах наступили смутные времена. Северная и Южная Ульфляндии, подверженные нападениям ска[5]5
  См. Глоссарий II.


[Закрыть], превратились в края разорения и беззакония, кишащие баронами-разбойниками и хищным зверьем. Только в долине Эвандера, защищенной с востока замком Тинцин-Фюраль, а с запада – городскими стенами Исса, сохранялось относительное спокойствие.

Король Даота Одри Первый решился наконец на судьбоносный шаг. Он заявил, что сидит на великом троне Эвандиге, по каковой причине его должны признавать королем всех Старейших островов.

Король Лионесса Фристан немедленно бросил ему вызов. Одри собрал многотысячное полчище и прошествовал в пределы Лионесса через Помпероль, по Икнильдскому пути. Король Фристан повел свою армию на север. В битве под Ормским холмом войска Даота и Лионесса сражались два дня и две ночи – и разошлись, истощенные и поредевшие; ни одна из сторон не могла претендовать на победу. И Фристан, и Одри сложили головы в этом побоище, после чего ополченцы решили разойтись по домам. Одри Второй не стал настаивать на признании притязаний своего отца – таким образом, в каком-то смысле победу так-таки одержал Фристан.

Прошло двадцать лет. Ска захватили существенную часть Северной Ульфляндии и укрепились в местности, известной под наименованием Северное Прибрежье. Дряхлый, полуслепой и беспомощный король Гакс бежал и скрывается. Ска даже не побеспокоились его искать. Король Южной Ульфляндии Орианте выбрал местом жительства замок Сфан-Сфег над городом Оэльдесом. Его единственный сын, принц Квильси, слабоумен и проводит дни в играх с фантастическими манекенами в городке из кукольных домов. Одри Второй правит в Даоте, а король Казмир – в Лионессе. Каждый из них намерен по праву занять великий трон Эвандиг и стать верховным правителем всех Старейших островов.

Глава 1

Впасмурный зимний день, когда струи дождя, подгоняемого шквальным ветром, с шумом поливали крыши Лионесса, у королевы Соллас начались схватки. Ее величество отнесли в родильный покой, где за ней ухаживали две повивальные бабки, четыре горничные, лекарь Бальямель и старая карга по имени Дильдра, слывшая лучшей знахаркой в округе, глубоко проникшей в тайны трав и зелий, – иные считали ее ведьмой. Дильдра присутствовала по воле королевы, находившей больше утешения в предрассудках, нежели в логике.

Явился король Казмир. Хныканье королевы переходило в стоны; она хваталась за свои густые русые волосы, судорожно сжимая их в кулаках. Казмир остановился у входа и наблюдал, не приближаясь. На нем была простая пунцовая мантия, перехваченная в поясе пурпурным кушаком; его рыжеватые светлые волосы стягивала легкая золотая диадема. Король обратился к Бальямелю:

– Каковы предзнаменования?

– Еще нельзя сказать ничего определенного, ваше величество.

– Разве нет способа предугадать пол ребенка?

– Насколько мне известно, нет.

Казмир загородил дверной проем, слегка расставив ноги и заложив руки за спину. Он казался олицетворением сурового царственного величия; именно такое впечатление он желал производить и производил всюду, где находился, – даже на кухне, где судомойки, прыская и хихикая, нередко обсуждали вопрос о том, снимает ли он корону, когда благоволит посетить супружеское ложе. Нахмурившись, Казмир рассматривал королеву:

– Судя по всему, она испытывает боль.

– Ей не так больно, сир, как могло бы показаться. Еще не так больно, в любом случае. Страх преувеличивает фактические ощущения.

Казмир никак не отозвался на это наблюдение. Заметив поодаль, в тенях, знахарку Дильдру, сгорбившуюся над медной жаровней, он указал на нее пальцем:

– Что здесь делает ведьма?

– Ваше величество, – пробормотала главная повивальная бабка, – она явилась по настоянию королевы!

Король крякнул:

– Колдунья напустит порчу на ребенка.

Дильдра только пониже пригнулась над жаровней и разбросала по углям пригоршню трав. Струйка едкого дыма потянулась по комнате и коснулась лица Казмира; тот кашлянул, осторожно отступил на шаг и удалился.

Горничная задернула шторы, чтобы спрятать дождливый пейзаж за окном, и зажгла бронзовые светильники. Соллас напряженно вытянулась на кушетке, широко раздвинув ноги и откинув голову назад, – все присутствующие как завороженные глядели на ее величественную тушу.

Схватки становились резкими. Соллас завопила – сначала от боли, потом от ярости: с какой стати она вынуждена страдать, как вульгарная обывательница?

Через два часа ребенок родился – девочка, не слишком крупная. Соллас лежала на спине, закрыв глаза. Когда к ней поднесли дочь, она только отмахнулась и скоро забылась в тяжелой дреме.

Празднование, посвященное рождению принцессы Сульдрун, было подчеркнуто скромным. Король Казмир не приказывал оглашать ликующие прокламации, а королева Соллас отказывалась принимать кого-либо, кроме некоего «знатока кавказских мистерий» по имени Ювальдо Айдра. В конце концов, по-видимому только для того, чтобы не нарушать обычай, король Казмир приказал устроить торжественное шествие.

Зябким ветреным утром, когда белое солнце напрасно пыталось скрыться за высоко спешившими перистыми облаками, ворота замка Хайдион распахнулись. Из них выступили, величаво замирая после каждого шага, четыре герольда в белых атласных одеждах. На их фанфарах развевались белые шелковые хоругви, расшитые эмблемой Лионесса – черным Древом Жизни с дюжиной алых гранатов на ветвях[6]6
  Геральдические традиции, а также теория и практика рыцарства в те времена еще не утратили простоту и новизну. Пройдут века, прежде чем пышно расцветет их причудливая экстравагантность.


[Закрыть]. Герольды промаршировали сто шагов, остановились, подняли фанфары и протрубили «Клич радостной вести». С замкового двора на храпящих скакунах прогарцевали четверо благородных вельмож: Сайприс, герцог Скройский, Баннуа, герцог Трембланский, Одо, герцог Фолизский, и сэр Гарнель, владетель Баннерета из цитадели Суэйндж, племянник короля. За ними выехала королевская карета, запряженная четырьмя белыми единорогами. Королева Соллас сидела в карете, закутанная в зеленые шали, с принцессой Сульдрун на малиновой подушке. Король Казмир сопровождал карету на огромном вороном коне. За экипажем строем шла элитная гвардия, состоявшая исключительно из ветеранов благородных кровей – каждый нес серебряную алебарду. Шествие замыкал фургон, откуда пара фрейлин бросали в толпу пригоршни медных грошей.

Процессия спустилась по Сфер-Аркту, центральному проспекту столицы, к Шалю – торговой набережной, окаймлявшей полукруглую гавань. Объехав рыбный рынок, кортеж вернулся по Сфер-Аркту к Хайдиону. За воротами замка расставили палатки; всем проголодавшимся предлагались маринованная рыба и сухари из королевских запасов, а любому, кто выражал желание выпить за здравие новорожденной принцессы, наливали кружку эля.

На протяжении всей зимы и последовавшей весны Казмир лишь дважды взглянул на свою дочь, да и то безо всякого интереса, каждый раз отступив на пару шагов. Уже в младенчестве Сульдрун умудрилась воспротивиться королевской воле, появившись на свет девочкой. Казмир не мог сразу наказать ее за этот проступок, но и распространять на нее все преимущества своего благоволения, разумеется, тоже не намеревался. Обиженная недовольством супруга, королева Соллас погрузилась в угрюмое раздражение и, устроив несколько капризных сцен, заявила, что ребенок ей мешает и что она больше не хочет его видеть.

Между тем новорожденный сын крепко сложенной крестьянки Эйирме, приходившейся племянницей помощнику садовника, пожелтел, распух и умер от какой-то неизлечимой болезни. Будучи обильным источником молока и заботливости, Эйирме стала кормилицей принцессы.

В почти незапамятные времена, от коих остались одни названия и легенды, лишь смутно свидетельствующие об исторических событиях, пират Блаусреддин построил крепость на скалистом берегу в глубине полукруглого залива. Судя по планировке укреплений, его беспокоили не столько нападения с моря, сколько внезапные вылазки местных горцев, спускавшихся к заливу по расщелинам в крутых склонах зазубренных северных хребтов.

Сто лет спустя данайский царь Таббро превратил залив в гавань, окружив его достопримечательным волноломом; он же добавил к крепости Древний зал, новые кухни и пристройку с несколькими спальнями. Его сын, Зольтра Лучезарный, соорудил массивный каменный причал и углубил гавань драгой, чтобы в залив могли заходить корабли со всех концов света[7]7
  Если верить легенде, в своих начинаниях и король Таббро, и Зольтра Лучезарный пользовались помощью подводного великана Джоальда, посулив ему некое неизвестное вознаграждение.


[Закрыть].

Кроме того, Зольтра расширил старую крепость, приказав построить Большой зал и Западную башню, хотя сам он не дожил до завершения этих работ, продолжавшихся при Палемоне Первом, Эдвариусе Первом и Палемоне Втором.

Над Хайдионом, замком короля Казмира, возвышались пять главных башен: Восточная, Королевская, Высокая (известная также под наименованием Орлиное Гнездо), Башня Палемона и Западная башня. В замке находились пять крупнейших церемониальных помещений: Большой зал, Почетный зал, Древний зал, Клод-ан-Дах-Нар (то есть Пиршественный зал) и Малая трапезная. Большой зал отличался особым тяжеловесным величием, на первый взгляд превосходившим человеческие потребности. В совокупности его пропорции, пространства и массы, контрасты теней и света, менявшиеся с рассвета до заката – а также, в неменьшей степени, движущиеся тени, порожденные пламенем факелов, – поражали воображение, внушая трепет. О входах увлекшийся архитектор вспомнил, очевидно, уже после того, как строительство шло полным ходом; так или иначе, никому не удавалось войти в Большой зал, производя эффект, сравнимый с воздействием Большого зала на самого входящего. Вступив под арку главного входа, посетитель оказывался на узком возвышении, откуда в зал спускались шесть широких ступеней – между колоннами столь массивными, что их не могли обхватить два человека. С одной стороны тянулся ряд высоких окон, толстые стекла которых приобрели со временем лавандовый оттенок; окна озаряли зал водянистым полусветом. По ночам факелы в чугунных консолях излучали, казалось, больше черных теней, чем сполохов пламени. Дюжина мавританских ковров смягчала жесткость каменного пола.

Пара чугунных дверей открывалась в Почетный зал, размерами и пропорциями напоминавший соборный неф. Посередине, от входа до королевского трона на другом конце, тянулась толстая темно-красная ковровая дорожка. Вдоль стен выстроились пятьдесят четыре массивных кресла, каждое под эмблемой того или иного аристократического рода. В этих креслах, когда того требовал церемониальный протокол, сидели вельможи Лионесса, осененные гербами предков. Королевским троном – пока Олам Третий не перевез его в Аваллон – служил великий Эвандиг, а центр зала занимал Круглый стол, Карбра-ан-Медан, за которым места отводились только представителям самой высокородной знати.

Почетный зал пристроил король Карлес, последний из рода Метьюэнов. Хловод Рыжий, основатель Тирренской династии[8]8
  Дед Хловода был этруском с Балеарских островов.


[Закрыть], расширил обнесенную стеной территорию Хайдиона на восток от Стены Зольтры. Он же вымостил Урквиал, древний строевой плац Зольтры, а с противоположной замку стороны плаца возвел громоздкий Пеньядор, где находились лазарет, бараки и казематы. Темницы под старым арсеналом тем временем прозябали в запустении – их обветшавшие клети, дыбы, решетки-жаровни и пыточные колеса, цепи на крюках, тиски, дыроколы и крутильные машины ржавели в затхлой сырости подземелья.

По мере того как владыки сменяли друг друга на престоле Лионесса, каждый из них приумножал число залов, коридоров, проходов и переходов, галерей, башен и башенок королевского замка – словно, поразмыслив о своей смертности, стремился стать неотъемлемой частью вечного Хайдиона.

Для тех, кто проводил жизнь в его стенах, Хайдион становился маленькой вселенной, безучастной к событиям внешнего мира, хотя отделявшую его пелену нельзя назвать непроницаемой. Извне то и дело доносились слухи. Кроме того, обитателям Хайдиона приходилось готовиться к смене времен года, обслуживать гостей, сопровождать загородные поездки и даже – изредка – привыкать к новшествам или поднимать тревогу. Но все это были приглушенные отзвуки, тусклые видения, едва возмущавшие устоявшийся распорядок дворцового бытия. В небе появилась огненная комета? Чудеса, да и только! Но о знамении тут же забывали, стоило Шилку, уборщику ночных горшков, пнуть кошку поваренка. Ска не оставили камня на камне в Северной Ульфляндии? Ска подобны дикому зверью! Сегодня утром, однако, откушав овсяной каши со сливками, герцогиня Скройская обнаружила в кувшине из-под сливок дохлую мышь. Неслыханная катастрофа! Вот где разгорелись настоящие страсти! Как она орала, швыряясь туфлями в горничных!

Маленькая вселенная неукоснительно подчинялась своим особым законам. Статус градуировался согласно мельчайшим делениям иерархической шкалы, от недостижимо высокого до презреннейшего из неприкасаемых. Каждый точно взвешивал свое достоинство, сознавая деликатную разницу между своим положением, полномочиями чуть более высокопоставленной персоны (каковые по возможности игнорировались) и обязанностями чуть менее влиятельного лица (необходимость строгого соблюдения каковых подчеркивалась в каждом удобном случае). Некоторые претендовали на привилегии не по чину, тем самым создавая напряжение; по всему замку, как зловоние, распространялась атмосфера мстительной злопамятности. Каждый бдительно следил за поведением более удачливых интриганов, в то же время тщательно скрывая от подчиненных свои собственные делишки. За царственными особами наблюдали непрерывно, их привычки обсуждались и анализировались ежечасно. Королева Соллас относилась с теплотой и радушием только к ревнителям веры и жрецам, проявляя живой интерес к их исповеданиям. Ее считали равнодушной к плотским утехам – у нее не было любовников. Король Казмир регулярно наносил ей супружеские визиты в спальне, где они совокуплялись с величавой тяжеловесностью, как пара слонов.

Принцесса Сульдрун занимала необычное место в социальной структуре дворца. Окружающие не преминули заметить безразличие к ней короля и королевы, заключив, что принцессе можно было безнаказанно устраивать мелкие неприятности.

Шли годы – незаметно для всех Сульдрун превратилась в молчаливую девочку с длинными, мягкими белокурыми локонами. Так как никому не пришло в голову распорядиться по-другому, кормилица Эйирме невольно совершила прыжок вверх по иерархической лестнице, превратившись в гувернантку принцессы.

Эйирме, не обученная этикету и не блиставшая талантами в других отношениях, переняла от своего деда многочисленные кельтские предания, каковыми она зимой и летом из года в год потчевала принцессу Сульдрун, развлекая девочку легендами и баснями, предупреждая об опасностях, грозящих в дальнем пути, и объясняя, какие талисманы и заклинания предохраняют от проказ, подстроенных феями, о чем разговаривают цветы, какие меры предосторожности следует принимать, выходя из дому в полночь, как избегать встреч с призраками и чем полезные деревья отличаются от зловредных.

Сульдрун узнавала о землях, простиравшихся за стенами замка.

– Из города Лионесса ведут две дороги, – говорила Эйирме. – Если пойдешь на север по Сфер-Аркту, заберешься в горы. А если выйдешь из Ворот Зольтры через Урквиал, отправишься на восток и скоро увидишь мою маленькую избушку и три поля, где мы выращиваем капусту, репу и траву – чтобы у скотины сено было. Потом дорога раздваивается. Повернув направо, ты будешь шагать вдоль берега Лира до самого Слют-Скима. А повернув налево, то есть на север, выйдешь на Старую дорогу, огибающую Тантревальский лес, где живут феи. Лес пересекают две дороги: одна – с севера на юг, другая – с востока на запад.

– Расскажи, что случилось на перекрестке! – Сульдрун уже знала эту историю, но ей доставляли удовольствие приправленные острым словцом описания кормилицы.

Эйирме предупредила:

– Имей в виду, сама я никогда так далеко не ходила! Но дед рассказывал: в стародавние времена перекресток этот был заколдован и не знал покоя – то в одном месте появится, то в другом. Случайного путника это не слишком затрудняло; в конце концов, шаг за шагом, он рано или поздно приходил туда, куда шел, и даже не подозревал, что бродил по лесу в два раза дольше, чем следовало. Но непоседливый перекресток очень досаждал тем, кто торговал на ежегодной Ярмарке Гоблинов! Народ, собравшийся на ярмарку, приходил в полное недоумение, потому что базар устраивают там, где сходятся дороги, в ночь на день Иоанна, но, пока они проходили милю, перекресток успевал убежать на две с половиной мили, и никакой ярмарки никто в глаза не видел.

Примерно в то же время ужасно поссорились два волшебника. Мурген оказался сильнее и победил Твиттена, чей отец был эльф-полукровка, а мать – лысая жрица из Кай-Канга в предгорьях Атласа. Что делать с побежденным колдуном, исходящим бешеной злостью? Мурген закатал его в рулон, как ковер, и выковал из него крепкий железный кол в полтора человеческих роста, толщиной с ногу. Мурген отнес этот кол на перекресток, подождал, пока перекресток не вернулся туда, где ему полагалось быть, и вбил железный кол точно в том месте, где сходились дороги, чтобы они больше никуда не убегали, – и все, кому нравилось гулять на Ярмарке Гоблинов, обрадовались и хвалили Мургена.

– Расскажи про Ярмарку Гоблинов!

– Ну что ж, ярмарку эту устраивают в таком месте и в такое время, чтобы люди и полулюди могли встречаться и не вредить друг другу – если они не забывают о вежливости, конечно. Торговцы расставляют палатки и предлагают ценные вещи: вуали из паутины, фиалковое вино в серебряных флаконах, книги, написанные на папирусе фей словами, которые не выходят из головы, как только туда попадут. Там полно самых разных существ: эльфов, фей и гоблинов, троллей и кикимор. Иногда даже сильван встречается, но эти редко показываются – они пугливые, зато самые красивые. Там можно послушать их музыку и песни, там звенит золото эльфов, выжатое из лютиков. Редкостный народец эти эльфы!

– Расскажи, как ты их видела!

– Да уж, само собой! Это было пять лет тому назад, когда я гостила у сестры – та вышла замуж за сапожника из деревни на Лягушачьем болоте. Однажды вечером – еще только начинало смеркаться – присела я на ступеньку у крыльца, чтобы ноги отдохнули, и смотрела, как потихоньку темнеет луг. Послышался тихий такой перезвон: «Тинь-тирлинь-тинь-тинь!» Я повернула голову, прислушалась. И снова: «Тинь-тирлинь-тинь-тинь!» Смотрю – неподалеку, шагах в двадцати, идет маленький такой человечек с фонарем, отбрасывающим зеленый свет. У него на макушке остроконечная шапочка, а на шапочке – серебряный колокольчик. Человечек спешил и подпрыгивал, вот колокольчик и звенел: «Тинь-тирлинь-тинь-тинь!» Я замерла и сидела не шелохнувшись, пока тот не исчез – и колокольчик исчез, и зеленый фонарь. Вот и все.

– Расскажи про огра!

– Нет, на сегодня хватит.

– Ну расскажи, пожалуйста!

– Ну ладно – хотя, по правде сказать, в ограх я не особенно разбираюсь. Лесной народец бывает самых разных пород, одни на других совсем не похожи, как лисы на медведей. Эльф, например, ничем не напоминает гоблина или пересмешника, а тем более огра! Все они вечно враждуют и терпят друг друга только на Ярмарке Гоблинов. Огры живут далеко в лесной глуши – и это правда, что они крадут детей и жарят их на вертеле. Так что никогда не забегай далеко в лес за ягодами, а то потеряешься.

– Не буду. А расскажи…

– Все, время кушать кашу! И сегодня – кто знает? – может быть, у меня в сумке найдется большое, хрустящее розовое яблоко.

Сульдрун полдничала в своей маленькой гостиной или, если позволяла погода, в оранжерее, деликатно прихлебывая, когда Эйирме подносила ложку. Со временем маленькая принцесса научилась есть сама – серьезно, сосредоточенно и так аккуратно, будто умение кушать, не пачкаясь и ничего не проливая, было важнее всего на свете.

Кормилицу деликатные повадки воспитанницы одновременно смешили и умиляли. Порой Эйирме незаметно подкрадывалась к девочке за спиной и громко говорила «Бу!» прямо ей в ухо, как только Сульдрун поднимала ко рту ложку супа. Сульдрун упрекала ее с притворным негодованием: «Эйирме! Нехорошо так делать!» После чего продолжала невозмутимо есть, следя краем глаза за расшалившейся гувернанткой.

Выходя из апартаментов принцессы, кормилица держалась тише воды и ниже травы, но мало-помалу для всех обитателей дворца стал очевидным тот факт, что крестьянская дочь Эйирме нагло захватила должность, намного превышавшую положение, подобающее ее происхождению. Вопрос этот был представлен на рассмотрение леди Будетты, домоправительницы королевского замка, – строгой и неуступчивой особы, родившейся в семье мелкопоместного дворянина. Леди Будетта руководила прислугой женского пола, бдительно следя за целомудрием таковой и вынося решения по вопросам о подобающем и неподобающем поведении. У нее в голове была настоящая энциклопедия генеалогической информации, дополненная не менее внушительным собранием скандальных сплетен.

Первой на кормилицу наябедничала Бьянка, одна из многочисленных горничных королевы:

– Принцессе прислуживает пришлая женщина, которая даже не живет во дворце! От нее разит свинарником, но она вообразила о себе невесть что только потому, что подметает в спальне Сульдрун.

– Да-да, – гнусаво ответствовала Будетта, вздернув длинный горбатый нос. – Мне это известно.

– Это не все! – не отступала Бьянка, тут же сменившая возмущенный тон на подчеркнутую вкрадчивость. – Всем известно также, что принцесса Сульдрун редко говорит и, может быть, чуточку недоразвита…

– Бьянка! Не позволяй себе лишнего!

– Но когда она раскрывает рот, у нее просто ужасное произношение! Рано или поздно король Казмир соберется поговорить с принцессой – и что он услышит? Выражения, заимствованные у конюха?

– Позволю себе согласиться с твоим наблюдением, – высокомерно кивнула леди Будетта. – Тем не менее я уже рассматривала этот вопрос.

– Учтите, что мне вполне подошла бы должность гувернантки принцессы: у меня превосходное произношение и я прекрасно знаю, как следует одеваться и вести себя при дворе.

– Я учту твои замечания.

В конце концов, однако, Будетта назначила на эту должность женщину благородного, хотя и не слишком высокого происхождения – а именно свою кузину Могелину, в прошлом оказавшую домоправительнице полезную услугу. Эйирме, таким образом, уволили, и она побрела домой с опущенной головой.

Сульдрун к тому времени исполнилось четыре года. Как правило, девочка вела себя спокойно и послушно – жизнь еще не научила ее недоверчивости, хотя ей были свойственны предрасположенность к уединению и задумчивость. Известие о том, что кормилицу выгнали, стало для нее глубочайшим потрясением. Эйирме была единственным существом во всем мире, которое она любила.

Сульдрун не кричала и не плакала. Она поднялась к себе в спальню и минут десять стояла, глядя из окна на крыши города. Потом она завернула в платок свою куклу, накинула мягкий серый плащ с капюшоном, связанный из ягнячьей шерсти, и тихонько вышла из дворца.

Пробежав по сводчатой галерее, тянувшейся вдоль восточного крыла Хайдиона, Сульдрун проскользнула под Стеной Зольтры по сырому подземному переходу длиной восемнадцать шагов. Она пересекла вымощенный булыжником плац Урквиала, не замечая мрачную громаду Пеньядора и виселицы, торчавшие на крыше, – сегодня на двух болтались свежие трупы.

Оставив за спиной Урквиал, принцесса бежала вприпрыжку по восточной дороге, пока не устала, после чего перешла на шаг. Сульдрун достаточно хорошо знала, куда идти: вперед до первой поперечной улицы, потом налево по поперечной улице до первой хижины.

Робко растворив входную дверь, она нашла Эйирме, уныло сидевшую за столом и чистившую репу, чтобы сварить суп на ужин.

Кормилица в изумлении вскочила:

– Что ты тут делаешь?

– Мне не нравится леди Могелина. Я пришла жить с тобой.

– Ох, моя маленькая принцесса, из этого ничего не выйдет! Пойдем, мы должны тебя вернуть, пока не начался переполох. Кто-нибудь видел, как ты ушла?

– Никто не видел.

– Тогда пойдем, и поскорее. Если кто-нибудь что-нибудь спросит, мы просто вышли погулять, подышать воздухом.

– Я не хочу там оставаться!

– Сульдрун, дорогая моя, придется! Ты – принцесса, дочь короля, и не должна об этом забывать! А это значит, что тебе придется делать то, что тебе говорят. Пойдем, пойдем!

– Но я не хочу делать, что мне говорят, если тебя не будет.

– Ладно, посмотрим. Нужно торопиться – может быть, мы успеем потихоньку вернуться, пока никто ничего не заметил.

Но пропажу Сульдрун уже заметили. Хотя ее присутствие в Хайдионе редко привлекало внимание, ее отсутствие имело огромное значение. Могелина искала ее по всей Восточной Башне, на мансарде под черепичной крышей, куда любила залезать Сульдрун («Вечно она прячется и бездельничает, скрытная маленькая чертовка!» – думала Могелина), ниже мансарды – в обсерватории, куда поднимался король Казмир, чтобы обозревать гавань, и еще ниже, в комнатах верхнего этажа, где находились, в частности, апартаменты принцессы. Разгоряченная, уставшая и встревоженная Могелина наконец вернулась на второй этаж и остановилась со смешанным чувством облегчения и злости, заметив Сульдрун и Эйирме, уже открывших тяжелую дверь и тихонько заходивших в вестибюль. Разъяренным вихрем юбок и шалей леди Могелина спустилась по последним трем пролетам лестницы и надвинулась на двух преступниц:

– Где вы были? Мы все тут страшно беспокоились! Пойдем, нужно найти леди Будетту – она решит, что с вами делать!

Могелина промаршировала по галерее и свернула по боковому коридору к кабинету леди Будетты; Сульдрун и Эйирме опасливо следовали за ней.

Слушая взволнованный отчет Могелины, леди Будетта переводила взгляд то вниз, на Сульдрун, то повыше – на кормилицу. Ей случившееся не представлялось важным событием; по сути дела, чрезмерное беспокойство воспитательницы ее даже раздражало. Тем не менее она усматривала в сложившейся ситуации некоторое нарушение субординации, с которым следовало покончить энергично и решительно. Вопрос о том, кто был виноват в происшедшем, не имел значения; леди Будетта оценивала умственные способности Сульдрун, возможно еще недостаточно ясно представлявшей себе последствия своих поступков, примерно на уровне апатично-мечтательной крестьянской тупости Эйирме. Принцессу, конечно же, нельзя было наказывать; даже королева Соллас разгневалась бы, узнав, что королевскую плоть подвергли порке.