Текст книги "Звезды в твоих глазах"

Вот что случается, если не придерживаться плана. Полная и всеобъемлющая катастрофа. Больше никогда так делать не буду.

Мама гладит меня по голове:

– С финансовыми проблемами сталкивается любая семья. Но мы справимся. Тяжелые времена, как правило, длятся недолго. Надо лишь дождаться их окончания.

Однако она не знает, насколько в действительности все плохо. Меня беспокоит не только необузданная папина вспышка гнева нынешним утром, но и тот факт, что тайна его похождений на стороне известна не только мне. О ней знают Макензи. Знает Леннон. Сколько времени пройдет до того момента, пока кто-нибудь не проболтается и мама обо всем не узнает?

Я не могу этого допустить.

– Это что у тебя, крапивница? – спрашивает мама и останавливается, чтобы внимательнее рассмотреть мою руку. – О боже, Зори, да у тебя везде волдыри. Ты что, ела креветки?

– Нет.

Иногда мою болезнь действительно могут вызвать моллюски, но в основном это стресс либо какой-нибудь случайный аллерген. Она непредсказуема. Мое тело – сплошная тайна.

Она хмурится, глядя на меня, от беспокойства ее лицо принимает напряженное выражение.

– Тебе опять придется ежедневно принимать противоаллергические препараты. К тому же нам надо будет купить в магазине Анджелы ту гомеопатическую мазь.

От этой мази у меня болит голова, но я ни о чем таком не упоминаю. Мама говорит, что, если поторопиться, можно зайти и купить ее на обратном пути, но в этот момент мое внимание привлекает нечто на другом конце улицы. На обочине припаркован черный, дьявольский катафалк Леннона. Мы примерно в квартале от его работы, стало быть, он, скорее всего, трудится. Когда я вспоминаю об утренней ссоре с отцом, мне в голову приходит мысль: меня неделю не будет, в то время как Леннон останется. Стоит ему еще раз поцапаться с папой, и он может проболтаться об альбоме с фотографиями.

Нужно будет вырвать у него обещание держать рот на замке.

– Слушай, тебе ни к чему опаздывать на следующий сеанс, – говорю я маме, – мне ничего не стоит зайти к Анджеле самой и купить мазь от крапивницы.

Она замирает в нерешительности, потом сует руку в карман рабочей блузки и протягивает мне немного денег:

– Ладно. Скажи ей, что, если отпустит тебе просто так, с меня бесплатный сеанс банок. Иногда она предпочитает бартер.

– Корпоративная солидарность в целительской среде?

– Типа того. Вернешься домой – прими противоаллергическое средство, потом я приду посмотрю, как ты, договорились?

– Договорились.

– Я не шучу. Не заставляй меня тащить тебя в «Пресвятое сердце».

– Только не к этим чудовищам, – трагичным голосом говорю я. – Традиционная медицина – для тупоголовых.

Она тычет мне пальцем в бок и щекочет. Я хохочу.

– Следите лучше за своей крапивницей, леди.

Я обещаю внять ее совету.

Когда мы расходимся в разные стороны, я возвращаюсь по тротуару обратно, перехожу на другую сторону улицы, миную машину Леннона и шагаю к магазину на углу.

«Остров рептилий» – один из старейших во всей Калифорнии магазинов по продаже гадов. На его кирпичном фасаде расположилась гигантская фреска, живописующая джунгли с ящерицами, черепахами и змеями. О господи! Я прохожу мимо тропических растений и огромных бревен, прибитых воображаемыми волнами к его заглубленному входу, и толкаю перед собой дверь.

Внутри глаза тут же привыкают к рассеянному свету, ноздри заполняет густой, мускатный запах грунта и змей. Вдоль стен расположились сотни резервуаров и террариумов, их ультрафиолетовые осветительные приборы и нагревательные лампы создают теплую атмосферу. Большинство здешних рептилий выставлены на продажу, хотя хозяева магазина также реализуют собственную программу их разведения и активно занимаются просветительской деятельностью.

У входа красуется большая касса, но Леннона за ней нет, поэтому я смотрю по сторонам, пытаясь узреть его в этом огромном торговом зале. Потом под деревянными балками, тянущимися по высокому открытому потолку, пробираюсь по проходам, забитым пластмассовыми террариумами, искусственными растениями, бесконечными товарами для содержания земноводных: термостатами для регулирования температуры в резервуарах, кормом и гамаками для ящериц. Посреди магазина в огромной клетке красуется ствол старого, сухого дерева. На его голых ветвях расположилось множество крохотных деревянных платформ. С потолка клетки свисают тропические растения, по стенам тянутся вверх цветущие лианы.

И в этот момент я вижу Леннона.

Он стоит в клетке с гигантской зеленой игуаной, устроившейся у него на плечах.

– Ее зовут Мария, – говорит Леннон малышке, которая стоит снаружи, прижимаясь носом к защитному стеклу, – она из Коста-Рики.

– А сколько ей лет? – спрашивает девочка.

– Пять, – отвечает Леннон.

– Столько же, сколько тебе, – напоминает ей мама.

На девочку все происходящее производит надлежащее впечатление.

– И она живет здесь?

– В ее распоряжении целая клетка, – утвердительно отвечает Леннон, – она почти четыре фута в длину, поэтому, чтобы гулять, ей требуется много места. Хочешь, я покажу тебе ее хвост?

Он низко наклоняется по ту сторону стекла, чтобы она могла бросить взгляд.

Девочка смотрит, широко распахнув глаза, восторженно, но вместе с тем и с опаской.

– А она не укусит?

– Если ее напугать, то да, – говорит Леннон, он вкрадчиво что-то говорит большой ящерице, снимает с плеч и кладет на платформу наверху, где она сворачивается вокруг какого-то тропического растения в горшке. – Она позволяет брать себя в руки только очень немногим друзьям. Нужно немало времени, чтобы она поверила человеку и стала его к себе подпускать. Но если ты полюбуешься ею, стоя по ту сторону стекла, Мария возражать не будет.

– А я могу купить ее и держать у себя дома?

Леннон делает вид, что обдумывает ее вопрос.

– Ей требуется много места, к тому же мы будем грустить, лишившись возможности каждый день видеться. Если тебе нравятся ящерицы, лучше возьми в качестве домашнего животного зеленого анолиса или же леопардового геккона. О них совсем нетрудно заботиться, особенно если твоя мама не против покупать живых насекомых…

Он бросает быстрый взгляд на мать, которая решительно качает головой.

– Или же можешь просто приходить сюда и навещать Марию.

Девочка задумчиво размышляет, мама в восторге показывает парню вытянутый вверх большой палец руки. Его лицо расслабляется, на нем появляется теплая улыбка. Я уже сто лет не видела, чтобы он так улыбался. Мило и по-мальчишески. В моей груди вдруг разливается тупая боль.

Не смеши людей, говорю я себе и загоняю поглубже внутрь нежелательные эмоции.

Мать благодарит Леннона и ведет дочь в отдел черепах. Когда он остается один, я с опаской подхожу к клетке и говорю:

– Привет.

Парень резко оборачивается, видит меня, от удивления дергает головой и бросает взгляды по сторонам, будто его могут окружать скрытые камеры: еще настороженнее девчушки, опасавшейся, что ее укусит игуана.

– Что случилось?

– Я возвращалась домой после обеда и увидела твою машину, – говорю я с таким видом, будто заглянуть к нему для меня самое обычное дело.

Будто я вот уже какой месяц подряд не стараюсь избегать ходить по этой стороне улицы, чтобы случайно с ним не столкнуться.

Он принимает оборонительную позу и скрещивает на груди руки:

– Надеюсь, ты явилась не для того, чтобы вручить мне ордер на арест за вторжение в частные владения?

Я внутренне содрогаюсь:

– Мой отец…

– Придурок?

– Он переживает…

– Значит, вот как это теперь называется, – фыркает Леннон.

– Послушай, ты бы тоже бесился, если бы твой бизнес покатился в тартарары после того, как клиенты побежали быстрее крыс с тонущего корабля.

Он задумчиво издает тихий звук, который пробивается сквозь стекло, расшвыривает в разные стороны мои мысли и творит в груди странные, нежелательные вещи. Примерно такое же ощущение возникает, когда по дороге катит большой грузовик. Видеть ты его не видишь, но зато чувствуешь, и это вызывает в твоей душе подозрения без всякой зримой причины.

– По правде говоря, это неправильно, – выговаривает мне он, – в оригинале фраза звучала так: «Когда дом вот-вот развалится, его покидают все мыши».

– Да? Я бы на твоем месте лелеяла самую искреннюю надежду на то, что этого никогда не случится, не забывай – мы все торчим в одном и том же здании, – говорю я, его никому не нужное умничанье меня неожиданно бесит. – Если мы развалимся, обломки могут накрыть и ваш магазин. И где тогда окрестные извращенцы будут покупать себе анальные пробки?

– Чего не знаю, того не знаю.

Он хватается руками за деревянные прутья клетки, наклоняется, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с моим, и прижимается лбом к разделяющему нас стеклу. От его одежды исходит чистый, солнечный, мучительно знакомый запах. Запах Леннона.

– Наверное, отправятся в тот же магазин, где твой папочка покупает штуковины, которые ему самому засовывают в задницу. Кажется, это рядом с конторой под названием «Мы – прелюбодеи».

Во мне вскипает ярость:

– Да ты… – начинаю я, но вдруг понимаю, что говорю слишком громко, наклоняюсь к стеклу и понижаю голос: – Не говори никому об альбоме с фотографиями.

– Мне почему-то кажется, что каждый, у кого есть функционирующий измеритель количества дерьма, и так знает, что он подонок.

– Моя мама не знает! – шепотом кричу я в его глупую физиономию.

Он вонзает в меня острый взгляд и издает негромкий звук:

– Ты не стала отдавать ей посылку.

– Потому что это разрушит их брак, – летит в его сторону мой шепот, – я не могу так поступить с мамой, это ее убьет.

Леннон ничего не говорит. Лишь внимательно вглядывается в мои глаза.

– Не говори ничего моей маме, – умоляю я, – и пока я не придумаю, что с этим делать, попроси своих мам тоже держать язык за зубами.

– То, что они говорят твоей маме, не в моей власти. Если ты помнишь, они когда-то дружили. Как и мы с тобой, пока вы не решили, что продвижение по общественной лестнице важнее.

– Что?

Нет. Все действительно пошло прахом, но совсем не так, как он говорит. Это не я послала Леннона. Это он меня послал.

– По правде говоря, я вообще удивляюсь, что ты рискуешь говорить со мной на публике, – говорит он, – с каждой проведенной рядом со мной секундой у тебя остается все меньше жизней. Ты бы за этим делом следила, а то не ровен час, как их счет обнулится.

– Я даже не понимаю, о чем ты говоришь.

– Это потому, что ты вечно болтаешься с этой гнусной Рейган Рейд.

– И кто это мне говорит? Мальчишка, который вечно торчит дома один в компании горстки змей?

– Уж кто-кто, а ты, наш великий шпион, знаешь это наверняка.

Я прижимаюсь лбом к стеклу:

– Говорю тебе, это была ошибка.

Его темные глаза всего в нескольких сантиметрах от моих.

– В самом деле?

– Колоссальная ошибка.

– Ну если ты так говоришь…

– Невероятная.

– Я польщен.

– Мне… Погоди-ка, о чем это мы сейчас говорим?

Он улыбается – медленной, дерзкой улыбкой.

Я шарахаюсь от стекла. В ушах такой рев, будто к голове кто-то поднес реактивный двигатель. Дергая за кончики коротко подстриженных волос, я пытаюсь прикрыть предательский румянец, страстно желая, чтобы он сошел до того, как перекинется на шею.

– Да пошел ты, – звучит мой ответ, – я хотела извиниться за поведение отца, но теперь была бы даже рада, если бы он откусил тебе голову. Надеюсь, теперь ты заболеешь бешенством.

– Я что тебе, летучая мышь или Оззи Осборн? И поскольку кусал не я, а твой отец, то заболеть бешенством, по идее, должен не я, а он.

– Как же я тебя ненавижу.

– Знаешь, – говорит он, выдавая только саркастическую ухмылку, – я действительно тебе сочувствовал. Нет, правда, целых две секунды. Но теперь считаю себя идиотом, потому как вижу, что ничего не изменилось. Ты осталась все той же девушкой, холодной как лед. Точно такой же, как он. Ты и сама это знаешь, правда? Тебе важнее не сущность, а внешняя сторона предметов и явлений. И врать, вероятно, у тебя в крови.

Во мне бурлят беспорядочные эмоции. Замешательство. Боль. И что-то еще, чего я в точности определить не могу. Ярость. Да, должно быть, она, ведь к глазам без всяких предупреждений подкатывают невыплаканные слезы.

Не смей перед ним плакать, говорю я себе.

– Зори, – говорит он тихим, хрипловатым голосом, – я…

Он не договаривает, но это и не важно. Мне плевать, что там думает Леннон Макензи. Ни сейчас, ни вообще.

– Мне казалось, сюда можно прийти и взвешенно с тобой поговорить, – говорю я самым спокойным, самым профессиональным голосом, на какой только способна, отходя немного дальше от клетки, – но это, похоже, оказалось ошибкой. Я прошу тебя только об одном: если ты и твои родители хоть немного уважаете мою мать…

– Зори…

Я повышаю голос, не давая ему ничего сказать:

– …то вы не будете лезть не в свои дела и не помешаете мне разрулить сложившуюся ситуацию. Если кто-то и разрушит ее жизнь, то только я, а не совершенно чужой человек, которому на нее наплевать.

С этими словами ноги выносят меня из магазина. Завтрашнего дня мне приходится ждать долго.

6

– Все взяла? – спрашивает мама, прикидывая вес моего рюкзака.

На часах без малого десять утра, через пару минут за мной должна заехать Рейган. Я зашла в клинику попрощаться с родителями.

– О господи, он такой тяжелый.

– Просто я захватила портативный телескоп и фотоаппарат.

Кто же мог знать, что в десяти фунтах окажется столько веса? Все это заняло в рюкзаке очень много места, поэтому я запихнула на дно одну из купленных Рейган палаток, свернутый спальный мешок, одежду, аккуратно сложив ее для экономии пространства, пару энергетических батончиков, банки с арахисовым маслом, немного кофейных зерен «эспрессо» в шоколаде – все основные пищевые категории.

Кроме того, я позволила себе захватить линованный ежедневник. Самый маленький. И пару гелевых ручек.

– А деньги на всякий пожарный случай, которые я тебе дала?

Я хлопаю по карману пурпурных клетчатых шорт. Они подходят под мои пурпурные кеды «Конверс» и такую же пурпурную оправу. О моем пурпурном лаке для ногтей уже упоминалось. Я просто супер-пупер. Мне можно платить за то, что выгляжу так круто. Все, решено – заключаю контракт и становлюсь моделью, сегодня же.

– Внешний аккумулятор для мобильника не забыла?

– В рюкзаке, – вру я.

Это старая модель, весящая целую тонну, а в битве одних тяжестей с другими победу одержали телескоп и камера. Кроме того, на этой гламурной тубразе есть электричество, так что я просто могу воткнуть телефон в сеть.

Мама оглядывает мои руки:

– Мазь от крапивницы взяла?

– Да, эта вонючая гомеопатическая мазь со мной. А где папа? Мне скоро пора ехать.

– Дэн! – кричит она в глубь клиники, сложив рупором руки. Затем вновь поворачивается ко мне: – Он торопится в банк. Я попыталась увеличить для клиники кредит, но мне сказали, что наш кредитный рейтинг слишком низкий, потому что мы по уши в долгах. Безумие какое-то, это ведь наш единственный кредитный счет, и в прошлом году я полностью погасила кредит за машину отца. Там, должно быть, какая-то ошибка. Он сейчас поедет разбираться. Ага, а вот и ты! – говорит она, когда он вбегает в приемную с ключами от машины в руке.

И тут же отец идет к двери.

– Скоро буду, – бросает он на ходу.

– Дэн, Зори уезжает в турпоход, – говорит мама. В ее голосе сквозит то же отчаяние, которое испытываю я.

Отец поворачивается, удивленно смотрит на меня и, вероятно, только сейчас замечает мой рюкзак.

– А, ну да, – говорит он, элегантно прикрывая свою оплошность очаровательной улыбкой, – рада провести время с дочерью Рейдов?

– С Рейган, – отвечаю я.

– Да-да, с Рейган, – повторяет он. Улыбка становится еще шире, он поворачивается к маме и говорит: – Ты все проверила? С этим туристическим лагерем порядок? Девочки будут там в безопасности?

– У них своя охрана и все такое прочее, – говорит мама, – я же тебе рассказывала, ты что, забыл? Миссис Рейд поговорила с хозяевами, и они обратят на нашу группу особое внимание.

– Да-да, я помню, – шепчет отец, с энтузиазмом кивая головой.

Затем улыбается мне и разводит в стороны руки, словно собираясь обнять, что вообще-то странно, потому что между нами это больше не принято, но тут же меняет решение и вместо этого гладит по голове.

– Желаю тебе хорошо провести время, маленькая моя. Будь на связи с Джой и захвати перцовый баллончик на тот случай, если у кого-нибудь из парней окажутся слишком уж блудливые руки.

Да, там будут парни, и я конечно же очень надеюсь, что у них окажутся блудливые руки, но ни за что не скажу об этом отцу, поэтому просто смеюсь, хотя смех мой звучит так же безжизненно, как выглядит его улыбка.

Он натянуто кивает, повисает неловкая пауза.

– Ладно, побегу в банк, увидимся, когда вернешься, – говорит он и, не дожидаясь моего ответа, бежит к двери.

Когда он уходит, я изливаю чувства на маму:

– Вот тебе и здрасьте! Вообще-то я уезжаю на целую неделю. Он это хоть понимает?

Мама поднимает вверх руки, разделяя мое отчаяние:

– Знает. Я говорила ему, что могу сама съездить в банк в обеденный перерыв, но он настоял заняться этим немедленно. Отец просто…

– Ага, переживает, – покорно говорю я.

И что там с этим банковским кредитом? Что-то здесь нечисто. А может, все, к чему бы ни прикоснулся отец, сейчас вызывает у меня подозрения?

– Ладно, забудь о нем, я же здесь, – говорит мама и берет мое лицо в свои ладони, – и мне тебя будет безумно не хватать. А еще я буду каждый день волноваться, поэтому при первой возможности звони или шли сообщения, чтобы отметиться.

– Там далеко не везде сеть ловит, – напоминаю ей я.

Предупреждение об этом мы прочли на сайте гламурного турлагеря.

Она кивает:

– Если от тебя не будет вестей, я не стану звонить в полицию штата. Разве что в полдень в следующую пятницу не увижу тебя перед собой. Добавлю, что в целости и сохранности.

– Насчет «в целости и сохранности» не знаю, но здесь я буду точно. Рейган надо вернуться, чтобы до начала семестра решить вопросы с участием в сборной страны, – напоминаю я ей. – Ну все, мне пора, пойду, надо придерживаться расписания.

Она хватает меня за руку, смотрит на часы, видит время и хмурится:

– Вот черт, мне же надо приготовить комнату для первого пациента.

Вот и отлично, ведь мне, если честно, хочется выйти отсюда одной, до того как Джой решит меня проводить и поздороваться с Рейган. Подобно отцу, она все еще тешит себя иллюзией, что в поход пойдут одни девочки, и я хочу, чтобы так продолжалось и дальше.

– Я передумала. Не надо тебе никуда ехать.

Она слишком сильно прижимает меня к себе и трагично не желает выпускать из объятий.

– Мам, – со смехом отвечаю я, – ты нарушаешь гармонию моей жизненной силы.

– Я говорила, как тебя люблю?

– Сегодня нет. Но ты же купила мне копченую индейку, а что это такое, если не знак любви?

– Я люблю тебя, девочка моя.

– Я тебя тоже, – звучит мой ответ.

Когда она наконец меня выпускает, я поднимаю тяжелый рюкзак и на прощание машу ей рукой.

– Не забывай кормить в обед Андромеду, – напоминаю я ей.

Обычно это моя обязанность, мама дает ей поесть утром.

– Не забуду, – заверяет меня она, когда я уже открываю дверь. – И не писай на обувь, чтобы случайно не спровоцировать какого-нибудь медведя.

– Если я увижу медведя, то просто отключусь от страха, в итоге он подумает, что я умерла.

– Здравая мысль. Да, Зори…

– Что?

– Не осторожничай, будь благоразумной. Желаю тебе хорошо провести время. Ну что, пока?

Я в ответ уверенно киваю ей головой и выхожу на улицу.

Стоит прекрасный летний день. Не жаркий и не холодный. Обалденное синее небо. Волоча рюкзак к бордюру, дорога за которым размечена запрещающими парковку полосками, я испытываю странную смесь радостного предвкушения и тревоги.

Рейган пока нигде не видно, поэтому я решаю в последний раз потренироваться с рюкзаком, перед тем как использовать его в полевых условиях. Я пробовала делать так, когда он был пустой, но теперь, набив его битком, я вынуждена сесть на корточки, чтобы его поднять, причем мне приходится здорово попотеть, чтобы пристроить его на оба плеча. Когда же это наконец удается, я неуклюже пошатываюсь и чуть ли не заваливаюсь назад. И как я собираюсь с такой штуковиной на горбу отправиться в этот гребаный поход?

Такое ощущение, что меня оседлал перекормленный африканский ленивец. Может, если застегнуть на поясе ремень, то…

– Ты неправильно уложила в него вещи, – окликает меня чей-то голос.

Я медленно поворачиваюсь, чтобы действительно не опрокинуться – что вполне возможно, без всяких шуток, – и мне достаточно одной секунды, чтобы увидеть его обладателя. Высокие черные кроссовки «Конверс», черные джинсы с искусно протертыми на коленях дырками и футболка с изображением сердца среди костей просвеченной рентгеном груди.

Леннон сидит на капоте своего катафалка, стоящего в нескольких ярдах поодаль на одном из общественных парковочных мест нашего тупика.

– Тяжелые вещи надо было сложить посередине, там, где спина. Чтобы вес несли на себе не плечи, а бедра. Если уложить все правильно, ты перестанешь напоминать Пизанскую башню.

– Мне не…

Я переношу вес тела на другую ногу и слегка наклоняюсь вперед, едва-едва удерживая тело и не давая ему превратиться в лавину. Черт бы его побрал.

Медленная улыбка Леннона меня бесит. На нем черные, непроглядные очки, поэтому глаз его я видеть не могу, что бесит меня еще больше. Почему он вообще со мной заговорил? Разве вчера я не сказала ему, что ненавижу?

– Что у тебя там? – спрашивает он. – Золотые бруски?

– Телескоп.

– Ты засунула в рюкзак Нэнси Грейс Роман?

Тот факт, что он это помнит, повергает меня в шок.

– Да нет, я взяла с собой портативный.

– Вот оно что. Как бы там ни было, ты уложила его неправильно.

– И я должна поверить тебе только потому, что ты такой эксперт в укладывании рюкзаков? – раздраженно бросаю я.

Он опирается руками о капот за спиной, откидывается назад и подставляет солнцу лицо:

– По правде говоря, я действительно в этом деле эксперт.

– С каких это пор?

– Да уже сто лет. Когда мне было тринадцать, я отправился с мамами в поход по Европе.

Ах да, я совсем забыла.

– Но там вы жили в хостелах.

– В палаточных лагерях тоже.

Верно.

– Плюс три раза в этом году. Три? Погоди, а может, четыре? – говорит он, обращаясь не столько ко мне, сколько к себе, потом слегка пожимает плечами: – Один раз можно не считать, но тем не менее.

– Ты в этом году ездил в Европу? – удивленно спрашиваю я.

– Да нет, ходил в поход здесь, в Калифорнии. Родители подарили мне на Рождество абонемент на посещение заповедника, а на весенние каникулы взяли в Долину Смерти, где мы разбили лагерь. Я даже прошел курс выживания среди дикой природы.

Чушь какая-то. Это совсем не Леннон. Парень, которого я знала, не любил бывать на свежем воздухе. Да, конечно, большую часть времени мы действительно проводили на улице, вместе гуляя, но это ведь было в городе.

Не успеваю я толком разобраться с этой переменой в Ленноне, превращающемся для меня в Мистера Тайну, как он продолжает.

– Если хочешь, могу помочь тебе упаковать рюкзак по новой, – говорит он, все так же глядя на небо, где в сторону залива плывут белесые шлейфы утреннего тумана – серебристыми полосами на фоне яркой синевы.

Чтобы Леннон Макензи прикасался руками к моим личным вещам? Ну нет, не думаю, дружок.

– Спасибо, не надо.

Лямки рюкзака соскальзывают по рукам, и вот он уже опять на земле.

Затем, в попытке заткнуть ему глотку, я добавляю:

– За мной с минуты на минуту заедут.

– Ну да, я как раз только что получил сообщение. Чего-чего? Нет, погодите, одну-единственную паршивую секунду.

Советы по укладыванию рюкзака. Лагерь в Долине Смерти.

Неоднократные тусовки с Бреттом…

О нет. Нет, нет и еще раз нет.

Он не может быть новым дружком Бретта. Как и тем парнем, который отведет нас к потайному водопаду в Сьерре, расположенному в стороне от проторенных троп. Быть того не может! Рейган знает, что я его сторонюсь. По какой причине даже не догадывается, но в любом случае должна была мне сообщить. Почему она ничего не сказала? Здесь, должно быть, какая-то ошибка.

Когда на парковку влетает темно-синий внедорожник, меня сковывает паника. Леннон небрежно спрыгивает с капота своей машины, плавно приземляясь на ноги. Потом наклоняется, чтобы взять рядом с рулевым колесом что-то недоступное моему взору, выпрямляется и закидывает на плечо красный рюкзак. Верхний наружный карман украшен винтажными пуговицами в стиле панк-рока и ретростикерами национальных парков. К нижней части аккуратно приторочен коврик-пенка с постельными принадлежностями.

Ад кромешный.

Изрыгая электронную танцевальную музыку, синий внедорожник тормозит, скользит юзом, останавливается между нами, и из дверцы со стороны водительского сиденья высовывается светло-каштановая голова Рейган.

– Время гламурных походов, сучата вы этакие! – весело орет она, перекрикивая стереодинамики. – Вещи наверх, в грузовой контейнер. Да пошевеливайтесь!

Мой мозг не в состоянии выдать ни одной связной мысли. Я ловлю себя на том, что глупо смотрю, как Бретт выкатывается из внедорожника и с силой хлопает Леннона по плечу.

– Леннон, старина, – радостным голосом говорит он, – рубашка на тебе – прямо чума! Я от нее балдею. Пойдем, помогу тебе открыть контейнер, там заедает люк.

В этот момент Бретт впервые замечает меня.

У меня внутри все переворачивается.

Вы знаете, как человек говорит, что слепнет от любви? Именно это происходит со мной при виде Бретта. Он выглядит как настоящая знаменитость – загорелые ноги, рыжевато-каштановые кудри и лицо, слишком идеальное для обычного смертного мальчишки-старшеклассника. И давайте я не буду ничего говорить о его зубах. Они безумно совершенны. Я даже не думала, что они могут быть столь привлекательны.

Он сверкает своими зубами на миллион долларов и награждает меня ослепительной улыбкой.

– А ты, Зори, все не расстаешься с этой сексуальной ученой внешностью, – с присвистом говорит он, целясь пальцами, будто из пистолета, в мои очки. Затем машет рукой, подзывая поближе, чтобы обнять. – Иди сюда, девочка моя, сто лет тебя не видел.

Ох, ни фига себе! Меня накрывает волна запаха лосьона после бритья. Он пахнет, примерно как папа, но думать об этом странно. Эй, мозг, может тебе заткнуться? Во всем виноват Леннон, это он меня так удивил. Его присутствие выбивает меня из колеи. А Бретт меня уже выпускает из объятий, так что я потратила эти драгоценные две секунды впустую, думая, во-первых, об отце, а во-вторых, о парне, который приходит ко мне в кошмарах. Ужас какой-то.

– Как провела лето? – небрежно спрашивает Бретт.

Скажи что-нибудь. Хоть этот шанс не упусти.

– Вообще-то работала.

Работала? Лучше ничего не могла придумать? Если я торчу в клинике два раза в неделю по четыре часа, то зачем говорить об этом с таким видом, будто горбачусь за зарплату на настоящей работе?

Мне хочется начать все сначала, но внимание Бретта уже поглощено другой задачей – открыть большой пластмассовый грузовой контейнер, прикрепленный к рейлингам на крыше внедорожника. Леннон тем временем поворачивается и смотрит на меня – нет, даже пялится… Из-за его идиотских очков я не могу сказать, что он думает, но чувствую, что осуждает.

Неужели это все происходит в действительности? Неужели Леннон в самом деле едет с нами?

Бретт со щелчком открывает багажный контейнер, помогает Леннону поднять рюкзак и пристраивает его вместе с несколькими другими. Тот машет рукой в мою сторону и одновременно наклоняет голову, предлагая ему помочь мне поднять рюкзак. Сначала я пытаюсь сделать это сама, но в итоге мне приходится позволить Леннону и Бретту запихнуть его наверх. С чувством унижения в душе.

– Привет, – говорю я, чтобы поприветствовать Кендрика Тейлора, когда закрываю дверцу и устраиваюсь на сиденье.

Семья Кендрика владеет прибыльным винным заводом, который пресса превозносит в качестве одного из лучших винодельческих предприятий в округе Сонома. И поскольку он посещает в Мелите частную школу, видеть его мне приходилось лишь однажды, когда Рейган затащила меня на какую-то вечеринку.

– Ты Зори, правильно? – спрашивает он, щуря один глаз.

Он ведет себя уверенно и дружелюбно, а в рубашке из шамбре на пуговицах и шортах цвета хаки, приятно контрастирующих с темной, смуглой кожей, выглядит лучше, чем в тот раз.

На пассажирском месте рядом с водителем в мою сторону поворачивается высокая девушка с длинными волосами с выбеленными прядками. Саммер Валентино. Если вам нужны сплетни о ком-нибудь из школы, это к ней – она в курсе всего. И хотя ее оценки оказались настолько низкие, что теоретически ей надо было остаться в одиннадцатом классе на второй год, она входит в комитет по выпуску ежегодного альбома выпускников и активно принимает участие в создании школьной онлайн-газеты – именно это ее, вероятно, и спасло.

– Зори у нас обожает астрологию, – говорит Кендрику Саммер.

– Астрономию, – поправляю ее я.

– Блин! – с улыбкой говорит она. – Вечно я их путаю. Какая из них составляет гороскопы?

– Астрология, – отчетливо произносит Кендрик, делая вид, что хочет шлепнуть ее по затылку, после чего она с глупой ухмылкой отдергивает голову.

За моей спиной вступает в разговор Бретт, представляя Кендрика Леннону.

– Вот он, мой парень, – говорит Бретт Кендрику, бесцеремонно тряся Леннона за плечо, – потрясающий чувак. Верно я говорю, Джон Леннон?

Леннон сидит за Кендриком, и поэтому мне виден лучше, чем Бретту.

– Как скажешь, – невозмутимо отвечает он.

– Тебя действительно зовут Леннон? – спрашивает Кендрик.

– Ага, только не Джон, – отвечает тот, – хотя Бретта это никогда не останавливает.

Если бы я не знала их так хорошо, то наверняка посчитала его слова выпадом. Однако Бретт всего лишь смеется, словно ему рассказали самую смешную шутку на всем белом свете.

Ну ладно. Что же тут у нас происходит?

– Отец Леннона – Адам Ахмед из «Сирот штата», – объясняет Саммер, – они сто лет назад выступали на разогреве у «Green Day». Его отец был барабанщик, тот самый американец египетского происхождения.

– Гитарист, – тихо поправляет ее Леннон, хотя я не думаю, что его, кроме меня, кто-нибудь слышит.

– Одна из твоих мамочек, случайно, не провела несколько недель в доме Билли Джо Армстронга? – спрашивает Рейган, вводя маршрут в навигационную систему внедорожника. – Может, знала его жену или типа того?

Не успевает он ответить, как в разговор опять встревает Саммер:

– А правда, что твои мамаши были одновременно с отцом? – Она на несколько мгновений умолкает и добавляет уже чуть тише: – Я хочу сказать, они что, были втроем?

– Я понял, что ты имела в виду, – говорит Леннон.

– Просто я слышала, как об этом говорили в школе, – с извиняющимся видом говорит Саммер.