Текст книги "Голубое поместье"

Томик Бодлера, томик Верлена. Но кроме них ничего, нет даже антологии. Это же песня, вспомнил он и направился к пианино. В стопке на табурете были собраны Шуман, Шуберт, Вольф[17]17
  Хуго Вольф (1860—1903) – австрийский композитор и музыкальный критик.


[Закрыть], Форе[18]18
  Габриель Форе (1845—1924) – французский композитор.


[Закрыть]. Он остановился там и принялся просматривать три книги с мелодиями Форе. Очаровательные, роскошные, однако нужного заголовка он не нашел.

На подставке стоял открытый сборник песен. Он взял его. Песни принадлежали Анри Дюпарку[19]19
  Французский композитор (1848—1933), известный также как Фук-Дюпарк.


[Закрыть], имени этого Том не знал. Тоненькая брошюра, всего дюжина песен. Тут она и нашлась: «Le Manoir de Rosamonde»[20]20
  «Дом Розамунды».


[Закрыть].

Слова оказались странно уместными: «Как пес впилась в меня любовь…» Раны на его спине все еще болели.

Первая песня в книге также захватила его воображение. «Дитя мое, сестра моя… жить вместе». Том опустился в макинтошево кресло и задумался.

Ему предстоят годы исследований, надо просмотреть горы писем, дневников, газет и записей, если он решит обратиться к семейной истории буквально. Колоссальная работа потребует не одно лето.

Потом у него была ведь идея, и французские стихи только заставили забыть ее. Карандаш был уже в руке Тома: разлинованная страница лежала перед ним. Он все выяснит, конечно же. Он станет исследователем, настоящим ученым… Но может начать немедленно – просто начать, а потом дополнить подробностями. Том написал:

«В верхних комнатах обитает ребенок. Девочка раскладывает свои игрушки в рядок на постели, негромко напевая сама себе. Между двумя куклами мишка, но она не смотрит на них. Она говорит маленькому косматому созданию на полу:

– Вот теперь ты сидишь как хорошая девочка и не будешь шуметь. Я не хочу сегодня никакой ерунды. У нас слишком много дел.

Картинки ее сложены возле стены, лица их отвернуты от нее. Возле постели коврик, у окна кресло и туалетный столик, но в комнате больше ничего нет. Чемоданы и упаковочные ящики еще внизу.

Она слышит, как там ходят мужчины, топая ногами по голым доскам. Дом пахнет свежей краской и деревом, неуютные запахи заполняют его.

Элизабет вздыхает. Она оглядывается. Лягушка-брехушка ждет, и она заставляет ее прыгнуть к Петиции. Лиз рада, что брехушка поехала с ними, хотя Родди всегда дразнит ею девочку. Ревнует, говорит мама, потому что у него нет такого хорошего друга.

Она слышит, как Родди топает по коридору внизу, пронзительно насвистывая. Хлопает дверь, и свист доносится уже снаружи. Она подходит к окну и смотрит вниз.

Вот он стучит носком по куче кирпичей, оставленных строителями. Родди смотрит вверх и замечает ее.

– Ну, ящерка Лизард, как тебе здесь нравится?

– Очень, – отвечает Лиз осторожно.

– Больше чем очень, креветка. Нечто совершенно необыкновенное!

И он убегает по террасе, перепрыгивая через ступеньки, спускается на едва засеянную лужайку. Она видит, как он бежит по яркой траве и наконец теряется в густой тени.

Она смотрит вниз – на стену возле своего окна. Голый, серый камень, резкий и грубый на ощупь. Будет лучше, когда стена зарастет ползучими растениями, думает она. Их посадит мама или тетя Маргарет. Плющ красив весь год, и он быстро растет. Листья его подобны рукам, они двигают пальцами и цепляются за камень. Элизабет знает, что скоро плющ окружит ее окно, листья его дружелюбными ладонями будут махать ей; она почувствует себя в безопасности, и новый дом перестанет казаться ей таким странным.

Она рада тому, что с ней все ее друзья: куклы, мишка и Лягушка-брехушка. Она поможет матери сажать плющ под окном, тогда и сад начнет казаться домом.»

Том неловко шевельнулся в кресле. Ему казалось, что тенниска прилипла к царапинам на его спине.

Неплохо, решил он, и Лягушка-брехушка на самом месте. Девочка эта – Элизабет, дочь Розамунды. Дом построили в 1905 году, и они только въехали…

И еще брат Родерик. Куда же это он бегал, пока в доме наводили порядок? Носился под деревьями как безумный… Родерик будет нередко посещать деревню, оставив домашние дела женщинам…

Том встал, оглядывая полки. Сколько же детям было лет, и почему он решил, что Родерик – старший? Кейт или Рут наверняка знают. Здесь велись записи, хранились родословные, дневники и все такое. Алисия говорила об этом.

Он посмотрел из окна на огромный травянистый луг, волнующийся под легким ветерком, на чистое небо, раскинувшееся далеко и широко. Неужели он и впрямь намеревается загромоздить свое повествование фактами? Разве нельзя просто написать эту повесть, воспользовавшись одними именами из прошлого? В конце концов, все действующие лица давно уже мертвы…

С тех пор прошло так много времени.

13

Физекерли Бирн решил пропустить ленч. Прихватив из кухни хлеб и сыр, он съел их у себя в коттедже. Ему нужно было подумать. Почему Рут снова расстроилась? Бирн пожалел о том, что надавил на нее, но вместе с тем было непонятно, что именно он сделал не так. Сколько же вокруг запретных областей, куда не следует ступать, сколько вещей, которых она не хотела замечать.

Бирн попытался понять природу ее молчания. Почему она не-захотела разговаривать об отце, о том старике… о Лягушке-брехушке или о любой из этих тайн? Рут жила в поместье, дом принадлежал ей, но она почему-то не интересовалась им. Дом словно обволакивал ее какими-то чарами, лишая воли и энергии… Бирн остановил себя. Какая нелепость!

Пиво, вот что ему нужно. Большая прохладная пинта или три в обычном английском пабе на травке. А еще, быть может, один или два вопроса, если возникает возможность. Он направился по длинной аллее, и асфальт дышал на него теплом.

Бирн не намеревался нести деньги в полицию. Зачем помогать им обнаружить себя? Он понимал, что кто-то узнал его историю, и недавнее прошлое скоро станет общеизвестно, однако он не ощущал желания торопить события.

Надо было узнать, кто этот старик и почему он хотел, чтобы Бирн убирался. И еще – две эти женщины. Он не сомневался, что за вырезками из газет и убитой совой угадывается их рука. Кем бы они ни были и чего бы ни хотели, но пользовались они методами устрашения.

Ничего себе артистки! Едва ли. Бирн не верил в это. Они – воровки или даже хуже. Неужели эти ведьмы отдали бумажник старику, неужели он потребовал его? И что их связывает вместе?

Выйдя на дорогу, он повернул налево, оставив за спиной лес и Эппингское шоссе. Первый попавшийся ему паб назывался «Джек Шестнадцать Струн». Бирн открыл дверь, но заведение было набито молодыми мужчинами в рубашках с отложными воротниками. Густо пахло лосьоном после бритья и потом, монотонная музыка докучала своей пульсацией.

Бирн отправился дальше – с горки к центру поселка.

Два других паба также были полны, люди занимали тротуары, теснились к дверям.

В конце концов он пробился к стойке в «Быке» и, стоя, осушил одну пинту. Вторую он решил выпить снаружи, однако все скамьи были заняты.

Бирн направился через дорогу к лужайке. Кучка детей и взрослых окружила раек с Панчем и Джуди[21]21
  Герои народных кукольных представлений вроде Петрушки.


[Закрыть]. Он задержался возле него посмотреть. Забавное представление предназначалось скорее для взрослых и высмеивало политиканов и прессу. Кукла Джуди заметно напоминала министра здравоохранения…

Бирн улыбнулся и отвернулся, разыскивая взглядом какую-нибудь тень. Вдали поляну пересекал рядок зрелых дубов. Бирн устроился возле одного из них и приложился к своей пинте. Отсюда был слышен смех возле Панча и Джуди, крики детей.

Он не знал, с чего начинать. Поляну окружали элегантные дома, принадлежавшие к эдвардианской или более ранним эпохам. Он хотел было поинтересоваться в пабе, однако пожилой человек в таком прекрасно сшитом костюме едва ли будет проводить много времени в местной пивной. Завтра он попытается это сделать на почте. Там должны знать всех людей пенсионного возраста, а уж тем более личность, привыкшую одеваться так стильно… Все же Тейдон – небольшое местечко.

Изрядная доля местного населения сидела теперь перед ним, развлекаясь спектаклем и тем не менее не позволяя себе хохотать. Потом смешки превратились в нечто иное – точнее, в неловкое бормотание. Внезапно толпа рассеялась. Несколько взрослых, сердитых и даже оскорбленных, отвели детей подальше, чтобы те не могли больше видеть и слышать представления.

Бирн сперва ничего не понял. Допив пинту, он поднялся и подошел поближе. Осталось только несколько детей. Одна маленькая девочка уже плакала.

Верх райка был забрызган красной краской. Кукла Джуди висела на занавесе, из расколотой пополам пластиковой черепушки вытекала красно-белая субстанция.

Выдумка тонкая, рассудил он, да вкус дурной… Из-за райка вышла женщина и забрала оставленную на траве шапку. В ней оказалось лишь несколько медяков…

– Не слишком большой доход, – проговорил Бирн и тут лишь узнал ее. Черные волосы свисали жирными крысиными хвостами, белая кожа казалась рыбьим подбрюшьем.

– Ну, кого еще убила? – спросил он.

Она хохотнула, скривив рот набок. А потом с быстротой молнии рука ее дернулась, и, зачерпнув красную и белую мешанину с занавеса, бросила мерзость ему в лицо, прежде чем Бирн успел сообразить, что она делает. По его коже текла не краска, не пластик, а грязные потроха. Преодолевая дурноту, он потянулся, пытаясь схватить ее за руку.

Но она уже была не так близко и удалялась по лужайке к одному из больших домов. В гневе Бирн откинул занавес райка, желая обнаружить там остальных: мужчину со стрижеными волосами и вторую женщину. Но там было пусто. Он постоял на месте, пытаясь очистить от грязи рот и глаза; тем временем женщина исчезла в огромном георгианском[22]22
  Архитектурный стиль XVIII – начала XIX вв.


[Закрыть] доме из красного кирпича в конце поляны.

У парадной двери ему никто не ответил. Бирн дернул за колокольчик и забарабанил кулаками. Потом в негодовании откинулся и посмотрел на невозмутимые окна: ни вздрогнувших занавесей, ни звука. Если бы он не видел собственными глазами, как эта дрянь вошла в дом, то поклялся бы, что там никого нет. Негромко ругаясь, он направился вдоль стены, чтобы увидеть, открыт ли задний вход.

– Бирн, что вы здесь делаете? – у ворот стояла Кейт. – Что с вами случилось?

Том Крэбтри сопровождал ее, поднятые губы его выражали неодобрение.

– Вы подрались, не так ли?

– Нет! Какая-то проклятая баба швырнула в меня этой грязью! – Он был слишком раздражен, чтобы интересоваться причинами их появления здесь. – Она вошла в этот дом. Я ее узнал: одна из тех, кто украл мой бумажник.

– Она вошла сюда? – В голосе Кейт звучало недоверие. – Она не могла этого сделать! Здесь живет дядя Питер.

Бирн только глядел на них. Кейт приняла это за непонимание.

– Наш внучатый дядюшка Питер. Он был женат на тете Алисии. Он отец Саймона.

И тут, словно по сигналу, дверь отворилась.

В ней появился старик, в отглаженном – как и прежде – безупречном полотне.

– Ну, все вы здесь. Входите.

Кейт подошла к нему и привстала на цыпочки, чтобы поцеловать в щеку. Крэбтри протянул руку. Старик посмотрел поверх голов на Бирна.

– На мой взгляд, вам надо почиститься, – сказал он. – Входите. – В его словах прозвучало самое вежливое из приглашений.

– Здесь живет женщина, – произнес Бирн, – я хочу переговорить с ней.

– Конечно же, – промолвил отец Саймона. – Но мне сперва хотелось бы переговорить с вами…

– Это дочь моей кухарки, – объяснил он. – Джен чувствует себя нехорошо, но в последнее время обнаружились некоторые признаки улучшения. Она… в депрессии, попала в плохое общество. – Питер Лайтоулер стоял у двери расположенной на первом этаже умывальни, пока Бирн безуспешно оттирал рубашку губкой.

Кейт и Том готовили чай в кухне. Однако никаких признаков присутствия черноволосой женщины.

– Она чертовски опасна. Я уже встречался с ней… – Бирн умолк. Следует ли упоминать об этом странном событии или лучше не надо? Их было двое. Как насчет второй? – А где она теперь? – спросил он.

– Наверху, отдыхает. Джен лечится. – Бирн видел в зеркале лицо Лайтоулера, испещренное резкими и жесткими морщинами. – Но иногда забывает принять лекарство, и тогда нам приходится иметь дело с подобными фокусами. Очень жаль, что вы претерпели неудобства. Вы должны позволить мне возместить ущерб.

Он извлек из нагрудного кармана бумажник и отделил от пачки двадцатифунтовую банкноту.

Абсурдное предложение. Бирн высушил руки и повернулся лицом к оставшемуся в дверях старику.

– Я еще не истратил те деньги, которыми вы уже снабдили меня.

– Но вы, как я вижу, все еще остаетесь в поместье. – В голосе Лайтоулера слышалась не напряженность, скорее интерес. Со спокойной элегантностью старик опирался плечом о дверь.

Помедлив, Бирн ответил:

– Не люблю, знаете ли, когда меня вынуждают что-либо делать. Теперь вы можете получить свои деньги назад, раз я знаю, кто вы.

– Оставьте их себе, – резко проговорил старик. – Деньги ничего не значат.

– Не понимаю. Почему вы хотите, чтобы я ушел оттуда?

– О, это понять легко. – Лайтоулер пожал плечами. – Я очень хочу возобновить открытое общение со своим сыном. Боюсь, что я говорю об одной из тех сложностей, которые посторонним всегда кажутся столь нелепыми. Мы… несколько разошлись. А я, насколько вы видите, более не молод и, похоже… не готов встретить конец своей жизни, сохраняя натянутые отношения с самыми близкими из родственников. Согласитесь, отношения между отцом и сыном – дело приватное. И я – правильно или ошибочно – полагаю, что чужак, помогающий в доме, способен создать излишнюю напряженность в деликатной ситуации. Уверяю, я не имею против вас ничего личного. Но после прибытия молодого Тома Крэбтри мне явно необходимо снова подумать. – Он направился к Бирну. – Приношу вам свои извинения, мистер Бирн, за все неприятности, которые я мог причинить вам. – Он протянул руку, и Бирн принял ее.

Во всяком случае, эти слова хоть что-то объясняли. Лайтоулер мог говорить правду. Хотя, едва ли: слишком много денег было приложено, слишком много потребности убедить.

– А теперь я слышу, как разливают чай. Вы, конечно же, присоединитесь к нам, не так ли? Чтобы показать, что вы не испытываете обиды?

Бирн последовал за ним по холлу в гостиную. В дверях он остановился удивленный.

Стены были обставлены полками, комната была полна книг – древних с кожаными переплетами и неразличимыми заглавиями. Многие из них были на французском или итальянском, заметил Бирн. На первый взгляд ценные, однако он не мог считать себя знатоком. Комната явно напоминала ему о библиотеке в поместье. Сидя на кожаном честерфилде[23]23
  Большой туго набитый диван со спинкой и подлокотниками.


[Закрыть], Кейт разливала чай. Том просматривал книжку стихов, рот его беззвучно произносил слова.

И то, что Бирн собирался сказать Питеру Лайтоулеру, показалось ему безумно неуместным, чудовищным и вульгарным.

Бирн спросил:

– Зачем вам все-таки понадобился мой бумажник?

Но одновременно с ним заговорила Кейт, высокий и легкий голос ее оказался сильнее.

– Как это вышло, дядя Питер? Кто эта женщина?

Старик опустился возле нее, не обращая внимания на Бирна.

– Джен, дочь бедной Луизы, ты помнишь ее.

– Я думала, что она поступила в колледж.

Лайтоулер покачал головой.

– Не получилось. Ее соблазнил мир развлечений… точнее, некая персона, имеющая склонность к мелодраме. А именно марионеточник. Помнишь раек на поляне. Марионетки. – Он посмотрел на Бирна, застывшего в дверях. – Входите же, мистер Бирн, садитесь. Расскажите мне о наших странных кукольниках… По-моему, модный язык называет их сегодня художниками перфоманса.

Почти против своей воли, Бирн обнаружил, что усаживается в кресло спиной к окну и самым обычным образом принимает чай от Кейт.

Лайтоулер поуютнее устроился на софе, свет сбоку падал на его морщинистое лицо. Тонкий рот старика чувственно кривился, глаза иронично косили. Цветастый галстук, запонки из изумруда. Нетрудно понять происхождение театральных наклонностей Саймона.

Лайтоулер купался во внимании, наслаждаясь представлением.

– Вам надо их увидеть. Марионеточники, как ни странно, придерживаются древних традиций. Так сказать, местные вариации на заданную тему. В конце концов, в этом лесу всегда проливали кровь. Некоторые уверяют, что именно здесь Боудикка[24]24
  Королева племени иценов, возглавившая восстание против владычества римлян; погибла в 62 г.


[Закрыть] потерпела поражение от римлян и более восьмидесяти тысяч британцев легли в землю на берегах Эймерсбери – в огромные курганы между поместьем и шоссе. Доказательств нет, но легенда настаивает… Потом, конечно, это первая свалка за пределами Лондона. У нас то и дело огораживают какую-нибудь часть леса, чтобы провести расследование. Убийства, наркотики, хулиганство, насилие… этот лес повидал многое… Но не будем видеть все в столь мрачном свете. Я помню, когда из Ист-Энда сюда ходили специальные поезда. Шарабаны, экипажи – все являлись в лес на праздники. Так что здесь было очень веселое место. Люди приезжали отдохнуть вместе с семьями… Загородные поездки, молодежные клубы. В Ригговом приюте были устроены аттракционы, на Чингфордской равнине – ярмарка. По-моему, ярмарку там устраивают даже теперь – на Пасху и Троицын день. – Он вздохнул. – Как давно я не был на ярмарке. Но кровь все равно прольется, как говорил мастер. Наши черные кукольники прекрасным образом воплощают прошлое этого леса. И при том превосходно согласуются с современной жизнью. Вспомните нынешние фильмы и видео. Не понимаю, зачем люди изображают себя такими чистоплюями, когда стоит только включить телеприемник… Но довольно. Прошу прощения, это мой любимый конек… А теперь вы. Том. Расскажите мне о своем волнующем плане. На слух, нечто весьма интригующее. – Лайтоулер разом переключил все свое внимание на Тома, словно Бирн оставил комнату.

Том самым неожиданным образом был застигнут врасплох.

– Вы любезно уделили мне время, я невероятно благодарен за это, однако не знаю, насколько точно повествование будет соответствовать фактам.

– Том намеревается написать о нашей семье, – сказала Кейт.

– Я бы скорее предпочел обезличить повествование, я не хочу подробностей, – возразил Том.

– О нашем доме, обо всем, что произошло здесь. – Кейт действительно увлеклась, видел Бирн, она постоянно подыгрывала Лайтоулеру. И он невольно попытался понять, что заставляет ее так поступать.

– И вы явились ко мне за информацией? – спросил Лайтоулер вежливым городским голосом. – Буду рад помочь вам.

– У тебя, конечно, должны быть дневники, письма и книги. Здесь много чего можно спрятать! – Кейт оглядела комнату. – Я никогда не имела возможности по-настоящему исследовать этот дом.

– Тогда приходи как-нибудь на весь день, Кейт. Исследуй сколько угодно. – Старик ласково посмотрел на девушку, и Бирн подметил в его взгляде не только приязнь.

Нечто алчное, хищное.

Том торопливо проговорил:

– Но мы не хотим мешать вам. Вы не должны чувствовать себя обязанным…

Лайтоулер ответил:

– Один только вопрос, Том. На мой взгляд, вам следует решить, что собираетесь вы писать: роман или исторический отчет. Так нетрудно обидеть. Кстати, а что думает об этом Рут?

Кейт нахмурилась.

– Она ничего не хочет знать. Мы спросили ее за ленчем. Мама никогда не разговаривает о прошлом, она считает его угнетающим. Словом, ей все равно, что именно напишет Том, если только он изменит имена.

– Точной истории не будет, я напишу роман. Даже географически дом будет находиться совсем в другом месте. Но в качестве основы мне хотелось бы знать и ваш вариант истории… если вы согласны помочь, мистер Лайтоулер?

На морщинистом лице появилась слабая улыбка.

– Поймите, я не самый лучший кандидат для подобной работы. Как жаль, что Рут отказывается помочь вам; откровенно говоря, история дома принадлежит именно ей, женской линии семьи. – Ладонь старика на мгновение легла на колено Кейт, когда он потянулся за чаем. И Бирн с удивлением заметил ногти, обрамленные траурной каймой. Старик смотрел на Тома. – Кейт знает всю эту древнюю историю.

– Я должна была спросить твоего разрешения, – сказала она. – Не мне говорить…

– Плохо о мертвых… – закончил старик. Кейт покраснела. – Ничего, моя дорогая, – продолжил он. – Все это было настолько давно. – Задумчиво помешивая чай, он откинулся на спинку дивана. Представление возобновилось. – Я никогда не знал Розамунду. Я был ребенком Родерика, рожденным не по ту сторону одеяла. Матерью моей была деревенская девушка по имени Джесси Лайтоулер. Мое появление на свет вызвало некоторые хлопоты, связанные с падением моего отца. – Невидящими глазами он уставился в чашку. – Праведная тройка женщин: матриархальная Розамунда, ее сестра Маргарет, засушенная донельзя ехидная старая дева, и прекрасная юная Элизабет составили заговор, и Родерик, единственный сын, единственный мужчина в роду, был изгнан. Причем не за столь уж необычный грех – за рождение внебрачного ребенка… Не докучаем ли мы вам? – внезапно резко прозвучал его сухой голос и он посмотрел на Бирна.

– Вовсе нет, – ответил тот любезно. – Но если вы не против, мне уже пора возвращаться в поместье. Неплохо бы переодеться. – Он встал. – Благодарю вас за чай. До свидания, Кейт, Том… мистер Лайтоулер.

Он нашел путь наружу и закрыл за собой парадную дверь. Бирн стремился на воздух – к останкам кукольного представления, еще остававшимся на поляне.

Он хотел убраться подальше от Питера Лайтоулера. Причин подобной реакции Бирн не хотел исследовать, однако она была чрезвычайно сильна. Ему не нравился этот человек: его медлительный голос, древняя грязная ладонь на колене Кейт, холодное объяснение странных и необычных поступков.

Не внушал доверия и способ, каким Лайтоулер попытался всучить ему деньги. Словно чтобы подкупить его.

Бирн решил вернуть деньги назад.