Текст книги "Давай притворимся, что этого не было"

Только родителям не говорите

В детстве почти каждые выходные родители моего отца, которые родом из Чехословакии, забирали нас с сестрой к себе домой в соседний город. Моя бабушка была одной из милейших и терпеливейших женщин, которых только посчастливилось видеть этой планете. Подозреваю, подобным образом о своих бабушках думают почти все люди, но она была женщиной, которая, если на нее надавить, называла Гитлера «несчастным человеком, которого, наверное, в детстве слишком мало обнимали», а про Сатану говорила только: «Я не фанатка».

Казалось, мой дедушка видел в чрезмерной жизнерадостности своей жены вызов в свой адрес, и поэтому пытался компенсировать ее влияние на мир, выходя из себя по любому поводу. Будучи в хмуром расположении духа, он и мухи бы не обидел, однако мы всегда расступались перед ним, когда он расхаживал по дому, что-то бормоча себе под нос на чешском (наверное, о том, как бы он хотел, чтобы у него была трость, которой он мог бы лупить людей). Бабуля всегда смотрела на него с любящей улыбкой и терпеливо решала проблему, которая вызвала его раздражение в данный момент, а нас тихонько выпроваживала из комнаты до тех пор, пока он не посмотрит серию «Бонанцы» и не успокоится. Не знаю точно, в какой степени ее сверхчеловеческое терпение объяснялось именно любовью, а в какой – инстинктом самосохранения.

Согласно нашей семейной легенде, когда моей двоюродной прапрабабушке было за тридцать, ее муж вонзил ей в затылок гвоздь прямо за завтраком, после чего закопал ее на заднем дворе. Мне сказали, что в те времена это было совершенно кошерно. В смысле, похороны на заднем дворе. А не вся эта история с гвоздем в башке.

К воткнутым в череп гвоздям всегда относились с неодобрением, даже в Техасе.

Не существует какого-либо убедительного доказательства того, что что-либо из этого действительно произошло, однако то, что мой двоюродный прапрадедушка якобы признался на смертном одре в убийстве своей жены (а также в том, что несколькими годами ранее поджег собственного отца), считалось в моей семье неоспоримым фактом. Мой дедушка рассказал, что после этого признания несколько членов нашей семьи выкопали его двоюродную бабушку и обнаружили в ее черепе этот самый гвоздь. После этого они закопали ее обратно, ничего не сообщив полиции, потому что это было до выхода сериала «C.S.I.: Место преступления Майами». Я заметила, что выкапывать тело родственника просто для того, чтобы проверить его дырки в голове, почти так же странно, как убивать кого-то ударом гвоздя в голову, но дедушка со мной не согласился и сердито пробормотал, что «нынешние дети ничего не смыслят в семейных обязанностях». Иногда я задумывалась о том, не связано ли сверхчеловеческое добродушие моей бабушки с нежеланием получить гвоздь в голову. Впрочем, я в этом сомневаюсь. Дедушка не настолько ловко владел инструментами.

Глубоко в душе он был хорошим человеком. Было понятно, что рядом с детьми он чувствовал себя некомфортно, но мы не злились за это на него, потому что это чувство было взаимным. После шестидесяти он перенес несколько инсультов, из-за которых один его глаз начал непроизвольно моргать, и тогда он решил, что женщины из церкви подумают, будто он им подмигивает, так что начал носить очки с затемненными стеклами, как у Роя Орбисона, из-за которых, вкупе с суровым видом, сильным чешским акцентом и любовью к нательным майкам и темным костюмам, был чертовски похож на главаря мафии. Соседи относились к нему с осторожным уважением – наверное, они боялись, что он может их заказать, и я не раз слышала, как его за глаза называли «Терминатор».

Дедушка все делал в своем собственном темпе, со скоростью, которую мы с сестрой описывали как «бросок кобры». Это было особенно заметно, когда он садился за руль. С точки зрения закона он был практически слепым, а от очков с затемненными стеклами толку было мало – тем более людям, которые встречались с ним на дороге. Чтобы компенсировать свое плохое зрение, он все время ездил со скоростью на пятьдесят километров в час меньше установленного скоростного ограничения. Дом моей бабушки был расположен всего километрах в пятнадцати от нашего, но в этой поездке было не обойтись без сэндвичей и нескольких книг, чтобы занять нас с сестрой. Однажды, во время особенно затянувшейся поездки, моей сестре приспичило в туалет, и я попыталась уговорить ее потерпеть, но она не могла, и дедушке пришлось свернуть на заправку. Внезапно он резко дернул руль, уверяя, что на него только что выскочила пума. Мы все видели пуму, про которую он говорил. Это был двойной дом на колесах, который стоял здесь на обочине последние лет двадцать, не меньше.

Нас с Лизой успокаивало сознание того, что, если бы дедушка и врезался во что-то, на такой скорости мы, скорее всего, просто легонько отскочили бы от препятствия.

Мы частенько замышляли выпрыгнуть из машины за несколько кварталов до их дома, уверенные, что успеем добежать и поиграть с запасным слуховым аппаратом дедушки до того, как он заедет во двор и заметит, что нас на заднем сиденье нет.

Дом наших бабушки с дедушкой был для нас словно дворец Калигулы, так как мой дедушка был слишком занят негодованием по поводу существования котов (которых он запирал на заднем дворе и отправлял вместе с нами домой), а моя бабушка была слишком доброй, чтобы в чем-либо нам отказывать. Острые ножи, шоколадные конфеты, костры, телевизор допоздна… здесь было разрешено все. На обед мы ели плавающие в сиропе жареные яйца, картофельное пюре вперемешку со взбитыми сливками и картошку фри домашнего приготовления, насквозь пропитанную жиром. На ужин бабуля пекла несколько противней ленивых брауни, и в итоге у нее получалась вязкая масса, по-настоящему насладиться которой можно было, только если есть ее руками… сворачивая эту похожую на тесто коричневую кашу в шоколадные шарики, от которых мы просто торчали.

После каждого сделанного нами укуса бабуля повторяла, словно заклинание:

– Только родителям про это не говорите.

Я что-то бормотала ей в знак согласия, будучи под таким кайфом от сиропа, что на большее меня попросту не хватало. Моя сестра умудрялась кивнуть, заканчивая высасывать кетчуп прямо из полулитровой бутылки. Заходил дедушка, что-то неодобрительно ворчал по поводу нашего нездорового питания, и моя бабушка смотрела на него, раскрыв от удивления глаза, а затем искренне с ним соглашалась, словно никогда раньше не задумывалась, что жир с сахаром на завтрак могут быть не самым удачным выбором. После этого она ласково благодарила его за уместное замечание и помогала поудобней расположиться в просторном мягком кресле, после чего возвращалась на кухню, тихонько предлагая нам сделать молочный коктейль с арахисовым маслом и кубиками сахара. Дедушка неизбежно возвращался полчаса спустя и спрашивал, какого хрена происходит, и моя бабушка смотрела на него с совершенно не понимающим и очаровательным видом, делая вид, будто впервые в жизни слышит, что кубики сахара не идут на гарнир. У нее было такое невинное выражение лица, что язык не поворачивался в чем-либо ее упрекнуть, так что он глубоко вздыхал и уходил, что-то бормоча про ее зарождающийся маразм. Никакого маразма у нее не было. Она прекрасно понимала, что делала, и довела до совершенства искусство делать то, что ей хотелось, чтобы наполнить жизнь счастьем и избежать при этом споров, которые заканчиваются ударом гвоздем в голову.

Наступала ночь, дедушка ложился спать, а мы все глубже погружались в наше детское чревоугодие. К нам присоединялась наша двоюродная сестра Мишель, которая была младше меня на год, и наступала пора такого членовредительства, которое могут позволить себе лишь дети с богатым воображением и практически полным отсутствием надзора.

Несмотря на то что весь дом был усеян всевозможными устройствами, призванными его обезопасить, нам удавалось использовать это в своих целях. Если большинство бабушек и дедушек расстилают в ванной резиновые коврики, чтобы на полу никто не поскользнулся, то мои бабушка с дедушкой пошли дальше и обили все проходы специальными листами из толстого желтого пластика для ковров. Мы обнаружили, что эти пластиковые листы держатся так крепко благодаря целой уйме двухсантиметровых гвоздей, которые уходили в ковер из золотого ворса.

Достигнув высочайшего уровня просветления, доступного лишь йогам и детям, получившим передозировку сахаром, мы переворачивали эти пластиковые листы и начинали ходить по гвоздям.

Так как Мишель и Лиза были младше меня, они должны были носить с собой глиняные вазы или что-то из мебели, чтобы компенсировать недостаток массы. Мне разрешалось ходить по гвоздям без дополнительных утяжелений в свете того факта, что всего несколькими часами ранее у меня откололись ногти на больших пальцах обеих ног, потому что я разгуливала босиком по забитой битыми стеклами водосточной канаве. «Скажи своим родителям, что упала, когда я читала тебе Библию», – любезно предложила бабуля.

По утрам мы ходили купаться. Мои бабушка с дедушкой не были бедными, однако они были из тех людей, что используют одну и ту же фольгу по несколько раз, постоянно ожидая наступления очередного кризиса, так что вместо бассейна для своих внуков они подобрали три выброшенные кем-то ванны из стеклопластика. Мы затыкали в них сливные отверстия и наполняли ванны во дворе с помощью садового шланга. Бабуля намекала, чтобы мы дали солнцу нагреть ледяную воду, но после целой ночи чревоугодия и всяческого неугомонного баловства взять себя в руки было не так-то просто. Мы садились в ванны, разбивая тонкую ледяную корочку, которая начинала формироваться на воде, и наши губы с пальцами начинали синеть, а мы тем временем убеждали друг друга, что если и заработаем из-за этого воспаление легких, то оно даст о себе знать позже, когда начнется учебная неделя.

Независимо от того, насколько опасным было очередное придуманное нами развлечение, бабуля всегда стояла поблизости с вишневой газировкой, аптечкой и любящим взглядом, полным паники и смирения. Когда я готовилась к прыжку с крыши дома на набросанные внизу диванные подушки, до меня дошло, что это не самая лучшая идея, но в то же время я понимала, что почти наверняка поранюсь, пытаясь слезть обратно по ржавой трубе от мангала, которую использовала в качестве импровизированной лестницы. Бабуля пробормотала по-чешски что-то, подозрительно похожее на какое-то ругательство. Лиза дала куда более полезный совет:

«СГРУППИРУЙСЯ И КАТИСЬ!»

* * *

Одним из наших любимых занятий было бродить по соседним улочкам, заглядывая в мусорные баки и контейнеры в поисках спрятанных сокровищ. Выброшенные рождественские елки, залитые водой книги, треногие стулья, письма от любовниц, заляпанная одежда – все это становилось нашими трофеями. Так как я была самой высокой и совсем недавно мне делали прививку от столбняка, я чувствовала, что обязана рыться в мусоре глубже всех, уверенная, что если постараюсь, то в один прекрасный день найду пачку денег, потерявшийся пакет с героином или, если повезет, человеческую руку.

Я поняла, что старалась не напрасно, когда однажды вытащила заляпанный журнал Playboy со слипшимися от (как мне теперь хочется верить) апельсинового сока страницами. Мне было девять, и я впервые в жизни увидела полностью обнаженное тело не на страницах National Geographic. Мы притащили журнал на лужайку у бабушкиного дома и вместе с моей двоюродной сестрой расположились во дворе, чтобы получше рассмотреть этих женщин, у которых, к моему удивлению, грудь не была обвисшей до пупка. Мы открыли разворот, на котором была грудастая блондинка по имени Кэнди. Бабуля пыталась нас отвлечь заманчивым сочетанием лестницы и зонтика, однако мы были слишком сильно погружены в изучение журнала, чтобы услышать, как она называет его «мусором». Дедушка смотрел на нас с порога и громко ворчал себе под нос по поводу того, что нынешние дети ужасно неуважительно относятся к лужайкам. Я понятия не имею, видел ли он тот знойный журнальчик, которым мы были так увлечены; во всяком случае, он, не переставая ворчать, побрел в дом – не иначе как для того, чтобы подыскать для каждой из нас по маленькому гвоздю.

– Эй, бабуль, – спросила я, – а что значит возбуждает?

Ее лицо заметно побледнело, и вид у нее был слегка нездоровый.

– Ну, – сказала она, подбирая слова, – это… эмм… полагаю, так говорят про вещи, которые делают нас счастливыми.

Я повернулась к двоюродной сестре:

– Меня возбуждают Яркая Радуга и единороги.

Мишель улыбнулась в ответ – у нее недоставало двух зубов спереди.

– Меня возбуждают мультики Monchhichis, – сказала она. – А еще жвачка Tubble Gum.

Бабуля выдавила из себя натянутый смешок.

– Ну я могу еще ошибаться по этому поводу. Знаете, я не так хорошо говорю по-английски. Почему бы вам просто больше никогда не говорить эту фразу, ладно?

Она извинилась и пошла в дом. Мы услышали, как оттуда доносится нечто, по звуку напоминавшее молитву, но мы были слишком очарованы всеми этими женщинами и их непрочным на вид (и явно подобранным не по размеру) нижним бельем.

Внезапно яркий солнечный день обернулся ужасной грозой с градом. Мы побежали к порогу, прикрывая головы журналом. Бабуля вышла наружу с властным видом, приподняв одну бровь.

– Итак. Вы видите, что бывает, когда вы смотрите на грязные картинки? – нараспев произнесла она. – Идет град. А вы знаете, откуда берется град? – ласково спросила она.

– Из кучевых облаков? – предположила я. Недавно я получила четверку с плюсом по естествознанию и была практически уверена, что это правильный ответ.

– Нет, – ответила бабуля. – Град берется из ада. Дьявол посылает его, так как доволен, что вы читаете злобный мусор.

Мы с Мишель переглянулись. То, что гроза с градом началась в совершенно ясный день, действительно казалось подозрительным, однако мы чувствовали изъян в бабулиной логике.

ЕСЛИ ДЬЯВОЛ БЫЛ ТАК СЧАСТЛИВ, ТО ЗАЧЕМ ЕМУ ПОСЫЛАТЬ ГРАД, КОТОРЫЙ ОТВЛЕК НАС ОТ НАШЕЙ НОВОЯВЛЕННОЙ ЛЮБВИ К ПОРНОГРАФИИ?

«Нет никаких сомнений, – подумали мы, – она как пить дать перепутала». Что нас все-таки беспокоило, так это тот факт, что град пошел в считаные секунды после того, как мы услышали из дома бабулины молитвы. Это сбивало с толку. Неужели у моей бабули была какая-то прямая связь с Богом? Неужели все эти годы сливания денег на церковные нужды все-таки принесли свои плоды? Мы не были уверены, однако лучше было не рисковать. Я положила журнал обратно в соседский мусорный бак, уверенная, что если мы и не можем больше прикасаться к этому чуду, то водитель мусоровоза обязательно оценит мою щедрость и великодушие – качества, которые определенно придутся Богу по душе.

Годы спустя я осознала всю правоту бабули по поводу того, что этот журнал был мусором, и с радостью переключилась с него на ее старые замызганные номера «Признаний домохозяек» и «Голливудских скандалов», в которых практически отсутствовала нагота, однако были такие сюжетные линии, которые Playboy и не снились.

– Только не говори родителям, – говорила бабуля, ласково ухмыляясь.

Я улыбалась ей в ответ. Ей было не о чем беспокоиться.

Дженкинс, гребаный ублюдок

Когда я была маленькой, моя мама частенько говорила, что у меня «беспокойный желудок». Так мы называли «серьезное нелеченое тревожное расстройство» в семидесятых, когда все лечилось витаминами, на пузырьке с которыми красовалась семейка Флинстоунов, и угрозами отправить меня жить к бабушке, если я не перестану прятаться от окружающих в коробке с игрушками.

К семи годам я поняла, что со мной что-то не так и что у большинства детей не начинается учащенное дыхание с последующей рвотой, когда их просят выйти из дома. Мама называла меня «капризуля». Мои учителя шепотом говорили «неврастеник». Глубоко же в душе я знала, что есть куда более удачное слово, чтобы меня описать.

Обреченная.

Обреченная, потому что каждое Рождество я пряталась под столом на кухне у тети: присутствие стольких людей вокруг вызвало у меня панику. Обреченная, потому что каждый раз, когда я выступала перед классом, у меня начинался неконтролируемый истерический смех прямо у всех на глазах. Обреченная, потому что я знала без тени сомнения, что случится нечто ужасное и не поддающееся описанию, и я буду не в состоянии это остановить. Причем это были не обычные ужасные предчувствия, которые беспокоят маленьких детей, например, что отец разбудит тебя посреди ночи с кровавой перчаточной куклой. Вещи вроде ядерного холокоста. Или отравления угарным газом. Или необходимости выйти из дома и общаться с кем-то помимо собственной матери. Скорее всего, я попросту такой родилась, однако не могу отделаться от подозрений, что моя социофобия как минимум усилилась после одного случая из детства.

Когда я была в третьем классе, отец однажды ночью забежал в дом и сказал, чтобы мы вышли посмотреть, что он привез в кузове своего пикапа. Я была маленькой, но уже достаточно умудренной опытом, чтобы понимать, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Мы с сестрой обеспокоенно переглянулись, а мама принялась предусмотрительно вглядываться через кухонное окно, чтобы понять, не шевелится ли в кузове что-то огромное. Она смерила нас взглядом, который мой отец, должно быть, всегда расшифровывал так: «Как же повезло вам, девочки, что у вас такой предприимчивый отец» и значение которого я всегда понимала иначе: «Наверное, одну из вас энтузиазм вашего отца когда-нибудь убьет. Скорее всего, это будет Лиза, потому что она меньше и не так быстро бегает, однако ей будет проще спрятаться в каком-нибудь тесном месте, так что кто знает». Впрочем, вероятнее всего, что она имела в виду что-нибудь вроде: «Господи, почему бы кому-нибудь не поторопиться изобрести “Ксанакс”¹?»

Обычно отец просил нас выйти во двор и взглянуть, что у него в кузове, только когда содержимое того было слишком кровавым и/или агрессивным, чтобы заносить его в дом, так что мы не спешили покидать относительно безопасные пределы дома и задавали отцу вопросы, чтобы понять, опасности какой степени он собирается нас подвергнуть. Мы научились правильно интерпретировать его ответы и изобрели то, что позже будем называть «Тезаурусом отцовской опасности».

Краткая версия:

«Вам это точно понравится» = «Я не имею понятия, что нравится детям»

«Наденьте темные куртки» = «Скорее всего, на вас попадет кровь»

«Он не причинит вам вреда» = «Надеюсь, вам нравится зеленка»

«Он очень оживленный» = «У него бешенство»

«Только не нужно слишком привязываться» = «Эта обезьяна досталась мне бесплатно, потому что она заражена каким-то вирусом»

«Ты ему нравишься!» = «Теперь ты отвечаешь за этого дикого кабана»

«Вот это очень любопытно» = «Вам и в тридцать будут сниться из-за этого кошмары»

«Не кричите, а то напугаете» = «На вашем месте я бы уже бежал сломя голову»

«Он просто хочет тебя поцеловать» = «Скорее всего, он просто сожрет твое лицо»

Моего отца вечно разочаровывало наше недоверие, однако я напомнила ему, что еще на прошлой неделе он принес собственной матери коробку с озлобленной живой змеей, найденной им по дороге к ее дому. Он пытался защищаться, но мы с сестрой своими глазами видели, как отец поставил коробку на заднем дворе и позвал бабушку, чтобы она посмотрела на «сюрприз». Затем он открыл коробку, пнув ее ногой, змея выпрыгнула, и мы с бабушкой убежали в дом. Лиза побежала в другую сторону и решила запрыгнуть в кузов пикапа моего отца, что было весьма недальновидно с ее стороны, потому что именно там мой отец обычно хранил неопознаваемых животных с содранной шкурой, которых планировал разварить, чтобы изучить строение их скелета.

Кузов пикапа моего отца запросто мог стать частью «Ада» Данте, если бы Данте хоть раз побывал в техасской глуши.

Это воспоминание было все еще свежо, когда отец вытолкнул нас в холодный мрак, чтобы показать тот ужасный трофей, который ему удалось поймать, подстрелить или сбить. Мы с сестрой обеспокоенно держались позади, в то время как мама, сделав глубокий вдох, отважно наклонилась, увидев перед собой дюжину живых птиц, выглядевших так, словно их провезли прямо через ад. Некоторые из них недовольно щебетали, но большинство просто забились в угол, явно контуженные после только что совершенной ими поездки с ветерком и шокированные тем, что им пришлось находиться в кузове пикапа вместе с несколькими животными трупами, скорее всего, подобранными моим отцом, чтобы сделать из них чучела. Полагаю, у птиц были такие же впечатления, какие были бы у вас, если бы вы сели в попутную машину к незнакомцу, а потом обнаружили в ней несколько абажуров для ламп, сделанных из останков убитых попутчиков.

Отец заявил, что эти птицы – послушные перепела, а мама возразила, что на самом деле это шумные индейки. Он объяснил, что выменял их на ржавый арбалет, который притащил домой пару месяцев назад; поскольку формально птицы вроде как были меньшим из зол, постольку она покачала головой и вернулась к уборке. Моя мама не спорила без надобности и, наверное, решила, что перепела (которые на самом деле были индейками) будут представлять для всех нас куда меньшую опасность.

Эти птицы горячо полюбили моего отца. Они ходили за ним по пятам – подозреваю, ими руководил своего рода стокгольмский синдром, который определенно усиливался от того, что они видели, как отец каждый день заносит в дом мертвых животных. Казалось, мой отец был единственным человеком, которого они могли терпеть. Шли месяцы, индейки росли, становились все более громкими и несносными. Они усаживались на невысокие ветки деревьев и горланили на маму каждый раз, когда она выходила из дома. Отец настаивал, что перепелки просто ведут себя немного эксцентрично и что принимать радостные песни этих птиц за злобное кулдыканье – ошибка с нашей стороны. Он предположил, что то, как мы реагируем на перепелок, указывает лишь на то, что у нас у самих совесть нечиста, а мама предположила, что ему не помешало бы несколько раз проткнуть ногу вилкой, но говорила она это скорее глазами, а не ртом, – впрочем, мой отец редко обращал внимание как на ее слова, так и на ее взгляд.

Птицы становились все более крупными и злыми, и я благодарила Бога за то, что у нас есть соседи, которые являются свидетелями того, как индейки себя ведут. Меня уже одолевали комплексы и застенчивость, и неприятные злобные нападения индеек мало способствовали повышению моей и без того заниженной самооценки. Мы с сестрой пытались не обращать внимания на происходящее, что было довольно сложно, поскольку мой отец настоял на том, чтобы мы дали индейкам клички и обращались с ними как с домашними животными. Домашними животными, которые злобно нападали на нас и щипали за тоненькие щиколотки, пока мы кругами бегали от них по двору, с криками умоляя кого-нибудь открыть дверь в дом и пустить нас.

Лиза попыталась объяснить отцу, что птицы (под предводительством непредсказуемой индейки, которую по какой-то причине назвали Дженкинсом) хотели нас сожрать, но отец заверил нас, что «у перепелок даже зубов нет, так что если бы им и удалось вас убить, то съесть они точно вас не смогли бы». Полагаю, он думал, будто это нас успокоит.

– А у индеек есть зубы? – сообразила спросить моя ловкая сестренка.

Папа попытался было прочитать ей нотацию по поводу уважения к старшим, но ему пришлось отвлечься, чтобы поймать Дженкинса, который разместился на капоте автомобиля почтальона и ожесточенно атаковал дворники, одновременно осуждающе кулдыкая на самого недоумевающего почтальона.

Мы жили в сельской местности, так что наш почтальон привык к тому, что ему досаждают бродячие собаки, но он оказался совершенно не готов к нападению озлобленной индейки и возмущенно закричал:

– Посадите этих долбаных индеек под замок, если вы не можете их контролировать!

Моему отцу пришлось немного поднапрячься, чтобы поднять с капота здоровенную птицу: после этого он засунул ее под мышку и сказал (с поразительным для человека с индейкой под мышкой достоинством):

Сэр, это перепел. И зовут его Дженкинс.

Я была поражена изящными манерами и самообладанием моего отца в этот момент, особенно в свете того факта, что Дженкинс яростно фыркал на почтальона и потрясал резинкой от дворников, которую зажал в клюве, словно кнут. Я не удивилась, когда на следующий день обнаружила в нашем почтовом ящике записку, в которой сообщалось, что отныне нам не разрешается вместо марок лепить скотчем к письмам четвертаки, а посылки теперь будут оставляться у почтового ящика, а не доставляться до двери. Маму это расстроило – ей не очень хотелось ездить в город за марками, а оставлять посылки у почтового ящика для почтальона, скорее всего, означало, что он будет попросту выбрасывать их на ходу из машины в сторону нашего дома. Индейки быстро приспособились к этим нововведениям и начали собирать почту во дворе, и это было бы полезно, приноси они ее, как это делают собаки, в дом, но вместо этого они гордо расхаживали с письмами в клюве, словно это были какие-то важные индюшачьи документы, которые моя мама совершенно незаконно пыталась у них отобрать. Она постаралась убедить нас в том, что забирать почту у индеек будет веселой каждодневной игрой, но мы с ней не согласились, заметив, что нормальная игра в «попробуй отними» не заканчивается окровавленными лодыжками и угрозой заражения птичьим гриппом.

Для нашего физического здоровья и социального статуса было куда безопасней попросту держаться от этих индеек подальше, так что мы с сестрой принялись разрабатывать оборонительную стратегию, чтобы защититься от птичьих атак. Только что вышел фильм «Танец-вспышка», и я попыталась убедить маму купить мне гетры (как для того, чтобы подружиться с крутыми одноклассниками, так и для того, чтобы защитить ноги от индеек), но она мне отказала, заявив, что носить гетры летом в Техасе – совершенно пустая трата денег. Так что мне пришлось просто с завистью смотреть на гетры остальных детей, у которых, как я подозревала, и индеек-то не было. Мы с Лизой попробовали смастерить себе доспехи для лодыжек из пустых консервных банок, открытых с обеих сторон, но на мои ступни они не налезали, а ее ноги были настолько худенькими, что во время ходьбы банки звенели друг о друга, что только привлекало к нам внимание злобного стада. Так что она была как маленький собирающий всех на обед колокол с косичками. Я собиралась было ей сказать, что от ее доспехов мало толку, однако это было все равно как если бы одна зебра взялась предупреждать другую о том, что та испачкалась соусом для стейков, прямо посреди переполненной львами парковки. Инстинкт самосохранения – товарищ эгоистичный, и гордиться собой мне было нечего, но я утешалась мыслью о том, что если Лиза и падет жертвой озлобленных птиц, то я выжду целую неделю – в дань уважения, – прежде чем заберу себе ее игрушки.

Лиза где-то слыхала, что индейки настолько тупы, что, когда идет дождь, задирают головы, чтобы увидеть, что это на них там падает, и в итоге захлебываются попавшей им в нос водой, – поэтому мы начали молиться о дожде, но в ответ получили затяжную засуху.

Наверное, все потому, что нельзя просить Бога убивать твоих домашних животных.

Мы частенько поговаривали о том, чтобы полить их из шланга и таким образом истребить самых тупых, но так на это и не сподобились, потому что это казалось уж слишком жестоким (даже в рамках самообороны), ну и еще потому, что отцу наверняка показалось бы подозрительным, если бы все его индейки умерли от какого-то необыкновенного ливня, который имел место исключительно поблизости от садового шланга.

Время от времени индейки грозно следовали за нами по дороге в школу, которая располагалась за полкилометра от дома, и при этом прятались у нас за спиной, словно какие-то немыслимые гангстеры или крошечные насильники в перьях. Мне было всего девять, но мнение окружающих уже значило для меня очень много, и я понимала, что индейки с отклонениями в качестве домашних животных вряд ли будут восприняты как что-то «крутое», так что всегда как можно скорее пряталась в здание школы, делала вид, будто совершенно не понимаю, в чем дело, и демонстративно спрашивала одноклассников, какого черта у нас в школьном дворе всегда разгуливают эти перепелки. Тогда другие ученики обычно возражали, что это индейки, на что я безразлично пожимала плечами со словами:

– Разве? Ну мне-то откуда знать.

После этого я садилась, сгорбившись, за парту и всячески старалась избегать с индейками зрительного контакта; в конце концов они теряли ко мне всяческий интерес и возвращались домой, где принимались воплями выпрашивать у мамы завтрак.

Эта схема работала прекрасно, пока однажды утром я недостаточно быстро спряталась в школе, и Дженкинс беззаботно поплелся за мной, курлыкая себе под нос, и вид у него был совершенно невинный, но при этом довольно пугающий. Следом за Дженкинсом шествовали еще две индейки. Я поспешила забежать в класс, а индейки бесцельно поплелись в библиотеку. Поняв, что никто не заметил вторжения индеек, я с облегчением вздохнула, однако час спустя мы услышали крики и вопли – оказалось, что библиотекарь с директором обнаружили индеек, которым каким-то образом удалось добраться до столовой и напугать всех до усрачки. На самом деле это было даже немного впечатляюще – и к тому же совершенно омерзительно. Директор уже видел раньше, как индейки ходят за мной в школу (как и большинство моих одноклассников, которые слишком жалели меня, чтобы признаваться, что они в курсе), так что позвонил моему отцу и попросил его приехать в школу и ликвидировать устроенный индейками бардак. Отец возразил директору: мол, тот, должно быть, ошибается, потому что он разводит перепелок, но директор на это не купился.

Полчаса спустя, когда весь мой класс выстроился перед уроком физкультуры, я увидела своего отца, который, стоя на коленях, отчищал фойе от индюшачьего помета. Он безуспешно пытался прогнать индеек, тихо, но настойчиво прикрикивая:

«ИДИ ДОМОЙ, ДЖЕНКИНС»!

Я замерла на месте и попыталась слиться с обоями, но было уже слишком поздно. Дженкинс сразу же меня узнал и побежал на меня, радостно курлыкая, словно говоря: «ГОСПОДИ, НУ РАЗВЕ НЕ ЗДОРОВО? А С КЕМ ТЫ ТУТ ДРУЖИШЬ?», и я впервые не закричала и не пустилась от него вприпрыжку. Вместо этого я вздохнула и с неохотой помахала ему рукой, удрученно пробормотав: «Привет, Дженкинс», прямо на глазах у моих изумленных одноклассников. Изумлены они, впрочем, были не в хорошем смысле, как если бы ко мне в школу приехал на лимузине дядя и пригласил меня жить вместе с ним, и при этом им был бы Майкл Джексон (о чем я никогда не упоминала из скромности), и все тут же принялись бы жалеть о том, что не приглашали меня на ночные девичники, когда у них была такая возможность. Это было скорее изумление в плохом смысле. В такие моменты понимаешь, что отсутствие правильных гетр – сущие пустяки по сравнению с тем, что за тобой гонится агрессивная перевозбужденная индейка по кличке Дженкинс, которую на глазах у всей школы отчитывает твой покрытый пометом папа. Думаю, в этот момент я и осознала, что стать самым популярным ребенком в классе мне можно теперь даже и не мечтать, так что я просто кивнула Дженкинсу и моему отцу (оба и в голову не брали, до какой степени они только что подорвали мою репутацию) и пошла по коридору, как можно выше подняв голову и стараясь не поскользнуться на птичьем помете.