Текст книги "Любовь и дым"

Зачем она это сделала? Зачем она позволила Эдисону заниматься с ней любовью? Она вовсе не хотела этого. Ей просто было его жаль, а ее учили помогать тем, кому плохо. Он молод, и красив, и опытен. Приятно иметь кого-то, столь опытного, уделявшего ей внимание. Но что-то в этом сострадании, отсутствии собственного опыта и неожиданно новых для нее переживаниях подвело ее. Казалось невозможным отступать, а затем было уже слишком поздно.

Она ожидала испытать боль, ибо достаточно читала об этом в религиозных журналах. Однако каким-то образом она ждала чего-то еще. Было слабое ощущение удовольствия, легкого облегчения, а затем все кончилось. Эдисону понравилось, или он только сказал так, хотя усилия прилагал он и стонал так, словно был в агонии. Она чувствовала себя замаранной и липкой. А еще испуганной.

Путешествие в Арканзас заняло не более двух часов. Они остановились в каком-то небольшом городке прямо у границы. Эдисон знал имя человека, который совершил бы обряд, хотя Ребекка так и не смогла понять, был ли это проповедник или судья. Они остановились у станции техобслуживания, чтобы спросить, в каком направлении находится дом этого человека. Когда они его разыскали, то их встретила стая гончих, которые бегали вокруг машины, обнюхивали ее и задирали свои лапы возле шин. Эдисон не выходил, а сидел и гудел клаксоном.

Если учесть, что человек был разбужен, он был достаточно добросердечен. Он сурово взглянул на бледное лицо Ребекки, но не стал задавать никаких вопросов после того, как Эдисон заплатил ему вперед пачку бумажных денег. Когда завершилась краткая церемония, человек стоял над ними, пока они подписывали свидетельство о браке. После того его жена предложила прохладный напиток «Кул-Эйд» и кусочки покупного пирога. Эдисон отказался, сославшись на то, что им еще предстоит долгий путь до утра.

На обратном пути Ребекка сидела, глядя на мелькающие в темноте деревья. Все кончилось. Она была замужем. Теперь ничего уже нельзя было сделать. Она чувствовала себя обессиленной и замерзшей, несмотря на теплую ночь. Наконец она уснула.

Когда она очнулась, небо серебрил восход. Земля была плоской и полнилась высокой качающейся травой, насколько хватало глаз по обе стороны дороги. Прошел миг, прежде чем Ребекка поняла, что это за трава; затем она ее узнала. Сахарный тростник.

Она резко встала и произнесла на выдохе:

– Где мы?

– Почти дома.

– Что ты имеешь в виду? Это дорога не к дому!

Эдисон обернулся, и усмешка, с которой он посмотрел на нее, была странной.

– Я тут подумал, пока ты спала. Мне не хотелось, чтобы мой дядя кричал и ругался по поводу нашего брака или чтобы твоя мать проливала над нами слезы. Уже поздно возвращаться в Тьюлейн, семестр начался. К тому же я всегда хотел пожить в Новом Орлеане. Мы отправимся во французский квартал, снимем квартиру, будем веселиться. Что скажешь?

– Я хочу домой.

Он нахмурился:

– Отныне твой дом со мной.

– Но я должна поговорить с мамой. Она будет думать, что со мной случилось что-то ужасное, Маргарет будет знать, что я не возвращалась домой прошлой ночью. Может быть, она уже позвонила в полицию!

Лицо его изменилось, она успела это заметить, но не поняла, что это означало. Спустя минуту он сказал:

– Я об этом не подумал. Можешь им позвонить из следующего городка.

– Мне нечего надеть. И тебе тоже.

– Я могу попросить, чтобы мне прислали что-нибудь из моих вещей. А что касается тебя, все, что у тебя было, не годится так или иначе. Я куплю тебе новое платье или два.

– Не годится? Они были такими же, как и у всех. – Она резко повернулась на своем сиденье и неподвижно уставилась на Дорогу.

– Не у всех, кто имеет значение.

– Лучшего ты не мог сказать! Наверное, ты считаешь, что моя семья тоже не имеет значения.

– Не слишком.

В ней пробудилось чудовищное чувство, когда она повернула голову в сторону человека за рулем. Она поняла, что совсем не знала его. Глаза ее наполнились слезами, но она не позволила им пролиться.

В тишине громко раздавалось гудение мотора. Эдисон мельком взглянул в ее сторону, остановив свой взгляд на ее груди, вздымавшейся от быстрого прерывистого дыхания под дешевым хлопчатобумажным платьем. Он протянул руку, чтобы сжать мягкое полушарие, и в его голубых глазах появился сладострастный блеск.

– Ладно, я чувствую, пока тебе и так не понадобится много одежды.

Он был прав.

Они нашли квартиру на одной из улиц французского квартала. Это было не совсем то, что обещал Эдисон, поскольку плата оказалась мнрго выше, чем он ожидал. На самом деле это половина верхнего этажа того, что некогда было хорошим старым домом, прежде чем его разделили для сдачи внаем. Стекла непрочно сидели в рамах, краска потрескалась, а обои местами отошли от стен; и все же Ребекке скорее это понравилось. По ее меркам комнаты были большие и просторные, а задний дворик, даже при наличии битого кирпича и пыльного высохшего фонтанчика, очарователен.

Другие жильцы представляли собой любопытную смесь. По соседству проживала пожилая женщина, владелица дома, вдова, вечно надевавшая черное. Она содержала кошек и появлялась только в темноте, когда выносила свой жалкий мусор. Внизу жила женщина-мулатка, у которой были сменяющие друг друга посетители, белый мужчина – ночью, а черный – в течение дня. Напротив них на нижнем этаже жил молодой человек, которого редко можно было видеть, поскольку он весь день спал и работал, в ночную смену в одном из ресторанчиков квартала.

Эдисон не предпринимал никаких усилий, чтобы работать. Он проводил ночи напролет, шатаясь по барам квартала, а дни – во сне, затаскивая в постель Ребекку или ругаясь и крича по телефону на своих адвокатов. Оказалось, его дядя отказывался оплатить расходы за путешествие в Новый Орлеан и был так зол на племянника за отказ продолжать обучение, что даже не желал с ним говорить. Поскольку дядя был к тому же главным опекуном его имущества, то содержание Эдисона было наполовину урезано. Оно восстановится в полной мере, только когда он вновь поступит в университет. Как сказал Эдисон, денег было ровно столько, чтобы хватило на смену или две дешевого нижнего белья для Ребекки.

Она собиралась попросить Маргарет прислать ей несколько вещей, но ей отказали.

Когда она позвонила, Маргарет накричала на нее по телефону:

– Ты думаешь, что слишком умная, да? Сбежала просто так? Ты думаешь, что всех нас обскакала, расхаживая повсюду, как миссис Астор, в бриллиантах и мехах, когда я застряла здесь с Ботинками! А мама? Думаю, ты знаешь, что почти убила ее, когда она обнаружила, что тебя нет?

– Я знаю почему: ты кричала на нее, как сейчас на меня.

– Не учи, как мне вести себя с мамой, негодяйка!

– Хорошо, но она в порядке? Ей так плохо?

– Я думала, придется вызывать «скорую помощь», правда. Губы ее стали такими синими, я ждала, что в любую минуту вдох ее будет последним.

Ребекка прикусила нижнюю губу:

– Дай мне поговорить с ней.

– Не думаю, что это хорошая затея. Это может снова расстроить ее, а она только сию минуту прилегла.

– Я ничего не скажу, что бы ее огорчило. Ты же знаешь, она бы хотела со мной поговорить.

Если Маргарет и слышала умоляющие нотки в ее голосе, то она посчитала возможным это проигнорировать.

– Я и вправду думаю, эта затея не из лучших. Знаешь, мне теперь надо заботиться о маме. Ты должна проявить некоторое беспокойство о ее здоровье тоже, вместо того чтобы думать только о себе и о том, что хочется тебе.

– Может быть. Я позвоню позже – узнать, как она.

– Сделай милость, – ответила Маргарет. Она повесила трубку, даже не спросив, куда собираются Ребекка и Эдисон или на что они думают жить.

Казалось, что каким-то образом Маргарет считала, что Ребекка вступила в жизнь, полную богатства и наслаждений. Больше ошибиться она не могла. В квартире был маленький настольный вентилятор, общего вентилятора не было, чтобы разгонять устоявшийся дневной зной этого невыносимого лета, и, конечно, никакого кондиционера, который был бы необходим, по мнению Эдисона. Он считал обычным делом привычку Ребекки выходить на прохладу в сумерки и сидеть на ступеньках лестницы, которая вела в их комнаты.

Эдисон, которому никогда не приходилось заботиться о покупке продуктов, жалел каждую монету на продовольственный магазин. В то же время он глумился над жалкими попытками Ребекки прокормить их двоих двухфунтовым гамбургером и парой пачек вермишели на неделю. Частенько он кидал полную тарелку в раковину, называя это пищевыми помоями, и затем, хлопая за собой дверью, выбегал из квартиры, чтобы поесть где-нибудь в другом месте. Поскольку он редко когда возвращался до рассвета, Ребекка могла сидеть на улице, сколько хотела. По крайней мере, она

поверхностно познакомилась таким образом со своими соседями. Иногда они даже беседовали, особенно со вдовой.

В квартире, которая показалась им такой просторной и светлой, когда они впервые получили ее, было несколько темных уголков на кухне и в ванной комнате, которые были просто раем для сырости и насекомых. Соседская вдова дала Ребекке котенка, который, по ее словам, помог бы решить проблемы, поскольку коты любят ловить тараканов. Эдисон вернулся домой и застал котенка, свернувшегося калачиком на его подушке. Несмотря на слезные мольбы Ребекки, он вышвырнул его за дверь.

Каждый день шел дождь. Ребекка возненавидела этот дождь, поскольку гром всякий раз будил Эдисона, и тогда он ее желал. Не имело значения, что от него исходил запах пота и перегара. Ее сопротивление раздражало его, малейшие признаки приводили его в такую ярость, что она не один раз оставалась с синяками. Когда же он наконец думал и о ее нуждах, то почему-то считал, что чем сильнее и быстрее он расправится с ней, тем вероятней, что она возбудится. А она вместо этого цепенела и в отчаянии желала, чтобы он поскорей кончал. По крайней мере, в этом проблем не было.

Неделя вылилась в другую, затем в третью. Как-то днем в четвертом часу Ребекка услыхала голос кошки. Она жалобно мяукала. Звук шел из старого дворика, на который выходили окна спальни. В спальне распростерся и спал Эдисон. Гудение вентилятора, под которым он лежал, помогало скрывать крики кошки, и все же Ребекка забеспокоилась, что излишний шум может его разбудить.

Она вышла через заднюю дверь и поспешила вниз по ступенькам. Снаружи мяуканье было громче. Оно доносилось со стороны дуба, который рос в темном из углов старого дворика. Ребекка зашла под его раскидистые ветви, затем подняла голову.

Кошка находилась на одном из верхних сучьев. Это был тот, уже подросший, котенок, которого вдова давала Ребекке. В ужасе он вцепился в сук. слишком неопытный, чтобы ориентироваться и найти дорогу вниз.

Ветви старого дуба низко свисали над двориком, но его ствол был высоким и скользким, без нижних сучьев. Ребекка поискала вокруг лестницу, скамейку, что-нибудь, на что можно было бы встать и подняться, но ничего не нашла. Она пыталась говорить с кошкой, уговаривая ее спуститься к ней, но кошачий страх был слишком велик. Она стояла, уставившись на загнанное в тупик животное, в полной беспомощности и ненавидела это чувство.

Где-то на юге пророкотал гром. Порыв ветра пошатнул и раскачал дуб, приведя в трепет обвисшие от жары листья. Кошка вцепилась в ветку, завывая.

Удар грома; скоро снова пойдет дождь. Ребекка все стояла там, в отчаянье глядя на молодую кошку, и чувствовала удушье в своей груди. Оно нарастало, ползло выше и давило ее, пока не стало щипать ей нос и не вызвало жгучие слезы. Она страдала от этого и от сознания того, что сама оказалась в ловушке, как и кошка, и не в силах помочь ни себе, ни ей.

– Попалась, да?

Ребекка резко обернулась на полунасмешливое-полусочувственное замечание за своей спиной. Перед ней стоял молодой человек с сильно вьющимися каштановыми волосами, смуглой оливковой кожей и глазами, добрее которых она не встречала никогда На нем была только пара обрезанных джинсов, а веки были тяжелыми, словно он только проснулся. Это придавало ему нежный вид, однако в его чертах и хорошо различимых мускулах прямых плеч чувствовалась сила. Участие проявилось в выражении его лица, и он вытянул руку, чтобы дотронуться до нее.

– Эй, – сказал он мягким голосом, – не все так плохо, дорогая.

Ребекка глубоко вздохнула и провела рукой по глазам, выдавливая из себя улыбку.

– Нет, это всего лишь эта глупая кошка.

Он отпустил руку.

– И такие сообразительные животные иногда бывают глупыми. Я ей говорил, чтобы она туда не забиралась, когда выпускал.

Это был их сосед снизу, молодой человек, работавший ночами. Изредка она видела его по вечерам, когда он отправлялся на работу, да еще по воскресеньям, когда он шел в церковь или возвращался с мессы. Он всегда тихо и дружелюбно здоровался и постоянно улыбался.

– Она ваша? – спросила Ребекка.

– Думаю, да. Не так давно я нашел ее, мяукающую под моей дверью, и совершил ошибку, накормив ее. Теперь она считает, что принадлежит мне или, скорее, что я ей принадлежу.

Когда снова пророкотал гром, подкатываясь все ближе, Ребекка повернулась, чтобы еще раз взглянуть на дерево.

– Хорошо бы найти способ снять ее оттуда. Лицо его выразило удивление.

– Нет ничего проще. Для этого я и пришел.

Он подошел к стволу дерева и обхватил ею руками, затем вскарабкался наверх с быстротой хорошо выработанной привычки. Через минуту он уже лежал на толстой ветке и тянулся вниз, чтобы оторвать кошку от ее убежища. Он тихо выругался, когда кошка повернулась и по руке и плечу перебралась к нему на голову, в которую вцепилась, спасая свою драгоценную жизнь. Затем с кошкой, как со шляпой на голове, он, на секунду повиснув на руках на нижней ветви, спрыгнул на землю, решительно оторвал от волос когти кошки и прижал ее к своей груди, поглаживая и убаюкивая.

Ребекка тоже потянулась, чтобы приласкать кошку. Ее рука дотронулась до руки молодого человека, и она взглянула на него. Ее губы расплылись в улыбке облегчения, когда она встретила его взор.

С минуту он смотрел ей в глаза, пока легкая краска не выступила на его лице. Он сглотнул:

– Меня зовут Дант. Дант Ромоли.

Кошка у него на руках начала урчать и тереться подбородком о его мягкие на вид кудрявые волосы на груди. Ребекка не сразу убрала свою руку и назвала свое имя Данту.

Капля дождя упала на его плечо. За ней последовала другая и еще, образовав жирные мокрые кляксы на старых кирпичах у них под ногами. Затем быстро полил теплый поток. Они сорвались и помчались, разбежавшись в разные стороны, когда приблизились к лестнице. У своей двери Дант остановился, глядя на нее. Она задержалась у начала лестницы, чтобы ослепить его прощальной улыбкой.

– Спасибо, – сказал она, затем резко повернулась и поднялась наверх по ступенькам в свою квартиру.

Эдисон не спал.

– Что, – спросил он, когда она вошла в дверь, – ты делала внизу с этим даго?

Ребекка почувствовала, как у нее в груди сжалось сердце. Эдисон стоял, обнаженный, посреди комнаты, руки на поясе, лед в голубых глазах.

– Кошка, которую давала мне наша хозяйка, забралась на дерево и не могла спуститься. Дант взобрался…

– О, ты уже называешь его по имени. Чем еще вы там с ним занималась, пока я смотрел сны?

– Ничем! Это первый раз, когда я сказала ему больше двух слов, честно. Эта кошка…

– Не неси всякую чушь! Я видел, как ты его гладила. Ты, как твоя сестра, не можешь не касаться мужчин.

– Бет? – сказала она в шоке. – Как ты можешь такое говорить, когда она…

– То, что она мертва, не делает ее меньше потаскухой.

– Она такой не была, не была! Ты это должен был знать, ты единственный мужчина, с которым она встречалась, кроме своего мужа!

– Бедное ничтожество за морями, в ожидании вернуться к непорочной невесте, и что происходит? Она вдруг сбивается с пути истинного.

– С твоей помощью!

– Это была уловка, чтобы заловить меня и женить на ней, глупой ведьме. Она сама бросилась мне на шею.

Ребекка посмотрела на него, на то, с каким воинствующим жаром он защищался, на пятна на его лице и эгоистический блеск в глазах.

– Ты ведь всему этому не веришь, – сказала она. – Ты это говоришь, чтобы только казаться лучше, чтобы чувствовать себя лучше, потому что знаешь, что она была мертва по твоей вине.

В два прыжка он достиг ее. Удар пришелся ей в челюсть, заставив ее отклониться назад. Она ударилась о стену, и крик вылетел из ее рта. Он в этот момент был над ней, схватив рукой за блузку и подтягивая ее к себе. Он принялся с силой трясти ее, приставив к стене.

– Никогда больше не говори этого! – сказал он с искаженным яростью лицом. – Никогда!

Она почувствовала вкус крови во рту. Грудь болела, стянутая блузкой, захваченной его крепкой рукой. Но белая горячка будто овладела ее мозгом. Она закричала:

– Нет, не скажу, потому что меня здесь не будет!

Перемена в его лице была почти нелепой, словно ему никогда не приходило в голову, что могли быть последствия всего того, что он говорил и делал с ней. Затем он рассмеялся:

– О, да, беги назад, как маленькая.

– Это лучше, чем быть здесь с тобой.

Злость отразилась в его глазах, затем застыла в них. Он внезапно разжал руку.

– Так давай! Никто не будет слушать ни единого твоего слова, никто не поверит, что это что-то еще, кроме бредней маленькой ведьмы, у которой украли лакомый кусочек и которая не получила обещанное.

– Поверит чему? – У нее задрожали колени. Она уперлась ладонями в стену, чтобы не упасть.

– О, не играй со мной в эти игры. Я знаю, о чем ты думаешь, вижу это по твоим глазам, когда ты на меня так смотришь. Для чего же мы здесь тогда, дьявол побери?

О чем это она должна была знать? Было только одно, что могло прийти ей в голову.

– Я знаю, ты чувствуешь свою вину перед Бет, что бы ты ни говорил.

Он замер, его взгляд был прикован к ее белому лицу. Через мгновение он сказал:

– Да, это так. Я тот, кто сказал ей, что ей необходимо избавиться от этого отродья. Я даже сказал ей, что читал в какой-то книжке, как это сделать. И я убил ее и ее ребенка.

– Не было никакой необходимости убегать и приезжать сюда, никто не собирается сажать тебя за это в тюрьму, хотя следовало бы.

Его глаза снова сузились.

– Никто меня не обвинит. Точка. И не посмеет урезать таким образом остаток денег на мое содержание. Ты единственная, кто об этом знает, но никто не поверит ни единому твоему слову.

– Потому что я сбежала с тобой и вышла замуж?

Звук, вышедший из его горла, был грубым, а рот скривился в усмешке.

– Это так, малышка. Но ты не замужем.

В голове у нее тупо и больно застучало. Промелькнуло осознание чудовищной катастрофы, настолько сильной, что она содрогнулась. Тонким, почти беззвучным голосом она сказала:

– Что?

– Мы не женаты. Как это тебе?

– Но церемония, документ, который мы подписали…

– Они не имеют значения. Я не был свободным человеком. Я женился на младшей дочери лучшей подруги моей матери в прошлом мае. Мы не слишком с ней ладили. Она вернулась к маме, а я отправился в гости к дяде, на время. Это означает, что церемония, через которую мы прошли, недействительна. Договор не имеет законной силы. Он не в счет.

– Ты все это знал?

Он равнодушно пожал плечами:

– Конечно. Я ведь будущий юрист.

– Почему? – закричала она. – Зачем ты так поступил со мной?

– Я не мог позволить тебе расхаживать повсюду и рассказывать то, что знаешь.

– Я бы никогда не стала. Ради Бет.

– На это я не мог надеяться. Потом, у меня была сильная потребность в тебе, один или два раза меня бы не устроили. Ты должна гордиться. Не часто я и по второму разу встречаюсь, еще реже по третьему и больше.

Он слишком много говорил. Он что-то скрывал за этими громкими и хвастливыми словами, она это чувствовала. Но вникнуть в суть ей мешали вопросы, обрушившиеся на нее.

– Все это время, – сказала она, – мы совсем не были женаты?

– Жили во грехе. Разве не весело было?

Тошнота подступила к ее горлу.

– Вот почему ты не хотел брать меня домой с собой.

– Какая ты догадливая!

– Я думала, потому, что тебе было стыдно.

– Моей провинциальной невесты? Впрочем, да, могло быть немного неловко.

Это был именно тот тон его голоса, полный превосходства и снисходительности, что так потряс ее. Она скрыла это чувство вспышкой злости.

– Это было бы слишком плохо.

– Я никогда не позволяю себе расстраиваться из-за этого. – Он развернулся на пятках и вернулся в спальню.

Он не беспокоился, потому что в этом не было нужды. Он никогда не собирался увозить ее к себе домой. Она слышала, как он двигался, одеваясь. Она позволила ногам медленно расслабиться и соскользнула по стене, чтобы сесть на пол, приложила руку к поврежденной щеке. Щека горела и щипала. Внутри нее тоже была боль, слишком сильная, чтобы ее можно было погасить слезами.

Эдисон вышел из спальни несколькими минутами позже с запасом одежды под мышкой, остановился над ней.

– За квартиру уплачено на месяц вперед; старая ведьма по соседству заставила дать ей аванс за два месяца плюс задаток. Может, захочешь остаться. Из моих наблюдений за Маргарет, она не захочет, чтобы ты притащила домой свои трудности и расстроила дорогую маму.

Не беспокойство подсказывало такое решение, она знала, а желание не пускать ее назад. Тем не менее в этом было достаточно правды, и через минуту она могла говорить.

– Маргарет моя сестра. Она не прогонит меня.

Он усмехнулся:

– Когда-нибудь ты подрастешь.

Она подняла голову. Слабым голосом произнесла:

– Убирайся, если собрался.

– О, я ухожу. Но прежде я бы мог еще попользоваться немного.

Она уставилась на нею, в то время как внутри росло раздражение. Это, очевидно, отразилось на ее лице, поскольку он дернулся, затем сам себе ответил:

– Очевидно, не стоит. – Он отступил на шаг, затем развернулся и ушел.

Она осталась сидеть там, где была, а звук его шагов все удалялся по лестнице и затем пропал. Она все еще не двигалась, а неподвижно смотрела перед собой, стараясь изо всех сил ни о чем не думать. Наконец к ней стала подкрадываться мысль о Бет, умирающей в луже крови, смеющейся, заботливой, пышущей жизнью Бет. И все из-за Эдисона Галланта, человека, который только что ушел.

Вот когда полились слезы, теплый поток печали, нескончаемый, как дождь субтропиков, который промочил дворик внизу.