Текст книги "Лесной рыцарь"

Глава 7

Элиз была уверена, что ей придется добираться до дома одной, но Рено остановился невдалеке под сенью большого дерева. Она подумала, что он хочет сказать ей что-то еще, и, натянув поводья, пришпорила коня.

Когда она была уже совсем рядом, Рено спешился и, не взглянув на нее, повел коня на поводу. Время от времени он наклонялся и подбирал что-то среди сухих листьев, покрывавших затоптанную траву по краю тропы. Элиз несколько минут наблюдала за ним, потом подняла голову и посмотрела на дерево над ними. Это был дикий орех.

Сойдя с лошади, она накрутила поводья на руку и тоже зашуршала листьями, выискивая орехи. Они были маленькие, но их было очень много. Это занятие затягивало, вызывая азарт, как поиски любой потерявшейся вещи. Сбор орехов по осени всегда относился к ее любимым обязанностям по хозяйству. Вскоре Элиз набрала полную пригоршню орехов, и ей приходилось прижимать их к груди. Всякий раз, когда она наклонялась за очередным орехом, один или два других падали у нее из рук.

– Позволь мне. – Рено взял у нее орехи и положил их в уже оттопырившиеся карманы. – Я знаю, где растет хурма. Хочешь?

Похоже, это было предложение мира. Элиз согласилась, и они пошли рядом по тропе, ведя лошадей на поводу. Идти было недалеко. Их появление спугнуло опоссума, выискивавшего упавшие плоды; неуклюжее создание с голым хвостом покатилось в глубь леса.

Хрустящие горьковатые орешки и нежная сочная мякоть хурмы прекрасно сочетались друг с другом. Рено расчистил место под деревом, и они уселись, прислонившись к стволу. Рено колол орешки руками, Элиз выбирала ядра; время от времени они откусывали по кусочку хурмы. Семечки внутри были большие и гладкие, одно из них Рено расколол, чтобы показать ей зернышко внутри, имевшее очертания цветка. Потом они раскрывали другие семечки, и всякий раз зернышко внутри имело новые очертания.

Это было перемирие после ссоры. Сначала между ними чувствовалась некоторая напряженность, потом она прошла. Правда, однажды эта напряженность возникла снова – когда Элиз, вместо того чтобы отдать мякоть орешка Рено в руки, положила орешек ему прямо в рот, так как руки его были заняты. Он долго и пристально смотрел на нее, потом опустил свои густые ресницы, но ничего не сказал.

«Какой же он странный», – подумала Элиз, снова принимаясь за орехи. Кто же он на самом деле – нежный дикарь или раздражительный аристократ? После того первого вечера в его доме он перестал одеваться в шелка и атлас, носить парики и драгоценности. Вместо этого Рено предпочитал простую и удобную одежду местных фермеров, а волосы собирал сзади в хвост.

Иногда она задавалась вопросом, не является ли это еще одной гранью его характера, – помещик, гордящийся своими необозримыми владениями, процветавшими благодаря его трудам.

Впрочем, Элиз не могла быть ни в чем уверена. Хотя они и оставались наедине ночью после проведенного вместе дня, она не чувствовала, что стала лучше понимать его. Рено мог быть поразительно чутким, как в тот вечер, когда Паскаль оскорбил ее. Как он понял, что ей нужно было тогда только одно: опереться на его силу, без всяких обещаний и обязательств взамен? Но он мог быть и исключительно бесчувственным – он же не понял, что кузина Маделейн противится присутствию в доме другой женщины, тем более женщины, не имеющей ни законного, ни морального права находиться здесь.

У Элиз уже вошло в привычку высказывать вслух свои мысли, когда она была с Рено. Сейчас она спросила:

– Ты владеешь этой землей и домом совместно с братом?

Он покачал головой.

– Нет, это все мое.

– Я не знаю, кто отец Большого Солнца. Он ведь твой сводный брат?

– Почему ты так решила? Вообще-то мы близнецы.

Она изумленно уставилась на него.

– Ты хочешь сказать, что у нынешнего вождя начезов течет в жилах французская кровь?!

– Тебе так трудно в это поверить?

– Но он допустил убийство своих соплеменников! – Элиз с такой силой сжала кулак, что скорлупа ореха вонзилась ей в палец.

– Это решал не он. Такие дела решает главный военачальник. А происхождение моего брата не имеет никакого значения. Он воспитан как начез, и сейчас он – Большое Солнце. Он передвигается только на носилках, его нога никогда не ступает на землю. Он один общается с духами храма, которых символизируют три лебедя на крыше. Его дом расположен на самом высоком месте в деревне, чуть ниже самого храма. У него две жены, дети. И его единственная забота – благосостояние его народа.

– Значит, в свое время он остался с племенем, а ты сбежал.

– Это был не побег. Моя мать, Татуированная Рука, сочла справедливым желание отца забрать одного из сыновей с собой во Францию. До тех пор она считала нас зеркальным отражением друг друга и даже забыла, кто из нас появился на свет первым. Она заставила себя оценить каждого из нас по уму, силе, самостоятельности, уверенности в себе и тысяче других качеств. И сделала свой выбор.

– Она выбрала твоего брата на роль вождя?

– Сначала она решила, что с отцом отправлюсь именно я. Мать считала, что я хорошо переживу погружение в чужую культуру, смогу усвоить лучшее и вернусь к ней. Уже позже, после смерти нашего дяди, мой брат стал Большим Солнцем. Им всегда становится старший сын старшей сестры умершего вождя.

– Значит, если бы ты не уехал во Францию, могли бы выбрать тебя, раз вы близнецы?

– Да, наверное.

– Трудно было приспособиться к жизни во Франции с родственниками отца?

Он прислонился головой к стволу дерева, легкая улыбка тронула его губы.

– Самое трудное было научиться выговаривать французское «р». В языке начезов ничего подобного нет.

Элиз хотелось расспросить подробнее, но она не могла подобрать слова, чтобы узнать, радушно ли приняли незаконнорожденного полукровку или ему пришлось испытать презрение и унижение. Наконец она спросила:

– Ты жалеешь, что поехал?

– Нет.

Отрицательный ответ прозвучал слишком категорично. Может быть, Рено хотел подчеркнуть свою верность матери и согласие с ее выбором. А может быть, ему хотелось защитить брата, который остался и возглавил страшную резню, истребление соплеменников его отца. Элиз склонялась к последнему варианту.

– Странно, что право выбора было предоставлено вашей матери.

– Ей его не предоставляли, скорее она воспользовалась своим законным правом.

– Не понимаю.

– Она из рода Солнца – правящего рода. Мой отец, будучи французским графом, не мог сравниться с нею в знатности. Впрочем, женщина из рода Солнца не может вступать в брак ни с кем из своего собственного рода – партнера нужно искать среди тех, кто по происхождению ниже. Именно поэтому мать занимала более высокое положение, чем отец. Во всяком случае, в глазах начезов. И принятие решений было ее привилегией.

Элиз знала, что у начезов родство прослеживается по женской линии, и именно поэтому Рено и его брат относились к роду Солнца. Нередко женщина из этого рода выходила замуж за вонючку – так индейцы называли принадлежащих к самому низшему роду – только чтобы сохранить свое более высокое положение. Муж-вонючка не имел права сидеть в ее присутствии, идти впереди нее, обязан был выполнять ее распоряжения и в соответствии с обычаем должен был быть похоронен вместе с ней. Если мужу-вонючке случалось пережить жену-Солнце, его приносили в жертву. Не так давно в индейской деревне был большой скандал, когда муж-вонючка после смерти жены сбежал, пытаясь избежать судьбы. Больше всех негодовали его собственные родственники, одному из которых пришлось занять предназначенное для него место в похоронной процессии.

Элиз попыталась представить себе Рено в качестве участника такого обряда – и не смогла. А ведь еще недавно это не составило бы труда. Неужели перемена одеяния так сильно изменила ее представления о нем?

– Как тебя называли, когда ты жил среди начезов?

– Как меня звали? Ночной Ястреб.

– А твоего брата?

– Сейчас он просто Большое Солнце, а раньше был Ныряющим Ястребом, – ответил Рено и продолжил, не дожидаясь ее комментариев: – Ты недавно говорила о жестокости индейцев, о том, что они подвергают пыткам пленников мужчин. С точки зрения европейца, этому не может быть оправдания, а тем не менее этот обычай оправдан. Он дает возможность народу племени, одержавшего победу, увидеть, что их враг не чудовище и не дьявол, а всего лишь человек, который страдает и умирает так же, как и они. Кроме того, он дает возможность женщинам и детям, нередко вовлекаемым в военные действия, избавиться от пережитого страха и ужаса.

– Ты это одобряешь? – Элиз вопросительно взглянула на него.

– Нет, но и не осуждаю как нечто присущее варварам. Это было бы лицемерием – ведь

история полна подобных жестокостей. Древние финикийцы снимали скальпы с врагов, а орды Чингисхана и Тамерлана изрубили тысячи и тысячи людей, оставив их черепа высыхать на солнце. Галлы, франки, крестоносцы огнем и мечом уничтожали целые города, не щадя детей и женщин, а насилие и мародерство считались в порядке вещей.

– Но это же было столетия назад!

– Возможно, но даже в наши дни в тюрьмах Европы полно приспособлений для пыток. С их помощью добиваются признания даже в таком мелком преступлении, как воровство хлеба, – хлеба, который дал бы голодному любой начез. Ты можешь сказать, что есть разница – пытки проводятся тайно, крики несчастных стараются заглушить. Это так. Но, приводя приговор в исполнение, преступников публично секут, клеймят, вешают. Чем же отличаются европейцы от жестоких аборигенов Нового Света?

– Ну, тем, что индейцы получают от этого удовольствие. Во всяком случае, так мне говорили.

– Они радуются своей победе, как все мы. И они могут быть справедливыми и даже человечными. Пытки пленника иногда прекращают. У мужчины – а это всегда мужчина, хотя в некоторых восточных племенах пытают и детей, и женщин, – есть шанс спастись. Нужно только, чтобы нашлась одинокая женщина – вдова, потерявшая мужа в бою. Если она попросит отдать мужчину ей – в качестве слуги, раба или мужа, – она его тут же получит. С этого момента он становится одним из начезов, и с ним никогда уже не обращаются как с врагом.

– И верят, что он никогда не обидит вдову?

– Он обязан ей своей жизнью, чувствует себя ее вечным должником. Как правило, пленники не обижают вдов, а до конца дней достойно служат им.

Элиз удивленно подняла бровь:

– Что же мешает пленнику ускользнуть как-нибудь ночью и вернуться в свое племя?

– Чаще всего чувство чести и признательности. Впрочем, если вдова стара и уродлива, то в один прекрасный день он может и исчезнуть.

– И никому до этого нет дела?

– Вдова плачет, так как обычно ей нравится иметь раба и вот теперь некому согреть ее постель или выполнить какое-нибудь поручение. Кроме того, падает ее авторитет, ты же понимаешь, что мужчина-раб – редкость, большей частью рабы – женщины и дети.

– Да, – едва слышно сказала Элиз, думая о французах, которые сейчас пребывали в рабстве в индейской деревне.

Ей показалось, что Рено что-то раздраженно пробормотал, но она не была уверена, так как в этот момент их кто-то окликнул. Они обернулись и увидели направлявшегося к ним мужчину.

Рено мгновенно вскочил на ноги, схватил Элиз за локоть и загородил собой. Однако весь он был в таком напряжении, что сделал это, скорее всего, машинально. Как бы то ни было, такая предосторожность оказалась излишней.

– Святые небеса! – воскликнул мужчина, подойдя ближе. – Что случилось с великим воином, если он сидит под деревом, объедаясь хурмой, как опоссум? Не думал, что доживу увидеть такое! Да еще рядом с хорошенькой женщиной? Да, дело скверное. Мне прямо плакать хочется – от зависти!

– Пьер! – отозвался Рено и поспешил ему навстречу. Они обнялись, похлопывая друг друга по спине и плечам.

Элиз медленно направилась к ним. Рено обернулся, взял ее за руку и притянул поближе.

– Элиз, дорогая, позволь представить тебе моего доброго друга Пьера Бруссара. Пьер, это мадам Лаффонт.

– Очень рад… мадам.

Пьер Бруссар снял шляпу, открывая чудесные белокурые волосы, ниспадавшие на плечи длинными прядями, как у кавалера. Он был среднего роста, на год или два моложе Рено, лицо у него было открытое и веселое. Изобразив притворное разочарование ее статусом замужней женщины, он склонился к руке Элиз.

– Я вдова, – сказала Элиз, и непрошеная улыбка появилась на ее губах. – Очень рада познакомиться наконец с вами, месье. Мы вас так давно ждем!

– Ждете? Как это? Даже я не знаю, где у меня будет следующая остановка.

– Но…

– Пойдемте в дом, – вмешался Рено. – Уверен, Пьер, что ты не прочь ополоснуть горло от дорожной пыли. И у меня есть еще гости, которые захотят встретиться с тобой.

Элиз показалось, что мужчины обменялись многозначительными взглядами, но, когда она быстро повернулась к Рено, лицо его было безмятежным, будто единственное, что его занимало, – это обязанности хозяина дома.

Пьер Бруссар был одним из сирот, которых французское правительство отдавало на воспитание индейцам, чтобы они выучили их язык на благо страны. Достигнув совершеннолетия, Пьер стал купцом. Он путешествовал из Нового Орлеана вверх по Миссисипи и ее притокам до самого Иллинойса, пробирался индейскими тропами, расширяя свой плацдарм от британских владений на востоке до испанских на западе. На пирогах и на вьючных животных он возил украшения, медный провод, иголки, колокольчики, расчески, ножницы, стаканы, бинокли, ножи для лесорубов, топоры, мотыги, мушкеты, порох и пули, сабли, рубашки, ткани и мешки соли. Он посещал форты, поселения, индейские деревни и менял свой товар на шкурки бобра, лисицы, медведя, а также на мягкую, выделанную и расшитую индейскими женщинами кожу, расписные глиняные горшки и плетеные корзины. Иногда брал взамен низкорослых лошадей у кадцо, занимавших территории на юго-востоке, далеко от форта Сан-Жан-Баптист.

У него было много друзей, его любили и везде радушно встречали. Пьер приглашал к своему огню любого случайного путника, делился с ним куском хлеба. Поэтому сам он был настоящим кладезем сведений, ходячим глашатаем рождений и смертей, междоусобных войн и восстаний. Как у большинства купцов, у него можно было узнать все последние новости.

Именно эти новости и интересовали прибывших из форта Розали. Не успели Пьера представить и подать ему бокал вина, как все сгрудились вокруг него. Элиз тоже разбирало любопытство, хотя она и осталась стоять сзади, положив руку на спинку кресла мадам Дусе. Пожилая женщина за последние несколько дней немного успокоилась, но сейчас ее спокойствие было под угрозой. Она жадно подалась вперед – бледная, с покрасневшими глазами, нервно теребя руки.

– Что в форте Розали? – требовательно спросил Паскаль. – У вас есть новости?

– Насколько я знаю, там все сгорело. Мне говорили, что пороховой склад у обрыва взлетел на воздух от потрясающего взрыва, повергшего всех в ужас. Можно сказать, что поселения больше нет.

– А люди? – прерывающимся голосом спросила мадам Дусе.

– Говорят, кроме вас, в тот день избежали смерти восемь человек. Потом четверых убили в их пироге на реке, но двое добрались до Нового Орлеана и подняли тревогу. Прибыли они туда в жалком виде, слабые от голода и усталости, в разорванной, обгоревшей одежде, опухшие от комариных укусов. Двух оставшихся, портного и возницу, взяли в плен. Портные нужны всем, а возница доставил на телеге в деревню начезов награбленное добро и различные трофеи. Сожалею, но должен сказать, что все остальные убиты.

«Сколько народу было в поселении и в форте? – подумала Элиз. – Около семисот человек. Мертвые, все мертвые».

Беглецы знали, что так и должно быть, и все же испытали шок. Несколько минут все молчали.

– А женщины и дети? – едва слышно прошептала Мари Дусе, не отрывая глаз от французского купца. Она вся дрожала.

Пьер нахмурился и опустил глаза.

– Говорят… Мне говорили, что около ста пятидесяти женщин и восьмидесяти детей уведены в индейскую деревню в рабство.

Двести тридцать женщин и детей! Элиз вспомнила, что однажды в поселке проводили перепись. Прикинув, она сообразила, что, похоже, семьдесят или восемьдесят женщин и детей погибли в день резни. Ей на мгновение показалось, что она снова слышит крики и чувствует запах жирного от горящей плоти дыма…

Сан-Амант оторвал взгляд от бокала с вином. Вокруг рта у него пролегли глубокие складки.

– Что с ними будет?

Вопрос был резонным. Французы до сих пор жили в мире со своими индейскими союзниками. В отличие от колоний Британской Каролины, здесь редко бывали восстания, и поэтому в руки к индейцам французы попадали нечасто. Но в результате политических интриг в Париже в колонии сменили губернатора, и теперь французские женщины и дети оказались во власти начезов. О том, как с ними обращаются, можно было только догадываться.

– Я полагаю, их распределят среди семей в соответствии с рангом и положением. Обычно малолетних детей оставляют с матерями, но старших могут и разлучить. Каждому будет поручена определенная работа – собирать хворост, молоть зерно, готовить, убирать, выделывать меха – все, что потребуется. С ними будут достаточно хорошо обращаться, но только когда пройдет первое безумие от победы. И если они проявят желание сотрудничать.

«Когда пройдет первое безумие от победы» – Элиз знала это опасное время, когда и эмоции, и поступки выходят из-под контроля. Думать об этом было невыносимо.

Пьер прочистил горло. Некоторое время он колебался, стоит ли продолжать, потом сказал:

– До меня дошла еще одна история. Там был мальчик лет шести или семи, хороший паренек, которого взяла одна индейская семья из рода Солнца, чтобы он играл с их сыном. Мальчики подружились и уже через несколько дней стали неразлучны, потом мальчишка-индеец заразился от кого-то свинкой. И умер. Французского мальчика решили принести в жертву, чтобы он продолжал играть с мальчиком-Солнцем в последующей жизни.

Мадам Дусе вскрикнула, ее лицо выражало безумное горе. Прижимая руки к груди, она принялась раскачиваться из стороны в сторону, будто боялась, что сердце ее вырвется, если она не будет держать его. Элиз наклонилась к ней и обняла за плечи, чувствуя себя беспомощной перед лицом такого горя.

Паскаль выругался. Сан-Амант поставил на стол бокал, руки у него дрожали.

– Нужно что-то делать. Нужно их спасти.

– Да, действительно, – сказал Пьер Бруссар. – Губернатор Перье уже отправил во Францию донесение, умоляя французскую корону и Вест-Индскую компанию прислать подкрепление для подавления восстания. Одновременно он призвал добровольцев присоединиться к милиции и направил де Лери в качестве парламентария к чокто.

– К чокто? – переспросил Паскаль. – Но перед нападением был слух, что они собираются объединиться с начезами против нас.

– Думаю, частично слухи были верными. Это должно было быть массовое выступление. Все прошлое лето его тайно тщательно готовили. Вожди племен получили одинаковое количество тростниковых палочек. Каждый день из связки нужно было убирать одну палочку – и так до дня нападения. У начезов кто-то самовольно вытащил несколько тростинок, и в результате они слишком рано напали на французов. Планы индейцев были нарушены. Вслед за начезами выступили только язузы – они вырезали французов в небольшом форте. А в Новом Орлеане произошло восстание рабов, что тоже, как говорят, было частью заговора. Многие индейцы, в том числе чокто, были возмущены тем, что действия начезов исключили из их собственных набегов элемент неожиданности. Кроме того, начезы отказались делиться с кем бы то ни было трофеями из форта Розали. Поэтому чокто, вероятнее всего, объединятся с французами против начезов. Во всяком случае, именно в этом цель экспедиции де Лери.

– Значит, мы отправили индейцев покорять индейцев?

– Это представляется разумным, – сухо сказал Пьер. – Сомнительно, что Перье сможет выставить против индейцев более трехсот человек, а у начезов, по некоторым оценкам, почти тысяча воинов, даже без союзников. Нам нужны чокто.

– Чокто не ровня начезам, – угрюмо заметил Паскаль.

– Но их больше.

Наступила тишина, нарушаемая только причитаниями мадам Дусе. Набрав полную грудь воздуха, она с трудом выговорила:

– Скажите, месье, вы были в деревне у начезов? Может быть, вы видели там молодую женщину с длинными белокурыми волосами и голубыми глазами? И мальчика шести лет – такого красивого, подвижного крепыша…

Пьер покачал головой:

– Простите, мадам, но я не мог пойти в деревню начезов. Хотя я прожил с ними много лет и знаю их по именам, я француз, и сейчас на меня смотрят, как на врага.

Все это время Рено стоял в стороне, не принимая участия в разговоре, но теперь он подошел ближе.

– Восстание рабов в Новом Орлеане было серьезным?

– Напугали здорово, хотя пострадавших мало. Наш губернатор Перье в ужасе, что такая трагедия произошла во время его правления. Он почувствовал, что окружен врагами, и решил воспользоваться этим инцидентом, чтобы навсегда исключить возможность объединения индейцев и рабов. Для начала он повесил нескольких зачинщиков восстания, а затем заставил рабов напасть на деревню совершенно безобидных чуа-час. Они убили семь или восемь человек и дотла сожгли деревню.

– Идиот! – сквозь зубы пробормотал Рено.

– Именно так.

Мадам Дусе уже не причитала, а рыдала в голос. Элиз решила, что несчастная достаточно наслушалась, ласково заставила мадам Дусе встать и увела ее. Ей и самой хотелось уйти: она тоже уже услышала за один вечер больше, чем могла вынести.

Элиз просила принести им ужин в спальню, но есть не хотелось. Мадам Дусе, перескакивая с одной мысли на другую, рассказывала о своем счастливом прошлом, о забавных словечках и поступках своего внука, о том, какие непослушные были у него волосы и что у него должен был выпасть зубик. Она говорила о нем так, как говорят о мертвых, а беспокоилась в основном о дочери. Сможет ли она выдержать рабство, каково ей будет – при ее характере – повиноваться своей хозяйке-индианке? Когда Элиз пыталась урезонить мадам Дусе, говоря, что ее страхи напрасны, она только кивала, а потом снова продолжала в том же духе. Наконец Элиз принесла ей стакан теплого молока с коньяком. Напиток принес успокоение измотанной собственными страхами женщине, и она в конце концов уснула.

К тому времени Элиз сама уже так устала, что хотела одного – добраться до постели. Однако, улегшись, она не могла заснуть. В мозгу снова звучали слова Пьера, воскрешая в памяти день резни и все, что произошло потом. Она лежала в темноте с открытыми глазами и думала о Рено, о том, каким он был в тот день в лесу, когда потребовал, чтобы она разделила с ним ложе. Потом Элиз вспомнила, как он обнаженный стоял под холодным дождем, как лунный свет падал на его тело…

Он был наполовину начез, в его жилах текла кровь убийц ее друзей и соседей – тех, кто напал на них в предутренней осенней мгле и снял с них скальпы. Когда он слушал рассказ обо всех этих ужасах, его лицо не выражало ни гнева, ни отвращения, ни жалости – ничего.

Что же он за человек? Сегодня днем Рено осмелился оправдывать пытки, по сути, поставил знак равенства между подвигами в европейских войнах и подлым убийством ее соотечественников. Противно…

Да, противно. Но губернатор Перье – воспитанный вельможа, а натравил вооруженных рабов на невинных людей только потому, что они индейцы, а ему нужно было добиться своей цели. О господи, какие ужасные дела творят люди!

Уткнувшись в подушку, Элиз лежала не шевелясь, стараясь ни о чем не думать. Она слышала, как остальные расходились по спальням, готовясь ко сну. А Рено все не шел. Может быть, ему потребовалось побыть с другом наедине, чтобы поговорить о деле, которое привело сюда Пьера? Разумеется, если такое дело было, а она в этом сомневалась. Неизвестно, сколько они просидят за вином и беседой. Да это и неважно. Тряхнув головой, Элиз решительно закрыла глаза.

Сон ее был неспокойным, со сновидениями. Раз она проснулась от кошмара, сердце ее бешено стучало, волосы взмокли, словно она долго бежала. Элиз не совсем поняла смысл сновидения, да и не старалась. Она протянула руку и ощупала другую половину постели. Та все еще пустовала. Элиз опять заснула.

Когда она проснулась окончательно, в комнате было светло, через занавески сочилось бледно-желтое сияние, означавшее, что солнце уже взошло. Элиз потянулась, повернула голову и обнаружила, что Рено лежит лицом вниз рядом с ней, положив голову на руку. Она немного приподнялась в постели, положив подушку повыше, и лежа наблюдала за ним.

Дыхание его было глубоким и ровным. На темном медно-бронзовом лице, резко выделявшемся на фоне белой вышитой наволочки, застыло выражение замкнутости. Мелкие лучики разбегались от уголков глаз, густые черные ресницы чуть подрагивали. Волосы выбились из косички, темные пряди крутой волной упали на висок. Мышцы расслабились, так что линии плеч и рук казались более плавными, чем обычно.

У Элиз возникло желание прикоснуться к нему. Ей хотелось провести пальцем по его бровям, убрать со лба волосы и прижаться губами к жилке, пульсировавшей у него на шее. Хотелось откинуть покрывало и провести рукой по его плечам, спине, ниже – туда, где виднелись очертания бедер. Элиз призналась себе, что изнемогает от страстного желания, груди ее налились и отяжелели. Она закусила нижнюю губу и сжала пальцы в кулак, чтобы отогнать искушение.

Когда она в последний раз ласкала его? Элиз точно не помнила. За время пребывания в его доме он только дважды потребовал от нее этого, но всякий раз внезапно останавливал прежде, чем она успевала прикоснуться к нему. Сначала она испытывала облегчение, но потом ей стало недоставать этой близости, она жаждала ее. Глупо! Она сама себя наказала, считая, что так чувствовать могут только женщины легкого поведения. Ничего хорошего из этого не вышло…

Рено шевельнулся, и у нее подпрыгнуло сердце. Она бесшумно отодвинулась от него и закрыла глаза – нельзя допустить, чтобы ее застали склоненной над ним, как влюбленную дуру. Иначе у него будут все основания полагать, что она поощряет его ухаживания. Одна мысль о подобном недоразумении заставила ее покраснеть.

Элиз тихо лежала, сосредоточившись на своем дыхании, в надежде, что румянец сойдет. Затем послышался шелест простыней, скрип матраца. Рено сел. Элиз хотелось знать, смотрит ли он на нее. Внезапно она осознала, что ночная сорочка на ней перекрутилась и вырез сдвинулся в сторону. Левой груди было как-то подозрительно прохладно, но шевельнуться Элиз не осмелилась.

Рено сидел и смотрел на нее. Она была прелестна – на лице сонный румянец, изящные белоснежные руки выпростались из кружевных рукавов сорочки, нежный холмик груди с коралловой вершиной обнажился там, где вырез сбился набок. Его неодолимо влекло к этому сладостному полушарию, он наклонился, но потом резко выпрямился, едва не вывихнув себе шею. Нет. Если она проснется и в глазах у нее будет тот жуткий страх, который ему уже однажды довелось увидеть, он никогда не сможет себе этого простить. Рено понимал, что должен ждать, хотя времени у него оставалось все меньше…

Он выбрался из постели, собрал в охапку одежду и вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.

Элиз слышала, как он ушел, и почему-то ей захотелось плакать. Поняв, что не сможет больше уснуть, она встала, надела желтое в белую полоску платье с косынкой, кружевной передник и маленький чепчик. В столовой она узнала, что Рено и Пьер уехали покататься верхом, а остальные еще не вставали. Она выпила чашку шоколада, а булочку раскрошила на тарелке. Появился Генри. Он был несколько подавлен, но Элиз обрадовался. Она завела с ним разговор о достоинствах жизни купца и сумела даже заставить его раз или два улыбнуться, но чувствовалось, что делал он это через силу.

– Что ты будешь делать, когда мы прибудем в форт Сан-Жан-Баптист? – спросила она.

– Не знаю, – вздохнул Генри. – В этом-то и дело. У меня же ничего нет – ни семьи, ни даже профессии: ведь я совсем недолго пробыл в учениках бондаря.

– Какая-нибудь работа для тебя найдется. Может быть, кто-то возьмет тебя в ученики.

– Может быть. Правда, я не представляю, какому ремеслу хотел бы выучиться. А некоторые так просто ненавистны мне.

– Например?

– Ну, например, дубление кож. Воняет, – простодушно сказал Генри.

– Да, это очень неприятно, – согласилась Элиз. – Ну а как насчет сапожника или булочника?

Он покачал головой:

– Мне нравится работать на свежем воздухе, это-то я уже знаю. Если бы я смог добраться до Нового Орлеана, возможностей было бы больше.

– Вероятно, ты сможешь это сделать потом, – улыбнулась Элиз, стараясь подбодрить его. – Я думаю, ждать нам осталось уже недолго.

Элиз не сомневалась, что Пьер и был тем самым другом, которого ждал Рено, и что теперь они смогут продолжить путешествие. Отправившись навестить мадам Дусе, она обнаружила, что ее занимают те же мысли.

– Не знаю, смогу ли я отправиться дальше вместе со всеми, – объявила пожилая женщина.

Сегодня голос ее звучал уже увереннее, но лицо было все еще бледным, отекшим. Она была не одна – с ней рядом сидела Маделейн. Между экономкой и мадам Дусе завязалась крепкая дружба. Причина, возможно, заключалась в том, что Маделейн разглядела в мадам Дусе более слабый характер, не способный ни в чем соперничать с ней. А может быть, – нужно отдать должное этой женщине, – она привязалась к мадам Дусе потому, что та нуждалась в поддержке, но стеснялась показать это.

– Не поедете дальше? – закрывая за собой дверь, спросила Элиз. – Что вы имеете в виду?

– Мне так хочется отправиться к моей бедной дочери! Она ведь обезумеет от горя. Она очень любила своего сына, и то, что он так страшно умер… Я боюсь за нее!

Элиз в недоумении наблюдала, как пожилая женщина прикладывает к глазам носовой платок, утирая слезы.

– Я ничего не понимаю. Стало известно что-нибудь еще?

– О, Элиз, дорогая, ночью до меня дошло, что убитый ребенок – это мой бесценный, дорогой внучек. Возраст совпадает, и он был такой красивый… Я знаю, именно его выбрала женщина-Солнце в приятели своему сыну. Разве могло быть иначе?

– Но ведь точно вы не знаете, никто ничего подобного не говорил.

– Иногда нет необходимости говорить о таких вещах. Я чувствую это здесь, в своем сердце. – Она прижала руку к груди, потом склонила голову и снова вытерла слезы.

Элиз обменялась взглядом с экономкой, та тихонько покачала головой. Потом она присела на кровать рядом с пожилой женщиной и взяла ее за руку.

– Даже если все действительно так, вы ничем уже не поможете внуку. Вы должны ехать дальше. Самое лучшее, что вы могли бы сделать для своей дочери, это добраться до властей и уговорить их отправиться на спасение всех женщин. Впрочем, они в любом случае отправятся, я уверена, но нужно их поторопить.