Текст книги "Вам меня не испугать"

1976 год. Брайтон-Фоллс, штат Коннектикут

Самое раннее воспоминание о матери начиналось с того, как мать удержала яйцо в вертикальном положении, и заканчивалось тем, как Реджи потеряла свое левое ухо.

Ей было пять лет, когда мать отвезла ее в бар на Эйрпорт-роуд. Реджи крутилась на красном виниловом табурете, довольная тем, что изобрела собственный трюк, пока Вера готовила свой фокус для посетителя, который обещал поставить ей выпивку, если все получится. Реджи отталкивалась и кружилась, каждый раз слегка задевая ноги матери, и старалась не встречаться взглядом с мужчиной, сидевшим слева от нее, с которым мать заключила пари. Это был смуглый тип с выпученными глазами и прилизанными намасленными волосами, в тонком кожаном пиджаке, который не застегивался на животе. Его горбатый нос был заметно искривлен, как будто его неоднократно ломали. Реджи про себя назвала его Боксером.

Боксер называл Реджи «чемпионкой» и подмигивал девочке лягушачьим глазом, пока Вера аккуратно посыпала солью барную стойку.

Секрет фокуса заключался в том, что яйцо должно было к чему-то прилипнуть, чтобы стоять вертикально.

* * *

Мать Реджи, Вера Дюфрен, которая ловко проделывала фокус с яйцом, была поразительно похожа на Джейн Мэнсфилд[2]2
  Вера Джейн Мэнсфилд (1933–1967) – американская киноактриса, один из секс-символов 1950-х годов.


[Закрыть] – с пышным бюстом и густой копной платиновых волос, ниспадавшей на изящные плечи. Она была выбрана королевой выпускного бала и после окончания школы в 1969 году отправилась в Нью-Йорк с надеждой на карьеру актрисы. Для оплаты счетов, пока она исполняла второстепенные роли в небольших театрах за пределами Бродвея, она начала подрабатывать моделью. Почти сразу же стала лицом кольдкрема «Афродита», и ее фото можно было увидеть в журналах и универмагах по всей стране. «Относись к себе, как к богине», – гласил рекламный лозунг. Внезапная рекламная слава принесла Вере новую актерскую работу, включая первую главную роль после звездных деньков в школьном театральном клубе Брайтон-Фоллс.

Но вскоре после того, как ее карьера наконец-то пошла в гору, ранней весной 1971 года Вера неожиданно вернулась в Брайтон-Фоллс и поселилась в странном и огромном доме своего детства под названием «Желание Моники» со своей сестрой Лорен (которая была на шесть лет старше ее) и их отцом Андре Дюфреном. Пока Вера находилась в Нью-Йорке, у Андре обнаружилась болезнь Альцгеймера, и его состояние неуклонно ухудшалось. В первый же вечер после возвращения Вера за обеденным столом сделала ошеломительное заявление.

– Я беременна. Ребенок должен родиться в конце июля.

Отец и сестра потрясенно уставились на нее, утратив дар речи.

– Можно передать булочки? – попросила Вера.

– Кто отец? – требовательно спросил Андре, отодвинув нетронутую тарелку с едой.

– Никто, – ответила Вера.

Андре слабо кивнул.

– Паршивое имя для первого ребенка: Никто-младший.

Андре построил «Желание Моники» для своей жены, которая всегда хотела жить в замке. Строительство растянулось на десять лет, поскольку большую часть работы он выполнял сам, не будучи плотником или каменщиком. Андре чинил обувь. Днем он был сапожником, вечером и ночью – строителем замка. Сама Моника умерла от осложнений после рождения Веры, еще до того как дом был готов.

Еще подростком Вера часто говорила, что «Желание Моники» похоже на кличку скаковой лошади, а не на название дома.

– В общем, рискованное предприятие, – говорила она. – И мизерные шансы на успех.

Хотя дом был каменным, он имел мало общего с замком. Там не было крепостного рва, башен и бастионов. Его планировка была запутанной и беспорядочной; он возвышался на два с половиной этажа и имел коньковую крышу, крытую черепицей. Камень без изоляции очень плохо удерживал тепло, и большую часть года в доме было темно и холодно. В последние месяцы своей беременности Вера дрожала от холода точно так же, как в годы своего детства.

Лорен устроила детскую комнату в задней части «Желания Моники» и как могла постаралась подготовить Веру к предстоящему материнству. Она жарила ей печенку, заставляла пить витамины и выбросила бесчисленное количество сигаретных пачек. В то же время Лорен постоянно ухаживала за Андре, который уже не мог без посторонней помощи подниматься и спускаться по лестнице и проводил большую часть времени в хозяйской спальне, расположенной напротив комнаты Веры, где он часами смотрел мыльные оперы по маленькому черно-белому телевизору. Днем Вера часто сидела у него, прикуривала ему сигареты и бегала запирать дверь, когда слышала в коридоре шаги Лорен. Она кричала сестре: «Лазарет закрыт до официального времени посещения! Возвращайтесь в пять вечера и не забудьте поднос с обедом!» Лорен кипела от возмущения, когда чуяла запах сигаретного дыма, а ее сестра и отец хихикали, как дети, спрятавшись за резной деревянной дверью.

Обо всем этом Реджи узнала от своей матери гораздо позже.

Она также узнала о том, как Лорен, противостоявшая упорному мнению Андре о том, что «бедное незаконнорожденное дитя» не получит никаких шансов в жизни, сказала Вере, что ее ребенку выпадет большая удача, потому что его будут воспитывать мать и тетя, как это принято у диких слонов. Тогда довольная Вера стала называть отца Реджи Слоном. С годами это прозвище превратилось в Бивень, и это было все, что Реджи знала о своем отце.

В раннем детстве Реджи представляла своего отца с телом мужчины и слоновьей головой. Когда ей исполнилось восемь лет, она увидела картинку индуистского бога Ганеши, вырвала ее из книги и хранила в обувной коробке под своей кроватью вместе с другими ценностями: черепом птицы, индийским пенни, двумя десятками карточек со сценами из «Звездных войн», коробками спичек из разных баров, где часто бывала ее мать, и журнальной вырезкой с рекламным объявлением, где Вера Дюфрен в правой руке с безупречным маникюром держала баночку кольдкрема «Афродита». Вера носила белое платье с открытыми плечами, выставлявшее напоказ сияющую, идеально гладкую кожу. Она лукаво улыбалась, словно делилась со зрителями важным секретом.

Иногда Реджи вынимала обе картинки и клала их рядом: Ганеша и богиня кольдкрема. Неправдоподобная пара.

* * *

Реджи смотрела, как ее мать посыпает солью стойку бара, словно совершает некое священнодействие. Бармен принес ей из кухни яйцо, и она осторожно поставила его на один конец своими длинными, изящными пальцами. Яйцо не падало.

– Voila! – объявила Вера.

Боксер разразился аплодисментами, неуклюже хлопая толстыми ладонями, отчего у Реджи зазвенело в ушах. Голенастая девочка с улыбкой крутанулась на табурете, понимая, что ее мать совершила чудо. Она даже понимала, что богиня кольдкрема «Афродита» прикоснулась к чему-то большему, чем она сама; к чему-то, что дало ей силу поставить яйцо на кончик, словно крошечную планету причудливой формы, и аккуратно направить ее на орбиту, в то время как Боксер, Реджи и все остальное в неряшливом баре, вплоть до тяжелых стеклянных пепельниц, неспешно и неотвратимо вращались вокруг нее.

– Вам кто-нибудь говорил, что вы точная копия Марлона Брандо? – обратилась Вера к Боксеру.

– Нет, – со смехом ответил он, показав потемневшие зубы.

– Вы с ним на одно лицо, особенно когда он играл Терри Мэллоя в фильме «На набережной». Смотрели этот фильм?

– Нет, золотко, не смотрел.

– Брандо – настоящий бог, – заявила Вера. Она закурила сигарету и стала смотреть, как дым поднимается вверх.

Двое потрепанных мужчин играли в пул[3]3
  Разновидность игры в бильярд.


[Закрыть] на столе с расшатанной ножкой, под которую положили телефонный справочник. Шары с треском сталкивались друг с другом, полосатые сражались с одноцветными за место в лузах. Вместо того чтобы объявлять каждый удар, мужчины молчали, мелили кии и тщательно целились.

Вера выпила очередную порцию и проверила свой макияж в зеркале пудреницы. Боксер купил Реджи чизбургер и пообещал дать ей доллар, если она съест все до конца. Реджи проиграла пари, а в итоге у нее ужасно разболелся живот. Потом все трое оказались в автомобиле Боксера – большом старом «круизере» с потрескавшимися кожаными сиденьями, от которых пахло ментолом и маслом для волос.

Апартаменты Боксера находились в кирпичном здании неподалеку; нужно было подняться на четыре пролета по узкой деревянной лестнице. В задней комнате он держал пса, который лаял так громко и часто, что тряслись стены. Боксер смешал напитки в пластиковом блендере, который быстро перегрелся, отчего в маленькой кухне завоняло жженой резиной. Эти коктейли, зеленые от мятного ликера, назывались «кузнечиками», и он дал Реджи небольшую порцию в баночке из-под джема, рассудив, что пятилетний ребенок уже достаточно взрослый для этого.

– Это похоже на «шэмрок», молочный коктейль с кислицей, который готовят на день святого Патрика, – объяснил Боксер.

Он добавил что-то еще, когда передавал баночку Реджи, но она не расслышала из-за громкого лая. Боксер в очередной раз гротескно подмигнул ей. Реджи улыбнулась, хотя заметила, что ее баночка была грязной и покрытой чем-то вроде маслянистой пленки. Девочка решила, что там, наверное, полно микробов, о которых всегда предупреждала тетя Лорен. Отпив глоток, Реджи с радостью обнаружила, что это похоже на ее представление о коктейле «шэмрок»: холодная зеленая жидкость, приятная на вкус. Впрочем, она никогда не пробовала готовых детских коктейлей, – тетя Лорен не доверяла фастфуду. Боксер легко и почти нежно взъерошил Реджи волосы, потому что теперь они вроде как стали собутыльниками. Потом он показал ей, что дверь из кухни выходит на небольшое бетонное крыльцо с двумя провисшими садовыми стульями, транзисторным радиоприемником и большим, давно засохшим деревом в горшке. Горшок служил пепельницей и мусорным бачком для крышечек от бутылок и сигаретной фольги. Крыльцо было обнесено невысокой стенкой из шлакобетона, из-за которой Реджи могла выглянуть, если бы поднялась на цыпочки.

– Ты пока поиграй тут, хорошо? – сказала мать.

Иногда она произносила фразы, которые звучали как вопросы, но Реджи научилась понимать, что они не требуют иного ответа, кроме кивка.

– Тебе нравится музыка? – спросил Боксер. Он уже возился с потрескивающим радиоприемником, настраивая его на первую попавшуюся станцию. Это была оживленная музыка с обилием духовых инструментов и пением на испанском языке. Реджи не возражала.

Они ушли, оставив дверь кухни слегка приоткрытой. Реджи отпила жгучего мятного напитка и подержала во рту колотый лед, пока не заныли молочные зубы. Диктор заговорил по-испански, и Реджи представила его слова как яркие разноцветные шарики, быстро мелькавшие в воздухе. Она вспоминала треск бильярдных шаров, яйцо на стойке бара, горбатый нос Боксера. И вскоре допила свою порцию напитка, названного в честь насекомого, которое, как она знала, было вовсе не зеленым, а коричневым.

У нее кружилась голова, как будто она слишком долго вращалась на круглом табурете, и Реджи подумала, что лучше бы сесть, когда ее взгляд упал на блестящую искорку в углу крыльца.

Она увидела, что там, среди мусора у основания мертвого дерева в горшке, лежит маленькое кольцо с красным камнем. Это было не пластиковое колечко, как в автоматах, торговавших шариками жевательной резинки, а настоящая вещь: ограненный самоцвет, мигающий, как глаз на тонкой золотой оправе.

Реджи потянулась к нему, представляя восторг матери, когда дочь наденет свой сюрприз ей на палец. Реджи испытывала одновременно тошноту и радость в тот момент, когда на нее набросился пес.

Он двигался так быстро, что Реджи не успела понять, какой он породы, да и собака ли это вообще. Это мог быть медведь, росомаха или тасманийский волк. Она увидела лишь разинутую пасть с ощеренными зубами и капающей слюной, когда чудовище опрокинуло ее на спину и пригвоздило к полу, со всей силой упершись ей в грудь двумя огромными лапами.

Бетон был холодным и шершавым. Крошечные трещинки усеивали его, как линии разломов, словно крыльцо испытало тысячу мелких землетрясений, вызванных тем, что этот пес регулярно опрокидывал на пол маленьких девочек. Время растянулось и замедлилось (впоследствии она назвала это «пластилиновым» временем), и Реджи могла воспринимать все до мельчайших подробностей. Она смирилась с тем, что пес убьет ее, но не знала, на что будет похожа смерть, а лишь воспринимала ее преддверие как узкое окно времени, где все находится в замедленном движении, а чувства обострены до предела, впитывая каждое ощущение, поскольку это, вне всякого сомнения, был ее последний шанс ощущать жизнь на земле, вплоть до шершавого потрескавшегося бетона.

Она инстинктивно отвернулась, когда зубы приблизились к ней. Ощущение было такое, словно пес прогрыз дыру в голове где-то сбоку: палящая боль и вязкий жар. В лицо ей дохнуло горячим воздухом с привкусом гнилого мяса.

Реджи закрыла глаза – только на секундочку – и вознесла молитву Богу, как это полагается, когда попадаешь в отчаянное положение. Тетя Лорен научила ее этому. Но, чтобы Бог мог прийти на помощь, как объяснила Лорен, нужна твердая вера, а Реджи до сих пор не очень-то задумывалась о Боге. Тем не менее она постаралась и представила белобородого старика, спускающегося на облаке. Бог, которого она вообразила, получился очень похожим на фотографию ее дедушки, висевшую в верхнем коридоре. Суровый мужчина во фланелевой рубахе, парусиновых брюках и болотных сапогах.

Когда Реджи открыла глаза, она узрела своего спасителя не в виде худощавого старца в золотых одеждах, похожего на дедушку, а в виде своей матери, вцепившейся в густую черную шерсть на загривке пса с криком: «УБЛЮДО-О-ОК!» На Вере остались лишь шелковые трусы и корсажный бюстгальтер, поэтому для Реджи она была похожа на белокурую и полногрудую Суперженщину. Пес отвернулся от Реджи и впился желтыми зубами в бледную руку Веры. Та испустила утробный крик и стукнула его левой рукой по носу. Его челюсти разжались от неожиданности, и она с ужасным чавкающим звуком вырвала разорванную правую руку, а потом снова взялась за загривок. На этот раз она подняла пса – все семьдесят фунтов лающего, огрызающегося веса, – раскрутила его, словно в танце, и резко отпустила. Пес перелетел через низкую шлакобетонную стенку балкона и завершил свою жизнь одним коротким взвизгом четырьмя этажами ниже.

16 октября 2010 года. Рокленд, штат Вермонт

– Я как раз думал о тебе, – сказал Лен, когда ответил на ее звонок. Его голос был низким и серьезным. Он имел свойство придавать оттенок секретности всему, что говорил ей.

– Уверена, в неприличном смысле, – предположила она.

– Как всегда, – отозвался он, и звук его голоса откликнулся вспышкой тепла в ее солнечном сплетении, постепенно опускаясь ниже.

Где-то позади она различала приглушенный шелест разговоров, звяканье бокалов и тарелок.

– Послушай, я заканчиваю завтрак в «Играх разума» и, думаю, могу заскочить к тебе. Может, заманю тебя на прогулку и пикник с ланчем в «Совиной голове».

Она на секунду представила себя и Лена в лесу; у него за плечами рюкзак с охлажденным шардоне, сыром бри и французской булкой. Они возьмут свои альбомы для эскизов, и, может быть, акварельные краски. Найдут уединенное место, где можно расстелить покрывало для пикника.

– Думаю, нам нужно поговорить о том, что случилось в прошлую пятницу, – сказал Лен, рассеяв романтические видения Реджи.

– А? – невольно спросила она.

– Я ощутил какую-то перемену. Может быть, мне почудилось, но ты как будто отдаляешься от меня. С тех пор мы почти не разговаривали.

– Нет, – заверила она. – Ничего не изменилось. Просто я жутко занята новым проектом. Извини, если я как-то странно себя вела, Лен. Скоро мы поговорим об этом, но сегодня я не могу. Вообще-то поэтому я и позвонила: хотела сказать тебе, что уезжаю из города.

Лен немного помолчал, и Реджи услышала смех одного из завсегдатаев ресторана.

– Бизнес или удовольствие? – наконец спросил Лен, четко произнося каждое слово. Она представила его нахмуренный лоб, и ей захотелось поскорее провести пальцами по этому лбу и разгладить морщины.

Реджи закусила губу. Ей нестерпимо хотелось сказать правду, но с чего начинать?

«Помнишь мою мать, которая якобы стала последней жертвой серийного убийцы в 1985 году? Ты не поверишь, но, оказывается, она жива, и сейчас я еду в больницу, чтобы забрать ее и привезти домой».

– Только бизнес и никакого веселья. Сейчас я на пути в Уорчестер, тот, что в Массачусетсе. Собираюсь посмотреть там одну площадку в качестве услуги кое-кому.

– Бедняжка. – Его голос снова превратился в приглушенное мурлыкание. – Когда вернешься?

– Еще не знаю. Наверное, дня через два. Зависит от того, как пойдут дела. Я позвоню тебе, когда вернусь домой.

– Значит, тогда и устроим пикник, – сказал Лен. – И все обсудим.

– Точно.

Реджи повесила трубку, чувствуя себя мерзкой лгуньей, но понимая, что еще не готова рассказать ему о звонке тетушки. Она пообещала себе, что позвонит Лену и скажет ему правду, как только получит нормальное представление о ситуации. Когда она оценит положение и составит план, все ему расскажет…

* * *

Сборы были недолгими. Реджи привыкла к поездкам и усовершенствовала свое мастерство упаковки до такой степени, что теперь до двух недель могла обходиться портфелем и большой сумкой через плечо. Правило дорожного гардероба сводилось к тому, что все предметы паковались вместе и легко могли быть выстираны в умывальной раковине отеля.

Перейдя по подвесному мосту в свой офис, она запихнула Macbook Pro в кожаную заплечную сумку, потом добавила альбом для эскизов, ручки, очки и карточки для записей. Пока она собиралась, ее взгляд упал на астрологическую карту, пришпиленную к доске объявлений. Лен подарил ей эту вещь два месяца назад.

– Думай об этом как о карте небосвода в то время и в том самом месте, где ты появилась на свет, – объяснил Лен. – Центральная линия изображает горизонт.

Реджи кивнула и изучила карту – компьютерную распечатку, которую Лен сделал с помощью какой-то астрологической программы, – состоявшую из трех колец, напомнивших ей рисунок Земли в разрезе, с изображением коры, мантии и ядра. По внешнему кольцу шли символы двенадцати знаков зодиака, а среднее кольцо было разделено на двенадцать сегментов, которые, как объяснил Лен, были домами. Конечно, Реджи это понравилось. В каждом доме имелись загадочные иероглифы и числа.

– Это планеты и их позиции в каждом знаке, – пояснил Лен. – Знаки, в которых находятся твои планеты, – это твоя внутренняя реальность, но дома – это фильтры, через которые ты пропускаешь свою реальность во внешний мир.

– Понятно, – сказала Реджи. Ее скептицизм увеличивался с каждой секундой, и она решила снова рассмотреть рисунок как карту.

Центральный участок был заполнен цветными линиями, которые образовывали нечто вроде спирографического рисунка.

– Что это? – спросила она и указала пальцем.

– Твои аспекты. Они показывают, каким образом планеты в твоей натальной карте соотносятся друг с другом. Вот, смотри. – Он указал на верхнюю линию. – Здесь у тебя Солнце в квадранте с Луной. Солнце обозначает твою интеллектуальную сущность, Луна обозначает твою эмоциональную сущность, а квадрант является динамическим, напряженным аспектом. В общем и целом эти два аспекта твоей личности находятся в постоянном конфликте друг с другом. Неудивительно, что тебе так неудобно выражать свои чувства.

Она закатила глаза.

– А здесь у тебя восходящий Стрелец. – Лен указал на забавный маленький символ со стрелкой, расположенный прямо над горизонтальной линией. Это делает тебя такой откровенной. Ты не дурачишь людей, а говоришь все как есть, даже если это не то, что они хотят услышать.

Хотя Реджи не могла поверить, что положение планет в момент рождения человека может как-то повлиять на развитие его жизни, ей пришлось признать, что композиция карты – концентрические круги, перекрещенные линии и таинственные символы – выглядела убедительно. Потом она заметила маленький синий трезубец прямо над линией горизонта, рядом со знаком Стрельца.

– А это что такое? – спросила она, стараясь говорить небрежно, хотя ее вытянутый палец дрожал.

– Хмм, это? А, это Нептун. У тебя есть Нептун в двенадцатом доме, – сказал Лен. Ее сердце внезапно застучало в груди, а во рту пересохло. – Это признак твоей острой интуиции. Ты находишься в контакте с силами подсознания. Нептун в двенадцатом доме – классическая позиция для великих художников… и для истерзанных душ.

Сейчас, стоя в одиночестве в своем офисе, Реджи потянулась к маленькому синему треугольнику и накрыла его указательным пальцем. Потом она повернулась к открытой сумке и бросила туда мобильный телефон с зарядным устройством, огляделась по сторонам и взяла черновые эскизы своего последнего проекта – небольшого передвижного дома, который она назвала «Наутилус». Он воплощал абсолютную свободу: возможность иметь дом, который будет следовать за вами повсюду, куда заведет жизнь.

– Есть одна вещь, которую мне трудно представить, – сказал Лен, когда впервые увидел эскизы с округлыми, похожими на раковину формами. – Как ты собираешься приделать к этому колеса? Я хочу сказать, разве он должен быть мобильным? Судя по дизайну, он будет лучше смотреться на постоянном месте.

– Жизнь – это движение, – сказала Реджи.

– Движение?

– Наши предки были охотниками и собирателями, – продолжала Реджи. – Они двигались туда, где была пища. Они уходили от плохой погоды и от опасности. Они странствовали. Этот древний инстинкт до сих пор живет глубоко внутри нас.

– Но разве дом не является олицетворением стабильности? – спросил Лен. – Разве наш инстинкт порой не подсказывает нам осесть на одном месте и пустить корни?

– Мы не деревья, – отмахнулась Реджи, но тут же прижалась к нему губами и поцеловала, пожалуй, слишком сильно. Его щетина оцарапала ей лицо, во рту остался кислый привкус.

Черт побери, ей нужно сосредоточиться. Собрать багаж, уехать в Уорчестер и не позволять Лену снова и снова прокрадываться в ее мысли.

Упаковав все необходимое, Реджи собиралась уйти, но потом вернулась и открыла верхний ящик стола. В дальнем правом углу ящика она нащупала старую серебряную цепочку и потянула ее к себе. На конце цепочки болтались маленькие песочные часы Тары. Реджи перевернула их и посмотрела, как сыплется розовый песок.

«У тебя есть одна минута»…

Она расстегнула застежку и надела ожерелье под рубашку, спрятав маленькие холодные часы у себя на груди.

* * *

Реджи ввела адрес больницы в GPS-навигатор и отправилась в путь по грунтовым дорогам, мимо снегоходных троп и охотничьих лагерей, пока не выехала на асфальт. Повернув налево, на шоссе № 6, она проехала мимо роклендской городской ратуши, церкви Христа Спасителя и кафе «Игры разума», где на стоянке оставалось еще много автомобилей клиентов, приехавших на завтрак. Реджи увидела старый пикап Лена и подумала, не стоит ли остановиться, но ей не хотелось задерживаться. Она снова представила, как рассказывает ему истинную причину своей поездки в Уорчестер, представила его напряженное, озабоченное лицо и предположила, что он, наверное, захочет сопровождать ее. Но это дело ей нужно было выполнить самостоятельно.

Она почти никому не рассказывала о своей матери и Нептуне. Ни друзьям, ни коллегам, ни случайным знакомым. Лен был единственным, кто знал. Лен и все остальные в Брайтон-Фоллс. Большей частью именно поэтому она никогда не возвращалась домой.

Она жалела о том, что вообще рассказала Лену. Он сводил ее с ума своей популярной психологией, своей привычкой все анализировать.

– Ты ведь понимаешь, что ты тоже жертва Нептуна, – сказал он, когда они лежали в постели в прошлую пятницу. Они открыли две бутылки домашнего вина из одуванчиков и оба немного перебрали. Он медленно описывал кончиками пальцев круги на ее животе.

– Как это? – спросила Реджи. Она уже поняла, что вторая бутылка вина была плохой идеей. В подвыпившем состоянии Лен всегда становился очень эмоциональным и любил пофилософствовать.

– Посмотри на свою жизнь, Редж. У тебя есть все, но в некотором смысле все это бесплодно. – Его язык слегка заплетался.

– Бесплодно? – повторила Реджи. Она села в постели и убрала его руку со своего живота.

– Ты возвела стены вокруг себя. Ты не разговариваешь с людьми.

– Я разговариваю с массой людей, – выпалила Реджи и натянула простыню на обнаженную грудь. – Я езжу по всему миру и беседую с ними.

– Я имел в виду настоящие разговоры, Редж. Ты когда-нибудь позволяла себе по-настоящему сблизиться с кем-то? Иметь отношения, которые кажутся прочными и долговременными? То есть посмотри на нас. Каждый раз, когда кажется, что мы готовы перейти на следующий уровень, ты начинаешь беситься и отталкивать меня.

Теперь Реджи ощетинилась не на шутку.

– Тебя тоже не назовешь образцом ответственности. Насколько я помню, именно ты хотел иметь отношения без каких-либо обязательств. И, должна сказать, тебя вполне устраивает приходить и уходить, когда душе угодно, словно бродячему коту.

Такие отношения устраивали их обоих. Они познакомились четыре года назад в художественной галерее, где Лен выставил несколько картин. Он рисовал абстрактные геометрические формы и линии, напоминавшие витражные окна. Реджи привлекала чистота и уравновешенность его работ… а растрепанный художник показался ей откровенно сексуальным. Она купила две его картины и предложила встретиться.

Он сразу же дал понять, что не интересуется близкими отношениями. Два года назад он пережил скандальный развод и теперь говорил, что не готов к душевной близости.

– Кто говорит о душевной близости? – спросила Реджи. – Я говорю о чашке кофе, может быть, о паре бокалов вина.

– Не более того? – осведомился Лен, приподняв брови.

– Если тебя пугает, что после третьего свидания я заявлюсь к тебе домой со всеми вещами, то можешь не волноваться. Меня вполне устраивает собственное жилье. Но иногда приятно иметь маленькую компанию. Сообщника, с которым можно коротать холодные вечера.

Он улыбнулся.

– Никаких обязательств?

– Если не хочешь никаких обязательств, я твоя девушка, – пообещала она.

С тех пор они то встречались, то разлучались, ходили в кино, присоединялись друг к другу на вечеринках и даже проводили вместе выходные. Они радовались обществу друг друга, но если это затягивалось больше чем на два-три дня, Реджи начинала немного паниковать и чувствовать себя пойманной. Чем больше она сближалась с Леном, тем сильнее ощущала это и почти неосознанно начинала делать разные мелочи, чтобы разозлить и оттолкнуть его. Лен был прав. Просто не в ее характере так сближаться с людьми. Это был предохранительный механизм, разработанный ею много лет назад, с которым она чувствовала себя совершенно комфортно. А теперь Лен заставлял ее сомневаться в разумности такого поведения.

– Лично я счастлив, – сказал Лен. – Я веду жизнь, которая меня устраивает. Но настоящая разница между мной и тобой, Редж, заключается в том, что я не боюсь пускать в себя людей. Я не боюсь кого-то любить.

– Выходит, я не способна любить?

– Я этого не говорил. Я сказал, что ты боишься.

– Это смелое предположение. Что навело тебя на такую мысль?

– Ты считаешь, что любой человек может бросить тебя. Что мы живем в мире, где того, кого ты любишь, в любой момент могут отнять у тебя.

– Ерунда! – бросила Реджи, еще больше раздраженная от того, что на каком-то уровне понимала правоту Лена, несмотря на его нетрезвое состояние.

– Я лишь говорю, что это печально, вот и все. Очень грустно, что из-за одного психопата ты собираешься провести всю свою жизнь, опасаясь сблизиться с кем-то.

– Ты знаешь, что это нечестно! – прошипела Реджи.

– Ты когда-нибудь задумывалась о том, к чему все идет? – спросил он.

– Что именно?

– Все это, – ответил он и широким жестом обвел руками их обоих вместе с кроватью. – Мы с тобой. Господи, Реджи, мне сорок пять лет. Собираемся ли мы делать то же самое через двадцать лет – шастать в постель друг к другу и обратно, без привязанности, без обязательств?

Реджи прищурилась.

– О чем ты говоришь?

– О том, что, наверное, пора иметь нечто большее, а не оставаться друзьями по перепихону.

Реджи досадливо поморщилась от такого обозначения их отношений.

– Например?

– Я думал, что мы могли бы жить вместе.

Реджи расхохоталась и тут же закашлялась от смеха. Пожалуй, это была самая абсурдная вещь, которую она до сих пор слышала от Лена, и ему удалось застигнуть ее врасплох.

У Лена был сокрушенный вид.

– Ты же не всерьез, правда? – спросила Реджи. – Что, ты хочешь, чтобы я каждый вечер приносила тебе шлепанцы и трубку, а потом доставала из плиты кастрюлю?

Она подумала о своем доме, об идеальном маленьком доме, который постепенно наполняется вещами Лена: грязной обувью, скомканными эскизами, бычками от самокруток с марихуаной, которые он постоянно курил.

Лен покачал головой, потянулся за почти опустевшей бутылкой вина и сделал глоток.

– Я должен был ожидать такой реакции. – Он откинулся на свою подушку и закрыл глаза. – Все это было в твоей натальной карте: страх перед привязанностью, творческие успехи, кошмары, интуиция… Тебе нужно контролировать любую ситуацию, отвечать за все… – Его голос звучал все тише, он засыпал на ходу. – Так невероятно, будь оно все проклято…

Реджи зажмурилась и увидела маленький синий трезубец, притаившийся в ее двенадцатом доме. Она перевернулась лицом к подушке, слушая тихий храп Лена рядом с ней. Тогда она была уверена, что почувствовала это: кусочек Нептуна, засевший внутри нее, как рыболовный крючок, и пульсирующий тупой болью, напоминая о том, что она не вправе жить с кем-то.

* * *

Реджи миновала антикварный магазин, гостиницу «Кленовый лист» и стеклодувную студию «Заяц на Луне». Двадцать минут спустя она сигналила поворотником перед выездом на 89-е Южное шоссе, ведущее к Бостону. Несмотря на свои поездки, по правде говоря, ей никогда не нравилось покидать Вермонт. Как только она пересекла границу штата, кожу на загривке начало покалывать. Огромные плакаты, четырехполосные автострады и небоскребы создавали у нее временный синдром дефицита внимания, отчего она теряла сосредоточенность и не могла принимать решения. Она ненавидела безликость сетевых ресторанов и супермаркетов, а тем более «коттеджные поселки» с крупногабаритными, одинаково безобразными домами, которые вырастали за одну ночь, словно жуткие грибы.

Она включила радио и стала слушать серьезные голоса, обсуждающие глобальную экономику. Нет, это не годится для дороги. Она принялась переключать станции, пока не нашла группу «Кингсмен»[4]4
  «Кингсмен» – американская гаражная рок-группа, существующая с 1959 года до сих пор. Оказала значительное влияние на рок-музыку США 1960-х годов. Композиция «Луи-Луи», кавер-версия на песню Ричарда Баггза, считается классической.


[Закрыть], исполнявшую песню «Луи-Луи»:

 
Славная малышка ждет меня,
К ней через море поплыву я…
 

* * *

Она снова сидела в стареньком автомобиле «шевроле-вега», и музыка гудела в хрипящих динамиках, а ее мать пальцами отбивала ритм на рулевом колесе и беззвучно напевала. Окошки были опущены, и ветер раздувал их волосы, создавая ощущение полета.