Текст книги "Заметки о любви"

Хьюго

Туристическая фирма впечатлила меня своей готовностью помочь.

– Внесенная предоплата за бронирование возврату не подлежит…

– Да, и я не могу передать билеты другим лицам, – говорит Хьюго уже в третий раз. – Я лишь надеялся, что вы сможете сделать исключение. Видите ли, все билеты бронировала моя девушка, но мы расстались, а я все равно хочу поехать и…

– Ваше имя Маргарет Кэмпбелл? – спрашивает представитель клиентской службы бесцветным, уставшим голосом.

Хьюго вздыхает.

– Нет.

– Ну вот, – отвечает девушка, и на этом разговор заканчивается.

Дома только Альфи и Джордж. Хьюго посвящает их в свой новый план, ожидая хоть какой-нибудь поддержки, но оба брата лишь ошарашенно таращатся на него.

– Ты псих, – говорит Альфи. – Шизанутый псих.

Джордж потирает выбритый затылок и скептически смотрит на Хьюго.

– Даже если найдется кто-то, кто так же сбрендил и согласится на все это, зачем тебе проводить целую неделю в обществе совершенно незнакомого человека?

– Точно! Ты все время бубнишь, как тебе тошно жить в одной комнате со мной, – говорит Альфи. – Но почему-то торчать целыми днями в одном купе с какой-то девчонкой ты не против?

– Хотя это все равно лучше, чем жить в одной комнате с тобой, – парирует Джордж, и Альфи бросает в него мячом для регби.

– Да я классный, – говорит он.

Хьюго не обращает на них внимания. Со стороны его план похож на безумие. Но есть одна объективная причина его осуществить: до того, как начать учебу в университете в компании своих пятерых братьев и сестер, он хочет провести неделю сам по себе. Конечно, разделить это время с кем-то незнакомым кажется малопривлекательным, но в данных обстоятельствах Хьюго не видит иного пути.

– Я все равно хочу поехать, – говорит он своим братьям. – И это единственный выход.

В конце концов они соглашаются помочь ему написать пост. Троица собирается вокруг ноутбука и остаток вечера придумывает самое странное в истории объявление, взрываясь время от времени хохотом. Хьюго приходится немного уступить Альфи – «По-моему, не лишним будет сразу сказать о том, где и как вы будете спать», – но он вынужден признать, что получилось в итоге неплохо:

«Всем привет!

Во-первых, я и сам понимаю, что все это немного странно, но тем не менее. После расставания со своей девушкой (это была не моя идея) я остался с утешительным призом: билетами на недельное железнодорожное путешествие из Нью-Йорка в Сан-Франциско. Но есть загвоздка: я не могу изменить имя моей бывшей на бронях и поэтому обращаюсь ко Вселенной с надеждой, что найдется еще одна Маргарет Кэмпбелл, которой вдруг захочется не только спасти меня, но и попутешествовать самой. Знаю, что вы можете подумать, но клянусь, я не псих. Я нормальный восемнадцатилетний парень из Англии и думаю, большинство людей описали бы меня как славного малого (рекомендации предоставляются по требованию). Поезд отправляется с Пенн-Стейшн в Нью-Йорке 13 августа и прибывает в Сан-Франциско 19 августа. Если вы предпочтете не сидеть со мной, я сделаю все возможное, чтобы решить эту проблему с туристической фирмой. Если честно, мне просто нужно сесть в поезд с кем-то по имени Маргарет Кэмпбелл, а остальное уже зависит от вас. Придется ночевать в купе с двухэтажными кроватями (с этим уже ничего не поделаешь), но по дороге еще забронированы номера в отелях Нью-Йорка, Чикаго, Денвера и Сан-Франциско, которые вы можете оставить за собой. Я не против найти себе другое место, где остановиться. Я прошу лишь об одном – потерпеть меня рядом только тогда, когда нужно будет садиться в поезд. Остальные детали обсудим потом. Так что если вас зовут Маргарет Кэмпбелл и вы готовы к приключениям, пожалуйста, напишите мне на почту [email protected][3]3
  ХьюгоНеПсих (англ.).


[Закрыть] и ответьте в письме на следующие три вопроса (если претенденток будет несколько, я выберу одну по ответам):

Ваша заветная мечта?

Чего вы больше всего боитесь?

Какую самую важную для вас вещь вы возьмете с собой в поезд?

Удачи всем Маргарет Кэмпбелл – я рассчитываю на вас!

Пока!

Хьюго У.»

Они уже почти закончили, когда услышали, что мама зовет их спускаться к ужину. За окном спальни над садом повис туман, расцвеченный золотистыми бликами заходящего солнца. Хьюго захлопывает крышку ноутбука, но Альфи снова открывает его.

– Ты не опубликовал пост.

Хьюго бросает взгляд на загоревшийся экран.

– После ужина.

– Это тебе не домашнее задание, – поддразнивает его Джордж. – Нечего перечитывать по тысяче раз.

– Знаю, я…

Альфи хмурится.

– И в этом весь Хьюго – снова тянет кота за хвост.

– Я не… тяну кота за хвост. Просто мне нужно еще немного все обдумать.

Джордж с важным видом кивает.

– Вот-вот, точно, в этом весь Хьюго.

– Слушай, – поднимаясь, говорит Альфи, – знаешь, я считаю это совершеннейшим безумием…

Хьюго ждет продолжения.

– И?

– И ничего. Все. Я считаю, что все это безумие. – Альфи ухмыляется, выходя из комнаты. – И именно поэтому ты должен это сделать.

Когда братья уходят, Хьюго еще раз просматривает объявление, держа палец над клавишей, которая отправит его в мир. Но он никак не может заставить себя ее нажать. Что, если никто не откликнется? А что делать, если кто-то все-таки ему напишет? Что, если он вдруг выберет серийного убийцу? Или, что еще хуже, какую-нибудь болтушку? Что, если пост увидит его Маргарет? Или родители узнают?

Чуть раньше, еще до того, как все разошлись по своим послеобеденным делам, Айла отправила в их групповой чат вопрос о том, кто должен рассказать новости о Маргарет папе с мамой. «Полагаю, Хьюго не захочет делать это сам», – добавила она, и это было верное предположение. Он уже так давно встречался с Маргарет, что она стала частым гостем в доме Уилкинсонов, и Хьюго представить себе не мог, как рассказать обо всем родителям, которые просто обожали ее. Честно говоря, они так сильно ее любили, что, как он подозревал, могли рассердиться на него из-за того, что он позволил ей с ним расстаться.

«Любой из вас, кроме Альфи», – полушутя написал он в ответ, и в конце концов это сделали Айла и Джордж – двое самых серьезных и надежных из всех них. Но теперь, стоило Хьюго войти в кухню, где его встретили аромат карри с курицей (его любимое блюдо) и мамин сочувственный взгляд, он задумался о том, что, возможно, все-таки стоило выбрать Альфи. Только он смог бы обернуть все в шутку, и, наверное, удалось бы пропустить эту неприятную часть.

– Как ты, дорогой? – спрашивает мама, вставая на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку. Она почти на тридцать сантиметров ниже всех своих детей – миниатюрная женщина со светлой кожей и непослушными волосами, отчего ее можно было принять за слегка чокнутую дамочку, если бы не решительные складки вокруг рта. Когда его родители узнали, что ждут шестерняшек, именно она решила, что они должны подойти к этому творчески, и с самого момента рождения детей начала вести блог об их жизни. В один прекрасный день все это вылилось в книгу о воспитании, потом еще одну, и так о их жизни вышла целая книжная серия. И хотя Хьюго все эти книги казались ужасно унизительными, они позволяли семье из восьмерых человек держаться на плаву, что было бы трудно делать на одну учительскую зарплату его отца.

Хьюго охватывает паника. Его мама, которая все время находится в движении и носится, словно в ускоренном режиме, сейчас проницательно смотрит на него со слезами на глазах. Ему приходит в голову, что она может попытаться начать разговор о расставании прямо здесь, на кухне, поэтому он неловко треплет мать по плечу и как можно быстрее обходит ее.

– Я в порядке, мам. Правда.

Она как будто хочет сказать еще что-то, но плита издает сигнал, и, бросив на Хьюго обеспокоенный взгляд, мама бросается к духовке, чтобы вытащить противень с чесночным хлебом, еще одним его любимым блюдом.

Входит папа в своей футболке с логотипом «Тоттенхэм Хотспур», и Хьюго не может удержаться от смеха – он понимает, что все это ради него, потому что Маргарет всегда была яростной болельщицей «Арсенала»[4]4
  «Тоттенхэм Хотспур», «Арсенал» (англ. Tottenham Hotspur, Arsenal) – английские профессиональные футбольные клубы из Лондона, выступающие в Премьер-лиге.


[Закрыть]. К его облегчению, отец лишь подмигивает ему и, достав из шкафа тарелки, принимается накрывать на стол.

Когда все готово, Хьюго проскальзывает на свое обычное место между сестрами. Айла шутливо толкает его плечом в плечо, а Поппи корчит ему рожицу.

– Ну что, – начинает папа, проводя рукой по своей блестящей черной голове. Хьюго уже и вспомнить не может, когда видел отца с волосами. Лысина стала такой же неотъемлемой его частью, как и улыбка, от которой папино лицо начинает сиять и показываются ямочки на щеках, тогда он становится похожим на молодого парня и легко может сойти за еще одного брата Уилкинсона. В первый учебный день в начальной школе Хьюго наблюдал, как остальные дети попадали под обаяние этой улыбки и тянулись к его отцу, словно цветы к солнцу. Тогда он ощутил невероятный прилив гордости, и когда вечером побежал обнимать пришедшего за ним папу, то в голове неудержимо стучало лишь одно слово: «Мой».

– Рассказывайте, что у вас новенького, – говорит отец, как он делает это каждый вечер, и Хьюго быстро опускает глаза. Но ему нет нужды волноваться. Альфи весело трещит о своем матче по регби, у Поппи новая история о ее летней работе в кинотеатре; Оскар немного продвинулся в разработке своего футбольного приложения, а Айла ходила в парк со своим бойфрендом Ракешем. Джордж, чья одержимость телешоу «Лучший пекарь Британии» привела его к работе в местной пекарне, целый день учился готовить лимонные пироги с безе и, что самое главное, принес один такой домой на десерт.

– Надеюсь, ты не засунул в него пенни? – спрашивает Поппи, и Джордж бросает на нее испепеляющий взгляд.

– Это было всего лишь раз, – бурчит он себе под нос.

– Но, – не успокаивается Поппи, – хватило и его…

И тут все машинально смотрят на Хьюго. А затем так же быстро отводят глаза, изо всех сил стараясь делать вид (правда, не очень удачно), будто сейчас совсем не его очередь рассказывать и будто бы его новости не настоящая сенсация.

– Честно говоря, мне тоже есть что вам рассказать, – говорит он, и вся семья в изумлении поворачивается к нему. – Несмотря на, э-э-э, последние события, я решил, что все равно поеду в Америку.

Стоит отдать им должное, никто не стал расспрашивать его о «последних событиях». Папа лишь вопросительно поднимает брови. Мама поджимает губы и перемещается на краешек стула. Альфи произносит: «Вот молодец!» – и протягивает через стол кулак, чтобы стукнуться с ним. Но сразу же, почувствовав настроение за столом, медленно убирает руку.

– Маргарет пожелала, чтобы билеты остались у меня, – продолжает Хьюго, посчитав, что будет лучше не вдаваться в объяснения, насколько бесполезными они могли для него оказаться, – так что я хотел бы поехать.

– С кем? – как-то уж слишком спокойно спрашивает мама.

Хьюго старается не встречаться взглядом с братьями или сестрами.

– Один.

– Большое путешествие для одного, – продолжая оставаться беспристрастным, замечает папа. – Ты в Лондон-то один никогда не ездил, что уж говорить про другую страну.

– Мне уже восемнадцать, – напоминает Хьюго. – И если бы мы… если бы нам… короче, я с таким же успехом мог бы сейчас уехать учиться в какой-нибудь университет. Так что не вижу разницы.

– Если честно, разница есть – ведь ты и метра пройти не можешь, чтобы не потерять ключи или кошелек, – говорит мама, одновременно извиняющимся и раздраженным тоном. – Я люблю тебя, Хьюго, и ты очень умный мальчик, но еще ты слишком уж часто витаешь в облаках.

Хьюго открыл было рот, чтобы возразить, но он прекрасно понимал, что она права. Когда Хьюго был маленьким, мама даже называла его Паддингтоном[5]5
  Медвежонок Паддингтон, персонаж одноименной сказки Майкла Бонда.


[Закрыть], потому что он то и дело терялся, отставая от всей их компании.

– Пора начинать прикалывать к твоему свитеру записку, – говорила она с побелевшим от волнения лицом, когда наконец находила его под вешалками с одеждой в «Маркс энд Спенсер» или в совершенно другом отделе их местного «Теско». – «Пожалуйста, присмотрите за этим медвежонком».

В шапке маминого блога даже висит баннер с их шестеркой, они на нем идут от самого старшего к самому младшему (что, честно говоря, совершенно нелепо, потому что разница во времени их рождения – всего восемь минут). Они следуют друг за дружкой из левой части страницы в правую. Первым лихо вышагивает Джордж, закинув на плечо удочку. За ним, с ухмылкой на лице и футбольным мячом под мышкой, шествует Альфи. Следом вприпрыжку спешит неугомонная Поппи, а потом ленивой походкой двигается через экран Оскар, что-то насвистывая. Позади него, уткнувшись носом в книгу, семенит Айла. А потом идет Хьюго, самый последний, вечно отстающий и постоянно пытающийся догнать своих братьев и сестер.

Ему никогда не нравилась эта картинка.

– Дорогой, – уже нежным голосом продолжает мама, – ничего страшного, что ты грезишь наяву, но только если здесь. Я буду слишком переживать, если ты окажешься сам по себе где-нибудь в Нью-Йорке или Сан-Франциско. По правде сказать, ты не совсем…

– В состоянии отвечать за себя, – подсказывает Поппи.

– Готов, – предлагает свою версию Оскар.

– Благоразумен, – подмигивая Хьюго, говорит Айла.

– Красивый, – говорит Альфи. – Простите, а мы сейчас вообще о чем?

Мама не обращает на них внимания.

– Ты можешь взять с собой кого-то из них, разве нет?

– В том-то и дело, – отвечает Хьюго, чувствуя, как у него горит лицо. Он понятия не имеет, как рассказать родителям про лишний билет, не выдав при этом своего плана разыскать другую Маргарет Кэмпбелл. Его братья и сестры, конечно же, в курсе затеи. И они поддерживают его. Но они не подозревают того, что даже если бы Хьюго мог взять с собой любого, кого захотел бы, то меньше всего на свете ему бы хотелось выбрать себе в спутники кого-то из них. Но его братья и сестры были тут абсолютно ни при чем. Впервые в жизни Хьюго думает только о себе.

– Я хочу сбежать ненадолго, – говорит он, и в его голосе сквозит отчаяние. – Узнать, каково оно – быть самому по себе. Особенно если учесть…

– Что вы будете все вместе учиться в университете, – заканчивает за него папа, и Хьюго бросает на него благодарный взгляд. Он все лето только и делал, что старался не произнести это. Остальные тоже могли поступить куда угодно, но только у него одного всегда были отличные оценки, и поэтому его братья и сестры позволяли ему горевать об отсутствии других вариантов. Но он никогда не говорил – и не позволял себе даже думать, – что дело было и в них.

– Не то чтобы я не рад этому, – слабым голосом говорит Хьюго, переводя взгляд с Альфи на Оскара, а с Оскара на Джорджа, рядком сидящих за столом напротив него и наблюдающих за ним с непроницаемыми лицами. – Вы же знаете, как сильно я… ну, вы, ребята, моя… – Он поворачивается к Поппи, которая, скривив рот, ждет продолжения. Айла, сидящая по другую его руку, смотрит в свою тарелку. – Мы всегда были одной командой.

– И теперь ты мечтаешь о том, чтобы тебя перевели в другую? – спрашивает Джордж. Его голос звучит нарочито небрежно, но Хьюго все равно чувствует его жесткость. Когда они были маленькими, папа шутил, что Джордж как пастушья собака – всегда приглядывает за остальными и следит, чтобы они были вместе. Он воспринимал этот грант на обучение не как свой долг, а как неожиданное везение. Возможность продолжать двигаться по жизни так, как они привыкли, – одним целым.

Хьюго качает головой.

– Совсем нет! Просто… Неужели я единственный, кто задавался вопросом, каково будет… – Он не заканчивает мысль, зная, что они поняли его. Они всегда его понимали. Но даже если кто-то из них и был с ним согласен – даже если кто-то из них хотя бы капельку поддерживал его, – это было незаметно. Они с бесстрастным видом наблюдали за ним, и на их лицах обида сменялась оскорблением, чтобы потом проявиться раздражением.

Хьюго с трудом глотает ком в горле, ощущая замешательство. Но тут ему вспомнились слова Альфи про то, как он вечно тянет кота за хвост, и Хьюго решил не отступать.

– Дело в том, что я и представить не могу, как окажусь где-то без вас, – говорит он, и это самая что ни на есть правда. – И именно поэтому я должен узнать, каково это. Пусть даже всего на неделю.

На мгновение все затихают, даже Альфи. Наконец папа кивает.

– Тогда тебе и правда стоит поехать, – просто говорит он, а мама, сидящая в другом конце стола, вздыхает.

– Постарайся не потерять свой паспорт, – говорит она. – Как бы то ни было, мы бы предпочли, чтобы в конце концов ты вернулся домой.

Мэй

За завтраком бабуля рассказывает историю о парне, с которым встречалась, когда ей было восемнадцать.

– Его отец был принцем, – говорит она, добавляя в свой кофе немного сахара, – а его мать – барышней из высшего общества. Он был очень красив и возил меня на первоклассные вечеринки Нью-Йорка. Как-то раз мы протанцевали аж до пяти утра. А потом он поцеловал меня на углу улицы в тот самый момент, когда пошел дождь. Это было невероятно романтично.

– Мам, – глядя на нее поверх газеты, говорит па, – не встречалась ты ни с каким принцем!

Бабуля подмигивает Мэй.

– А я и не говорила, что встречалась. Я сказала, что его отец был принцем. А он решил уйти из семейного дела.

– Похоже, Мэри, он был замечательным парнем, – с серьезной миной говорит папа, и бабуля бросает в него свернутую в шарик салфетку. Он ловит ее и бросает обратно.

– Эй вы, двое, хватит! – с утомленным видом одергивает их па. Когда этой весной его мать переехала к ним, любой прием пищи – по крайней мере в те дни, когда она была в силах присоединиться к ним за столом, – превращался в поединок, во время которого папа с бабулей обменивались беззлобными подначками. Однажды во время обсуждения достоинств зеленого чая они вдруг стали настолько пугающе похожи, что па наклонился к Мэй и прошептал: «По-моему, я женился на собственной матери».

Мэй доедает хлопья и споласкивает миску в раковине.

– Что ж, – весело говорит она, разворачиваясь к остальным, – я ухожу.

– А как же галерея? – нахмурившись, спрашивает па. Она работала там несколько дней в неделю, и в ее обязанности входило упаковывать коробки, отвечать на телефонные звонки и болтать со случайными посетителями, которые приехали из города и притворялись, что вот-вот купят одну из картин, а минуту спустя отправлялись в антикварную лавку по соседству и проделывали тот же трюк с какой-нибудь старинной лампой.

– Ну, я подумала, что смогу прийти в другой день. – Мэй изо всех сил старается избегать смотреть им в глаза. – Просто Гаррет после обеда уже уезжает, так что…

К ее удивлению, все сидят с довольными лицами.

– Что же ты сразу не сказала? – с широкой улыбкой спрашивает папа. – Конечно, иди! Мы не посмеем его задерживать. Ни на одну лишнюю минутку…

– Передай ему наши наилучшие пожелания, – как всегда дипломатично вставляет па.

– По-моему, это так мило! – говорит бабуля, и в ее глазах появляется то же мечтательное выражение, как когда они с Мэй смотрят старые фильмы. – Драматичное расставание!

– Уверена, обойдется без драм, – отвечает ей Мэй. – Мы с самого начала знали, что наши пути разойдутся.

– Что не делает вашу историю менее романтичной, – сияя улыбкой, возражает бабуля. Она одета в голубой шелковый халат и кажется в нем такой крошечной, буквально утопает в складках материи. Курс химиотерапии, который ей пришлось пройти этой весной – причем настолько интенсивный, что она провела в больнице больше месяца, – казалось, выжал из нее все силы. Однако лечение помогло, и сейчас, когда кто-нибудь высказывается о том, как сильно бабуля потеряла в весе, она лишь широко улыбается.

– Должно быть, там было очень много рака.

Мэй же порой бывала обескуражена, когда слышала, как бабушка шутит на эту тему. Она знала, что они чуть было не потеряли ее тогда. Когда Мэй была маленькой, некоторые одноклассники спрашивали ее, бывает ли так, что ей не хватает мамы, но у нее всегда был готов на это резкий ответ. «У меня двое пап, – отвечала она, сверкая глазами. – И готова поспорить, они оба получше твоего».

Но это была лишь половина правды. Другая заключалась в том, что у нее была бабуля.

Каждое воскресенье они ездили в Нью-Йорк, чтобы пообедать с ней в ее солнечной квартире в одном из таунхаусов в Верхнем Вест-Сайде. Там было полно накопившихся за долгое время безделушек, но когда Мэй спрашивала бабушку о конкретной вещице, бабуля всегда отвечала предельно коротко: «Я вела большую жизнь на этом маленьком острове. Думаешь, меня заботило барахло?»

Бабуля была важна Мэй совсем не из-за того, о чем думается в первую очередь. Ее отцы прекрасно могли помочь ей с выбором одежды или рассказать о «тычинках и пестиках». Но как же было здорово пить чай на бабулином диванчике у окна, смотреть с ней старые черно-белые фильмы и слушать истории из ее прошлого. И неважно, что порой в них было трудно поверить («Невозможно, чтобы она распивала коктейли с Джоном Ф. Кеннеди!» – раздраженно сказал бы па). Дело было не в этом – а в том, что у Мэй была бабуля, и точка.

Как будто на их орбите существовало дополнительное солнце, неиссякаемый источник тепла и энергии. Они – Мэй, папа и па – были одним созвездием, но оттого, что где-то рядом всегда была бабуля, их маленькая вселенная казалась цельной.

Сейчас, когда бабуля смотрит на Мэй поверх своей кружки с кофе, ее глаза лучатся радостью.

– Ступай и повеселись на свидании. Я точно знаю, что девушке твоих лет приключения не помешают.

– Главное, чтобы их было не слишком много, – подхватывает папа, когда Мэй берет свою сумку и идет к двери, помахав им через плечо.

– Вернусь поздно.

– Только не слишком поздно! – кричит ей вдогонку папа.

Выйдя из дома, Мэй срезает путь через соседский двор, петляет по улочкам и скоро оказывается на окраине городка. У входа в сырную лавку она замечает Гаррета, уткнувшегося в телефон. Он поднимает голову, и, посмотрев на его взъерошенные волосы и ослепительную улыбку, Мэй чувствует легкое сожаление из-за того, что скоро все закончится. Но это совсем не похоже на то, что описывала ее лучшая подруга Приянка, когда на прошлой неделе прощалась со своим парнем Алексом, который уехал учиться в Дьюкский университет, – как будто их души разрывало на части. Лето, проведенное Мэй с Гарретом, было смесью из споров и поцелуев, и пусть и те и другие были жаркими, но все же не затронули ее душу.

– Привет, – говорит ей Гаррет, целуя в щеку, и они отправляются в путь. – Как оно?

– Ты про что?

– Про фильм. По-моему, ты собиралась пересмотреть его.

– Ах, это, – унылым голосом отзывается Мэй. – Да, пересмотрела, но не помогло.

– Правда? И у тебя по-прежнему нет идей, что могло быть не так?

– Нет. И это непонимание просто убивает меня.

Гаррет останавливается и разворачивается к ней.

– А если я посмотрю?

– Ни за что, – отвечает Мэй и продолжает идти. – Нет.

– Но я же кинокритик.

Она закатывает глаза.

– Аккаунт в «Твиттере» еще не делает тебя кинокритиком.

– Ладно, но скоро я им буду, – говорит он, переходя на бег, чтобы догнать ее. – И я выскажу тебе свое честное мнение. Тем более что ты доверяешь моему вкусу, так что…

Теперь останавливается Мэй.

– Вообще-то не доверяю. У тебя ужасный вкус. Тебе нравится все пафосное и перегруженное деталями. И ко всему прочему, все твои любимые режиссеры – мужчины, а это отстой.

– Но это же не моя вина, – говорит Гаррет, и его глаза загораются, потому что ему нравятся конструктивные споры. Им обоим нравятся. – Дело в самой индустрии. И это даже хорошо, что у нас разные вкусы. – Он на секунду умолкает. – Ведь очевидно, что вкусы приемной комиссии тоже с твоими не совпадают.

Мэй гневно смотрит на него, и он поднимает руки.

– Я лишь хотел сказать, что тебе нужны ответы, а у меня есть свое мнение.

Они уже почти подошли к реке и спускаются вниз по холму к клену, под которым провели большую часть лета, споря о фильмах и целуясь до тех пор, пока не опухали губы. Оказавшись у дерева, Гаррет опускается на свое обычное место, но Мэй продолжает стоять. Она достает из заднего кармана телефон и открывает файл с фильмом.

– Держи, – протягивая Гаррету мобильник, говорит она.

– Ты серьезно? – забирая его, спрашивает он.

Мэй чувствует себя так, словно отдает ему сейчас крошечную частичку самой себя.

Ей хочется попросить его быть с ней помягче, но девушка молчит, потому что она не какая-нибудь неженка.

Фильм длится восемнадцать минут, и Мэй не в силах усидеть на месте, пока Гаррет смотрит его. Она ходит вдоль берега грязной реки и возвращается, когда подходит время. Гаррет по-прежнему сидит, опустив голову над телефоном, но, когда Мэй садится рядом с ним, поднимает на нее глаза. Выражение его лица трудно прочитать.

– Ну что? – спрашивает Мэй, и ее голос звучит даже слишком беззаботно.

– С технической точки зрения, – отвечает Гаррет, – по-моему, это гениально.

Мэй смотрит на него нахмурившись.

– В смысле?

– Ты классный режиссер, – совершенно серьезно говорит он. – Не понимаю, как ты умудрилась снять некоторые ракурсы. А тот переход ближе к концу? Ты чертовски талантлива, и твой фильм просто великолепен!

Но Мэй чувствует, что последует продолжение, словно Гаррет уже произнес это слово.

– Но?

– Хочешь честно?

– Конечно! – У Мэй пересыхает во рту.

Гаррет морщит лоб.

– Ну, он просто… он какой-то безличный.

– Безличный? – оторопело повторяет за ним Мэй. Она была готова к тысяче любых критических замечаний. Но точно не к «безличному».

Из всех фильмов, которые она когда-либо создавала, именно этот был ближе всего к ее жизни. Пусть в главной роли был другой человек – девчонка из школы, которая становилась звездой любой театральной постановки и хотела взять эту съемку для собственного проморолика, но все остальное в фильме было от Мэй. Она рассказывала свою историю всем, кто пожелает смотреть.

– Этот фильм о девушке, у которой двое отцов и которая живет в Хадсон-Вэлли, – довольно резко отвечает девушка Гаррету. – Что может быть более личным?

– Я знаю, что он о тебе. Это более чем очевидно. Проблема в том, что я не почувствовал в нем тебя.

– Что ж, – натянуто отвечает Мэй, – значит, ты совсем меня не знаешь.

Гаррет выглядит удивленным.

– Может, и не знаю. Но разве это моя вина?

Мэй хочется рассмеяться, но смех застревает в горле. Раньше никто никогда не обвинял ее в закрытости. И вообще, она никогда не боялась говорить откровенно. В восемь лет она появилась в мэрии, где правил балом член конгресса, и произнесла пламенную речь в защиту однополых браков. Когда же они наконец были официально разрешены в штате Нью-Йорк, Мэй отправила ему открытку с подписью: «Не благодарю вас». Как-то раз она разняла двух дерущихся посреди улицы мальчишек, в результате чего и сама осталась с синяком под глазом. А еще она часто заглядывает в раздел комментариев своего любимого киноканала и пишет эмоциональные ответы всем тем идиотам, которые видят угрозу в женских ремейках их любимых фильмов детства.

Короче говоря, замкнутой Мэй не назовешь.

Гаррет искоса поглядывает на нее, стараясь придумать, что сказать.

– Да ладно тебе, Мэй! Мы же оба знаем, что у тебя плохо получается…

– Что именно? – сердито спрашивает она.

Помолчав, он пожимает плечами.

– Открываться людям.

– Это неправда!

– Вот видишь? Если ты даже сейчас не можешь взглянуть на себя со стороны, то как ты сделаешь это в своих фильмах?

На секунду в его глазах мелькает высокомерие, и Мэй вдруг понимает, о чем все лето талдычили ее отцы. Но вот выражение лица Гаррета смягчается, парень протягивает ей руку, и она собирается с духом, выжидая, что он сейчас скажет ей. И вполне возможно, это будет как раз то, к чему ей совсем незачем морально готовиться.

– Нет сомнений, что ты очень талантлива. Но просто хороший фильм отличается от шедевра не сменой кадров и классными техническими решениями. Важнее то, как ты раскрываешься перед людьми.

Мэй открывает рот, чтобы поспорить с ним, но Гаррет быстро продолжает:

– Мы оба знаем: тебе есть что сказать, – говорит он и улыбается ей несмотря на то, что она выдергивает свою руку из его. – Надо лишь найти свой собственный путь и заявить о себе.

– Так я и сделала.

Гаррет качает головой.

– Нет. Пока нет.

– Но…

Он поднимает руку.

– Прежде чем говорить мне, что я не прав, просто подумай чуть-чуть об этом, ладно? Смысл критики в том, чтобы помочь человеку стать лучше, что, собственно, я и пытаюсь сделать.

– Ладно, – не без усилий соглашается Мэй. – Тогда… спасибо. Наверное.

– Всегда пожалуйста, – великодушно отвечает Гаррет и опускает глаза на ее телефон, который по-прежнему держит в своей руке. – О, и пока я смотрел твой фильм, написала Приянка. Я хотел убрать ее сообщение, но случайно открыл ссылку, которую она прислала.

Мысли Мэй еще заняты фильмом, но она забирает у него телефон и недоуменно таращится на экран с открытой незнакомой ей социальной сетью.

– Судя по всему, один парень ищет Маргарет Кэмпбелл, которая согласилась бы отправиться с ним в путешествие на поезде, – наклоняясь, чтобы прочитать текст, говорит Гаррет. – Бред, правда? Но имя похоже на твое.

– Это и есть мое имя, – бормочет Мэй, пробегая глазами сообщение.

Он пожимает плечами.

– Уверен, это какой-то старик-извращенец так пытается с кем-нибудь познакомиться.

Мэй его слова приводят в бешенство, хотя она и сама не понимает почему. Может, Гаррет прав. Но что-то в том, как написано объявление, заставляет ее в него поверить.

– Интересно, и кто согласится поехать? – продолжает Гаррет. – Это же будет чистое безумие.

– Считаешь? – спрашивает Мэй, поднимая на него глаза.

– Поехать куда-то с совершенно незнакомым тебе человеком? – словно не веря своим ушам, говорит он. – Конечно! К тому же здесь самые отвратительные в мире поезда. Другое дело Европа! Думаю, что начну с Амстердама. И уже в следующем месяце.

– Круто, – отзывается Мэй, хотя сама едва его слушает. Она снова внимательно перечитывает пост. «Так что если вас зовут Маргарет Кэмпбелл и вы готовы к приключениям…»

Гаррет наблюдает за ней, и выражение его лица меняется.

– Ты же не думаешь об этом всерьез, – начинает он фразу неуверенно, но заканчивает категоричным тоном, как будто хочет донести до Мэй, насколько это абсурдно: – Неделя в поезде с каким-то случайным чуваком?

– Ты же не ревнуешь, правда? – поддразнивает его девушка, но выражение его лица подсказывает ей, что она права. Мэй придвигается ближе, касаясь его своими коленками, и серьезно смотрит ему в глаза. – Я думала, мы решили…

– Решили, – быстро отвечает Гаррет. – Но мне скоро уезжать, и я просто…

– Знаю, – говорит Мэй, хотя понятия не имеет, о чем говорит. Она снова думает о том, что чувствовала Приянка, когда уезжал Алекс, о бесчисленных часах в слезах, о бесконечных сообщениях, которые они писали друг другу, чтобы преодолеть внезапно возникшее между ними расстояние. Мэй ничего такого к Гаррету не чувствовала, и внезапно ей вспомнились его недавние слова: «Мы оба знаем, что у тебя плохо получается открываться людям».