Текст книги "Поместье-зверинец"

Джеральд Даррелл.
Поместье-зверинец

Хоуп и Джимми на память о перерасходах, успокаивающих средствах и неуемных кредиторах

ОБЪЯСНЕНИЕ

Уважаемый сэр!

Мы хотели бы обратить ваше внимание на то обстоятельство, что вы превысили свой кредит…

Большинство детей в возрасте шести-семи лет увлекаются несбыточными планами, мечтают стать полицейскими, пожарными или машинистами, когда вырастут. Но мое честолюбие не довольствовалось такими заурядными профессиями, я точно знал, чем буду заниматься: у меня будет свой зоопарк. И мне эта мечта вовсе не казалась (да и теперь не кажется) такой уж нелепой или безрассудной. Друзья и близкие, которых мое равнодушие ко всему, лишенному меха, перьев, чешуи и хитина, уже давно убедило, что я помешанный, воспринимали это попросту как еще одно свидетельство моего слабоумия. Не надо обращать внимания на мою болтовню о собственном зоопарке, и со временем я сам об этом забуду. Но шли годы, а друзья и родные с ужасом видели, что моя решимость обзавестись зоопарком только крепнет. В конце концов после нескольких экспедиций за животными для чужих зоологических садов я почувствовал, что настало время организовать свой.

Из очередного путешествия в Западную Африку я привез приличную коллекцию животных, которых разместил в саду своей сестры в пригороде Борнемута. Я заверил сестру, что звери прогостят у нее совсем недолго, ведь любой разумный муниципалитет, думалось мне, при виде полного набора животных для зоологического сада не пожалеет сил, чтобы найти им место. Спустя полтора года после многих битв я уже не был так уверен в предприимчивости муниципалитетов, а моя сестра не сомневалась, что ее сад всегда будет напоминать кадр из какого-нибудь сверхэкзотического фильма про Тарзана. В конце концов, убитый косностью местных властей и обескураженный несметным количеством правил и постановлений, связывающих по рукам и ногам каждого свободного гражданина Великобритании, я решил проверить, нельзя ли основать свой зоопарк на Нормандских островах. Меня направили к некоему майору Фрейзеру, отрекомендовав его как человека с широкими взглядами и добрейшей душой. Он будет моим проводником на острове Джерси и покажет подходящие места.

Вместе с женой я вылетел на Джерси. Хью Фрейзер встретил нас с Джеки на аэродроме и отвез в свое родовое поместье, наверно, одно из самых красивых на острове. Огромный сад грезил в лучах бледного солнца, его окружала могучая, вся в каскадах зелени гранитная стена. Здесь были и старинные арки, и подстриженные газоны, и красочные клумбы. Ограды, жилые дома и надворные постройки были сложены из чудесного джерсейского гранита, по своей раскраске не уступающего осенним листьям. Камни просто пылали на солнце, и у меня вырвались слова, глупее которых трудно себе представить. Повернувшись к Джеки, я сказал:

– Какое отличное место для зоопарка!

Если бы хозяин тут же упал в обморок, я бы ничуть не удивился: в таком восхитительном уголке сама мысль о зоопарке, каким его себе обычно представляют – серый цемент, железные прутья, – казалась кощунством. Как ни странно, Хью Фрейзер не упал в обморок, а только поднял одну бровь и спросил меня, всерьез ли я говорю или пошутил. Слегка растерянный, я ответил, что всерьез, и сразу добавил, что это, конечно, невозможно, я все понимаю. Но Хью возразил – вовсе это не так уж невозможно. И объяснил, что ему как частному лицу непосильно держать такое поместье, он предпочел бы найти себе в Англии усадьбу поменьше. Не соглашусь ли я арендовать поместье и устроить здесь свой зоопарк? Трудно было придумать более заманчивый фон для моей мечты, и к концу ленча сделка была заключена. Я стал новым «лордом» поместья Огр в округе Тринити.

Легко представить себе смятение и тревогу моих родных и знакомых, когда я объявил им об этом. Обрадовался один лишь человек – моя сестра. Конечно, затея безрассудная, заметила она, но зато ее сад будет избавлен от двухсот с лишним отборных детей джунглей, из-за которых отношения с соседями у нее были серьезно омрачены.

Я задумал не простой зоопарк с традиционным набором животных, и это еще больше усложняло дело с его устройством. Мне хотелось, чтобы мой зоологический сад способствовал охране фауны. Распространение цивилизации по континентам привело к полному или почти полному истреблению многих видов. О крупных животных еще пекутся: они важны для туризма или для коммерции. Но в разных концах света есть немало очень интересных мелких млекопитающих, птиц и рептилий, которых почти не охраняют, так как от них ни мяса, ни меха. И туристам они не нужны, тем подавай львов и носорогов. Большинство мелких видов – представители островной фауны, ареал у них совсем маленький. Малейшее покушение на этот ареал, и они могут исчезнуть навсегда. Достаточно завести на остров, скажем, несколько крыс или свиней, и через год какого-то вида уже не будет. Вспомним хотя бы печальную судьбу дронта.

На первый взгляд задача кажется простой: стоит только наладить надежную охрану диких животных, и они уцелеют. Но это подчас легче сказать, чем сделать. А пока идет борьба за такую охрану, надо принять другие меры предосторожности – создать в заповедниках и зоопарках достаточный резерв исчезающих животных; тогда, если случится худшее и эти виды перестанут существовать на воле, они все же не будут безвозвратно потеряны. Более того, резерв позволит в будущем отобрать приплод и вновь расселить вид на его родине. Это всегда казалось мне главной задачей каждого зоопарка, но большинство зоологических садов лишь недавно осознало серьезность положения и приняло какие-то меры. Я хотел сделать спасение исчезающих видов главной задачей своего зоопарка. Конечно, на это, как и на всякое альтруистическое дело, потребуется немало денег. Значит, первое время, пока зоопарк не станет материально независимым, он должен быть коммерческим предприятием. А потом уж можно приступать к главному – создавать размножающийся резерв редких животных.

Итак, перед вами рассказ о горестях и испытаниях, которые выпали на нашу долю, когда мы сделали первый шаг к чрезвычайно важной, на мой взгляд, цели.

Глава первая. ПОМЕСТЬЕ-ЗВЕРИНЕЦ

Уважаемый мистер Даррелл!

Мне восемнадцать лет здоровье в порядке прочитал ваши книги не возьмете ли вы меня на работу в ваш зоопарк…

Одно дело приходить в зоопарк как простой посетитель, совсем другое – быть владельцем зоологического сада и жить на его территории. Это порой не так уж приятно. Конечно, вы можете в любое время дня и ночи выскочить и проведать своих подопечных, но это значит также, что вы двадцать четыре часа в сутки находитесь на дежурстве. У вас дома обед, дружеская вечеринка, и вдруг все срывается, потому что какой-нибудь зверь сломал себе ногу, или вышло из строя центральное отопление в павильоне рептилий, или… причин может быть десяток. Понятно, зимой наступает затишье, иногда целые дни проходят без единого посетителя, и вы начинаете чувствовать, что зоопарк в самом деле ваша личная собственность. Но радость, которую при этом испытываете, омрачается совсем не легкой тревогой, когда вы смотрите на растущую гору счетов и сопоставляете ее с поступлениями от входных билетов, равными нулю. Зато в разгар сезона дел и посетителей так много, что время летит незаметно и вы забываете о всех перерасходах.

Обычный день зоопарка начинается перед рассветом. Небо чуть тронуто желтизной, когда вас будит птичий концерт. Спросонок вам даже непонятно, где вы – на Джерси или опять в тропиках. Вот зарянка своими трелями вызывает солнце, ей вторят мягкие, с хрипотцой, мелодичные крики турако. Весело засвистел черный дрозд. Только он кончил петь, раздается торопливая, взволнованная болтовня белоголовой сойки. И чем светлее на дворе, тем громче звучит этот несогласованный космополитический оркестр. Дрозд силится перекричать звонкие, властные голоса кариам, сорочий гомон перебивает гусиное «га-га-га» и нежное, жалобное воркованье бриллиантовых горлиц. Даже если вы устоите против этого музыкального штурма и снова задремлете, вас вдруг безжалостно разбудит звук, напоминающий басистое гудение телеграфного столба в сильный ветер. Звук этот разгоняет сон не хуже, чем будильник, он означает, что явился Трампи и, если вы неосторожно оставили окно открытым, надо срочно готовиться к обороне. Трампи – серокрылый трубач, известный орнитологам как Psophia crepitans. В зоопарке он выполняет три обязанности: экскурсовода, «распорядителя» и деревенского дурачка. Честно говоря, Трампи похож на неладно скроенную курицу в мрачном траурном одеянии.

Перья почти сплошь черные, на шее словно лоснящийся шелковый галстук, и только пепельно-серые крылья немного оживляют унылый наряд. Глаза темные, блестящие, лоб высокий и выпуклый – внешний признак ума, которого на самом деле нет.

Трампи почему-то твердо убежден, что утром он первым делом обязан прилететь к вам в спальню и сообщить, что произошло за ночь в зоопарке. Это делается не совсем бескорыстно. Трампи надеется, что ему почешут голову. Если вы слишком крепко спите или слишком ленивы, чтобы, заслышав его приветственный глас, соскочить с кровати, он с подоконника прыгнет на тумбочку, щедро ее разукрасит и энергично взмахнет хвостом, восхищенный собственным творчеством, затем приземлится на кровати и начнет расхаживать взад и вперед, бренча будто обезумевшая виолончель, пока не убедится, что полностью завладел вашим вниманием. Волей-неволей, прежде чем он украсит мебель или ковер еще каким-нибудь своеобразным узором, встаешь, ловишь его (задача нелегкая, ибо Трампи на редкость проворен, а вы спросонок двигаетесь как лунатик), выставляешь за окно и плотно затворяешь раму, чтобы он не пробрался внутрь снова. Но все-таки он вас поднял с кровати, и вы спрашиваете себя, есть ли смысл ложиться и досыпать или лучше уже одеваться. Тут из-за окна доносится серия отчаянных воплей, словно там режут обладательницу очень скверного сопрано. На дворе, на бархатно-зеленом газоне у лавандовой изгороди, важные павы исследуют росистую траву, а вокруг них делает пируэты павлин, и его роскошный хвост блестит и переливается на солнце, будто волшебный фонтан. Вот павлин опустил свой хвост, вскинул голову, и в утреннем воздухе, заглушая все звуки, разносится его истошный крик.

В восемь часов приходят служащие, слышно, как они здороваются друг с другом. В звоне ведер и шуршании щеток почти совсем тонут птичьи голоса. Вы одеваетесь и выходите на свежий утренний воздух, чтобы проверить, все ли в порядке в вашем зоопарке.

В длинной двухэтажной постройке из гранита, где некогда стоял большой пресс для сидра, а теперь обитают обезьяны и другие млекопитающие, царит оживление. Только что на время уборки выпустили из клетки горилл, и они носятся повсюду с ликованием, точно школьники после уроков. Их так и подмывает сорвать таблички, выдернуть из гнезд электрические нагреватели, разбить флуоресцентные лампы. Но на страже стоит Стефан с метлой в руках и бдительным оком следит, чтобы они не слишком набедокурили. Круглый, вечно улыбающийся Майк и рыжий обладатель аристократического носа Джереми убирают в клетке накопившиеся за сутки следы пребывания горилл и посыпают пол сугробами свежих белых опилок.

Все в порядке, заверяют они, за прошедшую ночь ни у кого не появилось никаких тревожных симптомов. Звери, полные энергии, возбужденные началом нового дня, снуют в своих клетках и кричат вам «доброе утро». Этэм, черная целебесская обезьяна, смахивающая на черта, висит на проволочной сетке и приветственно скалит зубы, издавая резкие кудахтающие звуки. Мохнатые мангустовые лемуры с оранжевыми глазами прыгают с ветки на ветку, по-собачьи виляя длинными толстыми хвостами и обмениваясь громкими криками, удивительно похожими на хрюканье. Пониже, присев на задние лапы и обвив цепким хвостом ветку, с таким видом, будто ему только что присвоили звание почетного гражданина, озирает свою обитель бинтуронг Бинти. Он больше всего похож на небрежно сделанный коврик, к одному концу которого пришили странную восточную головку с длинными пушистыми ушами и выпуклыми круглыми, довольно бессмысленными глазами.

Соседняя клетка кажется пустой, но стоит провести пальцем по сетке, и тотчас из выстланного соломой ящика, по-канареечьи щебеча и чирикая, высыпает отряд крошечных мартышек. Самая большая среди них – Вискерс, императорский тамарин. Здороваясь, он широко открывает пасть и часто дергает языком вверх и вниз, отчего роскошные, белоснежные полковничьи усы его величественно вздрагивают.

На втором этаже разные попугаи приветствуют вас какофоническими звуками. Хриплые крики, визг, будто скрипят несмазанные петли, возгласы от «Я очень хорошая птица» – это кричит Суку, серый попугай жако, – до не очень вежливого «Хихо де пута!» («Сын шлюхи!») – это Бланко, амазонский попугай. Дальше клетка генетт, щеголяющих золотистым мехом с красивыми темно-шоколадными пятнами. Генетты скользят меж ветвей, как ртуть, и тело у них такое длинное, гибкое и изящное, что они больше похожи на змей, чем на млекопитающих. Из следующей квартиры, чинно сложив лапы и слегка подергивая кончиком хвоста, глядит на вас огромными янтарными глазами Квини, оцелот. Стайка быстроногих, глазастых мангуст с любопытными мордочками деловито бегает в своих клетках взад и вперед. Нагуливают аппетит. Волосатый броненосец вяло лежит на спине, только нос и лапы у него шевелятся да вздымается розовый морщинистый живот. Должно быть, ему снятся огромные миски, полные еды. Пора, пожалуй, опять посадить его на диету, покуда он еще может ходить… Интересно, сколько посетителей сегодня придет с известием, что броненосец у нас явно подыхает. Пока что рекорд – пятнадцать.

На дворе звенит ведро, слышен развеселый свист. Это насвистывает Шеп, человек с густыми кудрями и неотразимой улыбкой. Его настоящее имя Джон Мэлит, но Джон уступил место прозвищу Шептон, а от Шептона остался только Шеп. По широкой главной дорожке мимо увитой цветущими растениями двенадцатифутовой гранитной стены мы идем с ним к затопленному лугу. Шеп высыпает на берег корм, и сейчас же со всех сторон приветствовать его спешат лебеди и утки. Выяснив у Шепа, что за ночь никто из его пернатых питомцев не заболел, не умер и не снесся, продолжаю обход.

В птичьем павильоне стоит гул от голосов и непрестанного движения. Птицы всех видов, всех цветов ссорятся, клюют корм, бьют крыльями и поют. По пестроте красок это больше всего похоже на ярмарку. Вот тукан многозначительно подмигивает вам, щелкая клювом, как футбольный болельщик трещоткой, вот попугай масковый неразлучник, словно сию минуту прибывший с конкурса пародий на негритянские песенки, вперевалку подходит к миске с водой и так энергично купается, что брызги окатывают всех его соседей по клетке. Чета маленьких, хрупких бриллиантовых горлиц исполняет нечто вроде менуэта – они кружатся, кланяются, меняются местами и мягкими, мелодичными голосами воркуют что-то очень ласковое.

Медленно прохожу через весь павильон к большой клетке в самом конце, где живут турако. Самца Пити я сам выкормил в Западной Африке. Вот он глядит с одной из верхних жердочек. Если покликать его, он плавно слетит вниз, сядет поближе и примется нетерпеливо клевать ваши пальцы. Потом закинет голову, раздует горло, и послышится громкий, сиплый крик: «Каруу… каруу… каруу… куу… куу… куу». Честное слово, турако – одна из самых красивых птиц. У Пити синие, отливающие металлом крылья и хвост, а грудка, голова и шея ярко-зеленые, и все оперение блестит и светится так, словно соткано из стеклянной нити. Когда он летит, видно, как нижняя сторона крыльев вспыхивает пурпурно-красным цветом. Это от содержащегося в перьях вещества, которое называется туракином. Чтобы извлечь туракин, надо положить перо из крыла турако в стакан с водой, и вскоре вода порозовеет, будто в ней растворили кристаллик марганцевокислого калия. Покорно прослушав дуэт в исполнении Пити и его супруги, я покидаю павильон птиц.

Остерегаясь буйных приветствий шимпанзе, которые в знак своей благосклонности поразительно метко швыряют сквозь ячею сетки куски плодов (и иные, не столь аппетитные, снаряды), иду к павильону рептилий. Температура здесь двадцать семь градусов, и пресмыкающиеся дремлют в приятной теплоте. Змеи бесстрастно озирают вас лишенными век глазами, лягушки дышат так, будто силятся подавить рыдание, ящерицы, чрезвычайно томные и самоуверенные, лениво распластались на камнях и древесных стволах. В клетке, где живут пойманные в Камеруне сцинки Фернанда, можно погрузить руки в теплую влажную землю и вытащить из нор негодующих обитателей; они отчаянно извиваются и норовят вас укусить. Сцинки только что слиняли, и кажется, будто их покрыли свежим лаком. Полюбовавшись красными, желтыми и белыми пятнами на черном лоснящемся фоне, я позволяю сцинкам проскользнуть между пальцами и смотрю, как они зарываются в землю, словно бульдозеры. Джон Хартли, высокий и худощавый, несет два подноса с нарезанными фруктами и овощами для гигантских черепах. Он докладывает, что ночью животные поели хорошо. Боа проглотили каждый по две морских свинки, а большой сетчатый питон – здоровенного кролика. Летаргическое состояние и вздувшееся посередине туловище питона подтверждают слова Джона.

Рогатые лягушки, удивительно похожие на причудливые фаянсовые фигурки, набили себе брюхо малюсенькими птенцами, а змеи поменьше переваривают кто белую крысу, кто мышь.

Позади этого павильона можно увидеть обезьян, только что выпущенных в вольеры. Коренастый мандрил Фриски, пестрый, как закат на цветном фото, с ворчанием роется в горе фруктов и овощей. Рядом Тарквиний, серощекий мангобей с темно-красной «ермолкой» и белыми веками, старательно исследует шерсть супруги, которая лежит на дне клетки, как мертвая. Вот он опять нашел лакомый кристаллик соли и сунул его в рот. Мне вспоминается мальчуган, который завороженно смотрел на эту операцию, а потом закричал: «Мама, мама, иди сюда, посмотри, одна обезьяна ест другую!»

В своем загоне Клавдий и Клавдия, дородные и добродушные тапиры с римскими носами, играют с черно-белым котом Вилли, которому поручено охранять от крыс расположенные по соседству птичники. Вилли лежит на спине и легонько бьет лапами по упругим, фыркающим носам тапиров. Наконец, пресытившись игрой, он встает, хочет уйти, но один из тапиров вытягивает шею, ловит зубами хвост Вилли и тащит кота обратно – тапирам эта игра никогда не надоедает. В саду за оградой лежат на солнце львы с желтой лоснящейся шкурой и сердитыми глазами, а поблизости среди лютиков лениво простерлись гепарды, которых почти и не видно, настолько их окраска сливается с цветами.

В десять часов открываются ворота, прибывают первые экипажи, и посетители наводняют территорию. Теперь нам надо быть начеку, следить – нет, не за тем, чтобы животные не поранили людей, а чтобы люди не нанесли вреда животным. Если зверь спит, посетители готовы кидать в него камни или тыкать палкой, чтобы расшевелить.

Мы ловили на месте преступления людей, которые пытались вручить шимпанзе горящие сигареты и бритвенные лезвия. Некоторые подсовывали мартышкам губную помаду, те, конечно, принимали ее за редкостный плод и съедали, после чего маялись животом. Какой-то умник (к сожалению, нам его не удалось поймать) подбросил в клетку шиншилл целлофановый пакетик с аспирином. Одна шиншилла неизвестно почему подумала, что это самая лучшая пища на свете, и, прежде чем мы подоспели, управилась почти со всем пакетиком. Бедняжка умерла на следующий день. Просто невероятно, как варварски ведут себя в зоопарке некоторые люди.

Вас ждут десятки дел, выбирайте любое. Можно пойти в мастерскую, где чинит или мастерит что-то Лез. Этот человек с корявым лицом и умными глазами ни перед какой задачей не станет в тупик, его изобретательность беспредельна. О таком умельце мечтает каждый зоопарк. Он один – целое строительно-монтажное управление, он все умеет – вязать шипами доски и сваривать металл, класть цемент и чинить электропроводку. Сегодня мы с ним обсуждаем новую конструкцию клеток, их размеры, форму, какие дверцы делать – на петлях или, может быть, лучше раздвижные.

Разрешив эту проблему, вы вспоминаете, что надо сделать укол одной из гигантских черепах. Идете к черепахам и по пути перед клеткой мандрилов видите взволнованную толпу приезжих с севера Англии. Они любуются Фриски, который, ворча что-то себе под нос, важно расхаживает по клетке, показывая то живую, по-своему красивую мордочку, то разноцветный зад.

– Господи, – поражается одна из женщин, – да у него нельзя отличить перед от зада!

…Время ленча. Что ж, пока все идет гладко. Садясь за стол, вы спрашиваете себя: случится ли до вечера какая-нибудь беда – скажем, засорятся трубы в женской уборной или, еще того хуже, пойдет дождь и отпугнет всех, кто собирался поехать в зоопарк? После ленча вы убеждаетесь, что небо, слава богу, по-прежнему ясное, синее. Пожалуй, надо сходить к пингвинам, осмотреть их пруд и прикинуть, что и как там можно улучшить.

Незаметно выскальзываете из дома. Недостаточно незаметно. Сперва жена, а за ней секретарша перехватывают вас и напоминают, что вы на неделю задержали две рецензии и одну статью, что ваш поверенный сорвал голос, требуя рукопись, которую вы ему обещали полтора года назад. Греша против истины, заверяете их, что скоро вернетесь, и уходите к пингвинам.

По дороге встречаете улыбающегося Стефана. Что приключилось смешного? Он рассказывает, как зашел в львиный загон навести там чистоту, обернулся и вдруг, представьте себе, увидел посетителя, который спутал загон с уборной.

– Что вы тут делаете? – осведомился Стефан.

– А что, разве это не мужская? – проворчал посетитель.

– Нет, здесь львы живут, – сказал Стефан.

Он никогда не видел, чтобы человек так стремительно выскакивал из общественной уборной.

Разработав сложный и замечательный план реконструкции пингвиньего пруда, приступаю к разработке такого же сложного и замечательного плана – как поладить с Кэт. Она заведует нашим хозяйством и так ревниво оберегает казну зоопарка, что заставить ее раскошелиться не так-то легко. Отправляюсь в канцелярию, надеясь застать Кэт в приподнятом настроении, но она сердито роется в огромной куче гроссбухов. У меня приготовлена речь о достоинствах моей идеи, которая должна принести столько радости пингвинам, однако наш администратор, устремив на меня строгие зеленые глаза, голосом, подобным смазанному медом бритвенному лезвию, докладывает, что моя предыдущая блестящая идея обошлась ровно вдвое дороже, чем я рассчитывал. Выражаю свое удивление, недоверчиво смотрю на гроссбух, намекая взглядом (но не словами), что она, должно быть, обсчиталась. Кэт с готовностью проделывает заново все выкладки, чтобы не было спора. Чувствуя, что сейчас не самое удачное время заводить речь о пингвиньем пруде, поспешно даю задний ход и возвращаюсь в зоопарк.

Провожу десять приятных минут, лаская сквозь проволочную сетку лохматых обезьян, но вдруг рядом со мной совсем некстати возникает мой личный секретарь. Не успел я придумать что-нибудь в свое оправдание, как она еще раз напоминает про рецензии, статью и книгу и безжалостно тащит меня в кабинет.

Сижу и ломаю голову, как бы потактичнее отозваться о возмутительной книге, которую мне прислали на рецензию, но люди идут и идут и не дают сосредоточиться. Входит Кэт с протоколом последнего заседания, следом за ней Лез пришел узнать, с какой ячеей должна быть проволочная сетка для новой клетки. Джон справляется, не получены ли мучные черви, ведь старый запас уже на исходе, а Джереми сообщает, что у динго родилось одиннадцать щенят. Попробуйте напишите хорошую рецензию, когда мозг занят неразрешимой задачей

– что делать с одиннадцатью щенятами динго!

Наконец рецензия написана, и вы снова ускользаете в зоопарк. Близится вечер, толпы посетителей редеют, людской поток устремляется по главной дорожке к своим автомобилям, на остановку автобуса или извозчика. Косые лучи солнца ярко освещают клетку, где живут венценосные голуби – большие синевато-серые птицы с красными глазами и трепещущим хохлом из перьев, нежных, как папоротник «венерины волосы». Пригретые заходящим солнцем, они красуются друг перед другом – то расправят свои каштановые крылья, словно ангелы на надгробье, то кланяются и делают пируэты, издавая страшный, гулкий крик. Чувствуя, что близится час «вечернего молока», капризно визжат шимпанзе, но, когда вы проходите мимо, они прерывают свой истерический дуэт и приветствуют вас.

В отделе мелких млекопитающих пробуждаются ночные животные, которые целый день лежали, будто тихо посапывающие клубки шерсти. Галаго с огромными, вечно испуганными глазами покидают соломенную постель и бесшумно, как пушинки, носятся по клетке, останавливаясь около тарелки, чтобы отправить в пасть горсть мучных червей; потто, эти крошечные подобия плюшевых мишек, рыскают по ветвям, и вид у них такой виноватый и скрытный, словно они из какой-то шайки ночных грабителей; щетинистый броненосец – слава богу! – очнулся от своего оцепенения, принял правильное положение и бродит взад и вперед, как заводная игрушка.

Этажом ниже гориллы, довольно покряхтывая, пьют молоко. Ненди предпочитает лечь на живот и тихонько потягивать из железной миски. Н'Понго презирает эти женские штучки, он пьет прямо из бутылки, осторожно держа ее в своих могучих черных ручищах. Чаще всего он сидит при этом на трапеции, и его пристальный взгляд устремлен на донышко бутылки. Джереми стоит начеку, потому что, как только Н'Понго проглотит последние капли, он попросту разожмет руки, бутылка упадет на цементный пол и разобьется вдребезги. Куда ни поглядишь, обезьяны, сверкая глазами и вскрикивая от удовольствия, набивают себе рот вечерней порцией хлеба с молоком, которое струйками бежит по подбородку.

Вы идете к главным воротам и слышите громкие, звонкие крики журавлей антигон. Это высокие, стройные птицы с серым оперением, а голова и шея у них словно покрыты выцветшим бархатом. В лучах заходящего солнца, на фоне синих и лиловых гортензий они исполняют грациозный брачный танец. Вот один из них взял клювом прутик или пучок травы и, подняв крылья, важно ступая длинными тонкими ногами, кружится, прыгает, подкидывает прутик кверху, а другой смотрит и кивает, будто в знак одобрения. Потом начинают оживать совы. Когда вы заглядываете в клетку Вуди – совы Вудфорда, она неодобрительно щелкает клювом и прячет огромные глаза под голубыми веками с длиннейшими ресницами, которым по завидует любая кинозвезда. Белолицые сплюшки, весь день казавшиеся серыми обрубками гниющего дерева, теперь открывают большие золотистые глаза и негодующе глядят на вас.

На клумбы и искусственные горки наползают тени. Павлин, усталый, словно артист после длинного спектакля, медленно шагает к огороженному саду, волоча за собой блестящий хвост. Он провожает к насестам своих важных дам. На гранитном кресте над большой аркой входа во двор сидит зарянка. Это наш постоянный житель. Гнездо у нее в трещине стены, наполовину скрытой каскадом вьюнков с голубыми цветами. Самочка насиживает четыре яйца, а самец поет-заливается, весь уйдя в созерцание неба на западе, где солнце соткало закат из золота, сини и зелени.

Но вот совсем смерклось, зарянка кончает петь и летит ночевать на мимозу. Все дневные звуки смолкли, на короткое время воцаряется тишина, предшествующая ночным голосам. Первыми неизменно начинают совы. Вот кто-то защелкал клювом, слышится треск, будто рвут коленкор, – это белолицые сплюшки; долгое, с переливами, удивленное гуканье вырывается у совы Вудфорда; сипло и насмешливо кричат канадские ушастые совы. За ними обычно вступает андская лиса. Она сидит посредине своей клетки, совсем одинокая и несчастная, и, вскинув голову, пронзительно тявкает на звезды. Тотчас отзываются обитатели соседней клетки – динго, звучит их мягкий, мелодичный вой, исполненный такой неземной тоски, что хочется плакать навзрыд. Не желая отставать, песню подхватывают львы. Их могучее, басистое, со скрежетом рычание заканчивается удовлетворенным клохтаньем, от которого холодок по спине. Можно подумать, что они обнаружили вдруг дыру в проволочной сетке.

В павильоне рептилий змеи, целый день пребывавшие в летаргии, нетерпеливо снуют по клеткам. Глаза их возбуждены, язык обшаривает каждый уголок, каждую щель в поисках пищи. Гекконы, с огромными золотистыми глазами, висят вниз головой под потолком или тихо-тихо подкрадываются к миске, где извиваются мучные черви. Время от времени звучит пение крохотных желто-черных лягушек коробори (величиной они с окурок и полосатые, как мишень для стрельбы) – тонкий, пронзительный писк с какой-то металлической окраской, словно стучат по камню крохотным молотком. Замолкая, лягушки скорбно глядят на вечный хоровод плодовых мушек, которые обитают в их клетке и составляют часть их стола.

Львы, динго и лиса тоже примолкли, а совы все кричат, как бы о чем-то вопрошая. Вдруг из спальни шимпанзе доносятся пронзительные вопли. Ясно, что обезьяны повздорили из-за соломы.

В павильоне млекопитающих гориллы уже спят на своей полке, расположившись рядышком и сунув руку под голову. Когда на них падает луч фонарика, они щурятся и ворчат, негодуя, что их потревожили. Соседи горилл, орангутанги, нежно обняв друг друга, храпят так, что кажется – пол дрожит. Из других клеток доносится ровное, глубокое дыхание спящих обезьян. Лишь один звук выпадает из ансамбля – это девятипоясный броненосец, вечно страдающий бессонницей, стучит когтями и топает по своей клетке, без конца перестилая постель. Соберет аккуратно солому в углу, расправит ее, ляжет, проверит, удобно ли, – нет, этот угол не подходит для спальни, он тащит постель в противоположный конец клетки и начинает все сначала.

На втором этаже летучие белки сидят на корточках, выставив круглые животики, и таращат на вас большие блестящие глаза, а их маленькие изящные ручки деловито суют пищу в рот. Большинство попугаев спит, но Суку – серый африканец – одержим любопытством. Когда вы проходите мимо, он непременно высунет голову из-под крыла и посмотрит, что вы делаете. Проводит вас взглядом, взъерошит перья, словно шелк зашуршит, и низким, слегка простуженным голосом нежно скажет сам себе: «Спокойной ночи, Суку».

Лежа в постели у окна, вы видите, как луна выпутывается из черных древесных крон, и снова слышится жалобный, напоминающий флейты хор динго, потом опять прокашливаются львы. Скоро рассвет, тогда зазвучат птичьи голоса и прохладный утренний воздух будет звенеть от их песен.