Текст книги "Поместье-зверинец"

Глава вторая. ДИКОБРАЗ В ОКРУГЕ

Уважаемый мистер Даррелл!

Я хотел бы принять участие в одной из ваших экспедиций.

Вот мои данные и недостатки: возраст – тридцать шесть лет. Холост, здоров, спортсмен, умею ладить с детьми и животными, кроме змей; надежный, преданный, отличный спутник; молод душой. Мои хобби – игра на флейте, фотография и сочинение рассказов. Нервы не очень крепкие; становлюсь неприятным, если кто-нибудь оскорбляет мою страну или религию (католическую). В случае если вы примете меня к себе в компанию, это целиком окупится, а если вы сноб и не думаете того, что пишете, тогда не обессудьте, я не хочу вас знать.

Надеюсь вскоре получить от вас письмо…

Я быстро убедился, к своей радости, что остров Джерси явно полюбил нас. Пять лет, что существует зоопарк, мы от всех, будь то власти или рядовые люди, видим только самое доброе отношение. Что ни говори, если живешь на клочке земли размером восемь на двенадцать миль и какой-то чудак, задумав устроить зоопарк, привозит уйму опасных зверей, поневоле начнешь беспокоиться. Очень уж легко представить себе, как вырвавшийся на свободу тигр подкрадывается к вашему стаду породистых джерсейских коров или как могучие дикие олени поедают ваши нарциссы, а огромные орлы и грифы падают с неба на беззащитных цыплят. Бьюсь об заклад, что именно так рассуждали многие, и, однако, нас приняли без малейшей неприязни.

Количество и ассортимент корма, потребляемого зоопарком, в котором пятьсот – шестьсот различных животных, потрясающе. А скупиться никак нельзя, если вы хотите, чтобы животные были здоровы и веселы. При этом пища должна быть не только обильной, но и, самое главное, доброкачественной. Хорошее питание и чистота – важнейший залог здоровья. Я убежден, что у животного, которое содержат в чистоте и сытно кормят, риска заболеть вдвое меньше и вдвое больше надежд выздороветь, если оно все-таки заболеет. К сожалению, многие люди (и, боюсь, некоторые зоопарки) все еще пребывают в странном заблуждении, будто продукты, которые не годятся для человека, – идеальный корм для зверей. В естественной среде большинство животных, кроме питающихся падалью, всегда едят самую свежую пищу, скажем, плоды с дерева или мясо только что убитой добычи, поэтому неудивительно, что от продуктов, «непригодных для потребления человеком», они тотчас не только заболевают, но и погибают. Разумеется, под это определение попадает и вполне доброкачественная пища, которую во всех зоологических садах животным скармливают в большом количестве. Например, зеленщик, открыв ящик бананов, видит, что кожура многих плодов покрылась черными пятнышками. Плоды в полном порядке, но покупателю подавай желтые бананы, пятнистых он не желает, и они пропадут, если их не возьмет какой-нибудь зоопарк. У того же зеленщика могут скопиться фрукты и овощи, достигшие такой степени зрелости, что еще сутки – и придется все выбросить. Он продает их зоопарку, где они не залежатся.

Недавно один лавочник позвонил нам и спросил, не возьмем ли мы персики. Морозильник, в котором он их хранил, испортился, и присланные из Южной Африки плоды начали чернеть внутри, вокруг самой косточки. Персики отличные, заверил он нас, но для продажи непригодны. Мы с радостью согласились взять их. В самом деле, ящик-другой персиков будет желанным лакомством для некоторых наших животных. Через несколько часов на территорию зоопарка въехал здоровенный грузовик, доверху нагруженный ящиками, их было штук тридцать – сорок. Наверно, зеленщик потерял на этом большие деньги. Персики были на редкость крупные и сочные. Мы целыми ящиками высыпали их в клетки. Для наших питомцев это был настоящий праздник. Через полчаса все обезьяны вымазались в персиковом соке и так наелись, что еле двигались. Да и некоторые служащие тоже потихоньку вытирали мокрый подбородок. Повторяю, персики были доброкачественные, но для продажи не годились. Однако случалось, что нам из самых добрых побуждений привозили полные грузовики гнилых, заплесневелых персиков, причем даритель искренне обижался и недоумевал, когда мы отвергали плоды. Одно из главных бедствий в зоопарках – не совсем ясное заболевание, известное под названием энтерита, то есть воспаления желудочно-кишечного тракта. Тяжелый энтерит и сам по себе может убить животное, но даже легкий случай сильно подрывает организм, открывая доступ воспалению легких или другому роковому осложнению. Гнилые фрукты – главный источник энтерита, поэтому их надо очень тщательно проверять, прежде чем скармливать животным.

Как только джерсейцы уразумели, в каком корме нуждается зоопарк, они дружно, с удивительной щедростью, принялись нас снабжать. Взять хотя бы случай с телятами. На Джерси бычков обычно забивают сразу после их появления на свет, а так как они слишком малы для продажи, то до нашего приезда на остров их просто закапывали в землю. Мы открыли это случайно. Один фермер позвонил нам и как-то неуверенно справился, можем ли мы использовать мертвого теленка. Мы сказали, что с радостью его возьмем. Фермер приехал, привез теленка и спросил, не нужно ли нам еще. Тут-то мы и узнали о забое телят. Такое мясо для животных равносильно естественной добыче: во-первых, оно свежее, порой еще совсем теплое, во-вторых, зверям достается очень полезный для них ливер – сердце, печень и прочие внутренние органы. Весть об этом дошла до других фермеров, и вскоре нам (в определенное время года) стали поставлять до шестнадцати телят в день, причем везли их даже с дальнего конца острова. Другие фермеры тоже не хотели отставать, они предлагали нам помидоры, яблоки и привозили их целыми грузовиками или же разрешали собирать нам самим, сколько сможем увезти. Как-то нам позвонил сосед и сказал, что у него созрели подсолнухи. Может быть, привезти несколько штук? Как всегда, мы ответили согласием, и он прикатил на небольшом грузовике, доверху наполненном огромными подсолнухами – прямо колесница солнца. Подсолнухи еще не совсем созрели, семечки были мягкие и сочные. Мы разрезали корзинки на куски, словно кекс, и угостили белок, мангуст, птиц. Мягкие семечки пришлись им так по душе, что они буквально объедались.

Но это все, так сказать, обычная пища, а в зоопарках в меню животных входят самые неожиданные вещи. Нам и тут помогали местные жители. Раз или два в неделю к нам приезжала на допотопном велосипеде одна пожилая дама, чтобы провести несколько часов в обществе животных. Если в это время я попадался ей на глаза, она загоняла меня в какой-нибудь угол и не меньше получаса рассказывала, какие трюки сегодня исполняли ее любимцы. Я узнал, что она работает уборщицей в туалете в Сент-Хельере. Раз мы с ней встретились, когда я возвратился из леса с желудями для белок. Будто завороженная, смотрела она, как белки грызут желуди, держа их передними лапками. Потом сообщила, что она знает много кладбищ с великолепными дубами, и пообещала в конце недели привезти белкам желудей. И действительно, в воскресенье она, прилежно крутя педали, въехала в зоопарк на своем драндулете. Укрепленная впереди корзина была полна крупных желудей, а сзади на багажнике лежала еще целая сумка. С той поры эта женщина каждую неделю снабжала нас желудями. Когда белки наелись досыта, они стали откладывать желуди про запас в свое ложе.

Мы всегда с благодарностью принимаем и так называемый «живой корм», а именно уховерток, мокриц, кузнечиков, бабочек, улиток. Здесь у нас тоже множество помощников. Люди несут полные банки – стеклянные и жестяные – всякой всячины, особенно они рады избавиться от улиток. Уховерток, мокриц и прочих насекомых мы скармливаем мелким пресмыкающимся.

К животным, привезенным мной из Западной Африки и Южной Америки, мы, естественно, в разных местах прикупали других. И самым занятным нашим приобретением был уже упомянутый трубач Трампи, который сам себя назначил, во-первых, затейником нашего зоопарка, во-вторых, общественным «распорядителем». Как только привозили нового питомца, Трампи каким-то образом ухитрялся проведать об этом и, кудахтая что-то себе под нос, прибегал, чтобы помочь новичку освоиться. Двадцать четыре часа он стоял возле клетки (а еще лучше – внутри ее), затем, решив, что новичок обжился, скакал обратно в павильон млекопитающих, где производил свой обычный осмотр. Порой общественная работа грозила Трампи опасностью, но наш простак явно не сознавал этого. Когда ошейниковые пекари Хуан и Хуанита впервые заняли свой загон, Трампи явился тотчас, чтобы позаботиться о них. Пекари восприняли это совершенно спокойно. Трампи отдежурил сутки и удалился. Но вот Хуан и Хуанита стали родителями и вывели в загон свое потомство. Трампи радостно перемахнул через ограду – «вселять» поросят. Пока дело касалось их самих, Хуан и Хуанита не возражали, но в заботе Трампи об их потомстве они усмотрели некую скрытую угрозу. Ощетинившись, стуча клыками, словно кастаньетами, пекари с двух сторон пошли на Трампи, который, стоя на одной ноге, добродушно разглядывал поросят. Он догадался об опасности лишь в последнюю минуту, и только лихие финты да отчаянный прыжок спасли его. Больше Трампи в загон Хуана и Хуаниты не наведывался.

Пока мы перекрывали ручеек на заливном лугу и устраивали пруд для черношеих лебедей и коскоробов, привезенных мной из Южной Америки, Трампи внимательно наблюдал за нашей работой, а когда выпустили лебедей, он, сколько его ни отговаривали, сутки простоял по колено в воде, помогая им обжиться. Лебедям от этого было ни жарко ни холодно, зато Трампи получил удовольствие.

Другим нашим новым приобретением был великолепный молодой мандрил Фриски. Синий и красный зад, синий и красный нос – словом, зрелище замечательное. Подойдешь к его клетке, он глядит на тебя яркими, янтарного цвета, глазами и шевелит бровями, будто удивляется. Потом, издавая негромкие горловые звуки, поворачивается кругом и предъявляет свой зад, а сам следит через плечо, какое впечатление произвела его колоритная кормовая часть. Как и все представители его рода, Фриски, разумеется, был чрезвычайно любопытен, и в один прекрасный весенний день был наказан за любопытство. Мы решили покрасить верх обезьяньих клеток в приятный кремовый цвет. Фриски с величайшим интересом следил за этой процедурой. Он явно думал, что в банке с краской содержится что-то вкусное, что-нибудь вроде молока. Не худо бы исследовать поближе. Но как? Противный маляр, этот невоспитанный эгоист, все время держал банку около себя. Однако терпение всегда вознаграждается, и через несколько часов фортуна улыбнулась Фриски. Маляр за чем-то отошел и оставил банку без присмотра. Фриски немедленно просунул руку сквозь сетку, схватил банку за край, дернул и очутился под струей краски. Секунда, и фыркающий, плюющийся Фриски превратился в кремового мандрила. Мы ничем не могли ему помочь. Мандрил не пудель, его не вытащишь запросто из клетки и не отмоешь. Высохнув, краска затвердела, как броня, и наш мандрил приобрел такой жалкий вид, что мы решили перевести его в соседнюю клетку, занятую самкой бабуина и двумя самками дрилла. Может быть, они его почистят? Соседки испуганно воззрились на Фриски и не сразу отважились к нему приблизиться. Наконец они подошли, увидели, что с ним случилось, и, окружив гостя, рьяно принялись его скрести и чистить. На беду, краска очень прочно пристала к шерсти и обезьянам пришлось приложить все силы. За два дня они удалили краску, но вместе с ней удалили также немалую часть волосяного покрова Фриски. Теперь вместо кремового мандрила у нас был сильно облезлый и заметно обескураженный мандрил.

Наш зоопарк приобрел также льва, носившего освященное временем имя Лео. Он был из знаменитой львиной семьи Дублинского зоопарка и представлял чуть ли не пятидесятое поколение, родившееся в неволе. Когда его привезли к нам, он был не больше собачонки. Мы поместили Лео в клетку в павильоне млекопитающих, но львенок рос так быстро, что вскоре понадобилось искать для него более просторную квартиру. Мы только что оборудовали большую клетку для шимпанзе и решили поместить Лео туда, пока соберемся соорудить что-нибудь специально для него. Он отлично прижился на новом месте. У него стала отрастать грива, я радовался, что она светлая, так как светлогривые львы в отличие от черногривых смирные и покладистые, правда, чуть глуповатые. Лео своим поведением вполне подтвердил эту теорию. У него в клетке лежал длинный чурбан для игр и стояло большое черное резиновое ведро, куда наливали питьевую воду. Ведро стало его любимой игрушкой. Он напьется из него вдоволь, остатки воды выльет и хорошенько стукнет по ведру могучей лапой. Потом бежит вдогонку и валится на него. Раз, когда я обходил зоопарк, одна дама остановила меня и спросила, не из цирка ли прибыл наш Лео.

– Нет, – ответил я. – А почему вы так решили?

– Да он такие хитрые трюки выделывает!

И в самом деле, каким-то образом Лео напялил себе на голову ведро и теперь гордо расхаживал по клетке в этой шляпе!

На втором году жизни Лео по зрелом размышлении решил, что лев обязан рычать. Но как это делается, он не очень-то представлял, а потому уединялся в каком-нибудь укромном уголке своей клетки и тихонько упражнялся про себя. С чем сравнить львиное рычанье? Представьте себе, что кто-то пилит дрова на огромной гулкой бочке. Первые ноты («запил») короткие, рваные (пила еще только вгрызается в древесину), потом звуки становятся протяжнее, чередуются реже. Вдруг все смолкает, и вы подсознательно ждете, что сейчас грохнется на землю отпиленное полено.

Лео страшно стеснялся. Стоило кому-нибудь приблизиться, как он тотчас замолкал и делал невинную морду. В конце концов, решив, что тембр найден и дыхание отработано, он в чудесную лунную ночь устроил нам первый концерт. Мы слушали его с радостью. Наконец-то Лео показал себя настоящим львом! Но вот беда – он страшно гордился своим достижением и с каждым вечером принимался рычать все раньше, чтобы мы могли как следует насладиться его упражнениями голосовых связок. Лео усердно трудился всю ночь напролет, прерываясь минут на пять после каждой рулады, чтобы поразмыслить. Порой, когда он бывал в ударе, казалось, что серенада звучит у вас под самым ухом. Вскоре мы уже были сыты по горло пением Лео. Правда, выяснилось, что можно заставить его смолкнуть на полчаса, если открыть окно спальни и крикнуть: «Лео, замолчи!» Однако на тридцать первой минуте, решив, что вы просто пошутили, он начинал все сначала. Трудная это была пора. Теперь-то уж Лео научился рычать более сдержанно, но и то иногда по ночам, особенно в полнолуние, вам приходится накрывать голову подушкой и проклинать тот день, когда вы решили обзавестись зоопарком.

В первый год мы приобрели также двух южноафриканских очковых пингвинов

– Дилли и Дэлли. Спешу добавить, что крестили их не мы, они прибыли в клетке, на которой уже были написаны эти дурацкие имена. Под сенью деревьев у главной дорожки для пингвинов был вырыт пруд, и они тут хорошо прижились. Трампи, разумеется, отдежурил сутки в их вольере, слегка недовольный, что глубокая вода не позволяла ему подойти поближе к Дилли и Дэлли. Осчастливив пингвинов своим покровительством, Трампи проникся к ним дружеским чувством и стал навещать их каждое утро. Он подходил к сетке и кричал басом, словно ухал, а Дилли и Дэлли, задрав кверху клювы, отвечали ему какими-то ослиными криками.

Не знаю точно, когда именно эта милая дружба дала трещину и по какой причине, только однажды утром мы увидели, как Трампи, перелетев через ограду, яростно набросился на Дилли и Дэлли. Расправив крылья и взъерошив перья, он клевал их и бил когтями, пока оба пингвина (хотя они были вдвое крупнее его) не кинулись в пруд. Победно кудахтая, Трампи занял позицию на берегу. Мы выгнали его из вольера и крепко распекли. Небрежно тряхнув перьями, он с независимым видом удалился. После этого мы глядели за ним в оба, потому что Трампи пользовался каждым удобным случаем, чтобы перемахнуть через ограду и напасть на бедных пингвинов, которые, завидев его, в истерике шлепались в воду. Но однажды утром Трампи был наказан. Он проник в вольер очень рано, до прихода служителей, задумав хорошенько вздуть Дилли и Дэлли. Однако им надоели бесконечные издевательства, и они сами пошли в атаку. Видимо, от меткого удара клювом Трампи потерял равновесие и упал в воду. Намокшие перья не давали ему выбраться на берег. Пингвины торжествовали. Трампи беспомощно барахтался в пруду, а они, плавая вокруг него, нещадно долбили обидчика острыми как бритва клювами. Когда подоспели люди, он еще держался на воде, весь в крови и совсем обессиленный. Мы поспешили отнести Трампи в дом, обсушили его и обработали раны, но ему было очень худо. Все приуныли, боясь, что он не выживет. На следующий день положение оставалось критическим, а на третий день, попивая свой утренний чай, я вдруг с удивлением услышал знакомый бренчащий звук. Соскочил с постели, высунулся из окна и возле живой изгороди во дворе увидел Трампи. Он выглядел не блестяще, прихрамывал, но, как всегда, держался так, словно поместье принадлежало ему. Я приветствовал Трампи сверху, и он весело подмигнул мне. Тряхнул поредевшим оперением, приводя его в порядок, издал свой громкий, кудахтающий смех и отправился в павильон млекопитающих совершать обычный обход.

Другой новосел, причинивший нам немало хлопот, – Далила, крупная самка африканского хохлатого дикобраза. В аэропорт Далила прибыла в клетке, где могла бы поместиться по меньшей мере чета носорогов. Зачем понадобилась такая клетка, мы поняли, когда заглянули внутрь: как ни короток был перелет, Далила почти сокрушила одну стенку своими длинными желтыми зубами и нас встретило такое грозное рычание, словно в клетке была заточена стая изголодавшихся львов. Далила раздраженно топала ногами, а ее длинные бело-черные иглы колотились друг о друга с треском, напоминавшим ружейную перестрелку. Сразу видно, дама с характером.

Привезя Далилу в зоопарк, мы немедленно перегнали ее из рассыпающейся на глазах транспортной клетки в другую, которая должна была служить ей временной обителью, пока строилась постоянная. Далила воспользовалась случаем приласкать одного из служащих – она неожиданно попятилась и воткнула ему в ноги свои иглы. Когда вам в кожу вонзаются сотни острейших игл, ощущение бывает не из приятных. К концу переселения появились еще пострадавшие, и земля была сплошь усеяна иглами, потому что Далила, как и все дикобразы, разбрасывала их налево и направо при всяком случае.

Говорят, будто дикобразы мечут свои иглы, как стрелы. Это чистая выдумка. Вот что происходит на самом деле. Иглы, достигающие четырнадцати дюймов в длину, очень слабо держатся на спине дикобраза, и, когда его кто-нибудь осаждает, он быстро поворачивается и идет на врага задом, стараясь загнать иглы возможно глубже. Потом делает рывок вперед. При этом иглы выдергиваются у него из кожи, а жертва становится похожей на этакую подушечку для булавок. Выполняется это так быстро, что в пылу схватки и впрямь может показаться, будто дикобраз выпалил в противника иглами. Далила частенько проделывала подобные милые штучки, поэтому в часы кормления и уборки следовало быть начеку и, чуть что, все бросать и прыгать повыше и подальше.

Дикобразы, как известно, грызуны. Огромный хохлатый дикобраз, проникший из Африки в Европу, ростом больше бобра и считается крупнейшим европейским грызуном. Он же самый крупный среди дикобразов; сколько есть на свете видов, ни один не может сравниться с ним по размерам. В Северной и Южной Америке большинство дикобразов ведет древесный образ жизни; у южноамериканских особей хвост цепкий, помогающий им лазать. Африканские и азиатские дикобразы небольшие, ведут они наземный образ жизни. Хвост у них обычно длинный и заканчивается пучком мягких игл, напоминающим малярную кисть. Этими иглами они громко трещат в минуту опасности. Несомненно, хохлатый дикобраз не только самый крупный, но и самый внушительный, самый красивый представитель семейства.

Вскоре новая обитель была готова и наступил день переезда, причем надо было перевести Далилу из одного конца зоопарка в другой. По горькому опыту мы уже знали, что силой ее в клетку не загонишь, пустая затея. Далила ощетинится и, злобно рявкая, повернется спиной, налетая на всех без разбора и разбрасывая иглы с поистине редкостной щедростью. От одного вида клетки она приходила в ярость, неистово топала ногами и трещала иглами. Был лишь один способ совладать с ней: выпустить из клетки и с двух сторон осторожно подталкивать метлами, не давая ей сбиться с курса. Так она может пройти сколько угодно.

Этим способом мы и решили воспользоваться, чтобы переселить ее на новую квартиру. Сначала все шло хорошо. Далила быстрым шагом двинулась по главной дорожке, а мы с Джереми, пыхтя, трусили следом. Действуя метлами, мы заставили ее обогнуть угол, но тут, очутившись во дворе, Далила вдруг заподозрила, что делает как раз то, что нам нужно. Честь всех грызунов была поставлена на карту, и Далила пустилась бежать. Она бегала по кругу, словно двор был цирковой ареной. Мы с Джереми продолжали ее преследовать. Далила развила хорошую скорость, потом вдруг остановилась и дала задний ход. Пришлось нам сворачивать в сторону и обороняться метлами. Это повторилось раза два-три. Через несколько минут в метлах явно было больше игл, чем в самой Далиле. Наконец эта игра ей надоела, она смирилась и дала довести себя до новой клетки.

Первое время Далила была вполне довольна новой квартирой, но на четвертый месяц ею овладела охота к перемене мест. В морозный зимний вечер, заключив, что внешний мир может дать ей нечто такое, чего в клетке нет, она пустила в ход свои здоровенные кривые желтые зубы, разорвала ими толстую проволочную сетку, протиснула в дыру свое дородное тело и исчезла в ночи. Как раз в этот вечер я уехал на званый обед, поэтому в успешном проведении операции «Дикобраз» вся заслуга принадлежит Джону.

Около полуночи мою мать разбудил яростный гудок автомобиля, остановившегося под окном ее спальни. Она выглянула и увидела одного из наших ближайших соседей, фермера. Сосед сообщил, что к нему на усадьбу ворвался здоровенный и, судя по всем звукам, свирепый зверь. Нельзя ли что-нибудь сделать? Мама, всегда склонная предполагать самое худшее, решила, что сбежал Лео, и поспешила в коттедж будить Джона. Выслушав описание, он понял, что речь идет о Далиле, схватил метлу, вскочил в кабину нашего автофургона и помчался на ферму. Так и есть – Далила. Громко топая, рявкая и стуча иглами, она металась по освещенному луной двору. Джон объяснил фермеру, что есть только один способ пригнать Далилу обратно в зоопарк – подбадривать ее всю дорогу метлой. Фермер был явно изумлен, однако он согласился отвезти фургон в зоопарк, если Джон займется Далилой.

И вот Джон, в одной пижаме, вооруженный половой щеткой, погнал фыркающую, гремящую иглами Далилу по голубоватой от лунного света дорожке. Он рассказывал потом, что никогда в жизни не чувствовал себя так глупо. Навстречу то и дело попадались машины с запоздалыми путниками, люди останавливались и, разинув рот, смотрели на человека в пижаме, который толкал щеткой упирающегося дикобраза. Могу поклясться, что многие из них катили после этого во весь дух домой и давали зарок больше никогда не пить. Что ни говори, а в тихом, почтенном округе не каждый день увидишь на дороге разъяренного хохлатого дикобраза, которого подталкивает щеткой чрезвычайно расстроенный человек в ночном уборе. В конце концов Джон благополучно пригнал Далилу в зоопарк и, величайшему негодованию беглянки, заточил ее в угольный подвал. Все-таки, рассудил он, там цементный пол и каменные стены двухфутовой толщины. Уж если Далила вырвется и оттуда – пусть гуляет на воле, она это заслужила!

Но вскоре Далила опять заставила нас помучиться. Правда, повод был другой. Для зоопарка очень важную роль играет реклама, а одно из лучших средств рекламы – телевидение, и я всячески старался с его помощью рекламировать наше хозяйство. Один режиссер как-то сказал мне, что он был бы счастлив составить программу без участия профессионального актера и телевизионного диктора. Бедняга, он не подозревал, что есть на свете задачи потяжелее, чем работа с профессиональным актером и диктором телевидения. Этот режиссер никогда не ставил передачу с дикими животными, а то бы он понял, что перед их выходками все капризы самого избалованного артиста – сущие пустяки. Четвероногие актеры либо ведут себя так отвратительно, что вы превращаетесь в комок нервов, либо играют так хорошо, что остальные участники оказываются в тени. Как ни крути, вы в проигрыше. Вот почему (говорю это с полным убеждением) необходимо, чтобы друзья человека, который берется за такое дело, мягко, но решительно препроводили его в ближайшую психиатрическую лечебницу. Ведь он все равно там кончит, если позволить ему делать программу.

Одна из первых подготовленных мной программ посвящалась приматам, которые составляют в нашем зоопарке неплохую коллекцию. Английскому телезрителю предстояло впервые увидеть воочию такой парад – крохотных большеглазых галаго, лори, обезьян Старого и Нового Света, гориллу, шимпанзе и, наконец, Homo sapiens в моем лице. Я не сомневался в успехе. Обезьяны абсолютно ручные, галаго будут в застекленных ящиках, лори рассадим на вертикальных ветках, они свернутся в клубочек и будут спать, пока я их не разбужу в нужную минуту. Так было задумано, но я допустил промах, не учел, что с острова Джерси до города Бристоля, где должны записывать программу, путь немалый, лететь целый час. Зверей поместили в транспортные клетки, перебросили на самолете в Бристоль и доставили в отведенную им артистическую уборную. К концу путешествия они были взвинчены до предела. Я – тоже.

Подошло время первой репетиции. Обезьян надо было выпустить из клеток, надеть на них пояса с поводками и перевести в маленькое подобие коровника с отдельным стойлом для каждой обезьяны. Они всегда были такие смирные и послушные, а тут при виде «коровника» у них началась какая-то коллективная истерика. Обезьяны визжали, кусались и отбивались. Одна из них оборвала свой поводок и нырнула на груду декораций. Понадобилось полчаса энергичных усилий, чтобы извлечь ее оттуда, громко кричащую, облепленную паутиной. Мы уже опаздывали с началом репетиции на пятнадцать минут. Наконец всех обезьян разместили по загончикам и кое-как успокоили. Я извинился перед режиссером, заверяя, что сейчас все будет готово, осталось только водрузить на стволы двух апатичных лори. Это минутное дело. Мы открыли дверцы клеток и приготовились вытаскивать оттуда сонных полуобезьян, но они вышли сами, ступая, будто породистые рысаки, сердито сверкая глазами и издавая какой-то кошачий визг, в котором звучало недовольство и угроза. Не успели мы опомниться, как они сбежали вниз по стволам и, оскалив зубы, вытаращив глаза, помчались через студию. Операторы бросились врассыпную. Лишь самые храбрые, вооружившись свернутыми в трубку газетами, отважились преградить путь беглецам, которые по примеру обезьяны тоже намеревались скрыться за декорациями. После долгой возни мы сумели загнать лори в их транспортные клетки и срочно вызвали на помощь отдел реквизита. На каждый ствол внизу был надет картонный конус, который не давал лори возможности слезать на пол. Опаздывали мы теперь на целый час. Наконец началась репетиция. Однако нервы мои были уже так взвинчены, что все пошло кувырком. Я забывал реплики, неправильно называл животных, дергался и вскакивал при малейшем шуме, боясь, как бы еще кто-нибудь не удрал. Вдобавок ко всему шимпанзе Лулу, не скупясь, с изрядным шумом полила мне колени мочой, причем сама живо заинтересовалась своим подвигом. На ленч мы пошли с дикой головной болью, с кругами под глазами, терзаемые мрачными предчувствиями. Режиссер, улыбаясь (это была очень жалкая улыбка), заверила меня, что все будет в порядке, и я ей поддакнул, с трудом глотая что-то похожее на жареные опилки. Потом мы вернулись в студию и приступили к записи.

По каким-то непостижимым для меня техническим причинам монтировать телезапись бывает то ли слишком дорого, то ли слишком сложно. Поэтому, если вы ошиблись, ошибка остается, как при прямой передаче в эфир. Понятно, что это не прибавило нам уверенности в себе. Когда вы выступаете вместе с отрядом таких возбужденных и непоседливых существ, как обезьяны, то начинаете седеть еще до записи.

Зажегся красный огонек. Стараясь унять дрожь в руках, я сделал глубокий вдох, робко улыбнулся камере, делая вид, что люблю ее, как родного брата, и приступил. К моему удивлению, обезьяны вели себя безупречно.

Ко мне начала возвращаться былая уверенность. Галаго выступили отлично. Кажется, не все еще потеряно. Лори тоже вели себя великолепно. Мой голос перестал дрожать, теперь он звучал (я искренне надеялся на это) твердо, мужественно, авторитетно. Дело пошло на лад. Я воодушевился еще больше и только стал рассказывать о защитных рефлексах потто, как ко мне подошел директор студии и – можете себе представить! – сказал, что запись не получилась, придется начать все сначала.

Конечно, после подобной встряски только сумасшедший возьмется снова за телевизионную программу. А ведь я обещал подготовить еще пять. Правда, они дались мне без таких мук, как передача про обезьян, однако некоторые эффектные моменты до сих пор живы в моей памяти. Случается, я и теперь с криком просыпаюсь среди ночи, а Джеки меня успокаивает. Взять, к примеру, передачу о птицах. Я задумал привезти в студию побольше разных птиц и показать, как у каждой из них клюв приспособлен к ее образу жизни. Гвоздем программы должны были стать две птицы, умеющие выполнять команды. Одна из них – клушица Дингл. Этот представитель семейства врановых ныне редок в Англии, и мы очень гордились нашим экземпляром. У клушицы мрачное, черное оперение, зато ноги и длинный изогнутый клюв красные. Дингла выкормили люди, и он вырос на диво ручным. Второй «звездой» был какаду, которого прежний владелец с поразительной находчивостью назвал Коки. По команде Коки топорщил свой изумительный хохол и громко кричал. Зрелище великолепное. Остальные птицы, участвующие в передаче, ничего не делали и ни на что не претендовали, просто сидели «в качестве живых экспонатов». Главное, чтобы не подвели Дингл и Коки, но на них я твердо надеялся.

И вот началась программа. Я держал на руке Дингла и рассказывал о нем. Мне пришло в голову воспользоваться одной особенностью Дингла: если почесать ему голову, он впадает в транс и замирает в одной позе. Но когда приступили к записи, Дингл решил, что с него хватит чесания, и, как только зажегся красный свет, он снялся с моей руки и взлетел к балкам. Пришлось вооружиться лестницами и пустить в ход всякие приманки вроде червей, мяса и сыра (Дингл безумно любит сыр), но только через полчаса удалось нам поймать беглеца. После этого Дингл вел себя превосходно. Он сидел на моей руке так смирно, что казался чучелом. И все было хорошо, пока не настала очередь Коки. Тут я сделал ошибку, заранее объявив зрителям, какой последует аттракцион, а этого делать нельзя, когда работаешь с животными. Пять миллионов человек напряженно ждали, что какаду распушит хохол и закричит. Я уговаривал его и так и этак. Прошло пять мучительных минут, а Коки неподвижно сидел на своей жердочке, будто музейный экспонат. В отчаянии я перешел к следующей птице. В ту же секунду Коки взъерошил хохол и что-то ехидно крикнул.