Текст книги "Цена предательства. Сотрудничество с врагом на оккупированных территориях СССР. 1941—1945"

Еще большей глупостью было бы верить, что надежная оборонительная система могла быть построена путем переброски невероятно больших масс солдат к границе, в то же время опустошая страну ради того, чтобы выполнить умиротворяющие торговые соглашения с Германией. После возвращения Мацуоки в Москву и отчета о его беседах Сталин и стал той патетической фигурой, которая обнимала полковника Кребса на вокзале неделю спустя, человеком, надеющимся против всех своих глубочайших инстинктов старого революционера, что, не делая ничего неверного, он сможет избежать ловушки, в которую попал. Точно так же, как Гитлер игнорировал пессимистические доклады, поступавшие к нему от разведчиков из абвера и из московского посольства, так и Сталин не придавал значения сведениям своей собственной военной разведки. Поскольку эта служба базировалась на коммунистических политических ячейках, давным-давно созданных в каждой европейской стране, это должна была быть самая лучшая военная разведка в мире.

Вскоре после визита Мацуоки Сталин сделал свой слабейший ход. 27 марта, пока Мацуоку оставили клацать зубами в соседней квартире, Гитлер узнал, что дезертировал самый последний рекрут в Тройственный пакт. Молодой король Югославии восстал против своего дяди, короля-регента Павла. (Переворот был совершен прорусски настроенными офицерами при участии русских белоэмигрантов. Таким образом, они помогли своей покинутой Родине. – Ред.) Договор, который Риббентроп подписал в Вене всего лишь два дня назад, договор, который обязывал Югославию воевать против Греции, теперь, скорее всего, будет аннулирован новым правительством в Белграде. Югославы, окруженные со всех сторон самыми новыми союзниками Германии, обратились к Советскому Союзу с просьбой дать гарантии защиты. Сталин не позволил себя вовлечь в конфликт до такой степени. Не собираясь противопоставлять огромный вес Советского Союза против немцев в момент, когда те были застигнуты врасплох, он, вероятно, полагал, что югославы заставят немцев глубоко завязнуть в своей горной стране и что их жертвы позволят ему выиграть драгоценное время. Поэтому все, что Молотов предложил югославскому министру 4 апреля после того, как честно проинформировал немцев, – это пакт о дружбе и ненападении (подписанный 5 апреля). От этого Югославии было немного пользы.

Гитлер напал на Югославию 6 апреля. Это был блестящий блицкриг, вершиной которого стал еще один отвод британских войск с Европейского континента (стремительное бегство без тяжелого оружия и, как в Бельгии и Франции, оставление своих союзников на растерзание вермахта. – Ред.) и немецкая оккупация вплоть до Южной Греции и Крита. Но дату начала «Барбароссы» пришлось перенести с 15 мая на 22 июня, пожертвовав шестью (пятью с небольшим. – Ред.) из четырнадцати недель наиболее удачного времени, отведенного на кампанию в Советском Союзе (на самом деле в случае затяжной весны, как и было в 1941 г., проходимость местности в лесной зоне европейской части СССР в мае – начале июня резко снижалась. Оптимальным сроком начала была все-таки вторая половина июня. – Ред.). Может быть, югославский переворот против короля-регента Павла был всего лишь небольшой драмой в стиле Руритании (Руритания – вымышленное королевство в романе А. Хоупа «Узник Зенды». – Пер.); может быть, высадка и эвакуация двух британских дивизий (Британский экспедиционный корпус насчитывал свыше 60 тыс. человек (1 австралийская и 1 новозеландская дивизии, 1 танковая бригада, 9 эскадрилий). Потеряв 12 тыс. и все тяжелое оружие, он был эвакуирован на о. Крит, где был разбит 20 мая – 1 июня. – Ред.) могли быть очень незначительной военной авантюрой, но две недели боев в Югославии спасли Советский Союз от еще худших бед, чем те, которые выпали на его долю.

Гитлеровское бешенство имело последствием бессмысленную бомбежку Белграда и брань в адрес Сталина в узком кругу лиц, хотя Сталин по этому отвратительному случаю не обозначил протеста даже шепотом. Шуленбург, которого вызвали 28 апреля, пытался убедить Гитлера, что сталинский пакт с Югославией – ничего более, чем «декларация его интересов». Он отметил, что несчастный югославский министр в Москве не смог получить никакой помощи. Но Гитлер не поверил, что русские подписали пакт чисто как инструмент мира. Какой бес, спрашивал он, вселился в русских? Ведь они так же стояли за переворотом в Белграде, как и британцы. Они вынудили его напасть «и на бедную маленькую Грецию, этот маленький отважный народ». Шуленбург сказал Гитлеру правду, что Сталин был буквально в ужасе от Германии, что даже после югославского пакта советский МИД заставил Стаффорда Криппса целых шесть дней дожидаться аудиенции с совершенно незначительным чиновником; что Сталин преданно заявил Мацуоке, что нет и вопроса о сотрудничестве с Англией и Францией, и что, когда поезд Мацуоки отошел от перрона вокзала, Сталин непредвиденно появился на публике рядом с поездом, чтобы было видно, как он приветствует немецкую делегацию. Сталин положил руку на плечо Шуленбурга и подошел к исполняющему обязанности военного атташе полковнику Гансу Кребсу, воскликнув: «А, германский офицер! Мы с вами при любых обстоятельствах останемся друзьями». Из других докладов известно, что Кребс, ставший последним начальником штаба гитлеровских армий и генералом, который пытался вести переговоры о капитуляции Берлина, ощутил на обеих щеках усы великого Сталина.

Шуленбург полагал, что Сталин готов к дальнейшим уступкам. Были даже намеки, что Советский Союз готов поставить Германии к 1942 г. 5 млн т зерна – количество, которое Гитлер в то время считал невыполнимым. К сожалению, это была единственная часть доклада Шуленбурга, которую усвоил Гитлер. Это не совпадение, что на следующий день было издано экономическое дополнение приказов «Барбароссы» для военной бюрократии под кодом «План «Ольденбург». Стенограмма заседания у генерала Томаса 29 апреля – не самое волнующее чтиво, но она должна быть уникальной среди инструкций мирного времени, потому что касается исключительно захвата продукции. 15 мая миссия Шнурре представила ошеломляющий отчет о том, как работал торговый договор с тех пор, как Мацуока передал в Москву угрозы Гитлера и Риббентропа. В марте поставки росли скачками. Русские обязались поставить 3 млн т зерна к 1 августа 1942 г. К концу месяца они рассчитывали чудовищно превзойти апрельские поставки величиной 208 тыс. т, хотя эта пунктуальность тяжело отражалась на их собственной экономике (среднегодовые сборы зерна в СССР в 1938–1940 гг. составляли 77,9 млн т. – Ред.). Этот доклад также имел быстрые последствия. Спустя неделю, 22 мая, Управление четырехлетним планом Геринга разослало первые секретные инструкции, которые составят основу «Зеленого досье» от 1 июня, и среди них было указание, что порядок должен быть восстановлен только в захваченных районах, обладающих избытком сельскохозяйственной продукции или сырой нефти. Что же касается промышленных районов, то:

«Многие десятки миллионов человек в промышленных районах станут излишними и либо умрут, либо будут вынуждены эмигрировать в Сибирь. Любые попытки спасти население в этих частях от голодной смерти через ввоз излишков из черноземной зоны будут происходить за счет поставок в Европу. Это снизит стойкость Германии в войне и подорвет силу сопротивления Германии и Европы блокаде. Это должно быть четко и абсолютно понято».

Возможно, этот документ или его предшественник от 29 апреля достиг русских, хотя свидетель полковник Кирилл Калинов является вероятным подозреваемым, поскольку он дезертировал из советского военного штаба в Берлине в 1949 г. Как утверждает Калинов, советская разведслужба знала об этом документе до июня, когда была добыта копия (через Швейцарию). Однако похоже, что советский посол в Берлине Деканозов считал ее подделкой, которую подсунули русским, чтобы заставить их увеличить свои поставки нефти. Деканозов обосновал свою точку зрения на сообщении от другого агента, который действительно разговаривал с Герингом. Этот агент, бывший друг Карла Радека, выяснил, что скоро на советской границе будут сосредоточены 150 германских дивизий и что это, по словам Геринга, станет величайшим шантажом в истории. Маленький ультиматум поможет, но дело будет в безобидной нефти и сырьевых материалах. Эту историю из книги сплетен можно принимать за то, чем она является, но, по крайней мере, она иллюстрирует базовую истину, а именно: несмотря на свою шпионскую сеть, Сталин предпочитал верить тому, что ему хотелось услышать. Его убежденность, что немцы, несмотря на все их угрозы, ничего не станут делать, пока русские не поставят все товары, стала жалкой навязчивой идеей. Поэтому в ночь на 22 июня, когда германские штурмовые отряды дожидались сигнала на начало атаки, в частности, на реке Сан у Перемышля, советские составы с нефтью продолжали грохотать по мосту, прибывая на германскую территорию.

28 апреля, вызывая Шуленбурга, Гитлер все еще не установил дату для отложенного начала «Барбароссы». Многие германские дивизии были все еще на пути на север с Балканского фронта, а некоторые увязли в этих трудных местах на неопределенное время. Но если дата не будет установлена в ближайшее время, все русское предприятие придется отложить до 1942 г. Гитлера весьма устраивало, что постоянный военный атташе в Москве генерал Эрнст Кестринг был в отпуске. Его место было занято полковником Гансом Кребсом. То ли несмотря на сталинские объятия на вокзале, то ли благодаря им Кребс доложил Гитлеру 5 мая, что советское высшее руководство ему представилось решительно неудовлетворительным.

Спустя неделю дата 22 июня для отложенного вторжения по плану «Барбаросса» была зафиксирована. Решение было принято всего лишь через два дня после того, как Рудольф Гесс, глава партийной канцелярии и законный заместитель Гитлера, совершил свой неудачный полет из Баварии в Шотландию. Гесс надеялся заключить сепаратный мир с Британией, но после войны первые допрашивавшие его следователи объявили, что Гесс не привез никаких позитивных предупреждений о намерениях Гитлера напасть на Советский Союз. (Большую роль в организации полета и возможных контактов с англичанами сыграл Альбрехт Хаусхофер, сын Карла Хаусхофера (1869–1946, один из отцов геополитики), а Карл Хаусхофер был учителем Гесса в Мюнхенском университете. – Ред.) Реакция Гитлера в этом случае была простой. Тот факт, что британцы обращались с Гессом как с пленным и разгласили его эскападу вместо того, чтобы отправить его назад как секретного посредника, означал, что британский нейтралитет нельзя купить ни за какую цену. Так как голубь не вернулся к ковчегу, Сталину, видевшему это, нельзя давать времени, чтобы воспользоваться этой ситуацией. Поэтому через два дня после британского сообщения Гитлер назначил дату вторжения по плану «Барбаросса».

Оставшиеся шесть недель Гитлер совершал все возможные провокации, а Сталин оставался погруженным в свой чрезмерный нейтрализм. Гитлер уже имел на руках договоренности с Финляндией, Румынией и Венгрией, так что советская разведывательная служба не могла ошибиться в своих выводах из мобилизации и передислокации войск в этих странах. Единственный союзник Германии, выпадавший из этой картины, – Италия, но такое отношение к ней стало уже традиционным. Единственный случай во время войны, когда Гитлер не продемонстрировал Муссолини его никчемность, произошел тогда, когда он спас дуче от его похитителей.

Даже на встрече между Гитлером и Муссолини на перевале Бреннере 2 июня Риббентроп выдал не более чем уже ставшие общеизвестными угрозы того, что может случиться с Советским Союзом. Тем не менее итальянцы были хорошо осведомлены. 14 мая итальянская секретная служба узнала в Будапеште, что дата назначена на 15 июня. Муссолини сам говорил о неминуемом вторжении 4 июня и надеялся, что немцам «ощиплют перья» в России. Когда, однако, война стала фактом, он яростно стремился заполучить свою долю добычи, оказывая военную помощь.

14 июня Гитлер вызвал своих генералов для заключительного совещания, от которого сохранились только приглашение и общая повестка дня. Гитлер в течение полутора часов говорил о необходимости превентивной войны и наглядно обрисовал бесполезность его дискуссий с Молотовым в ноябре прошлого года. Эта речь стала кульминационной точкой дня совещаний, в течение которого порог рейхсканцелярии переступили сорок пять генералов и адмиралов. Подкрепившись запоздалым обедом, командующие родами войск оказались во власти чар фюрера. Фриц Гот нашел выступление вождя впечатляющим. Эрих Гепнер, которому было суждено играть роль участника «июльского заговора» и который не блистал умом (по мнению автора. Однако командовал 4-й танковой группой (с 1 января 1942 г. 4-я танковая армия). 8 января 1942 г. был снят Гитлером с должности. – Ред.), заявил: «И сейчас я действительно убежден, что война против России необходима». Кейтель тоже дал показания, что лекция содержала «новые и очень впечатляющие идеи, и они глубоко подействовали на нас». Но Кейтель на судебном процессе по крайней мере называл вещи своим именами. Эта речь Гитлера, заявил он, продемонстрировала не только необходимость нападения на Советский Союз, но также и необходимость отбросить признанные ограничения в ведении войны и принять на вооружение особую жестокость, требуемую при конфликте идеологий.

В тот же день советское официальное агентство ТАСС отрицало перед всем миром с крайней искренностью, что переброска германских войск с Балкан направлена против Советского Союза или что советские летние маневры на западе европейской части СССР направлены против Германии. (Таким способом советское руководство зондировало намерения Германии. И гробовое молчание немцев означало, что война на пороге. – Ред.) Депеша содержала торжественное заявление Сталина, что Советский Союз намерен соблюдать Пакт о ненападении, и она публично давала понять, что Германию не подозревают в каких-либо воинственных замыслах. Текст был передан Молотовым Шуленбургу без комментариев. Но на каком фоне провокаций был составлен этот документ? Как отметил Молотов в разговоре с Шуленбургом в ночь перед началом агрессии, в течение трех недель до 18 апреля над советской территорией было совершено восемьдесят нарушений воздушного пространства самолетами Германии, а в последующие семь недель их количество составило 180. Самолеты люфтваффе проникали на сотни километров в глубь советской территории, а одну машину принудили сесть в Ровно с ее фотографической аппаратурой. Когда подумаешь, как в наше благословенное время любая свежеиспеченная страна оставляет за собой право сбивать иностранные самолеты, даже явные пассажирские лайнеры, если они нарушат ее драгоценное воздушное пространство на несколько километров, то следует оценить это невероятное терпение легко провоцируемых русских. Народному комиссару обороны маршалу Тимошенко было запрещено отдавать приказы на обстрел этих самолетов. Немцы проводили свою воздушную съемку без помех, и в результате в первый час нападения свыше 3 тыс. советских машин было уничтожено на земле, где они находились без маскировки и без прикрытия зенитной артиллерии. (В первый день войны (а не в первый час) было уничтожено более 1200 советских самолетов (в т. ч. 800 на земле). Однако все происходило не так, как описывали позднейшие (в т. ч. советские) историки. Часто советские самолеты уничтожались на земле в ходе второй-третьей посадки для дозаправки, после воздушных боев. Преувеличенность неготовности встретивших врага советских воинов – попытка оправдать тяжелые поражения в ходе приграничных сражений. – Ред.)

Если нужны еще какие-то доказательства, что русские делали все, чтобы избежать войны, будет достаточно разговора между Молотовым и Шуленбургом в ночь с 21 на 22 июня. Молотов вызвал посла только для того, чтобы выяснить, что происходит, почему немцы не опубликовали сообщение ТАСС, почему продолжаются разведывательные полеты. (Советское руководство, а также командующие округами в последнюю ночь находились на рабочих местах, в войсках была передана директива о приведении приграничных войск в боевую готовность. – Ред.) Шуленбург ничего не мог ему сказать. Наутро ему выпала тяжелая обязанность передать Молотову ноту об объявлении войны. Об этом же Риббентроп известил советского посла Деканозова в Берлине в 4 часа утра. Сигнал был подан.

Глава 2
«Оставляя суды дома»
Приказ о комиссарах и приказ о юрисдикции «Барбароссы»

Как утверждают гитлеровские генералы, его планы вторжения в Советский Союз в конце марта 1941 г. не содержали никакого отступления от принятых норм ведения войн. Это и неудивительно, поскольку план «Барбаросса» был ограничен стратегическими и военными организациями. Вопросы, касающиеся обращения с гражданским населением и военнопленными, были связаны с общей проблемой оккупации страны, и их Гитлер не касался до самого последнего часа, если можно сказать, что он вообще этим занимался.

Однако необходимо понимать с самого начала, что Гиммлер, являвшийся начальником полиции не только в Германии, но и на всех оккупированных территориях, осуществлял свои полномочия в Советском Союзе и что он делал все возможное, чтобы удерживать эти права вне компетенции командования вермахта. Почти все генералы, принимавшие участие в штабных совещаниях с Гитлером по плану «Барбаросса», присутствовали на созванном значительно раньше совещании в Берхтесгадене 22 августа 1939 г. Там Гитлер описал, каковы должны быть обязанности подразделений гиммлеровской полиции в оккупированной Польше. Адмирал Канарис особенно должен был помнить случай в специальном поезде Гитлера 12 сентября 1939 г., когда Кейтель предупредил его, что если генералы будут отмежевываться от действий полиции Гиммлера, то тогда к каждому военному командиру будет назначен и приставлен соответствующий офицер СС. И угроза эта не была пустой. Уже через несколько недель военный губернатор оккупированной Польши генерал Бласковиц был освобожден от своей должности после жалобы на части СС, которые вели себя вне закона и над которыми у него не было власти, за исключением ситуаций мятежа. И Бласковица заменил Ганс Франк, который даже если и ссорился с лидерами СС, то не возражал против методов СС. Более того, генералы, которые формировали свои будущие армии и группы армий вдоль восточной границы – так называемой линии Отто, не могли хранить никаких иллюзий в отношении условий в тыловых районах Польши в 1940–1941 гг. Они могли изобразить возмущение при словах Гитлера, обрисовывавшего новые полномочия Гиммлера в Советском Союзе. А удивляться они никак не могли.

13 марта 1941 г. Кейтель разослал меморандум в том виде, в каком он зафиксирован архивариусом ОКВ Гельмутом Грайнером, хотя сам меморандум был утерян. Он основан на частной беседе, состоявшейся между Гитлером и Кейтелем 3-го числа. Многое из сказанного будет повторено 30-го, когда Гитлер обратится к высшему командному составу вермахта, ибо формулировки в дневнике Гальдера часто такие же, что и у Грайнера. Между этими двумя версиями может быть выведена теория, которая была чем-то вроде фундамента для гитлеровских специальных приказов об обращении с населением оккупированной России. Впервые Гитлер рассматривал вопрос Советского Союза после его разгрома и падения центрального правительства. Теория Гитлера исходит из того, что никакой чужеземный меч не может править везде и вечно. Германии придется разрешить существование ряда сепаратных государств, чьи правительства должны быть «социалистическими». Причина для этого состояла в том, что социализм обеспечил единственный образ жизни, который русские понимали, но это будет социализм без каких-либо политически образованных умов. «Примитивная социалистическая интеллигенция – это все, что необходимо».

Надо было каким-то образом эти российские сепаратистские государства с маломощным военным потенциалом и малочисленной интеллигенцией у руля основать, а также найти для них лидеров – но где? Только не среди эмигрировавших руководителей дореволюционной России, заявил Гитлер, потому что они – враги Германии, и он доверял им не больше, чем еврейской большевистской интеллигенции в Советском Союзе. Вождей надо найти в самой России, но их отбор и обучение надо поручить германским военным губернаторам. Для этой цели должны быть назначены гражданские рейхскомиссары. Но до того, как можно будет отобрать новое руководство для образовавшихся после расчленения СССР государств, должны быть стерты все следы большевизма. В версии Грайнера Гитлер потребовал ликвидации не только комиссаров, но и даже «большевистских начальников». Для этого понадобится «создать органы СС вместе с военно-полевой полицией вермахта, прямо до самой линии фронта». Этим органам Гитлер поставит специальные задачи по подготовке политической администрации; а под специальными задачами Гитлер подразумевал не просто политические репрессии, но и «уничтожение целых слоев общества». Это будет находиться всецело в руках Гиммлера как начальника полиции, а суды вермахта не будут иметь полномочия в Советском Союзе, кроме случаев, касающихся военнослужащих вермахта.

В версии, разосланной Кейтелем 13 мая, вермахт упоминается чисто в негативном плане, но 30-го представители высшего военного командования услышали от Гитлера лично, что роль вермахта в так называемых политических приготовлениях для новой России вовсе не должна быть безрезультатной. Гитлер выступал перед своими генералами в берлинской рейхсканцелярии. Поскольку все командующими армиями и группами армий прибыли вместе со своими начальниками штабов и поскольку Кейтель, Йодль, Вагнер, Гальдер, Варлимонт и Браухич также присутствовали, аудитория составляла как минимум тридцать человек. В речи, длившейся два с половиной часа, Гитлер заявил им, что каждый отдельно взятый командующий должен быть полностью в курсе политических приготовлений. Искоренение нынешнего советского руководства будет находиться в их руках точно так же, как и в руках Гиммлера и его полицейских частей. Эти меры не входят в компетенцию военных судов. Войска должны наносить удары в своем тылу теми же методами, какие ими используются при атаке врага на поле боя. Комиссары и работники ГПУ (в то время, с февраля 1941 г., НКВД и НКГБ, с июля 1941 г. – единый НКВД СССР. – Ред.) – преступники, и с ними необходимо обращаться как с таковыми.

Похоже, хотя об этом нет упоминания в отчете Гальдера, что в этот момент Гитлер приврал на тему комиссаров и людей из ГПУ. Согласно генералу Гансу Рейнхарду, Гитлер описал жестокости, которые приказывали выполнять политруки или партийные официальные идеологические наставники, приданные к подразделениям и частям начиная с роты во время советско-финляндской войны (обычные действия в военное время – расстрел трусов, паникеров и т. д. – Ред.). Гитлер заявил, что с помощью секретных служб узнал, что русские не собираются обращаться с немецкими военнопленными в обычной манере, особенно с членами СС и полиции. Но даже в этом случае ему не надо, чтобы германский офицерский корпус понимал его приказы, а он требует, чтобы этим приказам безусловно подчинялись.

Это не означает, продолжал Гитлер, что войскам может быть разрешено выходить из-под контроля. Это не должно произойти, если командиры отдают приказы, которые отвечают общему моральному порыву их подчиненных. Прежде всего, они должны забыть концепцию солидарности между военнослужащими, потому что к коммунистам такое отношение недопустимо ни до боя, ни после него. Если командиры не сумеют осознать, что эта война – война на уничтожение, то им снова придется воевать с коммунистами через каждые тридцать лет. Поэтому командиры обязаны настроить себя так, чтобы подавить предстоящие угрызения совести. В этом месте, как видно из дневника Гальдера, Гитлер внезапно прервал свою речь, оставив свою аудиторию; можно вообразить, как они расстегивали воротнички и хватали ртом воздух, как рыбы. (Это боевые командиры, прошедшие бойню Первой мировой войны, ранения и гибель боевых товарищей. У них другая психика. – Ред.) Следующая короткая фраза Гальдера гласит: «Полдень – все приглашены на обед».

Если попытаться сделать вывод из этих записей Грайнера и Гальдера, то он, возможно, будет таким. С предельным реализмом Гитлер обрисовал ситуацию в Советском Союзе после поражения в результате блицкрига. С идеальным же реализмом он рассчитал, что реакционное правительство из царских эмигрантов не сработает. Но когда после девяти месяцев чисто военного планирования Гитлер попробовал вообразить себе политическую систему, которую немцы могут оставить после себя, в результате получился настоящий бред безумца. Никакой человеческий разум не может себе представить зрелище страны с населением 180 млн человек (население СССР на 22 июня 1941 г. составляло 196,7 млн человек. – Ред.), в которой каждый, кто способен процитировать какое-нибудь предложение из марксистской диалектики, и каждый руководитель вплоть до самого низшего деревенского начальника должен быть убит. Никакое воображение не может представить себе эту огромную часть земной поверхности, впоследствии возвращающуюся к жизни под отобранным «социалистическим руководством со строго ограниченным интеллектом». Сам Гитлер осознал несовместимость своих планов уничтожения советского руководства и планов для российского самоуправления.

Спустя четыре месяца Гитлер дал понять на совещании в Ангербурге в Восточной Пруссии, что независимость сепаратистских государств будет только номинальной. Брешь, созданная бегством или убийством прежней бюрократии, будет заполнена немцами. Посему никакого ослабления в первоначальных инструкциях. Указы, подготовленные Гитлером до начала кампании, не были отменены даже тогда, когда война была явно проиграна. И тут Гитлер даже стал еще более привязан к ним, чем когда-либо, потому что уже больше не было политического режима, который надо подготовить для России, а было необходимо оставить максимум опустошения после отступающего вермахта. Хотя немцы не пробыли в Советском Союзе достаточно долго, чтобы уничтожить всех сторонников марксистской доктрины или создать страны-сателлиты «с ограниченным интеллектом», гитлеровское обращение от 30 марта 1941 г. оставалось руководящим принципом германского правления, хотя оно означало анархию на оккупированных территориях и оппозицию в большинстве подразделений немецкого руководства.

Возможно, в марте 1941 г. Гитлер надеялся подчинить высшее руководство вермахта своей воле, сделав его соучастником такого преступления, после чего генералам было бы невозможно просить о мире через его голову, если кампания закончится провалом. Именно так и случилось, но трудно допустить, что Гитлер планировал это как непредвиденное обстоятельство в то время, когда не рассматривал возможность затяжной войны. По мере приближения даты начала вторжения планы Гитлера становились все более суровыми. Также произошли и глубокие изменения в глобальной концепции обращения от 30 марта в сравнении с тем, что содержалось в документе от 13 марта. Между этими двумя датами Гитлер стал значительно уверенней в полноте и быстроте советского крушения. Это можно видеть из замечания Гитлера, которое он высказал Гальдеру 17-го о том, что идеологические связи русских людей не столь прочны, чтобы выжить. Они разорвутся с уничтожением большевистских функционеров. Это означало, что Гитлер больше опасался националистических движений, чем коммунистических. По какой-то причине он сказал Гальдеру, что думает, что белорусы будут встречать немцев с распростертыми объятиями, а украинцы и казаки подозрительны, а в действительности все оказалось наоборот.

Что же произошло с генералами, когда Гитлер «взорвал перед ними свою бомбу» 30 марта? Некоторые из них уцелели, чтобы описать свои переживания в Нюрнберге либо как свидетели, либо как подсудимые. Никто не был готов признать, что был в согласии с Гитлером. И все же, если бы они вернулись после обеда и заявили, что не согласны с этим, то не было бы никакого приказа о комиссарах, да и, может быть, и не было бы и нападения на Советский Союз. Однако это нереалистический взгляд на историю. Альфред Йодль, который был очень реалистичным, рассказывал американскому юристу, раскрывшему глаза от удивления, на перекрестном допросе, что германские генералы революций не делают. Он считал, что ближайший случай, если вообще такое бывало, имел место в 1848 г., когда прусские генералы стукнули по земле саблями. Поэтому вместо того, чтобы сказать что-нибудь Гитлеру, некоторые генералы убеждали друг друга, что смогут нейтрализовать зло, когда придет время, издавая свои собственные приказы.

Таким, по крайней мере, было объяснение, данное гитлеровским начальником штаба оперативного руководства ОКВ. Высший же генералитет вермахта по-настоящему не ответил за события войны. 8 августа 1948 г. в ходе американского процесса Браухич был переведен из лагеря для интернированных в Бридженде, Гламорган, в Уэльсе в Мюнстерлагер в Германии. Предполагалось судить Браухича, Манштейна и Рундштедта в Гамбурге британским судом. Но Рундштедта (1875–1953; генерал-фельдмаршал (1940). Во время кампании на Западе в 1940 г. командовал группой армий «А». В июне – ноябре 1941 г. возглавлял группу армий «Юг». Был главнокомандующий на Западе (1942–1945). – Ред.) объявили слишком старым и больным, а Браухич скончался до конца года. Так что перед судом предстал лишь Манштейн. Что касается Гальдера (начальник Генштаба сухопутных войск в 1938–1942 гг.), который также был в британском заключении, то сочли, что Гитлер его уже достаточно наказал. Поэтому ему было разрешено давать показания от имени генералов, которые находились у него в подчинении.

Браухич и Гальдер в качестве свидетелей на этом процессе не появились, потому что в 1948 г. показания первого из них уже были неприемлемыми по британской процедуре. Кроме того, показания Гальдера не совпадали с показаниями Браухича, данными в 1946 г., когда он совершил лжесвидетельство. Поэтому оба отчета не очень помогают в решении многосторонней проблемы человеческого поведения. В любом случае, чтобы понять бездействие этих генералов в марте 1941 г., надо осознавать, что уже не в первый раз их просили обращаться с противником как с человеческим существом второго класса. Подобное происходило в Польше с сентября 1939 г. 19-го числа того месяца генералы Ойген Мюллер и Эдуард Вагнер доложили Гальдеру о совещании с Гейдрихом, касавшемся предстоящей чистки захваченной территории от евреев, интеллигенции, дворянства и духовенства. Гальдер отметил в своем дневнике, что эту чистку надо притормозить до начала декабря, когда вермахт передаст свои обязанности в Польше гражданской администрации. Это стало целью и Гальдера, и Браухича. Их заботило лишь то, чтобы вермахт остался в стороне от действий Гейдриха. Эти военачальники в ходе послевоенных судебных разбирательств разработали теорию, что, если бы они попросили тогда отставки и добились ее против желания Гитлера, эта отставка означала бы позорное изгнание со службы или еще худшее наказание. А это, заявляли они, было бы бесполезной жертвой, потому что их места были бы заняты другими, которые окажутся менее гуманными, чем они сами.