Текст книги "Где кончается мир"

Двумя месяцами ранее на Хирте

Сброшенный на берег узелок с одеждой. Если бы лодку подбросило на волне, эта котомка могла бы запросто свалиться в море и сгинуть. Но рулевой, мистер Гилмор, каждые пару месяцев приплывал с Гарриса – привозил почту и разные полезные вещи. Это был его особенный талант: приставать к каменистому берегу. Никто больше так не мог. Он досконально знал побережье Хирты и умел сбросить на берег что угодно. Рука у него была крепкая, целился он метко, так что узелок с одеждой покатился по земле и примостился среди ожидающих лодку людей.

В узелке прятались пожитки старого Иана, который отправился на Гаррис проведать свою овдовевшую сестру, да там и умер. Узелок с одеждой – скромное имущество, но некоторые умирают, владея и того меньшим. Позднее обитатели деревни поделят его содержимое – найдут какое смогут применение тряпкам да обноскам. «Парламент» деревенских старейшин решит, кому достанется, к примеру, кисет. Но пока что узелок бросили в классную комнату; были и другие свёртки, ящики и котомки почты, которые надо было выгрузить на берег.

– От чего помер-то он? – спросила Флора Мартин.

– От чего он умер? Воздуха не хватило? Жизнь подошла к концу? От чего люди умирают? – важно спросил пастор, преподобный Букан. – Путь его окончен, и Господь призвал его к себе.

Но лодка принесла не только узелок. Но и Мурдину Галлоуэй. С большой земли. Племянницу миссис Фаррисс. Она дождалась, пока поднимется новая волна, и тупила на берег прежде, чем лодка снова опустилась. Сам Христос, перейдя море, должно быть, сошёл на берег так же безмятежно.

Нос лодки мягко стукался о камни. Немало лодок разбилось о скалы Хирты: из их обломков получались отличные двери и скамейки, ведь на самом острове деревьев не было. Для любого вроде Куилла, никогда не покидавшего дома, дерево было чем-то, что и представить-то трудно.

В этом отношении Мурдина была сродни деревьям. Темноволосая, с по-зимнему бледной кожей, она совсем не походила на женщин с Хирты. Их глаза обрамляли морщины от того, что они постоянно вглядывались в дождь и туман или блики моря. Её глаза были огромными, круглыми и тёмными, как торф. Руки у неё были не грубые и не кривые, как клешни, а гладкие и бледные, а пальцы – длинные. Она жестикулировала ими. Они говорили, эти руки – как и она сама.

Бывает порой, в ветреный день дома всё спокойно и приятно, а потом дверь распахивается и внутрь влетает… ветер. Надолго он не остаётся. Но вызывает… беспокойство. Мурдина беспокоила Куиллиама, а ему вообще-то не нравилось беспокоиться. Когда жизнь трудна, нужно радоваться скучной повседневности. Переживания исходят из плохих вещей – упавший со скал человек, вломившаяся в огород овца, помявшая посевы буря. Пастор говорил о «блаженствах неизъяснимых», ожидающих их в Раю: это была его любимая фраза, «блаженства неизъяснимые», но поскольку Куилл понятия не имел, что означает «неизъяснимые» или из чего состоит «блаженство», её смысл от него ускользал. Скучной повседневности ему было достаточно. А потом с лодки сошла Мурдина, и Куилла переполнили блаженства неизъяснимые. Чувства скреблись внутри него, как мышь внутри совы. Может, она и была просто племянницей миссис Фаррисс, приехавшей помочь пастору в школе, но она совершенно не походила ни на кого из людей, которых Куилл когда-либо встречал.

Начать с того, что она говорила. Целыми предложениями! Иногда предложениями длинными, как якорная цепь. Ему приходилось задерживать дыхание в ожидании, когда они закончатся. Народ на Хирте не очень-то разговорчив. Женщины сплетничают, когда работают вместе – размягчают твидовую ткань или потрошат рыбу. Мальчишки болтают и хихикают, меряясь, кто струю дальше пустит. Но в основном рты на Хирте держат закрытыми. Ненароком обронённое слово может обидеть. От холодного ветра больной зуб может сильнее разболеться. Мать Куилла частенько говорила «сказанного не воротишь». И даже преподобный Букан (чья работа как раз заключалась в том, чтобы часами говорить в церкви по воскресеньям) нередко упоминал фразы «нечистый рот» и «молчание – золото».

Но Мурдина говорила со всеми и каждым обо всём на свете. Она даже носила слова с собой – в карманах у неё всегда было не меньше двух книг. Уроки чтения мистера Фаррисса были тревожными, тяжёлыми часами для ребятни с острова. Чтобы прочесть страничку со словами, они напрягали все свои силы – как залезшая на скалу и неспособная спуститься овца. Но потом Мурдина начала помогать мистеру Фарриссу на уроках, и всё изменилось. Буквы встали в ряд. Слова ожили.

Теряя терпение с «А – акула», «Б – Башмак», «В – ведро», она начинала сочинять историю, как Акулы спрятали Башмаки в Вёдра, готовясь пойти войной на Гуг, а Дрозд, Ежевика, Ёрш, Жук и все прочие буквы алфавита служили им пушечными ядрами… Она рассказывала им истории. Она читала им стихи из книг, которые хранила в карманах.

Ещё она пела: колыбельные, плачи и песни о любви.

 
«Вода так широка – не перебраться
И не взлететь – ведь крыльев нет…»
 

Пастор же всецело одобрял только псалмы. Он мог вытерпеть колыбельные и рабочие песни. От песен о любви он содрогался.

Ещё Мурдина смеялась, показывая ветру свои идеальные белые зубы и нисколько не страшась зубной боли. Пастора беспокоил смех Мурдины Галлоуэй.

Но совсем не так, как Куиллиама.

От её смеха по нему прокатывалась волна дрожи, как по колоколу, в который ударили, и его отзвуки пронзали всё его тело. Он не знал, что ему делать с этим эхом. Так что однажды, когда море здорово разбушевалось, он взобрался на вершину Ойсевала и выкричал его, глядя на горизонт: «Мурдина Галлоуэй! Мурдина Галлоуэй! Мурдина!»

Чайки принесли эхо назад в клювах, тысячу раз повторив: «Мурдина… Мурдина…»

Конечно, он не мог никому рассказать. Она приехала ненадолго. Её дом – на большой земле. К тому же она была старше него на добрых три года. Но когда дул ветер, от которого её одежда плотно прилипала к телу, Куилл не мог объяснить, что он чувствует – разве что это была вторая любимая фраза пастора: «грехи плоти».

* * *

Она приехала ненадолго. Её дом – на большой земле.

Вскоре после того, как команда птицеловов отправилась на Стак Воина, мистер Гилмор снова приплывёт с Гарриса с почтой и досками, разными орудиями, синим красителем, ламповым стеклом, бумагой, книгами и табаком. Когда он отчалит, то заберёт с собой пастора, преподобного Букана, чтобы тот отчитался о своей миссионерской работе. И Мурдину.

К тому времени, как команда птицеловов вернётся со Стака, Мурдины Галлоуэй уже не будет на Хирте. Куилл больше не увидит её. Почтовая лодка увезёт её назад на Гаррис. С Гарриса она отправится на большую землю, где за ней день ото дня будут наблюдать эти невообразимые деревья, о которых она рассказывала.

 
«Я оперлась спиной о дуб
Прося его меня укрыть…»
 

Однажды Куилл собрался с духом и попросил её описать ему дубовое дерево, и она сказала: «Я придумала что-то получше, Куилл. Я его выращу – только для тебя!» И острым камнем на клочке белого песка нарисовала ему большое-пребольшое дубовое дерево и добавила на ветки листья – отпечатки своих босых ног – и жёлуди-камешки. Он так долго удивлённо таращился на это дерево, не веря своим глазам, что опоздал домой к ужину.

Вернувшись туда на следующий день, Куилл был убеждён, что дерево по-прежнему будет на месте. Он сможет поставить свою собственную босую ногу на листья – отпечатки ног Мурдины. Но, конечно, море полностью стёрло его – так что он почти решил, будто просто вообразил это.

Когда он вернётся домой со Стака, через три недели, море уже унесёт и саму Мурдину. Будто он и её лишь вообразил.

Задержка

Через несколько дней после прибытия на Стак Воина птицеловы сменили жилище – перебрались из Нижней Хижины в Среднюю, на полпути к вершине. Удобств там было не больше, чем в Нижней, но оттуда они могли спускаться на верёвках и ловить птиц на скалах. Кроме того, когда море бушевало, туда долетало меньше брызг. Они выставили у входа котелок, чтобы набирать дождевую воду для питья: так было проще. Мешки разделили, чтобы спать на них и под ними.

Старшие мальчишки разобрали себе места для сна быстрее всех. Хоть один клочок каменистого пола не мягче другого, старшие знали, что ровная поверхность лучше наклонной, на которой постоянно кажется, что вот-вот скатишься. От выступа или ямки в полу наутро проснёшься с синяками. Сочащаяся по капле вода с потолка может за ночь вымочить мальчишку целиком. В глубине пещеры сквозняков, может, и поменьше, но скорее всего, там умерла и сгнила не одна птица и не одна мышь. Так что как только мужчины определились с выбором, мальчишки, которые уже бывали на Стаках, за несколько секунд расхватали места, оставляя младших ютиться где придётся. Дейви стоял у устья пещеры, терпеливо ожидая, что кто-нибудь скажет, где ему спать.

– Их на каменную стенку повесь – они как младенцы будут спать, малышня эта, – бросил Куилл Мурдо, но всё же ощутил укол вины, увидев неровные булыжники, на которых улёгся Дейви.

Ловцам, приплывшим на Стак дольше, чем на неделю, приходилось складывать у входа в пещеру валуны, чтобы укрыться от ветра. Но сейчас никто на это время тратить не собирался: погода была мягкая, а вид – слишком живописный, чтобы его заслонять. Отсюда им была бы видна Хирта, если бы Стак Ли её не заграждал.

* * *

В первое воскресенье в Средней Хижине Коул Кейн собрал всех на молитву и попросил прощения у Всевышнего за то, что они работают в священный день отдохновения. Куилл видел, что остальные мужчины недовольны этим его самоназначением на должность временного пастора. Юан, однако, всегда был рад возможности помолиться.

Юан: серьёзный и торжественный малыш Юан, у которого ещё не сломался голос и который утверждал, будто у каждого цвета есть вкус, а святые слова – волшебные. Кеннет говорил, что Юан хочет быть на хорошем счету у Кейна, вот и изображает из себя маленького святого. Но Юан хотел быть на хорошем счету лишь у ангелов, которые записывают твоё имя в золотую книгу, если ты достоин Рая.

Юан и Джон, Найлл и Дейви устроились у ног мистера Кейна, надеясь на историю из Библии или на то, что их молитвы будут услышаны, если они смогут провести воскресенье как положено. Но мальчишки постарше сидели в сторонке, не очень-то веря, что Коул Кейн владеет каким-то волшебством.

Если преподобный Букан, настоящий пастор кирка, был человеком прохладным, то Кейна можно было сравнить с ведром холодной воды. Он называл себя «правой рукой пастора», хотя на самом деле был всего лишь помощником, нанятым копать могилы, ухаживать за огородом при мансе, чинить крышу и прибирать в сарае, служившем кирком. Когда Владыка острова даровал «кирку» колокол с корабля, Коул Кейн взял на себя ещё и обязанности звонаря и звонил в колокол перед службами, созывая жителей на молитву. Он считал, это делало его важным «служителем кирка».

Отец Куилла шептал, что Коул Кейн думает, будто Бог сидит на другом конце верёвки, вот и дёргает её изо всех сил, чтобы привлечь внимание Всевышнего. Мать Куилла говорила, она благодарна, что у неё есть уши, так что она может заткнуть их пальцами. Куилл предполагал, что если мистер Кейн когда-нибудь засмеётся, его собственные уши от удивления отвалятся.

В общем, никто в здравом уме не стал бы избирать Коула Кейна заместителем пастора.

* * *

В тот день они ловили сетью у воды качурок. Тут, как и с глупышами, нужно было ухитриться, чтобы масло осталось внутри птиц, и хватать их за крылья сзади прежде, чем они успеют в приступе ужаса срыгнуть ржаво-красное содержимое своего желудка. Птичье масло считалось лекарством от всего – от зубной боли до прострела, так что люди с большой земли (те, которые могли себе позволить заболеть) давали за него хорошие деньги. И всё же кропотливая и грязная это была работёнка – переливать масло из маленьких желудков глупышей в большие эластичные желудки олуш и накрепко завязывать. Все были только рады, когда наконец могли заняться самой ценной птицей – гугами. Птенцами олуш. Вылупившиеся весной, к августу они настолько выросли, что весили даже больше родителей. Их мясо продадут на большой земле задорого, и на Хирте устроят роскошный пир.

Так что старшие мальчишки и мужчины каждый день отправлялись ловить гуг. Птенцы сидели, как пушистые пельмешки, на узких уступах самых крутых скал. Казалось невероятным, что они не теряют равновесия и не падают, не научившиеся летать, в море или не скатываются – плюх-плюх-плюх – по косогорам вниз. Чтобы добраться до них, старшие мальчишки спускались по вертикальным утёсам на верёвках из конского волоса, через которые продевали одно бедро, а назад с мёртвыми птенцами, свисающими с поясов, их втягивали мужчины.

Днём они ловили олуш; вечером они ели олуш. Ночью сны их были до краёв полны тупиков и глупышей и кишели олушами.

Мурдо и Куиллиам превратили работу в соревнование, каждый день меряясь наловленным. Они вместе охотились на птиц с тех самых пор, когда научились ловить их больше, чем распугивать. Они прошли испытание в один день: отправились на жуткую Скалу Поцелуев, вздымающуюся высоко над беспокойным океаном, и поцеловали там камень. Конечно, во время охоты целовать птиц не приходилось – только хватать их за шеи. Как подметил Мурдо, «если бы проверка была легкотнёй, то ты бы пошёл назавтра ловить птиц и угробился – и выходит, твои маманя с папаней столько лет зазря тратили на тебя овсянку и одёжку». (Мурдо очень много размышлял о стоимости и ценности вещей. И даже людей.)

Отец Мурдо изготовил и владел лучшей верёвкой на Хирте – сплетённой из конского волоса и вручную вшитой в оболочку из овчины. Однажды она станет принадлежать Мурдо – отец передаст ему её в наследство, как лорды и дворяне передают своим первенцам в наследство дома, земли и мечи. А когда-нибудь Мурдо, думается, оставит её уже своему сыну.

А вот Юан свою верёвку уже унаследовал – его отец погиб, упав со скалы, – но был ещё недостаточно взрослым, чтобы на ней работать. И всё же он прихватил её с собой: за каждую верёвку, взятую на Стак, платили птицами или перьями, а матери Юана после смерти мужа такая приплата была очень нужна.

Так что Куилл свисал со скалы высоко над морем именно на верёвке Юана – одной рукой хватая гуг, второй поддерживая вес своего тела. Верёвка обхватывала бёдра, змеясь под одним и над вторым – мягкая, бледная и хорошенькая – как, в общем-то, и сам Юан.

Потрёпанное седло пони, прилаженное к краю скалы, не давало верёвке оборваться или перетереться об острую каменистую кромку. Дейви почему-то взялся каждый день носить это седло от Хижины к скалам, а потом наблюдать, как мистер Фаррисс закрепляет его. «Теперь спускаться безопасно, Куиллиам», – говорил Дейви, серьёзно кивая, и убегал в своих носках к младшим мальчишкам ощипывать птиц.

На Стаке было не меньше восьмидесяти клейтов: маленьких каменных башенок, в которых сушились мёртвые птицы. В клейт только ветер может проникнуть, и он высушивает сложенных внутрь птиц почти так же хорошо, как коптильня. Сидя прислонившись к клейту спинами, мальчишки ощипывали пойманных птиц, выдирая из них перья, пока и башенка, и земля, и воздух, и они сами не становились белыми, как пух. Младшие день за днём запихивали перья в мешки, пока наконец невесомый пушок не становился тяжёлым, как камни. Благодаря им скоро какой-нибудь богач с большой земли станет спать на перине, набитой пухом, который пахнет не только птицами, но и рыбой, которую эти птицы ели, и морем, в котором эта рыба плавала.

* * *

Августовские рассветы ровными лучами разрезали горизонт. Закаты были розовые и пушистые, как перья. Короткие ночи наполняло мерцание звёзд.

Но работа с рассвета до заката означала пятнадцать часов птичьей ловли: лазать по скалам, ощипывать птиц, сворачивать им шеи, расставлять сети, таскать добычу, делать запасы, чинить верёвки, разливать масло, прочёсывать берег в поисках растопки для костра, собирать яйца, ловить силками тупиков и продевать фитили в качурок. К тому времени, как солнце оказывалось в зените, мальчишки засыпали, стоило им присесть – на каменистых уступах, на вершинах скал, на щебенистых склонах, и будили друг друга, боясь, что опрокинутся во сне и разобьются насмерть, просыпались и снова принимались за работу – собирали, ставили силки, ощипывали, делали запасы…

И всё же при виде множества мешков, полных перьев, и ломящихся от птицы клейтов нельзя было не ощутить удовлетворения. Тяжкий труд выщипывал из дней часы и минуты, а ветер уносил их прочь. Скоро они вернутся домой, на Хирту.

Прошло три недели, началась четвёртая.

* * *

Лодка должна была приплыть по возможности. Это приливы и ветра решали. Может, единственная лодка с Хирты разбилась о прибрежные камни или начала гнить: теперь нужно чинить её. Вдруг отец Калума поранился и не может ей править. В таком случае, конечно, вместо него приплывёт мистер Гилмор на почтовой лодке, поскольку уже подошло время новой доставки разных припасов? Или нет. Возможно, почты не было. Возможно, «Парламент» никаких припасов не заказывал.

Прошло ещё два воскресенья, ознаменовавшихся молитвами и советами мистера Кейна. Потом ещё одно. Мальчишки не осмеливались жаловаться, но нелёгкая работа на Стаке Воина всё меньше казалась честью и всё больше – пыткой. Даже мистер Дон – невозмутимый, суровый человек – начал ворчать и бормотать себе под нос, что ему нужно возвращаться домой чинить крышу, пока погода не испортилась. Мистер Фаррисс тоже хотел вернуться – к жене и маленьким детям.

Куилл перестал выдумывать причины, по которым Мурдина Галлоуэй могла бы остаться на Хирте вместо того, чтобы отправиться домой: теперь он больше никогда не увидит её, ни разу в жизни. Так что он начал составлять воображаемые письма к ней, то и дело невзначай упоминая, сколько гуг он поймал, или как стал Королём Олушей, или что скучает по её пению. В его воображении мистеру Фарриссу даже не приходилось помогать ему с правописанием.

В его воображении Мурдина отвечала ему.

Команда мальчишек и мужчин, явившихся работать на морской Стак на четыре недели, могла проработать там и дольше. Конечно, могла. Ещё никто не умер от того, что спал на каменном полу. У них было достаточно птиц, чтобы питаться ими, освещать пещеру и разжигать костёр. Так что с того, что теперь они немного грязнее, чем понравилось бы их матерям? От небольшого слоя грязи только теплее становится. Им хотелось уплыть отсюда – они готовы были вернуться к своим собакам, пони, сёстрам и (в первую очередь) нормальным вырытым в земле туалетам позади домов. Но никто не хотел начинать жаловаться первым – ещё подумают, что ты хиляк, чего доброго. Только тихий плач Дейви, раздававшийся после того, как погаснет последняя искра костра, не давал Куиллу уснуть. Это да кап-кап-кап воды с устья пещеры.

* * *

Гуги оперились и превратились во взрослых птиц, съёживаясь до размеров обычных олуш. Летнее море потемнело.

– Почему они не приплывают? – спросил Калум, и все уставились на него: он озвучил то, что они так тщательно держали при себе. Калум расковырял дыру, которую все остальные пытались заткнуть.

– Наверняка есть причина, – сказал Донал Дон.

– Приплывут как смогут, – сказал мистер Фаррисс.

– На всё воля Господа, – сказал мистер Кейн, как обычно высокопарно.

– А вдруг пираты напали? – выпалил Найлл: слова вырвались из его рта так быстро, будто за ними гнались разбойники.

Вопрос повис в воздухе. Найлл не стал задавать его во второй раз – не потому что он был нелепым, но потому что думать об ответе было невыносимо. При них такого не бывало, но деды их помнили, что пираты приплывали на Хирту. Они согнали всех жителей в кирк, а потом подожгли его. Такие истории хороши для взрослых на Хэллоуин, а не для мальчишек, оказавшихся вдали от дома. Мурдина ни за что не позволила бы такой истории пустить корни в мальчишеской голове. Куилл задумался – какие слова утешения сказала бы она вместо этого? Что бы она?.. Что бы он?..

– Думается, они поплыли на лодке рыбачить и скалу задели, вот и пришлось им доски искать для починки – с пасторовых ворот, например – но Парламент старейшин не разрешил, так что они ждут, пока какое-нибудь дерево прибьёт к берегу, к тому же инструментов, чтоб её починить, у них нету, мистер Дон-то тут, а миссис Дон не может им дать его зубило, потому что, может, его мистер Гилмор одолжил да забыл вернуть и прихватил домой, на Гаррис.

– Спасибо, Куиллиам, – сказал мистер Фаррисс, и совершенно искренне, потому что младшие перестали дрожать, а всех остальных эта речь просто заворожила.

– Куилл на вашу племянницу глаз положил, мистер Фаррисс, – с ехидной насмешкой сообщил Кеннет. Его нижние зубы от природы наезжали на верхние, так что челюсть у него всегда была выпячена, придавая ему воинственный вид, как у кабана.

Раздалось хихиканье, заставившее Куиллиама окаменеть, а маленького Дейви – растеряться.

– Что, девушка с большой земли? Мисс Галлоуэй то есть? Но она же такая чёрная! И нос у неё здоровенный!

– Как у гагарки? – спросил Найлл, и за этим последовал новый раскат смеха.

Мистер Фаррисс нахмурился, глядя на Дейви, недовольный его поведением, но мальчика просто поразило Куиллово представление о красоте.

Конечно, Куилл всё отрицал. Вовсе он ни на кого не положил глаз. Но с лица Кеннета никак не сходила его типичная сияющая ухмылка. Куда бы Кеннет ни пошёл, он везде собирал секреты – острые мелочи, которые могут пригодиться, когда он захочет кого-нибудь ранить и сделать больно. Так что Куилл не стал спорить о размере Мурдининого носа – хотя, по его мнению, такой нос был достоин самой царицы Савской. Не стал он и говорить, что чёрные волосы могут быть столь же красивыми, как каштановые или рыжие.

Разговор перетёк к «чужестранцам» в целом. Являлись ли они из-за океана, или из бесовских шотландских городов, или с больших островов вроде Гарриса – мистер Кейн всех их объявил «суетными» и «помешанными на деньгах и веселье». (С чего он это взял – осталось загадкой, поскольку дальше морских Стаков он от дома не отплывал.)

– Владыка живёт на Гаррисе, – мрачно напомнил Донал Дон и бросил на Кейна хмурый взгляд.

Никто не смел говорить о Владыке Сент-Килды дурно. Подобно Богу, он никогда не посещал острова лично – только раз в год отправлял своего наместника собрать с обитателей налоги. Подобно Богу, он держал всех на Хирте в благоговейном страхе. Тот только факт, что он мог владеть целым архипелагом островов и Стаков, делал его в их глазах похожим на самого Творца.

Кол Кейн вспыхнул и закипел.

– Ну, может, есть и такие – вроде Владыки – кто порядочно живёт, – сдался он. Мистер Дон поглядел на мистера Фаррисса и подмигнул.

По крайней мере, больше разговор о том, почему за ними не приплыла лодка, тем вечером не заходил.

А то, о чём не разговаривают, едва ли существует, разве не так?

* * *

– Они о нас забыли? – спросил Дейви, помогая Куиллу закрыть клейт крышкой. Маленькая каменная башенка уже до краёв была полна птиц. Те, что лежали внизу, уже должны были достаточно высохнуть и быть готовы к продаже. – Забыли, Куиллиам? Они о нас забыли? Нам теперь всегда тут жить придётся?

– Бог с тобой, дурачок. Нет, конечно. Они завтра приплывут. Или послезавтра. Скоро. – Куилл устал выдумывать оправдания, чтобы унять страхи младших. Он стал раздражительным – постоянно быть среди людей ему надоело. Остальные тоже сделались вспыльчивыми.

Мистер Фаррисс негодовал по поводу того, что мальчишек «так надолго оторвали от родни». Мистер Кейн каждые пять минут высокомерно провозглашал: «Что нельзя изменить – дóлжно вытерпеть», отчего мистер Дон раздосадованно кривился.

Может, сине-зелёный люд, сотворённый из морской пены, явился на берег и похитил себе жён из деревни.

Может, молния ударила.

Может, где-то началась война, и Владыка отправил всех мужчин Хирты сражаться за Шотландию.

Никто не верил ни единому предположению – даже те, кто их делал.

Пока не заговорил маленький Юан.

Мистер Кейн вёл службу. Хижину освещали птицы-фонари: сквозь жёсткие тельца мёртвых качурок продели просмолённые фитили и зажгли с помощью бесценной Кейновой трутницы. Они горели так же ярко, как любая свеча из пчелиного воска во французском подсвечнике, и прогорали до самых лапок, прежде чем погаснуть.

Куилл держал глаза закрытыми, но не молился. Вместо того, чтобы слушать гудение нудного голоса мистера Кейна, он пытался представить лицо Мурдины Галлоуэй, боясь, что позабыл его. Внезапно Юан, устроившийся в уголке пещеры, вскочил, а потом вскрикнул. Все ахнули. Оглянувшиеся на мальчика птицеловы увидели, что он лежит лицом в пол, словно мёртвый, подняв руки к голове. Мистер Фаррисс торопливо подскочил к нему, согнувшись пополам.

– Он головой о крышу стукнулся! – в ужасе сказал Найлл. – Он умер?

Но Юан зашевелился, перевернулся и осмотрелся – глядя не на людей, а на стены пещеры, будто на них были изображены картинки, которые мог видеть лишь он.

– Я знаю, – сказал Юан.

– Что ты знаешь, мальчик?

Кровь постепенно прилила к лицу Юана – будто из головы просачивалась на свободу немыслимая мысль.

– Они все наверху.

– Где наверху, мальчик? Кто?

Мистер Кейн фыркал, недовольный, что его службу прервали.

– Их всех забрали наверх, неужто непонятно? – сказал Юан, широко распахнув голубые глаза. – Я это ясно видел, как картинку: наступил Конец Света, и всех забрали на небеса, судить. Но нас не заметили, потому что мы прятались в скалах, и теперь все там, наверху, а мы остались тут. – В его высоком мелодичном голосе звучали одновременно благоговение и ужас.

Никто не засмеялся. В каждой расщелине каменных стен вокруг них горели безголовые качурки, фитили венчали ореолы пламени – словно сонм маленьких тощих ангелов взирал на них сверху вниз. Среди них легко было поверить в невероятное.

Бог решил, что с миром пора покончить. Настал Конец Времён. Раздался глас золотой трубы, и ангелы спустились на землю, чтобы забрать всех праведников в Рай, а грешников низвергнуть в Ад. Ангелы побывали на Хирте, потому что она большая и зелёная, и на ней есть дома. Но на Стаках посмотреть они и не подумали, потому что Стаки – всего лишь каменные глыбы, торчащие из моря, а кто станет жить на камнях, кроме морских блюдечек да птиц? Точно не люди. Не мужчины и не мальчишки, укрывшиеся в каменной расселине. Так что команду птицеловов ненароком позабыли в опустевшем мире.

Найлл, Дейви и Лаклан выбежали в сгущающиеся сумерки дождливого дня и начали кричать в небеса:

– Мы тут! Поглядите! Мы тут! Тяните! Тяните!

Это был крик птицеловов, закончивших работу на верёвке: «Тяните! Тяните!». От мелкого колючего дождя лица их защипало.

Остальные мальчишки замялись.

– Это правда, мистер Кейн? – спросило полдюжины голосов: хоть мистер Кейн и был человеком напыщенным и неприятным, на Стаке он был ближе всего к пастору. – Юан прав?

Кейн ответил не сразу, и выражение его лица понять было сложно. Казалось, ему хотелось продолжить прерванную Юаном службу. Ему не нравился этот мальчик, Юан, хорошенький и склонный к мистицизму, что было не очень по-пресвитериански. Истерический шум снаружи заставил Кейна наморщить кустистые брови. Он вытер уголки губ, в которых скапливалась слюна, обвёл взглядом пещеру, не останавливаясь ни на одном лице, а потом сказал:

– Юан глаголет истину. Я и сам пришёл к такой мысли во время своих раздумий. Я хранил молчание, боясь расстроить младших. Да будет так…

Это нелепое напыщенное «Да будет так…» повисло в воздухе, смертоносное, как грохот перед камнепадом.

– Да будет так, этому мальчику было ниспослано видение, и мы должны принять страшную правду. Господь собрал свою отару, и, поскольку мы… находимся вдали от дома… нас… на некоторое время… упустили из виду. – Кейн подкрепил свой аргумент: – Спросите себя: что ещё могло произойти?

Мистер Фаррисс и мистер Дон явно были с ним несогласны. Всякий раз, когда Коул Кейн принимался самодовольным голосом разглагольствовать о божьих замыслах, якобы ему известных, они закатывали глаза и рычали. Оба были истово верующими, богобоязненными людьми, но, в отличие от Кейна, у них на Хирте остались дети, и должно было произойти нечто значительнее Конца Света, чтобы заставить мужчин забыть о них.

– Если бы мы могли переправиться на Боререй, – сказал Дон, – мы бы могли подать сигнал домой… – Он говорил так каждый вечер, веря, что это единственный способ спастись. Но никто не слушал его. Мальчики плакали, звали матерей, задавали вопросы или просто раскачивались, сидя на корточках и накрыв голову руками. Куиллиам, бесстрашно балансировавший на бесчисленных скалистых уступах, внезапно понял, каково это – фатом[1]1
  Фатом – мера длины, равная 1,8288 метра (Примеч. перев.).


[Закрыть] за фатомом падать в бездну страха. Уши закладывало, перед глазами плясали цветные пятна. Конец Света? Конец мира…

Гостивший на острове лодочник как-то поведал ему, что тонуть не так уж и жутко. Секрет состоял в том, чтобы оставить попытки вдохнуть воздух и вместо этого вдохнуть полной грудью воду. Так что Куилл стал дышать глубже, и падение замедлилось; он обнаружил, что его омывают густые волны спокойствия.

– Что мне делать? – вслух спросил он, но из-за галдежа мальчишек снаружи пещеры ответ никак не приходил ему в голову. «Мурдина, что мне делать?» – спросил он, не дав ни единому слову сорваться с губ.

Он выбрался из Хижины и, оказавшись на холодном воздухе, осознал, до чего лихорадочно горячей была его кожа. В истерике мальчишки подошли опасно близко к краю скалы, мелкие камешки летели из-под их ног вниз, в море. Они в смятении толкались и пихались.

– Нужно подать сигнал! Как думаете, а? – Куилл сказал это, а потом сказал громе, ещё раз и ещё, пока они не обратили на него внимание. – Давайте подадим сигнал – пусть горит, так что никто не забудет, что мы здесь! – Дейви бездумно вцепился в руку Куилла, как мог бы вцепиться в отцовскую. – Подумайте, – продолжил Куилл. – Ангелы, должно быть, без устали работают, чтобы переправить домой всех праведников. Им нужно в куче стран побывать – в куче городов! Слушать нас им некогда. Но когда они закончат с трудами, кто-нибудь из наших скоро скажет им: «Эге! Вы кой-кого позабыли!» – Мальчики сверлили его такими пристальными взглядами, что ему стало неловко. Они что, думали, что он и впрямь знал больше них? Если он что и знал, так это то, что надо увести их с края. – Тогда ангелы прикроют крыльями рты, заахают и поспешат сюда, чтобы отыскать нас! – (Что он несёт такое?) – С большой земли досюда далеко. Найти непросто! Помните, мистер Фаррисс как-то показывал нам карту? Карту мира? И Хирта там вовсе не была отмечена? – (А теперь он что пытается сказать? Что у ангелов карты неточные?) Почему мальчишки не рассмеялись и не обозвали его дураком? Нет, они продолжили смотреть на него с такой отчаянной жаждой информации, что он невольно продолжил. Он заверил их, что уже очень скоро ангельский сонм приплывёт к ним по морю или прикатит по волнам на златых колесницах, и всё, что им нужно – это сигнальный костёр, который проведёт корабли (или колесницы) сквозь морской туман или ночную тьму, так что ангелы не промахнутся мимо Стака. Теперь нужно лишь дождаться их прибытия – беречь себя – потому что тот, кто сейчас умрёт, уже не дождётся ангелов, которые заберут их в Рай.