Текст книги "Непристойный талант, или Исповедь мужчины-порнозвезды"

Глава первая. Как рыба, выброшенная из воды…

Я не Джерри Бутлер.

Мое настоящее имя Поль Сидерман. Я родился в пятницу 13-го, в мае 1959 года в Бруклине, Нью-Йорк. И уже с самого раннего детства я был очень сексуальным. С трех лет я мастурбировал по 15 раз в день, я не преувеличиваю. Для этого я елозил по полу. Я не знал о мастурбации с помощью рук почти до 12 лет. И я, как рыба выброшенная из воды, извивался на полу.

Сексуальное удовольствие всегда мне нравилось. Ощущения в момент кульминации без всякого выброса из моего пениса были гораздо интенсивнее, чем мои оргазмы сегодня. На самом деле, я не знаю почему так, может быть потому, что тогда тельце мое было очень маленьким, или может быть потому, что мой жизненный опыт и возможность получать другие удовольствия были так ограничены. Став взрослыми, мы грубеем и позволяем окружающему миру диктовать нам, как надо чувствовать. И что же мы делаем? Мы сравниваем каждый оргазм с предыдущим. Но в детстве вы такой, какой вы есть, свободное маленькое существо, делающее то, что приносит радость.

Я счастлив сообщить, что никогда не чувствовал сексуального влечения ни к моей матери, ни к сестре Линде, несмотря на то, что в моих фантазиях всегда присутствовали женщины, особенно пожилые: те женщины, которых я видел на улицах и те, которые работали в магазине, учителя, дикторы телевидения. Я мог начать мастурбировать во время телевизионной передачи «Медовый Запад». Или глядя на Шери Льюис, но никогда на Лэмб Чоп! Больше всего я любил Джинджер из «Острова Джилиджен». Когда мне было семь или восемь лет, я был просто одержим Джинджер. Я любил это белое платье, ее титьки и, вообще, все.

Однажды мои родители ушли на свадьбу и оставили мою 12-летнюю сестру присматривать за мной. Я был в гостиной, а Линда вероятно где-то еще, делая что-то, что заставляло ее почувствовать себя «взрослой». (Обычно она любила подглядывать в туалете и примерять мамину одежду.) Я вспоминаю, что смотрел телевизор очень близко к экрану. Я лежал на животе, извиваясь в экстазе, потому что шел большой эпизод с Джинджер и предмет моего обожания большую часть времени покачивался перед камерой. Я уже должен был кончить… я уже кончал… когда, совершенно неожиданно, в кадре появился Профессор. Мой оргазм пришелся на этого долбаного Профессора! Знаете ли вы, что случилось с ребенком? Много лет спустя я работал с Тиной Луизой (которая играла Джинджер) в фильме под названием «Злодеи Ночи». Я рассказал ей о своем сильном детском увлечении, но она не знала, что и сказать.

Для меня оргазмы были важным, отдельным опытом. Я гулял по улице и выбирал ничего не подозревающую женщину на главную роль в моих фантазиях. Конечно, они никогда не узнали о той роли, которую они играли в моей жизни, но тайно я мечтал о том, чтобы кто-то из них почувствовал телепатически мою напряженную сексуальную энергию. У меня всегда был огромный ее запас для моих учительниц. Я желал чувствовать защиту от женщины старше меня, более зрелой. Об одной учительнице я мечтал особенно часто: мисс Совен (из детского сада). Если посмотреть на нашу классную фотографию, то можно увидеть, что мой локоть погрузился в ее груди.

Для меня оргазмы, как деньги. Я задерживал свои оргазмы, сохраняя их до лучшего времени. Мой отец учил меня разумно относиться к деньгам и тратам. Пока я был ребенком, фантазии были моими оргазмами. (Когда я стал актером порно, то на самом деле высшая точка моего наслаждения превращалась в доллары и центы.) Мастурбация стала моим созданием, моей частной жизнью, моим обожаемым дополнением. Позже в моей частной жизни появилось еще одно дополнение: кокаин. Он стал второй стадией в моих фантазиях о женщинах из журналов или о тех женщинах, которых я знал, но без плотских проблем. Сколько раз я достигал оргазма на кокаине, представляя себя женщиной, пытаясь почувствовать то, что может чувствовать женщина. Вдыхание кокаина – это был мой способ погрузиться в разные измерения, без обязательств, без возможности быть пойманным. Мы все представляем себя копами или разбойниками, но на самом деле банков не грабим. Это просто игра.

Будучи ребенком, я переживал, как женщины посмотрят на мастурбацию. Я думал, не сделает ли это меня голубым. Когда мне было 8 лет, я рассказал об этом моему другу Скотту. Он сказал, что если, когда я балдею, я чувствую себя женщиной, это значит, что я гей. И с этого времени, я представлял только себя (или другого парня), имеющего женщину. Долгое время это для меня был действительно пунктик.

Не хочу создать у вас впечатление, что я мастурбировал все детство напролет. Я также играл в хоккей. Мой отец был большим энтузиастом хоккея, он посещал Медисон Сквер Гарден с восьми лет, именно он привел меня в хоккей, который вскоре стал моей настоящей страстью. Однажды он взял меня в магазин игрушек Thrifty’s Toy Shop на Ностранд Авеню, находящийся сразу за Whoops, магазином женской одежды. Две О в названии магазина были изображены как глаза и они были снабжены длинными, сексуальными ресницами. Эти огромные, дерзкие глаза, казалось, всегда смотрели на меня. И, конечно, одно только название уже возбуждало меня! В магазине мой отец купил мне деревянную хоккейную клюшку. Этой ночью я спал вместе с ней и долго потом выковыривал занозы из моей промежности. Я стер всю краску за одну ночь! Представляете, чтобы я сделал с женщиной?

Я вспоминаю, как ходил в супермаркеты с моей матерью и, по некоторым причинам, представлял себя подпрыгивающим и кувыркающимся. Представляя себя в разных положениях, я действительно чувствовал себя кувыркающимся. Это чувство было таким сильным, что все тело будто становилось пенисом и я достигал оргазма. Другая ощущаемая фантазия – я представлял себя футбольным игроком, бегущим к линии ворот. Меня будто бы окружала толпа людей и не имело значение, мужчины это или женщины. Самое главное было почувствовать давление тел, любых тел. Они хватали теня, трогали, тискали, толкали, шлепали и ударяли. Я всегда старался как-то увернуться и приземлиться. Это было то же самое тотальное чувство превосходства, которое я получал от оргазма. Позже, меня охватило то же самое ощущение на съемках фильмов для взрослых. Запуская себя в кухонный комбайн, так я это называю, я всегда так или иначе умел убегать прежде, чем наступала эякуляция.

Глава вторая. Первоклассные пирожные

Я никогда не чувствовал, что мой отец доволен мной. Он рисовал для меня прекрасные перспективы, но всегда забывал опустить кисть в краски. Таким образом, он делал мне замечательные предложения, но никогда не помогал мне следовать им и даже не обращал внимание на то хорошее, что делал я. Например, если я 40 минут играл в большой хоккей, он задерживался на той минуте, которая все портила. Вспоминаю, когда появился фильм Чака Винсента «Соседки» (Roommates) в 1982. Я играл очень тонкую, характерную роль, парня по имени Эдди, который думал, что он гей. Эдди работал официантом, одновременно пытаясь стать актером. Совсем как я, потому, что я все еще обслуживал столики на Кони Айленде у Натана. Когда мой отец увидел фильм, все что он сделал, так это указал на мои промахи. В этом отношении мы такие разные. Я всегда ищу положительные стороны вещей и если есть хоть маленький огонек в туннеле – я увижу его… даже если вокруг темнота. Всегда может быть хуже. Например, во мне много лени, но я не настолько ленив, как мог бы быть. Я не боец, но могу им быть. Я не «легальный» актер, но чертовски хорош, если постараюсь.

Уже в 13 лет у меня была мечта. Я хотел быть профессиональным хоккеистом, потому что считал, что этого хочет мой отец. Я хотел быть «настоящим мужчиной». Я регулярно обследовал свою грудь на наличие волос. Идеал, к которому я стремился – стать «мачо». Все, о чем я заботился в своей жизни, так это стать крутым, мужественным, накачать каждую часть своего тела как можно больше. Мне было обидно, что мой пенис не такой большой, как у некоторых ребят из хоккейной команды. Я обычно приходил на игру полностью одетым и они не могли меня видеть. Я старался не принимать душ вместе с ними. Я снимал защитные трусы, когда никто не видел.

И вот я через годы, снимаюсь в половом акте! В чем вы чувствуете недостаток, так это в силе, которая заставляет вас работать еще напряженнее. Мы все хотим в жизни того, чего у нас нет. Я всегда хотел иметь больший пенис. Может быть потому, что я всегда чувствовал себя физически не очень уверенно, мне пришлось компенсировать это другими путями. Я думаю, что это сделало меня лучше и как человека, и как любовника. Сегодня под словом «большой» я понимаю силу доставляемых ощущений, а не размер.

Я живо помню, как впервые увидел своего отца плачущим. Мне было четыре и только что убили Джона Ф. Кеннеди. Похороны показывали по телевизору ночью, отец сидел в шезлонге и смотрел их. Я помню, я видел гроб, накрытый американским флагом, но я все еще не понимал, почему все такие мрачные. Я смотрел на телевизионный экран, потом взглянул на отца и увидел, что он плачет. В тот момент я много узнал о жизни и смерти просто глядя на его лицо. Отец был крутым парнем с Кони Айленда. Там, где он работал, было жарко и он всегда носил с собой белый платок, чтобы вытирать пот с лица. Он замечательно пах жирным, французским жаренным мясом и хот-догом. В ту ночь я взят папин платок и вытер его слезы. Никогда он не был мне так близок, как тогда – он не был взрослым мужчиной, он был уязвим и понятен. Он был моим отцом.

Когда отец приходил с работы домой, я прибегал в кухню поздороваться с ним. Я знал, что у него есть специальная маленькая голубая сумка. Она была затрепана, как старая кукла. Эта сумка менялась как угодно, принимая любую форму. Каждый день я находил в ней одно и то же: манометр для измерения давления в шинах и пару пакетов с пирожными Янки Дудл – вы, конечно, знаете, такие палочки с кремом. Иногда это были кокосовые пирожные или звенящие колечки, но их даже нельзя было сравнить с моими Янки Дудл!

Однажды я обнаружил в маленькой голубой сумке отца что-то квадратное и большое, такое большое, что молния едва закрылась. Я открыл сумку, ожидая увидеть свои пирожные, но это было удовольствие другого рода.

Это были порнофильмы.

На обложке одной коробки был нарисован Джон Холмс. Он обнимал брюнетку, с прической 60-х годов и с огромным количеством косметики на лице. Я не мог в это поверить! Сразу же за моими пирожными находилась обнаженная женщина! Я понял, что фильм должен быть отличным, потому что он находился в той же сумке, что и моя любимая еда.

Мой отец был очень сексуальным человеком, но что он делал с моей матерью в постели было для меня закрыто. Хотя, однажды, я случайно вломился к ним. Лицо моего отца было зажато между ногами мамы. Все, о чем я мог тогда думать, так это о кошке, вылизывающей остатки молока в миске. Я так же начинал волноваться, когда слышал, что они занимаются любовью. Моя мать стонала, но это не были стоны удовольствия; они были наполнены почти болью. Мне хотелось вбежать в комнату, схватить отца и ударить его.

Я часто видел, как мой отец делает «пи-пи». Если я называл его член «dick», он поправлял меня. «Называй его пенис», говорил он мне. Какое скучное слово! Вы знаете почему? Если у меня основательно стоял и я называл его «dick», я был уверен, что он около восьми дюймов. После того, как он заставил меня называть его «пенис», он стал соответствовать только семи дюймам.

Порнофильмы теперь появлялись каждый вечер. Мой отец продавал их соседям или работающим у Натана за 8–10 баксов за штуку, в то время, как он сам покупал их за 5. Это было доходное дело, организованное совместно с братом Муреем. Некто по имени Мурей Сидерман был его тайным партнером. Моя сестра и я сложили о нем песенку.

 
У Мойши была кондитерская.
Но дело шло плохо.
Он спросил жену, что делать,
И вот, что она ответила:
«Возьми немного керосина
и налей его на пол.
Возьми спичку и чиркни ей. Пуфф!
И нет кондитерской».
 

Это был национальный гимн Мурея Сидермана.

Отец и дядя Мурей регулярно посещали Манхеттен, принося домой около 15–20 пленок. Казалось, моего отца не волнует, вижу ли я картинки на коробках. То, чего он наверняка не знал, так это то, что я захвачен содержанием этих фильмов.

В это время моя мама работала в сфере питания. Я был «ребенком с ключом». Я приходил домой из школы и открывал дверь своим ключом. С того момента, как я приходил домой в 3 часа до четырех часов, когда приходила домой моя мама, у меня было что-то около часа, что бы пробраться в комнату отца и порыться в ящиках для белья в поисках пленок. Я знал, что он хранил проектор под столом. «Не подходи к нему», – предупреждал он меня. «Он не работает». Но когда я включал его в розетку, механизм вертелся, как волчок.

Когда я слышал, что отец возвращается, я пугался и старался побыстрее вынуть пленку. Сначала я слышал, как он выходит из машины. Затем я слышал, как поднимается капот. Я знал, что отец всегда открывает капот, перед тем, как припарковать машину. Он размыкал контакты зажигания, чтобы никто не мог украсть машину. Он даже оставлял записку на лобовом стекле: «Если вам нужна машина, провода наверху, в квартире 4-С». Когда я слышал хлопок закрываемого капота, у меня оставалось около 25 секунд до того, как он войдет в дверь. Времени едва хватало, что убрать все на место. И я всегда что-нибудь портил. Или клал пленки не в те коробки, или не закрывал линзы чехлом. Иногда Джон Холмс «наносил на лицо» крошки шоколадного печенья и становился похожим на черного парня с большим белым пенисом! Отец никогда не видел, как я мастурбировал, но он всегда знал, что я снова подходил к проектору. «Должен сказать, что ты трогал мои вещи», – говорил он. Если бы вы взяли карандаш номер 2 и карандаш номер 3 и поменяли бы их местами, он бы все равно узнал.

Первый мужской фильм, который я посмотрел, показывал женщину, которую насиловали пять парней на аллее. Я не помню, кто ее играл, но она была восхитительно неряшлива. Лицо этой женщины было грубо размалевано – вокруг глаз были пятна синего цвета, губы густо намазаны красным. Она была в мини-юбке, белых ботинках и красном топе. Эти парни действительно совокуплялись с ней. Сначала ей это не нравилось, но потом она вошла во вкус. Конечно, фильмы были без звука, но вы и сами бы увидели когда она активно включилась.

Когда я прокручивал фильмы в проекторе, пленка часто выскакивала. Я не мог ее правильно заправить, в конце концов, мне даже не было семи лет. К тому времени когда фильмы смотрел мой отец, ничего уже не оставалось, кроме титров! Все находилось на полу моей комнаты, разрезанное на кусочки. Можно сказать, что я и изучал монтаж фильмов, и мастурбировал одновременно. Иногда мне приходилось вставлять карандаш туда, либо сюда, чтобы заставить проектор крутиться. Эта техника служила для моего удовольствия.

У моего отца были также порнографические открытки. Я помню, что на одной открытке была женщина, похожая на Сюзанну Дей, на другой – на Адрианну Барби. В восемь лет я взял за обыкновение воровать порнооткрытки отца и самостоятельно продавать их соседским детям. Когда отец поймал меня, он не мог ругать меня, предварительно не отругав себя. Он был порноброкер. Это его способ зарабатывать деньги превратил меня в сексуального фанатика.

Оглядываясь назад, я должен сказать, что я, как ребенок, не хотел целиком погрузиться в мир порнографии. У меня оставалось довольно много времени, чтобы играть с Дж. Ай. Джой, это точно. Но я стремился достичь сексуальной зрелости. Просмотр этих фильмов можно оправдать только тем, что я находился среди взрослых, но то, что случилось, случилось потому, что я стал более закрытым, более одиноким. И этот маленький проектор стал для меня чем-то вроде компьютера: я наполнялся любой сексуальностью, какую только можно представить, всех различных мужчин, всех различных женщин, всем, в чем я нуждался.

Глава третья. Дела семейные

Немного истории семьи Сидерманов. Мой дедушка Сэм был сводным братом Льва Троцкого. У них была одна мать, но их пути, конечно, разошлись. В то время, как Лев был в отлучке, свергая русского царя и ругаясь с парнем по имени Сталин, Сэм был поющим официантом в Бодвок на Кони Айленде, работая вместе с Джимми Дюрантом и Эдди Кантором.

Как вы уже могли догадаться, мой отец еврей. Моя мать еврейка наполовину, то есть не по крови, а обращенная. На самом деле ее мать была немецко-ирландского происхождения, а отец – индеец из племени чероки. Но маме недавно исполнилось 50, а я уверен, что любая женщина после пятидесяти автоматически становится в какой-то степени еврейкой. И нет вопроса. Внешне моя мать – христианка. Но снимите внешний налет, оденьте ее в халат и она закричит, «Где бублики? Оставьте меня, наконец, одну!» Она всегда ищет распродажи или беспокоится о том, хватит ли молока для утреннего кофе.

Я знаю, моя мама меня любит. Но, по какой-то безумной причине, каждый раз, когда мы начинаем спорить, она говорит такие вещи, которые опустошают меня. Конечно, как и в каждой семье, мы иногда говорим друг другу ужасные вещи. Не поймите меня неправильно, я очень люблю свою мать. Чистую нежную любовь, вот что я испытываю к ней. Мой отец более образованный, более земной. Он начал работать у Натана в 20 лет и достиг должности менеджера. Тогда ему было почти 40. Она прекрасно защищена. Ее мало что интересует вне семьи. Она бросила школу в 14, вышла замуж в 15, родила мою сестру в 16. Мой отец на восемь или девять лет старше ее и мама всегда от него зависела. Казалось, она всегда говорит: «Пожалуйста, руководи мной»

В молодости моя мать была чрезвычайно красива, ошеломляющая блондинка в любой компании. Теперь она стала старше и начинают проявляться возрастные изменения. Я думаю, она сдает, уступает жизни. Хотя она никогда и не говорила мне, но я догадываюсь, что ей не нравится, как я зарабатываю себе на жизнь. Я не уверен, видела ли она вообще какой-нибудь мой фильм. Моя мать всегда застенчива и сдержана в отношении таких вещей. Я знаю, что она любит меня, но, черт возьми, любит как-то неправильно. Любовь, в которой я нуждаюсь, это понимание, а не эмоции.

Когда я думаю о маминой собаке Сэнди, я вижу себя ребенком. Сэнди был очень избалован. Ему было 10 лет, а он не знал, как «служить». Он был умным, любящим псом. Он был добрым и безобидным, но он ничего не знал. Сэнди кормили, о нем заботились, он получал все, что нужно, но он не мог даже выйти один погулять.

Пока я рос, мне не хватало того руководства, в котором я действительно нуждался. Какой смысл полировать машину, если нельзя пользоваться двигателем? Вместо того, чтобы разъяснять мне все, мои родители обычно ругались. Мне пришлось все узнавать самому. Мы не понимали друг друга. Несмотря на это, я ухитрился иметь такое детство, которое не променял бы ни на какое другое. Друзья, воспоминания, чувства, памятные места. Все это начинает с возрастом казаться смешным.

Но под всем этим, я очень мягкий человек и я никогда не верил, что мне придется скрывать эту уязвимую часть себя. На самом деле, я всегда получаю удовлетворение, хорошо поплакав. Показывать эмоции – важно, и именно так я оцениваю понятие «мужчина». По внешним физическим признакам вы знаете, что вы мужчина. Ваша отличительная особенность там, в штанах. Но я думаю, что настоящий мужчина не боится быть честным и показать свои истинные чувства.

Это определение мужчины совершенно отличается от представлений моего отца. По иудейской религии вы становитесь мужчиной, когда проходите церемонию бар-мицва, а я этого не сделал. Я думаю, что мой отец был очень расстроен, что я так и не принял иудейскую веру. Но даже отец, будучи евреем, не был религиозен. Единственная причина, по которой я предпочитал иудейскую веру, когда был ребенком, так это потому, что у нее было больше праздников. Христиане просто страдали. У них было почти на двадцать выходных меньше, чем у евреев.

На самом деле я стеснялся быть евреем. Если не считать нескольких детей евреев, в основном моими соседями были негры и итальянцы. Именно евреев осыпали расовыми шутками. Я никогда не выглядел, как еврей и всегда пытался скрыть свое происхождение. У меня был небольшой аккуратный нос, похожий на нос немцев, как у моей матери. Когда я впервые играл в хоккей, я добавил две буквы n и s к своему имени, чтобы оно стало похоже на немецкое. Я помню случай во время игры в Новом Гайд Парке. Когда мое имя написали на табло, его написали с буквами ns. Когда игра закончилась, кто-то показывая на табло, спросил: «Ты, правда, немец?» И я отвечал: «Да». Согласные – великое дело. Просто добавьте еще и вы станете другим человеком. Я понял это задолго до того, как стал «Джерри Бутлером».

Вы наверное уже смогли догадаться, что особое возбуждение вызывало у меня переодевание на Хэллоуин. Я помню свой первый костюм. Все дети были в костюмах Бэтмана или других супергероев. Когда вы надеваете маску Бэтмана, вы автоматически становитесь бесстрашным борцом с преступлениями, храбрым и агрессивным. В конце концов, я надевал разные маски, чтобы прочувствовать их свойства – но в тот, первый раз, я был котом, мягким чувствительным, беззащитным животным, ищущим любви и ласки. И трудно было сказать, кто я был – мальчик или девочка, это не имело значения. В тот вечер я был человеком, выбравшим особенный костюм. Я автоматически почувствовал себя маленьким, напряженным, милым и слабым. В то же самое время у меня появились вкрадчивые манеры, будто костюм сделал меня котом.

Дети играли в игру «кошелек или жизнь» (просили сладости, в случае отказа угрожая проделкой) на Бэгг Стрит. Они получали свои кулечки со сладостями и размахивали кусочками мела в носках, которым они помечали дома. Мне было неинтересно кидать яйца и вредничать – но не тогда, когда я был котом, потому что это выходило за рамки характера. Мы все подбежали к двери одной особенной леди.

Мы смеялись и кричали: «Кошелек или жизнь!»

Грустно посмотрев на нас, леди сказала: «Все, что у меня есть – это изюм».

Налетчики рассчитывали получить что-то вроде перевязанных пакетиков со сладостями или монетки. Изюм же был россыпью и липкий. Как можно есть изюм из пакета, наполненного игрушками и конфетами? Все отказались и ушли. Когда я оглянулся, выражение лица этой леди было самым беспомощным. Я подбежал к ней, чтобы она могла насыпать мне пригоршню изюма. Почему? Я почувствовал себя виноватым и смущенным, ведь она просто пыталась быть доброй и щедрой.

Остальное детство плохо сохранилось в моей памяти. Я помню, что всегда что-то строил, создавал какие-то норки, достаточно большие, чтобы в них можно было протиснуться. Я любил плюхаться своим телом под кроватью, между кустами, или прокрадываться в теплые, защищенные места. Я окружал себя сам, потому, что не имел нужного мне окружения дома. Мой отец никогда по настоящему не обнимал меня, по крайней мере так, как мне бы этого хотелось. Когда он приходил с работы домой, я, с криком «Папа!» прыгал к нему на руки. Он немного держал меня, а затем уходил прямо на верх. Он редко играл со мной.

Моя мама обнимала меня, но очень скупо и я искал любовь где-то еще. Я помню, как я стучался к незнакомым женщинам и просил стакан воды, даже если я не хотел пить.

Теперь, когда я обнимаю мою жену, Лизу, моя жизнь полна. Это всеобъемлющее чувство окружающего тепла и заботы. Я не был так близок с отцом и мамой.

Мне трудно работать над этой книгой: я знаю, что могу причинить боль близким мне людям, моим родителям и Лизе, но я также надеюсь, что мы станем ближе. Я принимаю вещи, такими, какие они есть. Я чувствую себя очень неуверенно сейчас. В моем бумажнике меньше десяти баксов. И все время когда меня знобит или я чихаю, я уверен, что у меня СПИД. (Я прошел тесты и они были отрицательными, но кто знает, насколько добросовестно они были выполнены?)

Но больше всего я неуверен в Лизе. Боже, я так безумно люблю ее. Но один вопрос постоянно мучает меня: почему эта красивая женщина, которая могла бы выбрать любого мужчину, выбрала меня?