Текст книги "Непристойный талант, или Исповедь мужчины-порнозвезды"

Глава шестая. Поверженный динозавр

Нельзя заниматься хоккеем без драк ушибов и сломанных костей. Во время показательной игры в Кантиаг Парке я жевал жвачку. Меня ударили и я упал на лед, задыхаясь и хватая ртом воздух. Все подумали, что из меня вышибли дух. Наконец, Анджело выбежал ко мне на лед. Он засунул руку в мое горло и вырвал оттуда кусок жвачки. Когда я пришел в себя, он начал поливать меня руганью на глазах у не менее, чем 150 человек. «Ты, сын проститутки, кусок дерьма. Не смей никогда чавкать на льду!»

Все местные игры мы играли на катке Abe Stark на Кони Айленде. Это было мой любимый каток, потому что его борта казались более мягкими – о них было не так больно ударяться. Я помню, мы играли с командой из Фрамингема, штат Массачусетс. Нас громили со счетом 4:0 в первом периоде. Было 6 часов утра, сумасшедшее для игры время, но мы играли так, как будто никогда не видели льда. В это время уборщик чистил туалет, используя большое количество аммиака. Анджело был так зол после первого периода, что выкинул уборщика из туалета и запихал туда всю команду, заставив дышать аммиаком. «Может быть это заставит вас проснуться, чертовы ублюдки», – кричал он на нас. Он заставил нас находиться там 15 минут. Мы вышли и выиграли со счетом 12: 4.

Первый раз я сломал ногу в Скиринке. Мы играли с командой Бэнтэм разминочную игру. Большинство игроков были, по крайней мере, на два года старше самых маленьких из нас. Один из ребят сделал плоский бросок и повредил мне лодыжку. Она болела, как проклятая, но я смог возобновить игру. Когда я пришел домой, нога уже начинала отекать. В три часа ночи я проснулся, крича от боли. Я часто жаловался на боль и мой отец решил, что я притворяюсь. «Не будь ребенком», – сказал он мне. И я вернулся в кровать.

На следующее утро я не мог двинуть ногой. Моя сестра отвезла меня в травмпункт больницы Кони Айленда. Там мне наложили на лодыжку шину, с которой я смог ходить. Линда и я приехали домой и я забирался вверх по лестнице, с шиной на лодыжке, страстно желая показать отцу, что он был неправ. Когда я увидел его, я начал плакать, приговаривая: «Когда же ты будешь верить мне?»

К счастью, я не потерял свое место в команде. На следующий сезон я был запасным. Во время до сезонных игр мы играли с командой LIAC Flyers из Хиксвилля, Лонг-Айленд. Каток был очень холодным. И правда, после игры понадобился фен, чтобы оттаять. Команда ЛИАК не могла с нами соперничать, но они были большими и играли грубо. В первом периоде мы вели со счетом 1: 0. За 6 секунд до конца противник проскочил в защищаемый мной угол. Я ударил этого парня так сильно, как смог. Бум! Я сдерживал его собственным телом, но мне от этого стало только хуже. Когда беспомощный я лежал на льду, он нарочно прыгнул на мои ноги лезвиями своих коньков. Боль была невыносимой. Но мне пришлось ждать еще двадцать минут медицинской помощи. Моя мать была совершенно сломлена. У нее было красивое лицо, но когда она нервничала, оно сморщивалось, как папиросная бумага и именно так она выглядела тогда. Пока я лежал на льду, Маленький Майк пытался отомстить за меня – и порисоваться перед своим отцом – прыгая на парня, сломавшего мне ногу. Бедный Майк, он получил пинок в зад.

В больнице им пришлось разрезать мой конёк ножницами. Это был красивый чистый разрез. Мне сказали, что я буду носить лонгет, который доходил мне до промежности, два с половиной месяца. Он совсем не походили на ту лонгету для ходьбы, которую мне наложили год назад и мне пришлось пользоваться костылями. Мне было очень жаль себя.

Все чего мне хотелось, это поскорее лечь в постель и поплакать. Но мы застряли в большой пробке на скоростной автомагистрали на Лонг-Айленде. Медленно продвигаясь вперед, мы увидели страшную автокатастрофу, в которой пострадали более двадцати машин. Несколько человек умерло. Получалось, что авария произошла как раз тогда, когда я бы ехал с игры, если бы не попал в больницу. Кто знает, что бы случилось, если бы я отыграл всю игру? Я верю в судьбу – в то, что все имеет свою причину – но я не настолько сильно увлечен этим, как кто-нибудь вроде Ширли Маклейн. Если вы думаете о судьбе слишком много, кофе остынет и вы пропустите десерт.

На следующий день я посетил специалиста ортопеда, который сказал мне, очень откровенно, что есть вероятность того, что моя нога на срастется как надо и будет на три дюйма короче левой! Если это произойдет, то ее придется ломать снова. Никогда, подумал я. Мне совсем не хотелось стать инвалидом или иметь дефект. Впервые в жизни, я понял, что смертен. И со мной действительно может случится что-то ужасное.

Те два с половиной месяца, что я провел в своей комнате, были невероятно паршивыми. Мои костыли стали замком для двери. Я подставлял их под ручку двери, пока я постоянно мастурбировал, разглядывая журналы с девочками. Мне было больно, но я все еще чувствовал ужасное возбуждение. Много раз я испытывал эрекцию, потому что шина вызывала во мне чувство покорности и из-за красивых женщин из журнала. Ощущая беспомощность, я терся своим пенисом о любой мягкий материал, который мог найти и орошал его своим семенем.

Моя хоккейная форма была единственной вещью, поддерживающей мой разум в этой маленькой, тоскливой комнатке. Она висела с обратной стороны двери и я считал ее единственной вещью, придающей мне ценность, как человеку. Я никогда не забуду тот день, когда мне пришлось отдать ее. Я мог понять, что команде нужно заполнить пустое место в списке. Мне говорили, что это временно, но я не хотел расставаться с моей формой. Пришел отец другого ребенка, чтобы забрать ее. Я был раздавлен и он видел это по моему лицу. Он посмотрел на меня и сказал моей маме: «Мне очень жаль, Ширли, что приходится делать это». Когда он забрал форму, он забрал частицу меня. Я почувствовал себя опустошенным. Теперь я был ничто.

Я все еще приходил на каток и смотрел, как играют мои товарищи по команде. Они говорили мне, что я все еще один из них, но я никогда не верил им и не чувствовал этого. Когда я покинул раздевалку, другой парень стал носить мою форму.

Я не мог ходить в школу, поэтому ко мне приходил учитель на дом. Однажды он попросил меня написать рассказ. В очень сдержанном, точном стиле я написал сексуальный рассказ о мальчике, имевшим половый отношения с большим количеством женщин. Парень принимал наркотики и постоянно мастурбировал. Женщины так и падали на него и пресмыкались перед ним. Затем группа женщин связала его. Парень был беспомощен и полностью послушен им, так же, как я был беспомощным и послушным в своей лонгете. В конце юноша заснул у колеса автобуса и погиб. Не надо говорить, что учитель был в шоке.

Спустя годы, когда я стал сниматься в порнофильмах, я стал нюхать кокаин, пытаясь достичь этого состояния предельной покорности. Я брал немного коки и сначала клал его в нос. Затем я клал немного порошка в ром и затем в анус. Кайф был огромным. Все три моих отверстия были онемевшими и послушными одновременно, пока я пытался достичь полного оргазма. Иногда я подходил очень близко, но синхронизация была жесткой.

Кокаин – белый. Он поступал в опрятном меленьком пакетике, похожем на кусок мыла. Мне кажется, я пытался отмыться и очиститься. Я пытался снова вернуться в таинственность, уединенность секса, то чем он был до появления порно. Я клал кокаин на зеркало и доставал какой-нибудь модный журнал, вроде Космополитен. Я просматривал журнал, пытаясь найти женщину, которую действительно хотел. Я представлял себе идеальную женщину, которую я не мог иметь в жизни. Возможно, я пытался наказать себя, но я думаю не за то, что я снимался в порнофильмах. А, наверное, за то, что потерял романтическое представление о любви. Я фактически потерял интерес к кино. Когда на мне была та лонгета, я чувствовал блаженную покорность, то что я потеряю позже.

Когда, наконец, лонгету сняли, моя нога напоминала ногу скелета. Мне все еще нужны были костыли. Я знал, что на следующий день моя команда уезжала играть в Сиракузы. Больше всего на свете я хотел уехать с ними. Большой Майк привел меня на каток. Мне было очень больно, но я, прихрамывая, подошел к нападающим без костылей, улыбаясь, просто, чтобы показать, как я крут. Восстановление спортивной формы – процесс очень медленный. Только через четыре месяца мне разрешили присоединиться к команде во время перерыва и проехаться по льду. Мне дали новый номер и я вернулся в команду в конце сезона.

Таким образом, я ломал ногу два года подряд. Я никогда не верил, что такое со мной может случиться. Смерть вызывала во мне всепоглощающий ужас. Я помню, как мы ехали после игры с Рейнджерсами, по Океанскому бульвару. Мы проезжали Вашингтонское кладбище около авеню М. Увидев могильные плиты, я очень испугался. Но как я мог объяснить отцу, почему я плачу? Как мне было сказать ему, что я знаю, что однажды умру и не собирался всегда быть при отце или играть в хоккей? Но как-то я все-таки сказал ему об этом и отец ответил: «Забудь об этом. Ты не умрешь». Но я знал правду, даже молодой динозавр умер.

На второй год после травмы я играл даже лучше. Именно тогда я встретил Винни, который до сих пор является моим близким другом. Он итальянец, сейчас он лысеет и переживает об этом каждый день своей жизни. Он жесткий парень, но открыт для меня. Он сказал мне, что, на самом деле, я единственный человек, перед кем он плакал. Я всегда отмечал интригующую мягкость и нежность под его довольно жестким внешним видом.

Когда мы были подростками, Винни и я разъезжали на его стареньком Le Mans и «подбрасывали» девчонок. Я никогда не забуду один день: мы курсировали по авеню Кони Айленд, разговаривая с двумя такими девчонками, когда, совершенно неожиданно, мы услышали визг. Автомобиль врезался нам в тыл, так как он ехал со скоростью наверное 55–60 миль в час. Вся задняя часть машины Винни была смята до самых сидений, но мы не получили ни царапины. Мы посмотрели друг на друга, обрадованные тем, что спаслись и обнялись. Это было впервые, когда мы показали свои чувства.

Сегодня, когда я вижу Винни через много лет и мы вспоминаем или слышим определенные песни по радио, мы вместе плачем. Я очень люблю его. У него есть жена и сын и мало времени для меня, поэтому сегодня мы не так близки, как раньше. Когда я в городе, я всегда спешу, но он это то нерушимое, которое остается даже тогда, когда здание разрушено. Вы не сможете найти более крепких дружеских уз.

Даже Винни, хотя он всегда действовал как какой-нибудь ненормальный, считал меня психопатом. Во время игры в Филадельфии, когда мы играли за Нью-йоркских американцев, я подрался с тремя ребятами подряд. Винни находился на боковой линии, вопя на меня «псих», что подстегивало меня.

В хоккее нас научили драться. Я усвоил этот урок. Я помню одну игру, когда вспыхнула большая драка. Скамьи уже опустели, но я был настороже. Вдруг, удар! Какие-то парни ударили меня в висок и глубоко рассекли его. Моя мать вытолкнула меня с катка. Она визжала: «Если ты еще когда-нибудь позволишь избить себя, как сейчас, я сама изобью тебя!». Такое ожидаешь услышать от своего тренера, а не от матери! После того случая я никому не давал возможности избить себя. Я всегда бью первым. Теперь я дерусь, чтобы убить.

Глава седьмая. Вниз и вверх

Я уверен, что вам любопытно узнать о моем подростковом периоде. Когда я впервые имел секс? И как я оказался вовлеченным в действие?

Первая девушка, которую я мог бы трахнуть появилась в седьмом классе. У Вики была самая большая грудь в школе. Она любила меня, а я просто сходил с ума по ней. Вечером накануне свидания с ней, я брал пачку сигарет и одну из них тем концом, на котором был фильтр, засовывал в свой пенис так глубоко, как мог. Затем я клал сигарету обратно в пачку. Когда она курила ее, я, наблюдая это, практически испытывал оргазм. Я обычно повторял себе: «Она сосет мой пенис, потому что сигарета была в моей дырочке». Однажды Вики и я пришли ко мне домой до того, как родители вернулись с работы. Мы оба немного выпили и она начала меня трогать. Я знал, что мог бы получить удовольствие, но был слишком испуган.

Я составлял компанию парню по имени Кенни. У него были жуткие угри и он был маменькиным сынком, поэтому все девчонки были моими. Вскоре я увидел Мисти, красивую, высокую большегрудую девочку в возрасте двенадцати с половиной лет. Мы встречались с ней и целовались взасос. Как только родители Кенни уехали на месяц в Европу, мы воспользовались ситуацией. Мы пригласили Мисти и еще одну девочку в его квартиру. Мы с Мисти обнимались и целовались, но никогда не занимались любовью. Однако, я запомнил ее по одной причине: мононуклеоз.

Затем в старших классах я встретил Анжелу. Дома у меня была линейка и я измерял свой dick во время эрекции. В те дни он достигал 6 дюймов. Я сделал на линейке отметку и показал ее Анджее в классе – конечно, она и понятия не имела, что эта линейка значит. Она не догадывалась, что я обычно смотрел на эту линейку и представлял, как я имею ее.

Один из первых порнофильмов, которые я видел с моими друзьями, я посмотрел в кинотеатре Kings Highway. Догадываюсь, что мы выглядели старше, чем были на самом деле, потому что нас пустили без всяких вопросов. Мы вошли в середине фильма «Длинная Джинни Сильвер», во время сцены, где ее нога погрузилась в задницу какого-то парня. Я просто не мог поверить! В изумлении я сказал: «О, боже. А где же тапочки?» Я любил порно, но это было нелепо. «Какого черта, я должен мастурбировать, глядя на это? Я высказался очень громко, что заставило людей на местах рассмеяться. Когда Джинни кончила, я был удивлен еще больше. Она оставила свою ногу внутри! Я не знал до тех пор, пока я стал работать с ней много лет спустя, что Длинная Джинни Сильвер не имела ноги. Ей ампутировали левую ногу в возрасте двух лет, потому что у нее отсутствовала кость.

Впервые я оказался в постели, когда мне было 16. Винни рассказал мне о месте под названием «Эпизоды». Это был публичный дом на Remsen Street в Бруклине, напротив колледжа св. Франциска и он был открыт 24 часа в сутки. Надо подъехать, припарковать машину, подняться на второй этаж, позвонить и заплатить Мадам 10 баксов (плюс 40 центов налога). Я трясся, как придурок. Это был холодный зимний день незадолго до Рождества. Я был в розовой рубашке, на которой было написано «номер один». Я полагаю, что мое самолюбие нуждалось в поддержке. Я выбрал очень милую пуэрториканку и дал ей карточку, на которой было написано: «Алкоголь и резинка». Она отвела меня в свою комнату и велела мне раздеться. Когда она вернулась, то спросила меня, сколько чаевых я собираюсь дать. В голове вертелась мысль, что у меня нет работы и что на это посещение я копил целую неделю. Я ответил: «Сладенькая, чаевых не будет».

Она вздохнула: «Хорошо, малыш. Я сделаю все, как обычно».

Она вымыла мой пенис, я держал таз под ним. Положив немного дезинфектора в воду, она размешала его руками. Затем она схватила мой пенис и сильно сжала его. Наверное проверяя на венерические заболевания, но ничего не вышло. Кроме волнения.

Я заполз на нее. У нее не должно было быть со мной трудностей, потому что уже в предвкушении у меня было эрекция. Я точно знал, что мой пенис будет чувствовать в ее влагалище. Я знал, как будут работать мои бедра и мышцы ануса. Я хотел продолжать вечно, но кончил через 22 секунды. Затем она оттолкнула меня и сказала: «Давай, малыш. Это все». Она даже не вымыла меня, просто вышла из комнаты.

После этого я был в «Эпизодах», по крайней мере, 25 раз. Вскоре я влюбился в проститутку по имени Эйприл. Мне было около 17, а ей, наверное, 25. У меня была работа с частичной занятостью в магазине бубликов и я помогал себе несколькими долларами из кассы, просто для того, чтобы я мог быть с ней. Я платил за любовь с Эйприл около двух месяцев. Затем, она оттуда неожиданно исчезла.

После этого я встретил в средней школе Джоанн. Я был в одиннадцатом классе и она была в двенадцатом. Теперь я влюбился в итальянку, крашенную блондинку с большими титьками, которая курила сигареты и носила кожаный пиджак. Джоанн была холодной, но посылала мне самые горячие взгляды. Я не отрывал от нее взгляда, полностью захваченный ее обаянием. Иногда мы завтракали вместе, но она встречалась с другим парнем. Потому, что Джоанн не могла пойти со мной, я начал встречаться с Мишель.

Мишель работала в ресторане Мартина вместе с моей сестрой. У нас никогда ничего не было, кроме dry hump (половой акт без введения полового члена). После того, как я подвозил ее на своем потрепанном форде, я возвращался домой с большим пятном на штанах. Родители Мишель ненавидели меня. Ее мать была похожа на толстую Джоан Риверс, а ее отец напоминал Эрнеста Боржин. Я трахал Мишель всухую в гостиной на софе, пока мы оба не кончали.

Однажды, когда Мишель как раз собиралась сделать мне минет, вошел ее отец. Я быстро натянул рубашку на пенис. К счастью, он не надел своих очков, но могу поклясться, он знал, что происходит. Он был детективом в отставке и я боялся, что он убьет меня.

Мы с Мишель все время ругались и я все еще был без ума от Джоанн, но не знал, где она живет. Однажды, когда я повернул направо с авеню Z, я увидел Джоанн, переходящую улицу. Я остановил машину. Она была прекрасна, ее волосы были обесцвечены как у Барри Манилоу и зачесаны назад. Я сказал: «Привет, помнишь меня?»

Она улыбнулась: «Конечно».

Когда Джоанн вошла в мою машину, я неожиданно почувствовал себя женщиной, с которой парень делает это первый раз. Она открыла ко мне какой-то подход и глубоко проникла в меня. В закрытой машине я чувствовал себя в полной безопасности. Я думал, что имею все. Это была девушка, которой не надо платить. Это была моя девушка. И она жила всего в пяти кварталах от меня.

Джоанн и я начали встречаться. Через две недели мы стали любовниками. Я не мог этого дождаться, но она не хотела, чтобы мы делали это в моей комнате. Мы пошли в прибрежную гостиницу Манхеттена. Там ползали тараканы, но мне было все равно. Я собирался получить удовольствие.

Два удара и все кончилось. «Ты уже?» – спросила она. Я хотел умереть. Моя жизнь завершилась. Я хотел, чтобы моя мама никогда не встречала моего папы. Но Джоанн была очень мила. «Все хорошо», – сказала она, чтобы поддержать меня. Конечно, мой пенис вскоре ожил. И мы снова сделали это. И снова.

С этого момента мы с Джоанн трахались все время и везде. На заднем сидении моей машины. На переднем сидении моей машины. Утром, пока моя мама не проснулась. У Джоанн, когда ее родители уходили. Обычно, мы занимались любовью как кошки и собаки. Джоан любила быть сверху, а я любил наблюдать, как она кончает. В сексе я всегда больше отдавал, чем брал.

К несчастью, моя первая любовь закончилась на очень грустной ноте через семь месяцев. Джоанн была очень нервной и всегда срывалась. После бесконечного количества ссор мне пришлось уйти от нее. Через несколько лет она вышла замуж за очень ревнивого кубинца. Мы пытались поддерживать отношения, но ее муж пообещал разбить мне голову.

После Джоанн я снова стал делать то, что всегда делал лучше всего – получал удовлетворение от своего пениса.

Я все еще любил хоккей, но уже знал, что здесь у меня нет будущего. Однако, состоял как полупрофи в команде New Haven Nighthawks (команда, относящаяся к Нью-Йоркским Рейнджерам) и сыграл три показательный игры. Создавшиеся условия развили во мне только одну сторону жизни: ярость. Это была единственная тактика, которая помогала выживать на льду. Я сделал ошибку, взяв ее домой.

Подобные взаимоотношения нравились мне больше всего. Я был счастлив только тогда, когда бил кого-то или внушал страх – но в то же время, я хотел, чтобы меня уважали за то, каким я был, а не потому, что я пугал их до ужаса.

Итак, я был готов бросить хоккей. И я на самом деле не знал, что мне делать с моей жизнью. Вне катка я всегда полагался на свою привлекательную внешность. Я думал, что это все, что мне нужно. Я был суперобложкой, бантиком и коробкой одновременно. Все, что я знал – это что у меня есть чувства и внешний вид, но самый большой вопрос был в том: «Если ли что-нибудь внутри?». Я надеялся, что у меня есть еще какие-нибудь таланты, кроме избивания ребят на льду и внешней привлекательности.

У меня была стипендия в Иона-Колледже, но я не воспользовался ею. Полагаю, что не чувствовал себя готовым для колледжа. Смешно, но я жил жизнью крутого парня из Бруклина, настоящим грубым ее представителем, но у меня были сомнения в том, что я не хочу жить дома. Я хотел быть как можно ближе к семье. Пока я играл в хоккей в Канаде, то там, то здесь, я всегда возвращался бы домой. Я не хотел уезжать далеко ни от семьи, ни от друзей, ни от подружек.

В конечном счете, я переключился на колледж округа Кингсбороу. Я действительно не помню, чем занимался в этот период. Я почти бросил хоккей и поступил на бухгалтерский курс – и хорошо учился. Но я был просто уверен, что это не может быть моим призванием – сидеть за столом и часами подсчитывать сметы. Я был решительным и горячим, всегда занимающим лидирующее положение. Обычно, я не мог следовать за кем-то еще, кто нравился всему колледжу. Я хотел идти своим путем.

В любом случае, моя карьера в колледже не была продолжительной. Меня заподозрили в избиении педагога и вскоре после этого я ушел.

Я хотел «кем-то» быть. Однажды, я просматривал телепрограмму и обратил внимание на рекламу «Актерской школы в Барбизоне». Это был путь, у которого могло быть будущее. Но мне было необходимо 564 доллара для поступления. Моя мать как раз получила наличные с нескольких акций и имела некоторое количество свободных денег. Не думая ни секунды она тут же дала мне денег на обучение. Она отдала бы последний гривенник, если бы понадобилось.

Теплым летним днем мой друг Скотт отвез меня в Барбизон. Очень приятная леди задала мне несколько вопросов. Я мог бы прямо перед ней подтереть свою задницу, а она продолжала бы улыбаться: «Хорошая работа!» Она записала меня в класс, состоящий из двадцати студентов. Педагога звали Джеймс Берд и он снимался во многих «мыльных операх». Мне он понравился. Он относился к нам по-дружески и действительно хотел нам помочь добиться успеха.

Класс представлял собой типичное нью-йоркское разнообразие: здесь были белые, черные, испанцы, индонезийцы – испуганные, но полные надежд представители Объединенных Наций. Мы все хотели добиться чего-нибудь. Мы поглядывали друг на друга, думая: «Эй, может быть я тот самый». В Барбизоне они раздули наше самолюбие и заставили нас чувствовать себя настоящими звездами, но на самом деле мы были крошечные зародыши, которые еще надо было долго растить.

Когда я рассказывал отцу, как хорошо я все делаю в актерском классе, он только пожимал плечами: «Когда ты собираешься найти себе работу?» Наконец, они послали меня на пробы. Это была реклама какого-то продукта для волос, но я не получил работы.

Затем я попытался получить роль в Manhattan Lambda Production. Это был темный грязный театр. Чтобы попасть в него, надо было подняться на один пролет лестницы, миновать одну задницу и две лужи мочи. Вряд ли я знал, что это театр геев и я был там единственный не-гей. Я прочитал роль Адама Окхерта в пьесе «Грязная работа на перекрестках». Черт возьми, откуда я мог знать, что эту пьесу собирались играть в женских платьях? Или что мужчины будут играть женские роли? Итак, я читал роль напротив парня, играющего роль моей матери. Он старался поддержать меня, своего сына, очень нежно. Я почти кончил в штаны. Дважды.

Я не думаю, что хорошо читал роль, но на следующий день мне позвонили и предложили играть «Адама». Я был вне себя от радости. Я был влюблен в свою роль, но не хотел, чтобы мои друзья увидели меня в ней, потому что я играл такого мягкого, нежного парня, что они бы умерли со смеху. Если вы растете в Бруклине, вам приходится быть грубым. Мне приходилось бить сильнее, чем хотелось бы. А теперь я играл такого мягкого человека и работал вместе с гомосексуалистами. Но не было никакого сексуального давления. Пока.