Текст книги "Stargirl. Звездная девочка"

8

Перемены начались примерно со Дня благодарения. К первому декабря Старгерл стала самой популярной ученицей в школе.

Как это случилось?

Может, причиной всему было ее участие в команде чирлидеров?

Впервые в ее составе она вышла на поле во время последнего футбольного матча сезона. Трибуны были заполнены: ученики, родители, выпускники. Никогда еще столько народа не приходило на стадион, чтобы посмотреть на какую-то чирлидершу.

Она начала с обычных кричалок и элементов. А потом не останавливалась ни на минуту. Когда другие девушки брали перерыв, она продолжала подпрыгивать и кричать. Она буквально вопила во все горло. Посетители в тех местах, которые обычно не попадали в зону внимания чирлидеров – на дальних краях трибун, за воротами, у ларьков с закусками – вдруг обнаружили, что и их поддерживают.

Потом Старгерл пересекла пятидесятиярдовую линию и присоединилась к команде чирлидеров соперников. Мы хохотали, увидев, как они застыли с изумлением на лицах. Она покричала и попрыгала у скамейки игроков, после чего ее отогнал тренер. В перерыве перед второй половиной она играла на укулеле вместе с оркестром.

Во второй половине она принялась выполнять акробатические номера – колеса и сальто назад. В какой-то момент игра остановилась, и три судьи в полосатых футболках побежали к зачетной зоне. Старгерл там забралась на ворота и, балансируя, дошла до середины перекладины, где замерла, подняв руки и изображая тачдаун. Ей приказали слезть – под овации и вспышки фотоаппаратов.

Покидая стадион, никто не вспоминал, насколько скучной была сама игра. Никому не было дела до того, что «Электроны» снова проиграли. Редактор спортивной колонки «Майка Таймс» на следующий день назвал ее «лучшим спортсменом на поле». Мы не могли дождаться начала баскетбольного сезона.

Или это произошло после выходки Хиллари Кимбл?

Через несколько дней после той поздравительной песни я услышал в коридоре крик «Не надо!» и побежал на него. На верхней площадке лестницы собралась целая толпа. Все смотрели в одну сторону. Я протолкался сквозь народ. Хиллари Кимбл стояла у перил, ухмыляясь и держа за хвост Корицу – крысу Старгерл – над просветом, идущим до самого первого этажа. Старгерл стояла этажом ниже и смотрела вверх.

Казалось, все застыли. Прозвенел звонок на следующий урок. Никто не двигался. Старгерл ничего не говорила, просто смотрела. Корица растопырила восемь пальцев на передних лапках. Ее немигающие крохотные и выпученные глазки походили на черные бусинки. И снова раздался голос:

– Не делай этого, Хиллари!

Неожиданно Хиллари разжала пальцы. Кто-то завизжал, но крыса упала на пол у перил. Фыркнув и окинув Старгерл презрительным взглядом, Хиллари развернулась и ушла.

Или это была Дори Дилсон?

Дори Дилсон, девятиклассница с каштановыми волосами, писала стихи на листах чуть ли не в половину ее роста. Как ее зовут, никто не знал до тех пор, пока она во время обеда не села за столик рядом со Старгерл. На следующий день все места за столиком были заняты. Старгерл с тех пор уже не обедала и не ходила по коридорам школы в одиночестве.

Или это были мы?

Изменились ли мы? Почему Хиллари Кимбл не бросила крысу с лестницы? Неужели она разглядела что-то в наших глазах?

Как бы то ни было, но когда мы вернулись в школу после Дня благодарения, стало понятно, что произошли перемены. Старгерл вдруг стала совсем не опасной, а, напротив, милой и привлекательной. В коридорах то и дело слышалось: «Старгерл!» Мы повторяли ее имя не переставая. Нам нравилось произносить его перед чужаками и следить за выражением их лиц.

Она нравилась девочкам. Нравилась мальчикам. И – что самое удивительное – ее обожали все типы учеников, как робкие мышки, так и принцессы, как ботаники, так и крутые парни.

Мы наперебой подражали ей. В столовой не затихал перебор укулеле. На партах в классных комнатах стояли цветы. Однажды пошел дождь, и дюжина девочек выбежала во двор, чтобы потанцевать под дождем. В зоомагазинах «Майка-молл» закончились крысы.

Лучший повод выразить ей наше восхищение представился на первой неделе декабря. Мы собрались в актовом зале на ежегодный конкурс ораторов. В этом мероприятии, спонсируемом Аризонской лигой избирательниц, могли принять участие любые ученики, желавшие показать свои таланты в области публичных выступлений. Каждый получал микрофон на семь минут и говорил о чем угодно. Победитель отправлялся на районный конкурс.

Обычно в конкурсе в СРШМ участвовало четыре-пять человек. На этот раз их было тринадцать, включая Старгерл. Не нужно было заседать в жюри, чтобы понять, что она лучшая. Она произнесла колоритную речь – скорее, даже представление, – озаглавленную «Сыч-эльф, называй меня по имени». Облачена она была в серое платье переселенцев, под стать теме своего выступления. Из зала я не видел ее веснушек, но представлял, как они пляшут на ее носу всякий раз, когда она задорно вскидывает голову. Когда она закончила, мы затопали ногами, засвистели и закричали, требуя продолжения.

Члены жюри удалились на совещание, а нам показали фильм – короткий документальный ролик про победителя предыдущего финала штата, одного парня из Юмы. Самые захватывающие кадры были не про сам конкурс, а про то, что происходило после него. Вернувшегося в старшую школу Юмы ученика окружила толпа: чирлидеры, музыканты, другие школьники, бросающие конфетти и разноцветные ленты. Сидя на плечах товарищей, герой радостно размахивал руками.

Фильм закончился, свет погас, и судьи объявили победительницей Старгерл. Теперь ей предстояло отправиться на районное состязание в Ред-Роке. Финал штата был назначен на апрель в Финиксе. Мы снова принялись топать и улюлюкать.

Такие вот почести мы оказывали ей в последние недели года. Но и к себе мы теперь относились иначе.

9

В пустыне Сонора есть пруды. Можно стоять прямо в центре одного из них и не догадываться об этом, потому что они пересохшие. Также можно не догадываться о том, что всего лишь в паре дюймов под поверхностью спят лягушки, сердца которых сокращаются раз-другой в минуту. Эти грязевые лягушки пребывают в спячке и ждут своего часа, потому что без воды их жизнь неполноценна и они лишь жалкое подобие себя настоящих. Они лежат так в земле на протяжении многих месяцев. А потом проходит дождь. И тысячи пар глаз выглядывают из грязи, а ночью над освещенной луной водной гладью раздаются сотни голосов.

Было ужасно здорово находиться в центре происходящего: мы были словно просыпающиеся грязевые лягушки. Со всех сторон мы получали крохотные знаки внимания. Небольшие жесты, слова поддержки – все это казалось оживанием окаменелостей. На протяжении нескольких лет мы хмуро ходили по коридорам, не озираясь по сторонам; теперь же мы оглядывались, кивали, улыбались. Если кто-то получал отличную оценку, мы радовались вместе с ним. Если кто-то растягивал ногу, другие ощущали его боль. Мы узнавали, какого цвета глаза у знакомых.

Это было все равно что восстание, возглавленное Старгерл, но восстание не против чего-то, а ради какой-то цели. Ради нас самих. Ради грязевых лягушек, которые так долго спали.

На занятиях мы слышали голоса учеников, которые прежде никогда не раскрывали рта. В декабрьском выпуске школьной газеты «письма редактору» заполнили целую страницу. На эстрадное представление записались более сотни человек. Один парень основал фотокружок. Другой стал носить кожаные ботинки вместо кроссовок. Еще один пришел на уроки с фиолетовыми волосами.

Официально никто этого не признавал. Не было никаких громких объявлений, новостей по телевизору, заголовков в «Майка Таймс» вроде:

ОЖИВЛЕНИЕ

СРЕДИ УЧАЩИХСЯ СРШМ.

ГРАДУС ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ

ЗАШКАЛИВАЕТ

Но все это происходило у нас на глазах. Я привык смотреть по сторонам будто через объектив, выхватывая эффектные эпизоды, и видел это. Я и сам ощущал перемены. Мне казалось, как будто я освободился от оков и сбросил тяжелый груз с плеч. Но я не знал, что с этим делать. Я не знал, в каком направлении мне бежать после освобождения. Я не чувствовал никакого желания перекрашивать волосы или выбрасывать кроссовки. Поэтому я просто наслаждался ощущением и наблюдал за тем, как аморфная масса учащихся распадается на сотни индивидуальностей. Само местоимение «мы», казалось, треснуло и начало осыпаться крошками.

Любопытно вместе с тем, как мы осознали себя личностями, возник новый коллектив со своим духом, которого не было раньше. Он проявлялся в криках «Вперед, Электроны!» на трибунах. Он журчал в воде в питьевых фонтанчиках. На классных часах в воздухе словно витали слова «альма-матер» с крылышками.

– Это чудо! – с жаром воскликнул я однажды, обращаясь к Арчи, стоявшему на краю заднего крыльца его дома.

Он не повернулся, а лишь медленно вынул трубку изо рта и заговорил, обращаясь как будто к сеньору Сагуаро или пылающим горам вдали.

– Будем надеяться, что нет. Беда с чудесами в том, что они происходят недолго.

А беда с трудными временами в том, что их нельзя проспать.

Это был настоящий золотой век – те несколько недель в декабре и январе. Откуда мне было знать, что, когда настанет его конец, я окажусь в самом центре событий?

10

Все мои сомнения по поводу того, приглашать или нет Старгерл на «Будет жарко», развеялись.

– Хорошо, давай пригласим ее, – сказал я Кевину.

Он рванул было, чтобы тут же приступить к делу, но я схватил его за руку.

– Спроси сначала, хочет ли она.

Кевин рассмеялся.

– Ага. Как будто она откажется.

Еще никто не отказывался от участия в «Будет жарко». Любое нежелание отвечать на личные или неудобные вопросы перевешивала перспектива появиться на телеэкранах. Если кто-то и мог сопротивляться такому соблазну, то, как я полагал, только Старгерл. В тот день после школы Кевин подошел ко мне, показав большие пальцы и с улыбкой до ушей:

– Все в порядке! Она согласилась!

Поначалу я даже удивился. Это расходилось с моим представлением о ней. Я еще не догадывался, что передо мной отблеск того, что вскоре предстояло мне разглядеть: за всеми странностями и отличиями Старгерл была гораздо более нормальной, чем я представлял.

А потом меня охватил восторг. Мы закричали и дали друг другу «пять». Мы уже представляли, как будем снимать лучшее в истории шоу.

Дело было в середине января. Мы назначили съемки на тринадцатое февраля, перед Днем святого Валентина. Нам хотелось выделить на подготовку целый месяц. Теперь, когда мои сомнения пропали, я полностью отдался процессу. Мы спланировали рекламную кампанию и поручили ученикам из художественного кружка нарисовать плакаты. Мы составили список вопросов, которые Кевин должен был задавать в случае, если они закончатся у жюри, – что конечно же маловероятно. Нам не нужно было публиковать обычное объявление о наборе жюри: участвовать в шоу вызвались десятки учеников.

А затем все снова начало меняться.

* * *

Во дворе нашей школы стояла доска из фанеры футов пяти высотой, в форме кукушки-подорожника. Это была доска объявлений, исключительно для учеников, всегда заполненная клочками бумаги. Однажды мы увидели на ней компьютерную распечатку, прикрепленную липкой лентой:

«Я клянусь в верности Соединенным Черепахам Америки и плодоядным летучим мышам Борнео, одной планете в Млечном Пути, невероятной, со свободой и буррито с черными бобами для всех».

Ниже под распечаткой было приписано от руки: «Вот так она произносит Клятву Верности».

Объяснять, кто такая «она», было не нужно, все и так понимали. Видимо, кто-то прислушался к словам Клятвы, повторяемой каждое утро в классной комнате, которые произносила Старгерл.

Насколько я понимал, Старгерл не отличалась особым патриотизмом. И я не слышал, чтобы кто-то оскорбился. Некоторые сочли это забавным. Другие хихикали и понимающе кивали, словно говоря: «Опять она за свое». На следующее утро несколько учеников даже повторили эту новую «клятву».

Через пару дней школу облетела новая история. У одной двенадцатиклассницы, Анны Грисдейл, после продолжительной болезни скончался дедушка. Похороны происходили в субботу утром. Какое-то время все шло как обычно: толпа в церкви, процессия автомобилей с включенными фарами, небольшая группа родственников и друзей, собравшаяся вокруг могилы для последнего прощания. После краткой церемонии распорядитель похорон раздал всем по цветку с длинным стеблем. Каждый посетитель, прежде чем отойти от могилы, клал на гроб свой цветок. Тут-то Анна Грисдейл и заметила Старгерл.

Сквозь слезы Анна разглядела, что Старгерл тоже плачет, и задумалась, присутствовала ли та и в церкви. Но непонятнее всего было то, что Старгерл вообще там делает. Неужели она поддерживала знакомство с дедушкой Анны, а сама Анна об этом ничего не знала? Мать Анны спросила ее, что это за незнакомая девочка.

После участников церемонии пригласили в дом Анны на поминки. Всего пришло около тридцати человек. Подавали холодные закуски, салаты и выпечку. Старгерл тоже пришла, перебрасываясь фразами с членами семьи, но ничего не ела и не пила.

Вдруг Анна услышала голос матери – не громче других голосов, но он выделялся интонацией: «Что ты тут делаешь?»

Наступила тишина. Все оглянулись.

Они стояли у панорамного окна. Анна никогда не видела, чтобы ее мать была настолько рассержена. Миссис Грисдейл очень любила своего отца, и они даже построили отдельный флигель, чтобы он жил рядом с ними.

– Отвечай, – сказала мать Анны.

Старгерл ничего не ответила.

– Ты даже не знала его, верно?

Старгерл по-прежнему молчала.

– Не знала?

Затем мать Анны распахнула входную дверь и протянула руку, словно изгоняя незваную гостью в пустыню.

– Прочь из моего дома.

Старгерл удалилась.

Дэнни Пайку было девять лет. Он любил ездить на велосипеде, который ему подарили на день рождения. Однажды после школы он не справился с управлением и врезался в почтовый ящик. Он сломал ногу, но это было не самое худшее. У него образовался тромб из свернувшейся крови, и его отвезли на самолете в детскую больницу Финикса, где прооперировали. Какое-то время его состояние было тяжелым, но через несколько недель он вернулся домой.

Обо всем этом напечатали в «Майка Таймс». Как и о радостном приеме, который Дэнни устроили его родные дома (они жили на Пиньон-лейн). Фотография на пять колонок показывала, как Дэнни сидит на плечах отца в окружении соседей. На переднем плане красовался новый велосипед с большим листом бумаги, на котором было выведено:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, ДЭННИ

Несколько дней спустя эта фотография с первой полосы появилась на нашей фанерной доске объявлений. Мы собрались посмотреть, неужели мы что-то не разглядели на ней раньше. Толстая стрелка, проведенная красным фломастером, указывала на одно крошечное лицо позади толпы. Это было лицо старшеклассницы, улыбающейся так, как будто Дэнни Пайк был ее младшим братом, вернувшимся с того света. Лицо Старгерл.

И этот велосипед на переднем плане…

Откуда он взялся? У старшеклассников, услышавших историю и увидевших картинку, конечно же сразу появилась догадка. Но не у родных Пайка. Этот велосипед стал яблоком раздора в их семье. Мистер Пайк пришел в ярость, потому что никто из тех, кого он спрашивал, не признавался, что купил этот велосипед, – да и сам он этого не делал. Миссис Пайк была вне себя от злости, потому что не собиралась и близко подпускать своего сына к какому бы то ни было велосипеду по крайней мере год.

Однажды вечером новенький велосипед оказался лежащим у мусорного бака рядом с домом Пайков. К тому времени, как на следующий день приехал сборщик мусора, он уже исчез. Вместо него Дэнни подарили духовое ружье.

Клятва Верности, поминки Грисдейла, эпизод с Дэнни Пайком – все это не осталось незамеченным, но до поры до времени не влияло на популярность Старгерл в школе. Чего не скажешь о ее выступлениях в команде чирлидеров во время баскетбольного сезона.

11

В первую четверть каждого домашнего матча Старгерл подходила к стороне соперников и подбадривала их. Она начинала с излишне утрированных движений, делая вид, что ударяет мяч о пол, и распевая:

 
Дрибл-дрибл,
Сис-бум-библ!
Не деремся, не свистим,
Познакомиться хотим.
 

(Долгий взмах рукой)

 
Прииивеееет, друзья!
 

(два больших пальца вверх,

указывая на себя)

 
Мы – Электроны!
 

(указывает на них)

 
А вы Ктооооо?
 

(Вертит головой из стороны в сторону,

прикладывает ладони к ушам)

Пара чирлидерш соперников, может, еще какой-нибудь болельщик или два отвечали: «Дикие кошки!», «Пумы!» или как-нибудь еще, но большинство просто сидели, раскрыв рты, словно говоря: «Какого черта тут происходит?» Некоторые из наших чирлидерш улыбались, другие казались смущенными.

В этот момент обвинить Старгерл можно было бы разве что в неуместности ее шуток и трюков. Но она на этом не останавливалась. Старгерл шумно приветствовала любой забитый в корзину мяч, независимо от того, какая команда это сделала. Это было удивительное зрелище: другая команда получает очки, болельщики СРШМ сидят хмурые на трибунах, Старгерл же одна прыгает и размахивает руками.

Поначалу другие чирлидерши пытались ее унять, но это было все равно что унимать развеселившегося щенка. Предложив ей надеть клетчатую юбку, они выпустили на поле чирлидершу, какую еще не видел свет. Она не ограничивалась баскетбольными матчами. Она приветствовала всех по любому поводу, в любое время. Да, она ликовала во время вручения наград, объявления победителей, но охотнее всего уделяла внимание чему-то малозаметному.

Нельзя было предсказать, на что она обратит свой взор. Допустим, ты – невысокий, невзрачный девятиклассник по имени Эдди. Ты идешь по коридору и видишь конфетный фантик на полу. Ты поднимаешь его и швыряешь в ближайшую урну – и вдруг неожиданно перед тобой вырастает она, размахивает руками, трясет медовыми волосами. Веснушки скачут у нее на носу, и тебя словно засасывает в ее огромные глаза, а она при этом жизнерадостно вопит что-то про тебя, Эдди, и про урну, вместе с которой вы вступили в команду по уничтожению мусора. Собирается толпа, все ритмично хлопают в ладоши, и на тебя обращено столько пар глаз, сколько не бывало за всю жизнь. Тебе становится не по себе, ты чувствуешь себя глупо. Тебе хочется последовать в урну за этой проклятой бумажкой. С тобой случилось худшее, что могло произойти. В голове у тебя крутится только одна мысль: «Я умру… сейчас я умру…»

А потом, когда она наконец-то заканчивает и веснушки вновь замирают у нее на переносице, ты почему-то не умираешь. Почему?

Потому что тебе хлопают – вот почему. Разве кто-нибудь когда-нибудь умирал от того, что ему хлопают? И улыбаются тебе. Люди, которые даже никогда не видели тебя раньше, улыбаются тебе, хлопают по плечу, пожимают руку – и ты вдруг ощущаешь, что тебе так хорошо, что ты буквально летишь по дороге из школы домой. А когда ложишься вечером в кровать, то последнее, что видишь перед тем, как провалиться в сон, – те самые глаза, и ты засыпаешь с улыбкой на лице.

Или ты пришел в школу в необычных сережках. Или сдал сложный тест. Или сломал руку. Или тебе наконец-то сняли брекеты. Или ты вообще не человек. Может, ты просто рисунок мелом на стене, сделанный каким-то одаренным учеником. Или какая-нибудь по-настоящему красивая букашка, ползущая по стойке для велосипедов.

Мы качали головами и соглашались с тем, что, возможно, перед нами действительно немного повернутая девчонка, может, даже официально ненормальная, но мы улыбались, и пусть не говорили вслух, но уж точно чувствовали, как здорово, когда ты получаешь признание.

Если бы дело происходило в каком-нибудь другом году, то, возможно, все на этом бы и закончилось. Но так вышло, что в том году нечто невероятное началось и на нашей баскетбольной площадке. Наша команда начала побеждать. Только побеждать.

И ее победы все изменили.

В начале сезона никто на это не обращал особого внимания. За исключением тенниса для девочек, у нас никогда не было хороших команд. Мы смирились с мыслью о поражениях. Вообще-то большинство из нас совсем забыло про спорт, и мы не посещали матчи.

Годом ранее баскетбольная команда «Электроны» победила только в пяти из двадцати шести матчей. В этом году они еще до Рождества выиграли пять игр. К началу января они победили в десятой, и все вдруг стали замечать, что в колонке «Проигрыши» до сих пор красуется ноль.

«НЕПОБЕЖДЕННЫЕ!» – кричала надпись с яркого плаката на фанерной кукушке-подорожнике. Некоторые утверждали, что это случайность. Другие говорили, что просто команды соперников на этот раз попались еще хуже нашей. Некоторые уверяли, что этот плакат – розыгрыш. Но одно было точно: посещаемость матчей выросла. К началу февраля количество побед в серии достигло шестнадцати, и в спортивном зале было не найти свободного места.

Но помимо этого происходило еще нечто более любопытное. Мы вдруг перестали допускать мысль о поражении. Мы даже забыли, каково это – проигрывать. Не было никакого периода привыкания, никакой «кривой обучения». Никто не учил нас быть победителями. В один день мы были скучными, незаинтересованными и всем довольными лузерами, а на следующий – превратились в яростных фанов, топающих на трибунах, раскрашивающих лица в зеленый и белый цвета и выполняющих «волну» так, как будто практиковались годами.

Мы влюбились в нашу команду. Говоря о ней, мы использовали слово «мы» вместо «они». Ведущий по мячам игрок, Брент Ардсли, словно купался в золотом сиянии, окружавшем его, когда он шел по школе. И чем больше мы влюблялись в свою команду, тем сильнее начинали ненавидеть противников. Раньше мы им завидовали. Мы даже аплодировали им назло нашим беспомощным игрокам. Теперь мы презирали врагов и все, что было связано с ними. Мы ненавидели их форму. Ненавидели их тренеров и болельщиков. Мы ненавидели их, потому что они пытались испортить наш безупречный сезон. Мы с возмущением встречали любое очко против нас. Как они только смеют ему радоваться!

Мы начали гудеть в знак неодобрения. Мы делали так впервые, но можно было подумать, что мы опытные мастера. Мы гудели, встречая команду противника, гудели, завидев их тренера, гудели другим болельщикам, судьям – всем, кто угрожал нашему идеальному сезону.

Мы гудели, даже когда сменялись цифры на табло. Мы ненавидели матчи, исход которых решался в самом конце. Мы ненавидели неопределенность. Мы обожали игры, результат которых можно было предсказать в первые пять минут. Мы хотели видеть не просто победу – а разгром. Единственный счет, который нас полностью удовлетворил бы, был 100:0.

И вот посреди всего этого оживления, посреди идеального сезона оказалась Старгерл, подпрыгивающая каждый раз, когда мяч оказывался в корзине, – независимо от того, кто его забил. Как-то раз в январе с трибун раздался крик: «Да сядь ты уже!» Затем последовало гудение. Старгерл, казалось, этого не замечала.

Она, казалось, ничего не замечала.

Из всех особенностей Старгерл эта поражала меня более всего. Как будто плохое ее нисколько не волновало. Поправка: не волновало плохое, связанное с ней. Наши неудачи и беды она замечала. Если нам становилось больно, если нам что-то не удавалось или как-то иначе не везло по жизни, то она откуда-то узнавала это и проявляла сочувствие. Но плохое, случавшееся с ней или обращенное в ее адрес – недобрые слова, презрительные взгляды, волдыри на ногах, – все это, казалось, она не замечала. Все ее чувства, все ее внимание были обращены вовне. У нее словно не было никакого самолюбия.

Девятнадцатый матч баскетбольного сезона проходил в Ред-Роке. В предыдущие годы чирлидеров всегда было больше, чем болельщиков из Майки. Но не на этот раз. Автомобильный караван через пустыню в тот вечер растянулся на пару миль. К тому времени, когда мы расселись, в зале едва оставалось место для местных болельщиков.

Игра обернулась настоящей бойней. Команда Ред-Рока казалась совершенно бессильной. К началу четвертой четверти мы лидировали со счетом 78:29. Тренер вывел запасных игроков. Мы загудели. Мы почуяли запах 100 очков. Мы хотели крови. Тренер вернул на площадку основной состав. Пока мы гудели и топали ногами, Старгерл встала и вышла из зала. Те, кто заметил, решили, что она пошла в туалет. Я то и дело поглядывал в сторону выхода. Она так и не вернулась. За пять секунд до окончания игры «Электроны» набрали сто очков. Мы будто слетели с катушек.

Старгерл все это время провела снаружи, разговаривая с водителем автобуса. Другие чирлидерши спросили, почему она вышла. Она сказала, что ей стало жалко игроков Ред-Рока. Ей показалось, что ее выступление только усиливает разгром. По ее словам, в таких играх нет никакого удовольствия. Ей сказали, что ее роль заключается не в том, чтобы получать удовольствие, а в том, чтобы при любых обстоятельствах поддерживать команду старшей школы Майки. Она просто с недоумением посмотрела на них.

Чирлидеры ехали в одном автобусе с командой. Когда игроки вышли из раздевалки, девушки рассказали о том, что произошло. Тогда ребята задумали кое-что. Сказали Старгерл, что забыли что-то в раздевалке, и попросили принести. Она ушла, а они сказали водителю, что все в сборе, и автобус отправился в двухчасовой обратный путь без нее.

В тот вечер ее отвез домой школьный смотритель из Ред-Рока. Утром в школе чирлидерши сказали ей, что произошла ошибка, и сделали вид, что сожалеют о случившемся. Она им поверила.

На следующий день было тринадцатое февраля. День съемок шоу «Будет жарко».