Текст книги "Зверь в тени"

Глава 15

В дневное время я не раз бывала на Карьере Мертвеца. Он находился почти в пяти километрах от Пэнтауна (если считать расстояние по прямой). Когда мы с Морин и Брендой повзрослели, мы стали ездить туда на велосипедах – якобы поплавать. На самом деле это был предлог для того, чтобы улизнуть от родителей, поглазеть на других и себя показать. Я и в воду-то ни разу не зашла. Ее глубина и высота скал вызывали у меня неподдельный ужас. Как и байки о каменоломнях, травимые во время посиделок у костра – о Мертвеце или о ком-то другом (все зависело от того, в каком именно месте ты оказался). По преданиям, в каменоломни захаживал раздутый труп парня, утонувшего в одном из карьеров. Раз в год Мертвец обманом заставлял какого-нибудь пловца поверить, что верх – это низ, а низ – это верх. Тот, ничего не подозревая и безмятежно посмеиваясь, плескался, пока не нырял под воду. А там все внезапно менялось. Несчастный устремлялся ко дну, полагая, что вот-вот всплывет на поверхность, но дышать ему становилось трудней и трудней. Он отчаянно бил по воде руками, пытаясь оттолкнуться от ее толщи и вынырнуть из пучины. Но к тому моменту, когда он понимал, что угодил в смертельную ловушку, было уже слишком поздно.

Бренда тоже не заходила в воду, но не по той причине, что я. Ей просто не хотелось портить прическу. И обычно мы вдвоем устраивались на покрывале (неподалеку от воды, но не в опасной близости от нее), намазывали кожу толстым слоем йодированного детского масла, сбрызгивали волосы солнцезащитным спреем и подставляли тела солнцу на весь день.

А вот Морин вела себя иначе. С нетерпением скинув с себя футболку и шорты, она забегала в своем зеленом бикини на самый высокий утес, становилась в очередь на этой обветренной каменной стене, возвышавшейся над водой на пятнадцать метров, и с возбуждением оглядывалась на массивные гранитные валуны, разбросанные за ее спиной, как гигантские детские кубики. Вода внизу была чистой, но настолько глубокой, что казалась черной, а воздух вокруг был насыщен ее лягушачьим запахом.

Когда подходил черед Морин, она небрежно ступала на кромку утеса и прыгала вниз – с широко открытыми глазами и с зажатым носом – точь-в-точь как в тот день, когда она прыгнула с вышки в городском бассейне. Мы с Брендой аплодировали подруге. Иногда к нам подходили и заговаривали другие ребята из Пэнтауна, а в конце дня мы катились на велосипедах домой – потные и вялые, с загорелой, но обезвоженной после долгого пребывания на солнце кожей.

Помимо этих дневных поездок на Карьер Мертвеца, Морин и Бренда посещали также вечеринки в каменоломне. Я об этом подозревала, хотя они ни разу не приглашали меня. Мне было больно думать об этом. Я не желала выступать в роли старой ворчливой бабки, но однажды подруги признались мне в том, что покурили травку. И как вы думаете, как я отреагировала? Правильно, я прочитала им лекцию о вреде курения. Такую лекцию я выслушала от своего деда, а им я только повторила его слова. Но после этого Морин и Бренда прекращали рассуждать о курении и бочонках с вапатули в ту же секунду, как я заходила в комнату. Или, хуже того, начинали перешептываться у меня за спиной.

Так что я действительно порадовалась тому, что меня наконец-то позвали на вечеринку в каменоломнях.

Вот только ночью они показались мне очень древними. Я бы не удивилась, если бы в них и правда обитали призраки. А между соснами-дозорными завывал с присвистом суховей.

Миновав парковку, мы свернули на гравийную дорогу, въезд на которую скрывал такой плотный полог ветвей, что можно было запросто его не заметить, если ты не знал, куда смотреть. Через несколько минут мы оказались возле небольшой каменоломни, обрамленной колыхавшимися деревьями, – черными в лунном свете. На нас уставилось огромное слезящееся око воды, а за ним мои глаза узрели стену, которую сложили из отколотой породы горняки, когда вгрызались в земную твердь. Мы расселись напротив нее, вокруг костра, разведенного Эдом.

Эд и Ант оказались от меня слева, Рикки с Брендой – напротив. Угнездившись на каменных плитах, мы несколько секунд молча смотрели на колеблющиеся языки пламени. От их жара и дикой пляски меня стало подташнивать. Глаза забегали по сторонам. Я насчитала свыше двух десятков ребят; они все пили и смеялись; некоторых – тоже из Сент-Клауда – я узнала в лицо. Но часть гостей оказались мне незнакомы. Похоже, это были затейники с ярмарки, которых пригласил Эд. Мне показалось, будто я заметила и Морин. Я приехала с Эдом и Антом, а она, должно быть, вместе с Брендой – на машине Рикки. После странных слов, оброненных Морин на ярмарке, меня не оставляло беспокойство за подругу. И уверенности в том, что я увидела именно ее, оно мне не прибавило. Хотя народу собралось не шибко много.

И уж точно эта вечеринка не имела ничего общего с легендарными гулянками Джерри Тафта. А о них слыхали все ребята Пэнтауна. Я питала надежду попасть на одну из них, но Джерри ушел в армию до того, как я стала достаточно взрослой, чтобы принимать участие в таких кутежах. Неделю назад Джерри приезжал домой при странных обстоятельствах. Но я ни разу с ним не пересеклась, а Бренда ничего не пожелала об этом рассказывать. Обмолвилась только, что он все-таки устроил вечеринку, пока находился в городе.

Думаю, это была одна из тех вечеринок, на которые подруги ходили без меня.

Из машины Эда, стоявшей с широко распахнутыми дверцами, разносилась песня рок-группы CCR «Восходит плохая луна». Мои пальцы невольно начали отбивать ее ритм на коленке. Эд врубил музыку, как только мы приехали, потом исчез ненадолго в лесу и вернулся оттуда с коричневым пакетом. Ант, Рикки, Бренда и я сидели полукругом, как стайка нахохленных птиц, в ожидании парня. Я все еще не понимала до конца, что такого было в этом Эде, что подействовало на всех нас, заставило считать, будто нам необходимо его слушаться и ждать. Но именно это мы начали делать.

– Черт, – ругнулся Эд, подсветив самокрутку, которую только что скрутил. – Мне эта песня никогда не надоест.

Я не то что не возразила, но даже не решилась открыть рот, чтобы сказать что-нибудь в принципе.

По ту сторону костра Рикки начал распускать руки; он вообще стал обращаться с Брендой иначе. Не так, как вел себя раньше. Мне это не понравилось.

– Ну же, давай, – произнес он слишком громко, хотя губами прижимался к ее уху, а потом схватил Бренду за шею. – Что ты жеманишься, как в дрянном фильме. Не дрейфь, киса.

Бренда попыталась стряхнуть его руку:

– Прекрати!

Он изобразил пальцами «кавычки» на уровне носа:

– Ты долго будешь кривить морду?

Я узнала цитату из фильма, но не она, а голос Рикки – высокий, мальчишеский – перенес меня назад во времени, в тот свежий осенний вечер, о котором я не вспоминала годами. Мне было года четыре, ну, может, пять. А Джуни была совсем крохой. Это было до несчастного случая с нами, так что мама оставалась еще прежней. И тот день был одним из хороших.

«Миссис Шмидт нездоровится, надо отнести ей горячую еду», – сказала мама.

Она усадила Джуни в детскую коляску, надела свое лучшее зеленое пальто, от которого я всегда была в восторге, помогла мне застегнуть парку, и мы вышли на улицу. Меня просто распирала гордость из-за того, что мать доверила мне везти коляску, а сама несла стеклянную кастрюльку с запеканкой. Тротуар усеивали хрустящие листья, тонкие, как бумага. Сначала на наш стук в дверь миссис Шмидт никто не ответил. А потом внезапно на пороге возник Рикки.

«Здравствуй, Генрих, – поприветствовала его мать. – А твоя мама дома?»

Рикки оглянулся через плечо:

«Она плохо себя чувствует».

«Понимаю», – сказала мама, но все равно зашла в дом, как будто ничего не понимала. Она поставила запеканку на ближайший стол, вытащила Джуни из коляски, усадила на пол и велела мне следить за сестрой. А сама проследовала в спальню миссис Шмидт так, словно это был ее дом.

Рикки, Джуни и я уставились друг на друга.

«Хочешь посмотреть на мою железную дорогу?» – проронил, наконец, Рик. О его ногу терлась Миссис Брауни, не сводившая желтых глаз с Джуни. «Такой железной дороги ни у кого больше нет, во всем районе», – похвастался парень.

«Конечно хочу», – был мой ответ. Я поставила Джуни на ножки, и мы последовали за Рикки в спальню, которую он делил с братьями. По дороге я мельком увидела миссис Шмидт, лежавшую в постели. Один глаз женщины был синим и распухшим, губа рассечена так сильно, что глубокая рана казалась черной брешью. Заметив, что я на нее посмотрела, миссис Шмидт поспешно отвернулась к детской колыбельке возле ее кровати. Мама устремилась к двери, но прежде, чем ее закрыть, бросила на меня быстрый, предупреждающий взгляд. Ее лицо было непроницаемо, даже сурово.

Огонь в костре вспыхнул, вернув меня в реальность. Сглотнув, я отвернулась от Рикки и Бренды. Ант затянулся самокруткой, которую передал ему Эд. А потом протянул ее мне. Он выглядел таким же напуганным, какой почувствовала себя и я. Может, для него это тоже было впервые? Я зажала самокрутку между большим и указательным пальцами, поднесла ко рту. Мои глаза встретились с глазами Бренды. Рикки конкретно присел ей на ухо, но подруга смотрела на меня. И ее посыл был мне понятен:

«Тебе не следует этого делать».

Я сделала затяжку – очень неглубокую. Задержала ее в задней части рта. Я не хотела закашляться и опозориться. Но забалдеть я тоже не желала. Мне просто хотелось показать ребятам: я своя. Я сотни раз видела, как курила мама. И решила затягиваться так, как это делала она.

– Молодец, девочка, – одобрительно произнес Эд.

Я улыбнулась, поднялась и, сделав пару шагов, передала сигарету Рикки. Он оторвался от Бренды и взял самокрутку. А я вернулась к своей каменной плите, озадаченная вопросом: «У меня реально закружилась голова или я воображаю себе это?»

Кто-то в отдалении заулюлюкал; затем послышался всплеск воды.

– Может, поплаваем? – спросил Ант, когда я снова присела на камень рядом с ним.

В его голосе прозвучало отчаяние, но в последнее время Ант всегда вел себя странно.

Моим ответом парню стал неопределенный звук.

– Ты знаешь, что там, за деревьями, стоит хижина? – поинтересовался он.

Я посмотрела в ту сторону, куда он указывал, но увидела лишь сумрачный лес. И снова перевела взгляд на Анта. Он подстригся под стать Рикки – спереди коротко, сзади длинней. А мне опять вспомнилась игрушка, которую бабушка подарила Джуни на Рождество несколько лет назад. Четырехсторонний Фредди. Это был деревянный прямоугольник, высотой тридцать сантиметров и пять сантиметров в ширину. У него имелось четыре грани, на которых были нарисованы мужские фигурки. И каждая из них разделялась на три подвижные части: голову, туловище и ноги. Стоило тебе надавить на ручку на вершине прямоугольника, и они начинали вращаться – все в разные стороны. И совпадали в конце очень редко. Обычно у тебя получался человек с лысой головой, тщедушной мальчишеской грудной клеткой и накаченными, мускулистыми ногами.

Вот такую фигурку и напоминал мне с недавних пор Ант.

– Хижина принадлежит другу или приятелю друга, – мрачно ухмыльнулся Эд. – Он разрешает мне пользоваться ей, когда уезжает из города.

Парень рукой залез в карман пальто, вытащил пузырек с анальгетиком, закинул несколько таблеток в рот и заработал челюстями.

Увидев выражение моего лица, Эд подмигнул.

– Как ты можешь жевать эту гадость? – выпалила я.

Сама я только раз в жизни попробовала взрослый аспирин – когда у нас закончились таблетки для рассасывания. Отец посоветовал мне заглотнуть его побыстрей, настолько горьким он был.

– Мне нравится его вкус, – ответил Эд. – Напоминает мне, что я живой.

Он уже опустошил несколько стаканчиков с пивом «Кукурузный пояс», которые принес Рикки. Эд называл их в шутку «ручными гранатами» и пытался их открывать с характерным «взрывным» хлопком. Но баночки, похоже, сопротивлялись этому трюку, потому что Эд вдруг подхватил бумажный пакет, лежавший у его ног, и извлек из него бутылку пряного ликера на основе виски с подходившим случаю названием: «Южное утешение». Отвернув крышку, он отхлебнул, а затем наклонился вперед – предложить напиток мне.

Снаружи горлышко было липким. Я поднесла его к носу и принюхалась. Ликер пах как детский понос.

– Попробуй, – сказал Ант. – Вкус у него лучше, чем запах.

Я сделала глоточек. Вкус оказался не лучше. Если уж на то пошло, он пах хуже самого дешевого пива. Мне вообще показалось, будто кошка нагадила в рот. Но я все-таки сглотнула.

– Что у тебя с ухом? – полюбопытствовал Эд.

Я открыла глаза. Он смотрел на меня очень пристально.

– Обгорело, – пояснил за меня Ант. – Я же тебе рассказывал.

– Я в курсе, кто твой отец, – сказал Эд, проигнорировав Анта.

Я протянула ему бутылку, но парень мотнул головой.

– Отпей-ка лучше еще, – предложил он, открывая банку колы. – А запить можешь вот этим.

Крепкий ликер, сразу запитый шипучкой, проскочил внутрь более гладко.

– Спасибо, – поблагодарила я и, вытерев губы запястьем, протянула Эду оба напитка.

– Думаю, ты распрощаешься с этим городком, как только чуток повзрослеешь, – сказал он, на этот раз забрав у меня «Южное утешение».

Я почувствовала, что покраснела.

– Почему?

Эд улыбнулся, вроде бы искренне.

– Ты умна. Тихони всегда умные. А умная девушка не преминет сбежать из этой дыры при первой возможности. И правильно! Надо рвать отсюда когти.

Я задумалась. Уехать из Пэнтауна? Да, возможно, я уеду, чтобы учиться в колледже. Но почему мне сюда не вернуться? Другие же возвращались.

– Ты одобряешь смертную казнь? – поинтересовался Эд, продолжая смотреть на меня, но уже без улыбки.

Внезапно его внимание стало мне неприятно.

– Конечно, за реально тяжкие преступления.

– Какие, например?

Я пожала плечами, провела языком по полости рта. Она была сухой, хотя я только что пила ликер с колой. И на то, чтобы моргнуть, мне почему-то потребовалось больше времени, чем обычно, как будто проводник между моими глазами и мозгом заснул на посту.

– Убийство, – проговорила я.

Рот Эда скривился в уродливой усмешке.

– Тогда ты такое же зло, как и все остальные. У убийцы всегда есть причина, имеющая для него большое значение. Но любое убийство – это убийство, и не важно, кто ты: коп, солдат или никчемный бродяга с заточкой. Скажи это своему папочке, окружному прокурору.

– Папочке до лампочки, – глупо хихикнул Антон.

А меня вдруг охватило странное, дикое желание сыграть с Джуни в «Монополию», облачившись в наши одинаковые пижамы и похрустывая попкорном. А потом пуститься в пляс. Когда мы были маленькими, мы часто танцевали в нашем отделанном деревянными панелями подвале под песню битлов «Пляши и кричи». И обязательно надевали юбки, чтобы наблюдать, как они закручиваются. Вот и сейчас мне тоже захотелось закружиться в танце с сестренкой, заливаясь задорным, безмятежным смехом, находясь под защитой папы и мамы.

Перед глазами появилась самокрутка. Я жестом попросила передать ее дальше.

– А твоя подружка затянулась еще раз, – указал на Бренду Эд. – Ну же, не будь ханжой.

– Да, Хизер, – поддержал его Ант. – Не ломайся.

Я сделала вторую затяжку, а когда по кругу пошла бутылка, отпила из нее и ликер.

По радио зазвучала песня Fleetwood Mac, но какая именно, я не разобрала. Звуки вдруг стали размазанными, трудно различимыми, словно кто-то зажал мое ухо рукой.

Я посмотрела на Бренду, сидевшую напротив. Лицо-сердечко подруги подсвечивали блики пламени. Любовь к ней словно въелась мне под кожу и вросла в кости. Сигарета зависла в ее поникшей руке – как зависали иногда сигареты в застывшей руке мамы. Глаза Бренды стали стеклянными. «Интересно, это из-за травки или они с Морин и Рикки приняли что-то еще по дороге сюда?» Мы собирались попробовать что-то потяжелее, но только когда-нибудь в будущем, довольно отдаленном. «Может, Бренда и кислоту попробовала без меня?» – пронеслось в голове.

– Ты в порядке? – спросила я подругу. Рот показался мне набитым червяками; стоило это представить, и в животе забурлило. Смешок вырвался наружу отрыжкой.

«Эх, если бы Морин была с нами! Сидела бы рядом со мной у костра…»

Я устремила взгляд на воду, на группу из трех ребят и девушки. Девушка смахивала на Морин. Почему она не присоединилась к нам, почему не села у костра? «Надо узнать!» Но мое внимание переключил на себя Рикки.

– Беспокойся за себя, – сказал он, снова обвив рукой шею Бренды. – А еще лучше побеспокойтесь с Антом друг о друге.

Ант принялся изучать свои ноги. «Интересно, они пройдут проверку на трезвость, если он попытается встать?» Эта мысль меня развеселила. И я опять захихикала, но, похоже, негромко, потому что никто не обратил на это внимания. Эд рассказывал историю о каком-то бое. Со стрельбой и бомбежкой. Если ему было двадцать с небольшим, как я сначала подумала, то он мог видеть бой во Вьетнаме. Я попыталась произвести математические подсчеты, но цифры надели крошечные шляпки и разбежались во все стороны. Я снова хихикнула.

– Крошка сочла что-то забавным, – донесся откуда-то издалека голос Эда. – Почему бы тебе не отвести ее в хижину и не развлечь по-настоящему?

Я не поняла, к кому он обращался, но что-то вцепилось в мое предплечье. Я отпрянула назад и с изумлением увидела на нем руку Анта. А потом почувствовала, как он поставил меня на ноги и попытался увлечь туда, где, по его словам, стояла хижина. Бренда куда-то делась. Там, где они сидели с Рикки, чернела гигантская клякса.

Остались только Эд, Ант и я.

И сердце затрепетало, как крылышко колибри, когда Ант поволок меня в лес.

Глава 16

Когда хижина обрела очертания в мрачном лесу, я ощутила облегчение. А потом что-то вроде возбуждения. Я даже в мыслях не предполагала, что буду когда-нибудь целоваться с Антоном Денке, но именно это должно было случиться. Я была в этом уверена. И испытала благодарность и к ликеру, и к травке. Без них я бы на такое не отважилась.

Дверь в хижину оказалась незапертой.

Затащив меня внутрь, Ант включил свет. Его пальцы все еще впивались в мое предплечье. Мне захотелось сказать парню, что я никуда не сбегу, что он все отлично рассчитал, и я мечтаю с ним поцеловаться, чтобы меня больше не считали «белой вороной» и перестали чураться. Но сухой и отекший язык лишил меня возможности заговорить.

Мне осталось лишь надеяться на то, что Анту не будет противно поцеловаться со мной.

Судя по убранству, хижина служила охотничьим домиком. На всех стенах были развешаны оленьи рога и засохшие рыбины с каменными глазами. Комната была всего одна; она совмещала в себе и кухню, и столовую зону, и гостиную. У одной стены рядом с раковиной стояли холодильник и узкая плита, у другой – диван, накрытый колючим на вид красным пледом. А между ними, посередине, втиснулся карточный столик. На полу в центре комнаты лежал старый коричневый ковер. Его ворс не только сплющился от грязи, но и впитал в себя все возможные мерзкие запахи – и мышиной мочи, и табачного дыма, и затхлой вони чего-то еще, темного, с грибным душком. Помимо входной, в комнате имелось еще две двери. За одной виднелась ванная, другая была закрыта.

«Наверное, за ней спальня», – подумала я.

Ант потянул меня к ней.

Я споткнулась о ковер, и колени, ударившиеся о пол, пронзила боль.

– Из чего сделан этот ковер? – спросила я, пытаясь разгладить складку, подстроившую мне западню. Мне вдруг показалось, что ковер когда-то был живым, а сейчас его шерсть облезла и стала сальной.

– Какая разница? – откликнулся Ант; голос парня задрожал, пока руки поднимали меня на ноги. Его голубые глаза заблестели слишком ярко, и даже несмотря на то, что Ант сощурил их сильнее обычного, блеск не исчез, а лишь усилился, а правый глаз и вовсе стал вдвое больше, чем левый. Но мой взгляд приковал его рот – с полными и такими мягкими с виду губами и белыми ровными зубами. Этот рот мне показался идеальным для первого поцелуя.

– Ты хорошенькая, – сказал Ант.

Я засмеялась.

Брови парня свелись к переносице:

– Я серьезно.

От этих слов я засмеялась еще громче.

Ант уронил мою руку.

– Никому не нравятся хорошие парни, – простонал он. – Девчонок привлекают плохиши, такие как Эд и Рикки. Тебя тоже?

– Нет, – ответила я.

И попыталась представить, как бы я себя почувствовала, окажись наедине с кем-то из них. При одной мысли об этом меня бросило в дрожь. Ну, хоть Ант видел этого Эда насквозь, понимал, какой опасный он человек.

– Почему ты с ним тусишь? С Эдом, я имею в виду.

Ант дернулся, как будто его укусила оса.

– Не знаю, – пожал плечами он, уставившись куда-то мимо меня в одну точку; но его тон заметно смягчился. – Я так долго считал, будто делаю все не так. А с Эдом мне не приходится ни над чем размышлять.

Я задумалась над его словами. И, по-моему, поняла, что он подразумевал.

– Можно я тебя сниму? – спросил Ант, внезапно заглянув мне в глаза. К искренности в его голосе примешалась настойчивость.

И именно в этот момент я вспомнила об Анте еще кое-что. Помимо мела, съеденного в первом классе, и того, как кричал на него отец. Антон Денке делал мебель для кукол Барби для всех девчонок Пэнтауна. Он творил из картона, клея и ткани настоящие чудеса. Конструировал для нас из спичечных коробков и палочек от мороженого крошечные кроватки и шкафчики с рабочими ящичками. А еще он делал стульчики, которые обтягивал лоскутками материи, выброшенными его мамой. От этих воспоминаний у меня потеплело в груди.

– Конечно, – сказала я. – Ты можешь меня сфоткать.

Я думала, что мой ответ обрадует Анта, но вместо этого по лицу парня что-то пробежало – что-то нехорошее, как будто в нем боролись противоречивые чувства. Он резко отвернулся, дав мне шанс убедить себя в том, что это мне только почудилось. Потом нажал на выключатель в кухне-столовой-гостиной, погрузив нас в объятия лунного света, и знаком позвал меня за собой – за ту дверь, что была до этого закрыта, но действительно (я не ошиблась) вела в спальню.

– Сядь туда, – махнул он рукой в полупризрачном мраке на просевшую двуспальную кровать, задвинутую в угол.

Закрыв за мной дверь, Ант устремился к светильнику в виде медведя, держащего горшочек с медом; морду медведя скрывал абажур. Рядом со светильником лежал полароид. Не успела я задать вопрос, как Ант набросил на абажур красный платок, и комната окрасилась в цвет крови. Взяв фотоаппарат, Ант повернулся ко мне – безликий, в ореоле красного света.

– Я имел в виду это, когда сказал, что ты хорошенькая. – Голос парня стал хриплым. – Ты снимешь футболку?

– Что за бред, Ант…

Опустив полароид, он подошел к кровати и присел рядом со мной.

– Это потому, что я слишком хороший, да?

Меня снова разобрал смех. На самом деле, я не нашла ничего смешного в словах Анта. Но засмеяться оказалось проще, чем возразить. И перестала я смеяться, лишь увидев выражение его лица. Оно окаменело, взгляд словно застыл.

Я почесала укус на руке:

– Что с тобой не так, Ант?

Я не имела в виду то, что происходило сейчас. Я подразумевала совсем другое. То, что он сблизился с Рикки, а теперь и Эдом, начал покуривать с ними травку, стричься а-ля Рикки, а еще раньше отдалился от нашей компании, превратившись в маленького злобного незнакомца.

– Я же сказал тебе, – прорычал грубо Ант. – Я считаю тебя привлекательной. На самом деле, очень привлекательной. Разве тебе это не приятно?

– Честно говоря, мне немного не по себе, – промямлила я.

Мы сидели достаточно близко для того, чтобы я почувствовала дрожь его ноги под штаниной джинсов.

– Я единственный, кто еще не целовался с девчонкой, – признался Ант, и в его голосе засквозило отчаяние.

– Я тоже еще не целовалась ни с одним парнем.

Внезапно его голодный взгляд заставил меня ощутить свою власть. Я, наконец-то, поняла, о чем говорили Морин и Бренда. По крайней мере, подумала, что поняла. И мне захотелось большего. Закрыв глаза, я наклонилась к Анту. Мои губы зажало что-то влажное и липкое, с привкусом «Южного утешения», и живот отреагировал отрыжкой.

Нечто влажное и липкое отдернулось назад.

– Черт побери, Хизер. Это отвратительно.

Я открыла глаза:

– Извини. Давай попробуем снова.

На этот раз мы так поспешили прильнуть друг к другу ртами, что ударились зубами. Довольно больно. Испугавшись, что у меня не хватит духа на третью попытку, я просто продолжила целовать Анта. И он поцеловал меня в ответ; его язык, как мускулистая улитка, заползал даже в дальние уголки моего рта.

Этот первый поцелуй явился для меня не самым тошнотворным опытом в жизни. Худший я пережила в восемь лет, когда у меня подскочила температура, и мама отвела меня к доктору Коринфу, а тот сказал ей, что надо проверить, не воспалились ли у меня железы, по складочкам между ногами и интимным местом, как раз под кромкой моих трусиков. Вероятно, мама посчитала, что врач более осведомлен. И возможно, он действительно знал лучше. Целовать Анта оказалось не так омерзительно, но все же в этом тоже было что-то гаденькое.

Странно другое: несмотря на то, что весь процесс не доставил мне удовольствия, что-то в нем мне все-таки нравилось.

До того момента, пока Ант не схватил меня за грудь так, словно сжал в руке украденный в молочном баре «Сникерс». Мне даже вздумалось посоветовать ему: «Если ты захотел молока, найди себе корову!» Но стоило мне представить парня за дойкой, и на меня опять накатил приступ смеха. Пришлось закашляться, чтобы его скрыть.

Ант отдернул руку и отстранился. Он выглядел ошеломленным, но не утолившим голод.

– Прекрати смеяться надо мной. Я знаю, многие считают тебя уродиной из-за твоего уха, но я его даже не замечаю. Я вижу лишь твои красивые глаза.

Ничего ужаснее он сказать не мог. Но почему-то я больше расстроилась не за себя, а за него.

– Прости. Мне не следовало смеяться.

– Да, не следовало. – Ант посмотрел на свои руки, а потом снова на меня – щенячьими глазами. – Можно мне теперь тебя сфоткать?

Это показалось мне лучше того, чем мы только что занимались.

– Конечно.

Ант вскочил с кровати и схватил полароид прежде, чем я успела передумать. Я посчитала его предложение лестным. К тому же виски, травка и тепло поцелуя раскрепостили меня. Не говоря уже о том, что я знала Анта всю жизнь и чувствовала себя с ним легко, при всех его странностях. Я решила попозировать, уподобившись модели с обложки Vogue. Провокационно выгнулась вперед и придала лицу глупое выражение. Надула и выпятила губы. «Наверное, мой рот распух и стал синюшным от засоса», – промелькнуло в голове. Но глупое кривляние принесло мне реальное облегчение после жуткого французского поцелуя. «Надо будет рассказать об этом Клоду при встрече, – решила я. – А то он подумает, что ночка прошла весело от начала и до конца».

– Замечательно, – поощряюще воскликнул – а точнее, прорычал – Ант. – Невероятно сексуально!

Его подрезанные выше колен джинсы уплотнились в области паха. Я с любопытством уставилась на нее, и тут… туман в голове вдруг рассеялся. Я все поняла! И меня захлестнула волна горячего стыда.

– Мне уже пора, Ант.

Парень опустил фотоаппарат; на его лице поочередно отобразились все мыслимые эмоции. Дольше всего на нем задержался гнев. А потом оно стало непроницаемым, и это пустое, ничего не выражавшее лицо напугало меня сильнее всего. Мне вспомнилось, что точно так же менялось и лицо его отца в церкви, когда маленький Ант паясничал или капризничал: сначала на нем отображалась целая гамма чувств, затем их сменяла вспышка ярости, а через несколько секунд все эмоции с лица старшего Денке стирались.

– Ты не уйдешь домой, пока я не сделаю снимок, – произнес Ант; его голос стал таким же невыразительным, как лицо. Но бугор в штанах парня не сдулся. – Ты мне должна.

– Что? – Я так и не могла взять в толк, о чем он говорил.

– Ты не можешь отсюда уйти, ничего мне не дав.

Его обида была почти осязаема.

– Хорошо…

Я свела коленки вместе, положила на них локти, а на сплетенные кисти рук подбородок. От несправедливости происходящего в горле встал ком.

Ант сделал снимок. Полароид тут же выплюнул квадратный кадр.

– А теперь сними футболку, – потребовал Ант.

– Что???

Похоже, это «что» стало моим излюбленным словом.

– Ты прекрасно расслышала, что я сказал. Это практически то же, что остаться в купальнике. Сними футболку.

Я обмерла. Живот скрутило.

– По-моему, меня сейчас вырвет, Ант. Я хочу пойти домой.

– Покажи мне свой лифчик!

Он больше не походил на себя – на того парня, которого я знала.

И я расплакалась. Сама не знаю почему. Ведь это был Ант!

– Ладно.

Я стянула через голову футболку. Скосила взгляд на грудь, на складочки на каждой чашечке. Мама убедила меня купить бюстгальтер большего размера, она сказала, что у меня еще вырастет грудь, а так мы сэкономим деньги.

По щекам потекли дорожки слез.

– Делай скорей свое чертово фото.

Ант извлек первый снимок и сделал второй. Щелчок прозвучал резко, как выстрел. Едва новый снимок выскочил из полароида, Ант схватил его и замахал рукой, старясь побыстрей высушить.

– Это было не так уж и трудно, правда? А теперь Эд отвезет тебя домой.