Текст книги "Соболезнуем вашей утрате"

– Да уж. Мне так нравится мамина уверенность, что он и правда ходит на семинары…

Нок моргнул – кажется, не у него одного подозрения на этот счет.

– Думаешь, врет?

– Само собой. Когда я училась в юридическом, семинары всегда были только по субботам. И только полный задрот стал бы ходить на два сразу в выходные. А это точно не про Люка. Уверена, сидит сейчас где-нибудь в баре и смотрит бейсбол. Или просто пьет. Уж точно не занимается. Но не будем лишать маму иллюзий.

Подняв мяч, Аннмари слегка согнула колени и сделала бросок от прочерченной мелом штрафной линии – точно в корзину. Они покидали еще немного по очереди в нехарактерном молчании, которое могло означать только одно: сестра ждала, пока Нок заговорит сам. Она это умела – терпеливо добиваться признания. Поэтому и юристом была хорошим.

– Можно тебя спросить? – проговорил наконец Нок, засовывая в рот остатки пирога и опустившись на землю, спиной к гаражу.

– Конечно – что угодно и когда угодно. – Взяв мяч под мышку, Аннмари присела рядом. – Ты же знаешь.

– Какой у тебя был худший день в старшей школе?

– Хм. Сложный вопрос. – Она рассмеялась. – Слишком большой выбор.

– Я имею в виду – прямо самый ужасный.

Та задумалась, наблюдая за белкой, пробирающейся по проводам над ними.

– Наверное, – проговорила Аннмари наконец, – когда кто-то крупно написал красным маркером «ЛЕСБА» на моем шкафчике.

– Что? – Нок выпрямился. – Ты мне раньше никогда про это не рассказывала.

– Ну, воспоминание не из тех, которым хочется поделиться, сидя у камелька.

– Кто же додумался?

– Так и не выяснили, хотя подозрения у меня есть. – Она крутанула мяч на кончиках пальцев. – В любом случае это не главное. Хуже всего то, что я как раз уже практически решилась признаться семье – хотела рассказать всем за воскресным ужином сразу после выпуска, до которого оставалось меньше месяца. А тут подумала: если даже среди сверстников есть такие придурочные гомофобы – черт, как же это воспримут мои старомодные родители-католики?! И в итоге выжидала еще целых три года, пока притворяться не стало просто мукой.

– Получается, мне было сколько – лет семь, когда ты всем сказала? Я этого даже не помню.

– Ну, наверное, потому, что ничего особенного тогда и не произошло. Сама не знаю, чего я так боялась. Нужно было больше верить в маму и папу – они отреагировали совершенно нормально. Да и остальные тоже. Даже Мэттью и Джанин – которые, как они сами тебе сегодня напомнили, та еще парочка.

Нок взял у нее мяч и тоже принялся крутить – эта привычка была у них семейной. Ощущение прохладной шершавой поверхности на пальцах, знакомое с детства, успокаивало, словно любимое одеяло.

– А Патрик?

– Патрик? – Аннмари бросила на брата быстрый взгляд. – Просто обнял и сказал, что любит меня. Ну, ты ведь знаешь, каким он был.

В этом заключалась вся проблема. Порой Ноку казалось, что нет, не знает. Забыл. И еще – что он не ближе к тому, чтобы оправиться от случившегося, или справиться с ним, как сказала бы миссис Баррера, чем в тот момент, когда вышел из центральной больницы штата в темноту, под дождь…

– А почему ты вдруг спрашиваешь про мой худший день в школе? – поинтересовалась Аннмари. – Что-то не так? Только не говори, что это опять из-за Иззи.

Нок, не отрывая глаз от мяча, кивнул.

– О нет. Что случилось?

– Да в общем-то ничего. Просто понял, что у меня с ней нет ни малейшего шанса. Я только обманывал себя все это время.

– Ох, Нок…

Аннмари протянула руку, чтобы потрепать его волосы, однако вовремя остановилась. Сестра делала так раньше, когда он был маленьким, но теперь, когда ему было почти семнадцать, Нок этого терпеть не мог. Ладонь упала обратно на колени.

– Знаю, тебе не понравится то, что я сейчас скажу, тем не менее… оно и к лучшему. Теперь, когда знаешь все наверняка, ты сможешь отпустить ее и двигаться дальше.

«Как ты Пата?» – подумал он, вспомнив, как через несколько недель после похорон Аннмари и Сэл пришли забрать учебники брата по биологии, чтобы отдать в программу поддержки малоимущих школьников. Патрик, по словам сестры, сам хотел бы этого. Да, конечно. И все же…

– Мы с Иззи через многое прошли вместе… И она иногда помогает мне с уроками… – протянул Нок.

– Прямо мать Тереза!

Ничего остроумного в ответ не придумалось, так что пришлось промолчать.

– Нок, могу я тебя спросить – что вообще у вас двоих общего?

– Много чего.

– Назови хоть что-нибудь.

– Ну, для начала – мы одного возраста, учимся в одной школе. Родились в один месяц. Оба любим спорт…

– Только не Иззи.

– Как же нет?! Помнишь, в прошлом году она приходила к нам смотреть Мировую серию?

– Которую «Кабс» выиграли впервые больше чем за сто лет. Да ее все до единого в Чикаго смотрели, даже те, кто бейсбол от гольфа не отличит!

– К чему ты вообще это все?

– К тому, что если по-настоящему задуматься, если сесть и составить список – из-за чего ты якобы любишь Иззи Дуглас, – то у тебя ничего не выйдет.

– Потому что любовь нельзя расписать по пунктам! Господи, Аннмари, хоть на пять секунд забудь, что ты юрист!

– Моя профессия здесь совершенно ни при чем. Признай, Нок: единственное, что между вами общего, – что у вас обоих умерли братья. Вот и все.

– По-твоему, это ничего не значит?!

– Значит, конечно! Но недостаточно!

– Я лучше пойду в дом. – Нок встал и бросил ей мяч – слегка сильнее, чем хотел.

– Подожди! – Аннмари, поймав, прижала мяч к груди. – Извини. Понимаю, ты считаешь меня излишне резкой. Но я просто пытаюсь объяснить, Нок… В старших классах отношения между людьми меняются. И не всегда к лучшему. Знаешь, на следующий день после того, как кто-то разукрасил мой шкафчик, я сидела на истории рядом со своей лучшей подругой Энди Троттер. У меня кончился стержень, и я попросила у нее ручку. Энди открыла пенал, и угадай – чего там оказалась целая куча?

– Э-э, карандашей?

– Красных маркеров.

Прежде чем Нок успел ответить, переулок залил яркий свет – со скрежетом завернувшая за угол машина понеслась прямо на них. Вильнув, чтобы обогнуть мусорные баки, она задела другой, соседский. Верхние пакеты полетели на асфальт, вывалив тошнотворное содержимое. Нок и Аннмари бросились в сторону, чтобы не попасть под колеса, однако машина резко остановилась перед чужим гаражом рядом с их собственным. Фары погасли, дверь с водительской стороны белого джипа открылась, и наружу вывалился Люк, с двухдневной щетиной и мешками под глазами.

Аннмари, бросив мяч, подлетела к брату, который, стоя на неверных ногах перед соседским гаражом, сосредоточенно тянул к нему руку.

– Люк! – Самая высокая из пяти сестер, Аннмари, единственная могла встать перед ним лицом к лицу. Ее глаза буквально метали молнии, но он был слишком пьян, чтобы это заметить. – Какого дьявола ты творишь?!

– Пытаюсь открыть дверь, только эта хрень не работает, – важно проговорил Люк, помахивая в воздухе маленьким черным брелоком.

Аннмари, молча выхватив его, направила на их гараж и нажала кнопку. Переулок наполнился скрежетом, и дверь поползла вверх.

– Упс, – рассмеялся Люк, откидываясь на капот. – Дурацкие гаражи все одинаковые. Надо наш как-нибудь раскрасить. В полоску, в горошек… Еще можно огромную букву «Ф» нарисовать – «гараж Флэнаганов».

– Давай сюда чертовы ключи! – Выхватив их, Аннмари оттолкнула брата и села на водительское место. – С дороги! Я сама ее загоню!

– Ничего подобного!

Люк приподнялся и лег на капот лицом вниз, раскинув руки.

– Я протестую! Объявляю забастовку! По идейным соображениям! Я не уйду покорно в сумрак ночи![4]4
  Перефразированная строка из стихотворения уэльского поэта Дилана Томаса «Не уходи покорно в сумрак ночи» (пер. А. Аносова).


[Закрыть] У братьев тоже есть права! Я требую справедливости для Люка!

– Нок, помоги мне! – скомандовала Аннмари. – Убери его с машины!

Нок заколебался. Пьяный Люк был совершенно непредсказуем. Он только казался совершенно безобидным, шутя и смеясь в притворном протесте, а в следующий миг в нем запросто могло пробудиться что-то темное, даже жестокое. Нок знал это на горьком опыте. Всего несколько недель назад Люк, протопав по ступенькам среди ночи, ввалился в комнату, брыкаясь, сбросил штаны и принялся мочиться прямо на свежепостиранные вещи в бельевой корзине. Нок попытался остановить его, направить в сторону туалета, однако тот только посмотрел ничего не выражающими тусклыми голубыми глазами, продолжая отливать на чистые футболки брата, и ленивым, неверным движением руки съездил ему в челюсть. Удар едва достиг цели, и особо больно не было, но и приятного тоже мало. Потом Люк отрубился, повалившись на неразобранную кровать, белея голой задницей в лунном свете, – трусы так и остались на лодыжках. А Ноку пришлось провести остаток ночи, с саднящей челюстью перестирывая одежду в подвале, чтобы мама ни о чем не узнала.

– Нок! – Аннмари по-прежнему ждала, сидя за рулем.

– Ладно, сейчас. – Обогнув автомобиль, тот присел у переднего колеса, чтобы оказаться на одном уровне с головой Люка. – Слушай, слезай, ладно? Нужно загнать машину в гараж.

– Правда, что ли? – Подбородок брата лежал на ладонях, спиртным от него несло так, что буквально глаза слезились.

– Да. Правда. Пожалуйста.

Нок, не двигаясь с места, про себя молил Люка послушаться. Опять же из опыта – сейчас был тот самый решающий момент, когда все могло пойти или хорошо, или плохо. Аннмари на переднем сиденье включила зажигание, и машина с шумом завелась. Брат, однако, продолжал лежать на вибрирующем капоте, не спуская глаз с Нока. Ожидание все тянулось и тянулось, напряжение нарастало – и вдруг разом спало: Люк с неожиданной покладистостью скатился на землю.

– И чем я заслужил, – вопросил он, подпирая вход в гараж, пока Аннмари парковала джип на пустом прямоугольнике бетона рядом с отцовским «Бьюиком», – не одну, не двух, а целых пять напористых сестер?

– Слушай, ну ведь правда нельзя водить пьяным.

– Много ты знаешь.

Люк промурлыкал какую-то мелодию, затем порылся в карманах и вытащил жвачку. Сунул пластинку в рот, бросив обертку из фольги на землю. Аннмари выбралась из машины и с силой захлопнула дверь. В напряженной походке чувствовалась едва сдерживаемая ярость. Закинув руку за голову, сестра со всей силы швырнула ключи Люку. Тот попытался их поймать, но они, угодив ему в грудь, со звоном упали на асфальт.

– Попробуй представить, с каким звуком врезается в человеческое тело машина весом под тонну! – бросила Аннмари.

– Да господи! – Люк наклонился подобрать ключи. – Я никого не сбил, кроме этого мусорного бака! Или ты подашь иск о взыскании ущерба от имени куриных костей в соседском мусоре?

– Ладно, тогда представь, как бы ты объяснял родителям, почему тебя не допустили к экзамену в адвокатуру из-за вождения в нетрезвом виде! Ты правда хочешь выбросить три года учебы коту под хвост из-за того, что тебе не хватило мозгов вызвать такси?

– Я был в «Мишке», это всего в паре кварталов отсюда.

– Скорее в паре миль. Если я еще раз увижу тебя пьяным за рулем, то сама вызову полицию, и твоя задница окажется в тюрьме быстрее, чем последняя стопка – в желудке!

– Я не пил из стопок.

– Иди к черту, Люк!

– Да ладно вам… – попытался вмешаться Нок, но на него, как всегда, никто не обратил внимания.

– Приятно знать, что ты всегда готова прикрыть мне спину, – презрительно улыбнулся Люк. Его опухшее лицо белело в свете фонарей. – Прямо как Кэрри. Преданна до конца!

– При чем тут Кэрри?!

– Теперь уже ни при чем. Абсолютно. Но когда я выясню, с кем она спит, я найду его и убью. Об этом ты тоже в полицию сообщишь?

– Ты вообще представляешь, какой бред сейчас несешь?

– Я – сейчас, а ты – всегда!

– Эй, ну хватит вам…

– Все еще за столом, кстати, – сообщила Аннмари. – И увидят сейчас, в каком ты состоянии.

– И что? Думаешь, мне не наплевать?!

Однако когда Люк, пошатываясь, направился к задней калитке, до него, видимо, дошло, каково будет заявиться на глаза к еще четырем разъяренным сестрам, их мужьям и вопящим, приставучим детям, не говоря уже о пожилых родителях со слабыми нервами. Он вдруг резко изменил направление и двинулся зигзагами дальше по проходу. Обернувшись напоследок, чтобы показать Аннмари средний палец, Люк свернул за угол, на улицу, и исчез в темноте.

– Как думаешь, куда он? – спросил Нок.

– Почем я знаю? Какая разница? – Та искоса кинула на него взгляд. – Так Кэрри его бросила?

– Ага. – Подойдя к соседскому гаражу, Нок поднял контейнер и начал собирать разлетевшийся мусор.

– Ну и правильно, – проговорила Аннмари, рассеянно глядя, как брат поднимает с земли увядший кочан латука. – Давно пора ей поумнеть.

Глава 9

В понедельник Нок едва успел плюхнуться на свое место в классе искусств, как подошел мистер Хьюз, почесывая грудь с завитками волос под расстегнутой рубашкой.

– Флэнаган, готов проект?

– Почти, – заверил Нок. – Негативы проявлены, осталось только увеличить и напечатать, тогда и…

Мистер Хьюз скрестил руки на груди.

– Не подойдешь на минутку к моему столу?

Под сочувственным взглядом Маркуса Флада Нок проследовал к учительскому месту в углу класса.

– Главное в сроках задания то, – начал мистер Хьюз, устраиваясь на стуле за столом и закидывая руки за голову, – что они не примерны, Флэнаган. Это не рекомендации. Они строго обязательны. Если я сказал, что проект должен быть готов к понедельнику, значит, он должен быть готов к понедельнику. Не ко вторнику, не к среде – к понедельнику. То есть сегодня.

– Да, вы правы, мистер Хьюз. – Нок не отрывал взгляда от измазанных в траве носков своих кроссовок. – Просто у меня выдались непростые выходные…

– Да неужели? Скажи-ка мне, Флэнаган: может, тебе тоже бывшая жена прислала исковое требование на полную опеку – без права посещения – над твоим любимым кавалер-кинг-чарльз-спаниелем Поцелуйчиком?

– Э-э… Нет…

– Ну, в таком случае они были не хуже моих. Я хочу получить твою работу до конца дня, иначе я поставлю тебе ноль в журнал – ручкой, не карандашом. А это будет значить, что ты завалил мой предмет. Ты ведь знаешь, что тебе нужна оценка по нему, чтобы перейти в следующий класс, так?

– Да, мистер Хьюз, – промямлил Нок.

– Прекрасно. Я задержусь здесь после уроков до половины четвертого – потом мне надо отправляться на групповые занятия по медитации. Если ты появишься в три тридцать одну – ну, значит, не повезло. А теперь отправляйся в фотолабораторию и за работу!

Нок метнулся обратно к своему столу, подхватил рюкзак и бросился в коридор. В лабораторию на этот раз вошел как можно осторожнее, постаравшись не уронить снова какое-нибудь оборудование.

– Есть кто? – негромко окликнул Нок, открыв дверь.

В тусклом красном свете он опять увидел Эбби Тесфайе, в темных джинсах и простой белой футболке. Девушка сосредоточенно смотрела на погруженный в неглубокий лоток с химикалиями фотоотпечаток, который держала щипцами, слегка двигая его туда-сюда.

– Привет еще раз, – поздоровался Нок.

– Привет, – откликнулась Эбби, не поднимая глаз.

– Мы так часто не виделись с первого года в старшей школе – четвертый урок, помнишь?

– Разве мы учились вместе? – удивленно взглянула она на него. – Нет, не помню.

– На английский ходили. Недолго, правда. – Потянувшись, он снял свои пленки с сушилки и начал вставлять фотобумагу, полученную от мистера Хьюза, в увеличитель. – Класс обычного уровня. Кажется, мисс Коул перевела тебя к продвинутым в конце полугодия.

– Да, правильно, – кивнула Эбби. – Я действительно сперва училась в обычном классе. Потому что когда я прошла курс АКН, меня больше некуда было направить.

– АКН?

– «Английский как неродной». Я ни слова не знала, когда приехала сюда.

– Ого! Серьезно? Никогда бы не подумал. До сих пор помню, как ты выступала на дне греческой мифологии. Что-то вроде: «Приветствую всех! Я – богиня с поясом, повязанным низко на чреслах!» Джек Уолтерс начал ржать: его рассмешило слово «чресла» – это же бедра, да? – тогда ты велела ему заткнуться. Помнишь?

Эбби рассмеялась.

– А, да! Я и забыла совсем! Тот еще болван. Я изображала Деметру, богиню плодородия и земледелия. На голове у меня была коробка из-под кукурузных хлопьев вместо короны, а на шее – ожерелье из колечек сухого завтрака.

– Точно, коробка!

– Господи, надеюсь, больше никто этого не помнит. – Эбби выудила щипцами фотографию из кюветы и повесила на сушилку стекать. – А ты кем тогда был?

– Паном, богом лесов. Кем же еще? Хоть роли вроде бы распределяли случайно, но почему-то всем крутым и боги достались классные – Зевс, Арес, Посейдон. А мне – полумальчик-полукозел, который скачет по лесам, играя на флейте.

– О боже, точно! – Смех Эбби, громкий, свободный, наполнил крохотную комнатку. – Теперь вспомнила! У тебя были остроконечные уши из фольги и козлиные ноги – такие зеленые, мохнатые! Ты сказал мисс Коул, что разрезал на них коврик для ванной!

– Ага. У других мамы расстарались, и костюмы были ого-го. А у меня – уши из фольги, распоротый старый коврик для ванной и примотанные скотчем к кедам копытца из склеенных вместе листов бумаги.

– Зато я – вообще с чертовой коробкой из-под хлопьев на голове.

Оба рассмеялись, потом замолчали снова. В повисшей тишине было слышно только гудение фотоувеличителя и звук капель с повешенных сушиться отпечатков.

– Так что у тебя за проект для зачета? – спросила наконец Эбби.

– Ну, штука в том… – Вытащив из фотоувеличителя отпечаток, Нок аккуратно погрузил его в кювету, придерживая длинными серебристыми щипцами, – …что никакого проекта, по сути, и нет. Мистер Хьюз хочет, чтобы мы представили ему что-то, «отвечающее нашей личной эстетике», используя любые выразительные средства. А ты посмотри на меня! – Он повернулся, демонстрируя свои мешковатые и чересчур короткие джинсы, непрезентабельные кроссовки, футболку с эмблемой «Лесное и парковое хозяйство Чикаго» и непослушную, похожую на проволоку шевелюру. – Нет у меня никакой личной эстетики! Когда я спросил, что вообще под этим имеется в виду, он ответил – мол, я должен найти способ как-то «выразить то, что не могу держать в себе».

– О нет! Если он начинает цитировать Леонарда Коэна, значит, дело плохо.

Эбби наклонилась, изучая увеличенные Ноком отпечатки.

– А как насчет вот этого? Очень даже ничего. – Она прищурилась, пристально разглядывая один из снимков. – На самом деле – просто вау! Круто получилось!

Девушка указывала на фото Люка, свернувшегося клубком. Небритая физиономия брата даже во сне оставалась непроницаемой. На заднем плане занимался рассвет, по проводам расселись ранние пташки, крышу усеивали пустые пивные бутылки…

– Это?! Я даже не знаю, зачем я его снял. На нем мой старший брат, Люк. Он из тех, на кого лучше не смотреть лишний раз, – тут же вызверится. Здесь он, правда, спит, так что я мог не опасаться. Наверное, поэтому и сфотографировал его – просто так уютно было стоять и смотреть на брата…

Нок тут же почувствовал, что слишком разоткровенничался, и приготовился услышать: «Какая прелесть!» Иззи всегда так говорила в подобных случаях, протяжным высоким голосом – ту же реакцию у нее вызывали видео котяток, играющих с клубком. Абсолютное очарование без малейшего сексуального подтекста. Ни одна девушка никогда и ни за что не сказала бы такого Броуди, Деклану или любому другому мало-мальски симпатичному парню.

Однако Эбби не произнесла ни слова, а просто стояла, склонив голову набок, и разглядывала фото в тусклом красном свете.

– Пытаюсь понять, что в нем такого притягивающего, – проговорила наконец она. – Возможно, дело в композиции. Герой выглядит таким… закрытым, что ли. Хочется узнать о нем больше, разобраться. В нем есть какая-то загадка, тайна. И все, что вокруг него… Ты специально выстраивал сцену или вещи просто были так расположены?

– Ты про бутылки?

– Ну да.

– Нет, я ничего не трогал, все вышло само собой.

– А тот стакан – что в нем вообще?

– Протеиновый коктейль.

– Вот вроде бы он здесь совсем ни при чем, однако это сработало. Мистер Хьюз всегда говорит, что неожиданные объекты могут здорово улучшить фото.

– Хм, – проговорил Нок, – я не знал…

– И еще мне очень нравится контраст рассветного неба и темных волос Люка, – продолжала Эбби. – Чудесно демонстрирует преимущества черно-белой съемки. Вышло отличное противопоставление. Классный ракурс, удачное использование пространства вокруг объекта. И настроение – в смысле, сразу понятно, как много этот человек значит для тебя. Что ты не просто смотрел на него, когда фотографировал, – а видел его.

– Ух ты… – Нок поднял руку к горевшей от смущения шее. – Спасибо.

– Я тоже увлекаюсь портретной съемкой, – заметила девушка. – Как тебе?

Она кивнула в сторону одного из отпечатков, с которого потихоньку капало на стойку. Это был портрет женщины; локтем она опиралась на кассовый аппарат, а рукой поддерживала подбородок. Тонкое спокойное лицо, глаза глубокого карего цвета окаймляют густые ресницы, темная кожа выделяется на фоне белой стены сзади… Женщину нельзя было назвать хорошенькой – слово слишком искрилось молодостью и живостью, – скорее элегантной, как мама называла тех, чьим стилем восхищалась. За спиной героини фото стояли холодильник с прозрачными раздвижными дверями, заполненный банками «фанты», и пластиковые контейнеры с приклеенными ярлыками. На прилавке стояли маленький флажок Эритреи и табличка «ОПЛАТА НАЛИЧНЫМИ».

– Твоя мама? – спросил Нок.

– Нет, амоуи. Тетя, – пояснила Эбби.

– Вы так похожи!

– Она меня практически вырастила. Мама осталась в Эритрее.

– О…

Повисло молчание, прерываемое звуком капающей воды.

– Забавно, что ты сказал про костюмы… – ровным голосом проговорила Эбби. – Ну, о том, что всем их делали мамы. Помнишь Эли Ларсон?

– Которая изображала Персефону, богиню весны? С такими огромными желтыми крыльями?

– Ага. Эта хрень была вся вышита – вручную, целиком! Еще бы мисс Коул не поставила за нее пять с плюсом!

– Кажется, Эли тоже ненадолго задержалась в нашем классе…

– Но я помню, что подумала тогда – про костюмы остальных. Я была так зла, понимаешь? Моей мамы вообще здесь нет, так что как-то несправедливо получается!

– Ну, если тебе от этого станет легче – моя тоже не помогала мне с костюмом. Если ты сама еще не поняла по фольге и коврику для ванной.

Эбби рассмеялась.

– Да, могла бы догадаться.

– Давно ты последний раз ее видела?

– Маму? Три года назад.

– Три года?!

– Да. – Она потянулась поправить одну из фотографий. – Но ничего – сейчас нам помогает один юрист, специалист по иммиграции, и наконец-то удалось уладить дело с визой. В ближайшее время станет известно, разрешат ли маме въезд. Так что сейчас я в таком подвешенном состоянии – жду, когда все будет ясно.

– Понимаю…

– Слушай, – оживилась вдруг Эбби, – а что за имя такое – Нок? Сокращение от чего-то?

– Нет, прозвище. У меня у маленького были слишком большие руки и ноги – ну, как у щенка лапы. – Он выставил напоказ свои ладони, растопырив по-паучьи длинные пальцы. – И Люк стал звать меня «Нок». Так и прилипло, хотя я терпеть не могу эту кличку.

– Если тебе станет от этого легче, мне тоже не нравится, что все называют меня Эбби. Это не мое настоящее имя.

– Нет?

– Не-а. По-настоящему меня зовут Абрихей. Это значит – «та, что несет свет».

– «Та, что несет свет»… – повторил Нок. – Отличное имя для фотографа.

Девушка улыбнулась.

– Никогда не приходило в голову, но да, в самый раз.

– Почему же остальные зовут тебя «Эбби»?

– Так вышло. В самый первый день в старшей школе первым уроком была физкультура, и тренер Миллер не смогла выговорить мое настоящее имя. Сбилась пару раз, потом отложила журнал и сказала: «А знаешь, давай я буду звать тебя Эбби?» И я как-то побоялась возразить учителю. К тому же я тогда уже поняла, что здесь, в Америке, люди не умеют принимать тебя такой, какая ты есть. Им нужно прогнуть тебя под какой-то знакомый образец. Ну я и подумала – какая разница, если учитель по физкультуре будет звать меня не моим именем? Но потом его стали использовать и другие девчонки, и на остальных уроках… В общем, в конце концов вся школа.

– Но вне ее ты все же Абрихей?

– Да. Потому что это – мое имя. Когда мама приедет сюда и услышит, что кто-то называет меня Эбби, она просто живот со смеху надорвет.

– Ну тебя, по крайней мере, хоть где-то зовут, как полагается. А я везде и всюду Нок. Прикинь, какое будущее может быть у парня с таким именем? Президент Нок? «Друзья, позвольте представить вам нового генерального директора нашей компании – мистер Нок Флэнаган!» «Я, доктор Нок Флэнаган, буду делать вам сегодня операцию на сердце».

Девушка рассмеялась.

– Так как тебя зовут по-настоящему?

– Джеймс.

– Джеймс… – повторила она и протянула руку. – Мне нравится. Привет, Джеймс, рада познакомиться.

Он нерешительно сунул в ее ладонь свою, вдруг вспотевшую, и пожал.

– Привет, Абрихей. Я тоже очень рад.

В самом конце дня, сразу после восьмого урока, Нок вбежал в лабораторию. Внутри никого не было. Осторожно сняв фото Люка с сушилки, он поместил его, все еще не совсем просохшее, в папку из плотной бумаги, которую выпросил у учительницы испанского. Времени не оставалось даже взглянуть, что там получилось. Так же бегом Нок ворвался в класс искусств. Мистер Хьюз еще сидел за столом, смежив веки, окутанный дымком от горевшей ароматической палочки. Нок кашлянул, и учитель, открыв глаза, бросил взгляд на часы.

– Три двадцать восемь. Нравится ходить по краю, Флэнаган?

Тот подтолкнул к нему по столу папку. Мистер Хьюз опустил пальцы на коричневатую бумагу. Нок застыл, выжидая.

– Ты можешь идти, Флэнаган.

– Разве вы не посмотрите?

– Обязательно, но потом, когда ты не будешь стоять у меня над душой. Оценку я скажу тебе завтра. Мне нужно время поразмыслить, разобраться. В отличие от тебя, я не отношусь к искусству легкомысленно.

– Да ладно вам, мистер Хьюз! Там только одна картинка!

– «Герника» – тоже всего лишь одна «картинка». Которая тем не менее представляет собой величайшее антивоенное высказывание двадцатого века.

Нок, сохраняя на лице нейтральное выражение, сделал себе мысленную пометку погуглить дома, что за «Герника» такая.

– Ну хоть одним глазком? Чтобы я по крайней мере знал – завалил я ИЗО или нет?

– Я мог бы взглянуть, – проговорил мистер Хьюз, откидываясь на стуле и не предвещающим ничего хорошего жестом сдергивая очки. – Но не стану. Ты заставил меня ждать – теперь твоя очередь.