Текст книги "Доверьтесь Ченам"

6
Третий курс, шесть лет назад

Сцена готова. Под сценой я подразумеваю, что наш стол в димсам-ресторане ломится под весом множества блюд, стоящих в центре, и я наливаю всем чаю. Теперь мне остается только… сказать им. Просто скажи им, Мэдди. Просто сделай это. Сделай это!

– Эм, так…

– У нас большое объявление! – говорит ма на китайском.

Ее глаза мерцают. Серьезно, они горят, словно рождественские огни. Ма хлопает в ладоши, как взволнованный ребенок.

– О? – Я сажусь поглубже, сердце колотится оттого, что меня чуть не стошнило при мысли, что сейчас я расскажу о Нейтане. Успокойся, сердце. Я попробую снова сказать им после их большого объявления.

Мама кивает своей старшей сестре, которая царственно выпрямляется и прокашливается.

– Мы решили создать семейный бизнес.

– Хм. Хорошо… вау. Это грандиозно. – Мои мысли поплыли. Какой бизнес они могли бы организовать?

– Все мы, – говорит старшая тетя, и на этот раз вторая тетя не противоречит ей. Они все улыбаются и смотрят на меня.

– Хорошо…

Почему они так смотрят на меня? От ужаса мой желудок сжимается. Боже мой, вот где они говорят мне, что использовали дом в качестве залога под кредиты, которые они взяли для этого таинственного бизнеса. Или, может быть, этот бизнес – торговля кокаином. Или мужской трафик. Ух ты, какого я низкого мнения о своей семье.

– Что за бизнес? – спрашиваю я, когда не могу больше терпеть ожидание.

– Свадьбы! – восклицает четвертая тетя, с энтузиазмом вскидывая руки вверх.

Старшая тетя хмуро смотрит на нее.

– Я как раз собиралась сказать это Мэдди, – ругается она.

– Извини, – произносит четвертая тетя, ничуть не выглядя сожалеющей.

– Свадьбы? – хмурюсь я.

– Да, – отвечает старшая тетя. – Я буду делать свадебные торты. Я уже делаю большие торты на дни рождения, очень хорошие.

Я медленно киваю, вспоминая огромные праздничные торты старшей тетушки. Она действительно делает хорошие торты, этого нельзя отрицать. Но другие…

– Я буду делать макияж и прическу невесты, – говорит вторая тетя. – У меня так много постоянных клиентов в салоне. Если я уйду, они все пойдут за мной.

– На мне букеты и оформление цветами, – говорит ма.

– А я буду развлекать! – завершает четвертая тетя. – У меня так много поклонников в азиатском сообществе, вы знаете. Без сомнения, они захотят нанять меня в качестве свадебной певицы.

Ма закатывает глаза и произносит громким шепотом:

– Она просто увязалась за мной, за нами. Она член семьи, поэтому мы должны дать ей работу.

– И это говорит работник супермаркета с минимальной зарплатой, – бормочет четвертая тетя.

Они смотрят друг на друга до тех пор, пока старшая тетя не встает между ними и не произносит:

– И, Мэдди, милая Мэдди.

Все взгляды устремляются ко мне, и я сжимаюсь в кресле.

– Да? – пищу я.

– Ты будешь фотографом.

У меня перехватывает дыхание. Думаю, я должна была это предвидеть. Конечно, они хотят, чтобы я была их фотографом. Это логично: в конце концов, я изучала фотографию. Но все же.

– Мне нужна минутка.

Я вскакиваю со стула и пробираюсь сквозь толпу, пока не оказываюсь за пределами ресторана. Делаю несколько глубоких вдохов и пытаюсь остановить кружащиеся в голове мысли. Я расстроена, но не знаю почему. Наверное, есть часть меня, которая сопротивляется и кричит: «Разве я не имею права выбирать, что делать со своей степенью?» Но потом, когда я останавливаюсь и думаю об этом, мне нравится идея заниматься свадебной фотографией.

Думаю, я в основном негодую по поводу того, что все они приняли это решение без меня. Глупо, верно? Я не должна злиться на то, что они приняли хорошее решение. И это правильное решение: они правы и могут преуспеть в этом деле. Букеты мамы великолепны. Старшая тетя обожает дни рождения, и у второй тети преданные поклонники в салоне. Что касается четвертой тети, ну, она считает себя знаменитостью, и у нее прекрасный голос. У нас может получиться.

И как только я думаю об этом, внутри пробуждается вдохновение. Мы можем это сделать. Это может стать для моей семьи способом переехать из того дрянного домика, в котором мы все теснимся.

Дверь в ресторан открывается, выплескивая шум наружу. Мама радостно замечает меня.

– Айя, почему ты вышла на улицу? Я искала тебя в туалете, но тебя там не было.

Затем она смотрит на меня и хмурится. Должно быть, она почувствовала, что я переживаю, потому что переходит с индонезийского на английский.

– Ты в порядке? Почему так грустно?

Тот факт, что она перешла на английский несмотря на то, что не владеет им в совершенстве, заставляет мой желудок сжиматься от чувства вины. Она уже и так пожертвовала многим ради меня, а я даже не могу общаться с ней на ее родном языке. Я заставляю себя улыбнуться.

– Я не грущу. Просто пытаюсь переварить всю эту информацию про семейный бизнес.

– Ах, да. Очень большое дело. Но если тебе не интересно, ничего страшного. Нам не нужен фотограф.

Я уставилась на нее.

– Но внутри вы, ребята, говорили «Мэдди, ты должна быть нашим фотографом».

– Да, конечно, мы хотим, чтобы ты была нашим фотографом. Ты самый лучший фотограф.

Я горько смеюсь.

– Ма, ты этого не знаешь. Я абсолютный новичок. И, наверное, все испорчу.

– Все в порядке, мы все новички. Мы начинаем медленно. Ты делаешь эту штуку, как она называется? Дух другого фотографа?

– Тень.

– Ах, да. Ты станешь тенью свадебного фотографа, сначала обучишься, а потом, когда закончишь учиться, сможешь делать это. Но если ты решишь, что нет, мне не нравится эта свадебная фотография, тогда не нужно присоединяться к семейному бизнесу, это нормально.

Я беру ее руки в свои. Ей тяжело говорить мне, что все в порядке, что мне не нужно присоединяться к ним, потому что я ясно вижу, как ей нравится идея о том, что мы все будем работать вместе.

– Я сделаю это, мам.

– Правда? – Она выглядит такой счастливой, что у меня разрывается сердце.

– Да, конечно. Изучу свадебную фотографию. Я хочу сделать это с вами.

– Ох, милая, – ма обнимает меня. Она обнимает меня не так крепко, как родители Нейтана, но это по-своему мило. – Ты делаешь свою маму такой счастливой.

Я обнимаю ее в ответ и закрываю глаза. Думаю, я расскажу им о Нейтане как-нибудь в другой раз.

7
Сегодняшний день

Я сижу в гараже и уже, кажется, несколько часов размышляю о том, как, черт возьми, моя жизнь вышла из-под контроля. И что я, черт возьми, вообще здесь делаю? Почему я дома, а не в полицейском участке? Возможно, еще не поздно. Возможно, я все еще могу пойти к копам и объяснить все. Они бы посочувствовали, вероятно. Но, когда я думаю о том, чтобы снова включить двигатель и выехать из гаража, чувствую, как энергия капля за каплей покидает меня. Я без сил прислоняюсь к рулю. Мне просто нужно побыть немного в таком положении. Набраться храбрости. Решить, что сказать полиции.

Резкий стук в окно заставляет меня подпрыгнуть так сильно, что я ударяюсь головой о крышу машины. Теперь я понимаю, что означают слова «выскочил из кожи».

– Что ты там делаешь? Ты пьяна? Эй, ты пьяная за рулем? – зовет ма через окно на индонезийском. Мое сердце колотится, и я открываю дверь машины.

– Ма, ты меня напугала!

Она хмуро смотрит на меня.

– В чем дело, Мэдди? Что случилось?

Я не собиралась ей ничего рассказывать. Конечно, не собиралась. Последний человек, которому я думала рассказать, это мама. Она бы не знала, что делать, или говорить, или…

– Ма, я убила его.

Слезы наворачиваются на глаза, когда я слышу свои слова. Я убила его. Сколько еще раз мне придется это повторять?

– Убила его? Что убила? Ох, Мэдди, сколько раз я должна говорить тебе, не пей так много. Видишь, теперь ты несешь всякую чушь.

– Я убила его, ма. Джейка. Парня, с которым ты меня свела!

И с этими словами я, наконец, даю волю слезам, потому что произносить его имя ужасно. Это не просто тело в моем багажнике; это тело, которое когда-то было кем-то.

Мама обрывает свою болтовню на середине предложения. Ее рот закрывается, и она смотрит на меня некоторое время, после чего заговаривает на ломаном английском:

– Это то, что вы с Селеной любите говорить? Вы, дети, всегда говорите: «Ох, ты убиваешь меня!» Вот так, да?

– Нет! – кричу я. – Я имею в виду, что буквально убила его, ма!

Не зная, что еще сделать, я нажимаю кнопку на брелоке от машины. Багажник открывается с щелчком, который в нашем небольшом гараже похож на выстрел. Весь шум внезапно усиливается; я слышу свое собственное сердцебиение и резкий вдох мамы.

– Мэдди, – шепчет она, – это шутка, да? Ты просто шутишь со мной?

– Нет, ма, это не шутка.

Ма задыхается от смеха, а затем качает головой.

– Вы, дети, вы всегда думаете, что такие смешные. – Она грозит мне пальцем и идет к багажнику, все еще качая головой. – Моя дочка – такая шутница, такая… О! Боже мой! – она отшатыватся, закрывая рот руками.

Я вздрагиваю.

– Мэдди, – шипит она. – Мэдди! Это не смешно. – Она переводит взгляд с меня на багажник. – Это искусственные ноги? Как ты это называешь? Маньякин?

Я качаю головой, и на глаза наворачиваются новые слезы.

– Нет, ма, это не манекен. Это действительно Джейк, клянусь.

Она издает звук, который напоминает что-то между воем и хныканьем, но затем на мгновение успокаивается и подходит ближе к багажнику. Она снова хнычет, когда видит остальную часть тела. Я представляю, что она видит с того места, где стоит. Сначала обувь – коричневые мокасины, без носков, – потом ноги, туловище и наконец капюшон, закрывающий лицо.

– Почему ты закрываешь лицо? – спрашивает она. – Случилось что-то ужасное, да? – Она вздрагивает. – Там что-то торчит из глаза? Айя, не говори мне, я не хочу знать. – Она снова вздрагивает, и ее лицо искажается в гримасе. – У него в глазу битое стекло?

– Нет, ма. У него ничего не торчит из глаза. Я просто подумала, что так будет, ну не знаю, более уважительно.

– О, – она кивает, – да, ты права, так более уважительно. – Она гладит меня по щеке. – Я так хорошо тебя воспитала.

Истерика поднимается к горлу, и мне приходится ее подавить. Поверить только, ма гордится моим воспитанием, когда я только что показала ей своего спутника, которого я убила, лежащего в багажнике моей машины.

– Я только что убила человека, так что не знаю, можешь ли ты говорить, что хорошо меня воспитала.

– О, он, должно быть, заслужил это.

Я прикусываю губу, чтобы не разрыдаться снова. Я так благодарна, что мне не нужно объясняться с ней.

– Хорошо! – говорит ма, выпрямившись и внезапно взяв себя в руки.

Она даже уже не дышит так тяжело. В ее глазах появился блеск, который я видела у нее за неделю до китайского Нового года, когда она сходила с ума и убиралась дома, как Мари Кондо[19]19
  Мари Кондо – японская писательница, специалист по наведению порядка в доме, консультант и автор четырех книг по организации домашнего быта.


[Закрыть].

– Ты. Домой. Сейчас же. – Она захлопывает багажник и загоняет меня через заднюю дверь в дом.

Внутри она приказывает мне сесть за кухонную стойку. Я следую ее указаниям, слишком измученная и сломленная, чтобы спорить. И, как бы мне ни было неприятно это признавать, я рада, что она взяла все на себя, потому что не знаю, что, черт возьми, делать в этой ситуации. Поэтому я опускаюсь на стул, облокачиваюсь на кухонную стойку и закрываю лицо руками. Пожалуйста, пусть я проснусь и пойму, что все это был кошмар. В любой момент.

Передо мной ставят чашку чая.

– ТКМ, – говорит ма. – Выпей сейчас. У тебя слишком много ян, который разогрел твои органы. У тебя изо рта плохо пахнет.

Она выходит из кухни.

Я смотрю на ее удаляющуюся спину. Традиционная китайская медицина, серьезно? Кто бы мог подумать о неприятном запахе изо рта в этот конкретный момент? Тем не менее, я делаю глоток, и травяной чай действует на меня как эликсир, распространяя свое сладкое тепло по всему телу, вплоть до ледяных рук. Я делаю еще глоток, потом еще, и вскоре допиваю всю чашку, чувствуя себя немного лучше.

Мама возвращается на кухню.

– Хорошо, я уже позвонила старшей сестре. Она будет здесь через несколько минут.

– ЧТО? – Я вскакиваю со стула. – Ма, о боже, не могу поверить, что ты это сделала.

На секунду она выглядит искренне растерянной, но потом ее лицо проясняется, и она смеется, отмахиваясь от меня.

– О, не беспокойся, не беспокойся, она сказала, что позвонит всем остальным и позовет их сюда, хорошо? Приедет не только твоя старшая тетя, ты не волнуйся, все твои тети тоже будут.

– ЧТО??? – кричу я и откидываю голову назад, уставившись в потолок. Этого не может быть. – Ма, это не… мы не должны рассказывать всем об этом!

– Не всем. Только твоим тетям.

– Это все!

– Мэдди, – говорит ма с укоризной. – Они семья. Это совсем другое.

– Это убийство! – выкрикиваю я. – Или, ну, не убийство, больше похоже на самозащиту, но все равно, ма, в моей машине мертвый парень. Это не то, чем делишься со всеми, даже если они члены семьи.

– Это именно то, чем делишься с семьей, – возражает ма.

– Что ты имеешь в виду, говоря, что это именно то, чем делишься с семьей? Какими еще вещами, похожими на эту ситуацию, вы, ребята, делились друг с другом?

Ма отмахивается от меня:

– Пойдем, поможешь мне нарезать манго для тетушки. Если у нас не будет никакой еды, получится не очень здорово.

– Серьезно, ма? Ты сейчас заботишься о том, чтобы сохранить лицо? Я думаю, мы вроде как вышли за рамки этого, не так ли?

Она смотрит на меня, наклоняясь, чтобы открыть ящик для фруктов в холодильнике.

– Мэдди, как ты можешь так говорить? Твои тети придут так поздно ночью, чтобы помочь нам избавиться от тела, а мы даже не покормим их? Как ты можешь? О, у нас есть питайя, хорошо, хорошо. Любимый фрукт старшенькой. Ах, есть еще груша. Очень вкусная. Помоги мне их очистить, не будь такой грубой со своими тетями, ты навлечешь позор.

– О, точно, позор принесет отсутствие фруктов, а не труп в машине.

Но меньше чем через минуту я стою у кухонного острова с овощечисткой в одной руке и корейской грушей в другой, а в моей голове крутятся мысли: «Буэээ, это так нереально. В моей машине лежит труп, а я стою здесь и чищу фрукты!» По какой-то причине я продолжаю чистить и резать. И, полагаю, продолжу это делать, поскольку у меня нет идеи лучше.

Как только я заканчиваю резать огромную грушу, раздается звонок в дверь.

– Иди, открой дверь, – говорит ма, нарезая последнюю питайю.

Я направляюсь к входной двери, все еще будто во сне. Я даже не знаю, что сказать моим тетям. «Спасибо за то, что вы пришли помочь разобраться с парнем, которого я убила?»

Но я избавляюсь от необходимости говорить что-либо, потому что в тот момент, когда я открываю дверь, старшая тетя треплет меня по щеке и говорит по-индонезийски:

– Моя дорогая Мэдди, все в порядке, не волнуйся. Иди садись, – а затем проходит мимо меня.

Вторая и четвертая тети следуют за ней, и каждая из них кудахчет:

– Не волнуйся, мы уже здесь, перестань плакать.

– Я не плачу…

Вторая тетя затихает, как будто отсутствие у меня слез является для нее личным оскорблением, после чего присоединяется к остальным на кухне. Оттуда доносится шум, но не из разряда «О боже, Мэдди сделала что?!», а скорее «Ого, драгонфрут! Тебе не стоило беспокоиться!» Я слышу, как ма выдвигает стулья и весело кричит тетям, чтобы они садились и съели немного манго.

– А Гуан дал мне целый ящик, когда вернулся из Индонезии. Целый ящик!

Сделав глубокий вдох, я беру себя в руки и прохожу на кухню.

– Мэдди! – кричит старшая тетя.

О боже, вот оно. Сейчас они начнут волноваться из-за тела.

– Ты ела? – спрашивает старшая тетя. – Пойдем! Иди сюда и сядь, о, ты такая бледная. – Она встает со своего места.

Во мне как будто щелкает выключатель. Я непроизвольно спешу к ней и толкаю ее обратно на стул:

– Пожалуйста, старшая тетя, не беспокойся. Я принесу стул. Сиди и наслаждайся фруктами, хорошо? Могу я предложить тебе что-нибудь еще?

Боковым зрением я замечаю одобрение с маминой стороны, и от этого мне хочется громко смеяться и рыдать. Я имею в виду, серьезно? Я только что убила человека, а ее волнует, чтобы я уважительно вела себя со старшими.

Старшая тетя накалывает кусочек манго и откусывает немного.

– Ух, так вкусно. – Она откусывает еще кусочек и вздыхает. – Ничто не сравнится с индонезийским манго.

– Да, индонезийские манго самые сладкие, – говорит ма. – Кто-нибудь хочет травяного чая? Я заварила чайник для Мэдди, и у меня немного осталось.

– Нет, спасибо, я не верю в эту старомодную ТКМ, – говорит четвертая тетя.

Ма стреляет в нее взглядом:

– Традиционная китайская медицина – это настоящая медицина!

Она начинает свою обычную тираду о том, что ТКМ признана лучшей медициной, чем западная.

Я застряла в кошмаре. Именно так. Возможно, у меня сотрясение мозга после аварии. Возможно, на самом деле я в коме, и мой коматозный мозг придумал этот странный сценарий, потому что не может быть, чтобы я на самом деле сидела тут, на кухне, и смотрела, как старшие тети едят манго, а мама и четвертая тетя спорят, пока Джейк лежит и остывает в багажнике моей машины.

Как раз когда я собираюсь закричать, старшая тетя кладет вилку с многозначительным стуком.

Все молча смотрят на нее.

– Итак, – говорит она, поворачиваясь ко мне и переходя на английский. За доброжелательными морщинами, которые я знаю так хорошо, что могу набросать их рисунок во сне, скрывается пронизывающий, как у орла, взгляд. – Расскажи старшей тете, что случилось. Начни с самого начала.

Я не колеблюсь. В старшей тете есть что-то такое, сочетание авторитета и материнской теплоты, которому никто не может отказать. Я чувствую себя такой виноватой за то, что они примчались сюда посреди ночи, чтобы помочь мне с трупом, что пытаюсь пересказать историю на индонезийском. Но не произношу ни одного предложения, потому что вторая тетя говорит мне, что от моего ужасного индонезийского языка у нее болит голова, и мне следует продолжать придерживаться английского. С некоторым облегчением я рассказываю им о моем свидании с Джейком, о том, как он настоял на том, чтобы отвезти меня домой, и о том, что он сказал.

Мои тети и мама прикрывают в ужасе рты и качают головами.

– Как ты могла свести Мэдди с таким придурком? – упрекает ма четвертая тетя.

Лицо ма покраснело, как подошва «лабутенов».

– Он был таким милым в интернете! Идеальный джентльмен, даже приготовил теронг для меня… Э, для Мэдди.

– Что такое теронг? Это креветочная паста? – спрашиваю я.

– Тш, нет, – говорит ма, переходя на английский. – Паста с креветками – это тераси. Теронг – это баклажан.

Внутри меня что-то щелкает.

– Он хотел приготовить мне баклажаны? Это странно.

Ма яростно кивает:

– Вот почему я думала, что этот мальчик предназначен для тебя. Он даже знает, какая твоя любимая еда.

– Мне нужно посмотреть эти сообщения в чате.

Ма вынимает телефон из кармана, и все мои тети достают свои очки. Когда ма протягивает мне телефон, четвертая тетя выхватывает его у нее из рук.

– Эй! – кричит ма.

Четвертая тетя игнорирует ее и начинает листать страницы. Ее брови высоко поднимаются, почти исчезнув за линией волос, и она разражается истерическим смехом.

– Почему ты смеешься? Что смешного? – огрызается мама.

Все еще смеясь так сильно, что не в силах перевести дыхание, четвертая тетя подталкивает телефон ко мне. Я просматриваю сообщения, и… О. Мой. Бог. Все гораздо хуже, чем я думала.

Джейк1010Управляющийотелем: Привет

Мэделин Чен: Привет!

Я смотрю на ма в изумлении.

– Ты использовала мое настоящее имя на этом сайте? И это… – Я нажимаю на маленький значок рядом с моим именем, и он увеличивается, показывая мою фотографию.

– Я не знала, что надо было использовать вымышленное имя! Откуда я должна была это знать?

– Может быть, не стоило вообще притворяться мной и создавать фальшивый аккаунт? Я имею в виду, ради бога, посмотри, Джейк не загрузил ни одну из своих фотографий!

Ма выглядит такой обиженной, что я тут же жалею о том, что сказала.

– Прости, ма, я знаю, что ты просто хотела помочь.

Она слегка кивает, и я продолжаю читать.

Джейк1010Управляющийотелем: Мне нравится твоя фотография

Мэделин Чен: Спасибо!! Ты такой милый!!

Я стискиваю зубы, пытаясь снова не сорваться на ма. Сколько восклицательных знаков может использовать женщина в одном ответе?

Джейк1010Управляющийотелем: Итак, свадебная фотография, да? Это, должно быть, интересно.

Мэделин Чен: О да! Очень интересно!!! Чем ты занимаешься?

Джейк1010Управляющийотелем: Как ты могла догадаться по моему нику, я владею отелями. Многими, на самом деле.

Мэделин Чен: Вау! Впечатляет!

Так продолжается некоторое время, Джейк хвастается, описывая в мельчайших подробностях каждый из отелей, которыми он владеет, а ма отвечает ему в самой двусмысленной форме, какая только возможна. Любой, кто прочитает это, может подумать, что я отчаянно ищу одобрения Джейка, но я знаю, что ма была просто вежлива. Она учила меня поощрять других говорить о себе, а затем находить хорошее в том, что они говорят, и выражать признательность. Я не могла сказать, был ли это китайский или индонезийский обычай, но, что бы это ни было, на Джейка подействовало. После нескольких дней переписки он отправил это сообщение.

Джейк1010Управляющийотелем: Мне так комфортно с тобой общаться, Мэдди.

Мэделин Чен: Мне тоже!

Джейк1010Управляющийотелем: Так трудно найти того, с кем я действительно на одной волне, понимаешь? У меня такое чувство, что я знаю тебя очень давно.

Мэделин Чен: Согласна с тобой!

Джейк1010Управляющийотелем: Ну что, хочешь встретиться?

Мэделин Чен: Да! Я так рада, что ты спросил! Вчера мое тело не было таким вкусным, но сегодня уже лучше.

О. Боже. Боже. Не-е-ет. На индонезийском языке фраза tidak enak badan означает «плохо себя чувствую», но дословный перевод – «тело невкусное». Позади меня четвертая тетя продолжает хохотать, а остальные спрашивают:

– Что? Что смешного?

Я читаю дальше.

Jake1010Hotelier: О. Вау, хорошо. Черт, девочка, у тебя еще больше жажды, чем я думал.

Меделин Чен: Хаха! Нет, нет, не хочу пить! У меня есть много воды. Сейчас совсем мокрая.

Jake1010Hotelier: Вау. Черт. Если бы знал, я бы пригласил тебя на свидание раньше.

Меделин Чен: Вах! Откуда ты знаешь, что баклажаны – мое любимое блюдо?

Jake1010Hotelier: Так и есть, да? Ну, у меня есть очень большой для тебя.

Меделин Чан: О! Я не могу дождаться! Обожаю баклажаны!

Я кладу телефон и смотрю на ма. Четвертая тетя буквально лежит на полу и рыдает от смеха.

– Что? Что такое? – спрашивает старшая тетя. – Похоже, он очень милый мальчик, который хотел приготовить для тебя баклажаны.

– Правда? – вскрикивает ма, жестикулируя. – Я читаю и думаю: «Этот мальчик такой милый, так заботится о моей дочери, даже спрашивает ее, хочет ли она пить».

Я закрываю лицо ладонями.

– Нет! Ма, эти эмодзи – капельки воды и баклажан – это сексуальные намеки!

Три пары глаз смотрят на меня в полном замешательстве, а четвертая тетя заходится от смеха.

– Сексуальные… что? В… ты… когда… что? – спрашивает вторая тетя.

Не могу поверить, что веду этот разговор со своими тетями и мамой.

– Сексуальные намеки. Ну, знаешь, типа сексуальные слова. Баклажан символизирует… э-э-э… мужское… эм.

Это просто смешно. Мне двадцать шесть, ради бога, и все же я не могу произнести слово «пенис» вслух перед мамой и тетями. Потому что часть меня уверена, что они будут ругать меня за это. Вместо этого я использую свой указательный палец, чтобы нарисовать в воздухе универсальный символ пениса.

– Баклажан, – говорит старшая тетя. – Да, он сказал «баклажан», мы это знаем.

– Нет…

– Она имеет в виду ПЕНИС! – Четвертая тетя завывает, а затем складывается пополам от смеха.

– Что? – Мама задыхается. – Нет. Но…

– Это звучит неправильно. Я думаю, ты ошибаешься, – решительно говорит старшая тетя.

Она выхватывает у меня телефон и снова хмурится.

– Видишь, он говорит: «Если бы знал, я бы пригласил тебя раньше… У меня очень большой…» – Она бросает телефон на стойку, как будто он превратился в таракана.

Ма стоит, застыв, с выражением ужаса на лице.

– Ма, ты в порядке?

Она медленно поворачивается и смотрит на меня, а потом произносит голосом, полным ужаса и удивления:

– Баклажан – это пенис?

– Да. – Я вздыхаю, чувствуя стыд за свое поколение.

– Я думала, он имел в виду, ну, знаешь, жареные баклажаны. Я думала…

Она выглядит такой потерянной и маленькой, что я не могу не пожалеть ее, поэтому крепко обнимаю ее за плечи.

– Все в порядке, ма. Я знаю.

– Да, все в порядке, все должны научиться переписываться в какой-то момент, – говорит четвертая тетя.

Я бросаю на нее сердитый взгляд.

– О сексе? – спрашивает мама.

– Не волнуйся об этом, – говорю я, похлопывая ее по плечу.

– Итак. Ладно, это прояснило некоторые вещи. Не то чтобы это оправдывало поведение Джейка, но теперь я понимаю, почему он был таким… э-э…

– Похотливым? – спрашивает четвертая тетя. Она усмехается, когда я бросаю на нее еще один сердитый взгляд.

Ма снова прикладывает руку ко рту.

– Мэдди, это что… Его… Мальчика убили, потому что я сказала, что хочу съесть его баклажан?

Я открываю рот, чтобы ответить, но мои тети опережают меня, закричав в унисон:

– НЕТ!

– Ну и что, что ты говоришь, что хочешь есть баклажаны? – говорит вторая тетя. – Может быть, в один день ты хочешь съесть баклажан, а в другой день ты не хочешь, это нормально, что ты передумала.

– Да, он очень плохой мальчик, очень плохой, – говорит старшая тетя.

– Но если бы я не сказала «Ух, да, я хочу съесть твой баклажан», тогда, может быть, он бы не… ну, ты знаешь…

– Мэдди, когда он говорил тебе эти вещи в машине, что ты ему ответила? – спрашивает четвертая тетя.

– Я сказала ему: «Нет, меня это не интересует». Я убрала его руку с моего колена. И довольно четко сказала, чего я хочу и не хочу.

– Видишь? – говорит четвертая тетя, торжествуя. – Баклажан не имеет значения. Это был просто флирт. Все так делают. Но он решил пойти дальше после того, как Мэдди сказала «нет». Это не твоя вина.

Я сочувствующе киваю.

– Это действительно не твоя вина, мама.

Тоненький голосок в моем сознании говорит: «Ну, отчасти да, если бы она не выдала себя за меня с самого начала…» Но я подавляю его. Теперь нет смысла сваливать вину на другого.

– Ладно, вернемся к тому, что случилось, – говорит старшая тетя. – Итак, этот прикурок пытался дотронуться до тебя…

– Придурок, – поправляет четвертая тетя.

Старшая тетя отмахивается от нее.

– Придурок пытался дотронуться до тебя…

– И тогда я вроде как испугалась, запаниковала и… возможно, слегка вырубила его электрошокером.

Четыре пары глаз уставились на меня в ужасе.

– Мэдди, – вздыхает вторая тетя.

– У тебя есть электрошокер?

Я не могу не вздрогнуть, когда киваю. Вот оно. Они собираются…

– Мы можем посмотреть? – спрашивает вторая тетя.

– А?

– Ух ты, интересно, какая у тебя модель, – интересуется старшая тетя. – Такая же, как у меня?

Она берет свою сумку с кухонного стола и начинает в ней рыться, глядя поверх очков для чтения.

Четвертая тетя вздыхает:

– Они опять отвлеклись. Эй! – Она хлопает в ладоши, будто вокруг разыгравшиеся щенки. – Сосредоточьтесь! Время идет, сейчас уже раннее утро.

Старшая тетя выпрямляется, прочищая горло:

– Ах, простите. Ты покажешь мне электрошокер позже. Хорошо, значит, ты его ударила током. Куда ты его ударила? В шею? По щеке?

Я таращусь на нее.

– Эм, в шею.

Они все кивают.

– Всегда выбирай шею, – говорит ма. – Я слышала, что шея – лучшее место для удара. Очень чувствительное. Хорошо, Мэдди. – Она треплет меня по щеке с одобрением.

Мне требуется секунда, чтобы собраться из-за беспорядочной бессмыслицы.

– А потом… потом он разбил машину, и, когда я пришла в себя, он был… Ну, вы знаете.

– Он уже умер, – неуверенно произносит ма.

Ни одна из моих тетушек не кажется удивленной этим, что означает, что ма, должно быть, рассказала им все по телефону, прежде чем они приехали, или, может быть, это означает, что моя семья – КУЧКА ПСИХОПАТОВ.

Я выбрала первый вариант.

– Затем что? – спрашивает вторая тетя.

Она может сказать это снова. Мы сидим так некоторое время молча, каждая из нас глубоко в раздумьях. К сведению, я все еще зациклена на мысли «ПОЧЕМУ ОНИ ТАК СПОКОЙНЫ, ЧТО ПРОИСХОДИТ? Я УБИЛА ЧЕЛОВЕКА».

Старшая тетя со вздохом снимает очки для чтения.

– Хорошо. Где сейчас Джейк?

– В багажнике моей машины, – говорю я, снова морщась от того, как безумно это звучит.

Она кивает.

– Тебя никто не видел, верно?

– Да, но как знать? Вокруг никого не было. Это была тихая улица, и, я думаю, он выбрал ее, потому что… ну, знаете, он хотел… ну, вы понимаете.

Мои тети и ма начинают материться на всех возможных языках: варианты слова на «х» разлетаются по кухне на разных диалектах китайского и индонезийского.

– Скажу я тебе, – шипит ма, – хорошо, что он умер, так как иначе я бы его сама прибила.

Хотя четвертая тетя и кивает в знак согласия, эти слова снова вызывают во мне слезы. Тот факт, что они не сомневаются в моей правоте, успокаивает меня, словно крепкие объятия, в которых я хочу раствориться, рыдать и позволить им обо всем позаботиться.

– Итак, мы избавимся от тела, – говорит старшая тетя со своим обычным авторитетом.

– Погоди, – встревает четвертая тетя, – почему мы должны это делать? Почему бы просто не обратиться в полицию? Я имею в виду, это звучит как довольно явный случай самозащиты.

Ма хмурится на нее.

– Да, мы знаем, что это самозащита, но полиция об этом не знает. Если они увидят, что у нас труп в багажнике, они наверняка скажут: «Боже мой, вы его убили!»

Четвертая тетя смотрит на нее в ответ и уже открывает рот, чтобы сказать что-то, но останавливается, поворачивается ко мне и спрашивает:

– Зачем ты положила тело в багажник?

Несмотря на то, что четвертая тетя самая молодая из всех, она все же внушает трепет. Все женщины в моей семье такие. Кроме меня, наверное.

Я вздрагиваю под ее взглядом, и мой голос звучит неуверенно:

– Эм. Я испугалась. Не хотела ждать еще хоть секунду, пока кто-нибудь появится, мой телефон разрядился, и я не хотела ехать обратно с ним рядом. Оглядываясь назад, я понимаю, что сделала наихудший выбор, который могла.

– Нет, худший выбор – это оставить его там, на обочине, – говорит вторая тетя.

– О-о-о, да, это еще хуже, – соглашается ма, благодарно кивая ей, прежде чем бросить на четвертую тетю еще один грозный взгляд. Четвертая тетя ее игнорирует.

– Конечно, если мы пойдем в полицию и все объясним, они поймут, что Мэдди не убийца. Посмотрите на нее!

Я вдруг снова становлюсь объектом четырех пар проницательных глаз.

Я изо всех сил стараюсь не съежиться от такого внимания. Старшая тетя обменивается взглядом с ма. Хотя вопрос не звучит, я знаю, о чем она спрашивает маму: «Это твоя дочь, что ты хочешь сделать?»

Ма выпрямляется.

– Мы не пойдем в полицию. Нет, я не доверяю им. Мы не знаем, что они скажут. Они могут сказать, что она вспорола тело…

– Испортила тело, ты имеешь в виду, – поправляет четвертая тетя.