Текст книги "Поговорим о дыхании. Дар, который мы не ценим"

ТАКИЕ МАЛЕНЬКИЕ ДИСКИ

Моя рука под стволом винтовки дрожит. Я лежу на животе в снегу, прижав приклад к ключице. Пытаюсь унять боль в спине. Слышны «пиу-пиу» летящих пуль, крики зрителей позади. Пятьдесят метров отделяют меня от черного металлического диска, в который мне надо попасть. Уверенно и быстро – иначе моя команда потеряет слишком много времени. Смотрю в прицел. Теперь черный кружок размером всего лишь с блоху. И с каждым моим вдохом эта блоха скачет как ненормальная. До сих пор я была уверена, что у меня талант к стрельбе. На ярмарках я не промахиваюсь. И на Зимних играх по телевизору это выглядит легко и просто.

Биатлон – один из любимых видов спорта у немцев. По крайней мере виртуально: миллионы немцев не отрываются от экранов телевизора, когда выступают звезды, такие как Лаура Дальмайер и Арнд Пайффер. Их достижения завораживают, ведь требования к спортсменам кажутся несовместимыми: скорость и спокойствие, сила и точность. Профессионалы замедляют свой пульс на последних метрах перед стрельбищем с бешеных девяноста до шестидесяти пяти процентов от максимальной частоты сердечных сокращений. Так снизить его за несколько секунд я бы тоже хотела уметь. После разговоров с Уве Хоффманом я поискала, где могу потренироваться в биатлоне. И кое-что нашла в Кимгау.

Февраль 2018 года, биатлонный лагерь Фрица Фишера в Рупольдинге. Погода как на заказ. Вчера шел снег. Сегодня легкая дымка с неожиданными просветами и синевой неба. У подножия Цирмберга для взрослых и детей проложены свои лыжные трассы. Их здесь называют скатами. Пологие спуски – для пенсионеров. Лагерь расположен на территории тренировочного центра немецкой национальной сборной по биатлону. Руководит им Фриц Фишер: десять побед в Кубке мира, семь медалей Чемпионата мира, полный комплект медалей на Олимпийских играх. Любимец публики, крепкий, с роскошными усами, в 1992 году на зимних Олимпийских играх в Альбервиле – первых общегерманских – он стал легендой. Тогда еще тридцатипятилетний спортсмен стартовал в финале – в эстафете, со звездами из России и Норвегии по пятам. После десяти точных попаданий он был уже настолько недосягаем, что на финишной прямой – тогда это было невиданно! – принял протянутый кем-то флаг Германии и с развевающимся стягом не спеша пробежал к финишу. Итог: золотая медаль и, пожалуй, его величайший триумф. В следующем году он принял тренировочный лагерь. До 2014 года Фриц Фишер тренировал биатлонистов – кстати, завоевавших медали в Пхёнчхане. А сегодня занимается со мной и еще тридцатью пятью любителями, от двадцати до шестидесяти лет.

Мы разработали план. Биатлонисты – это высокопроизводительные машины. Они тренируются десять раз в неделю. Не только на длинных лыжных дистанциях зимой и на роликах летом. Они бегом поднимаются в горы, гребут, прыгают с трамплинов, гоняют на велосипедах и занимаются гимнастикой. В промежутках они останавливаются и принуждают себя к спокойному дыханию. Тот, кто на занятиях йогой старался затормозить дыхание на полном ходу, знает: это чертовски трудно. Для того чтобы на соревнованиях замедлить дыхание в нужный момент, профессионалы заранее проходят трассу и намечают вехи, близкие к огневому рубежу. Отсюда им останется несколько секунд, чтобы переключиться с режима гонки на режим стрельбы. Организм уже привык к процедуре, поэтому за короткое время способен понизить частоту сердечных сокращений, а с ней и уровень стресса. На стрельбище нельзя отвлекаться ни на поражение мишеней соперниками, ни на голос спортивного комментатора из громкоговорителя. Всеми мыслями и телом надо сосредоточиться на текущем моменте: приложить винтовку, снять с предохранителя, прицелиться, выстрелить, – почти что упражнение на внимание. Хотя здесь счет идет на десятые доли секунды.

Мы собираемся в пункте проката лыж – бревенчатом домике в романтическом стиле. Мне выдают ботинки, похожие на конькобежные, – гораздо удобнее, чем лыжные ботинки! – и я примеряю. Лыжи шириной в ладонь должны быть не короче роста лыжника. Мои немного недотягивают – ведь я из начинающих. Палки тоже по инструкции. «Высота от подбородка до носа», – объясняет женщина, выдающая их «на глазок». Снаружи нас ожидают четыре тренера. Фриц Фишер где-то на стрельбище. Наша новоиспеченная команда бодро вышагивает к тренировочному центру. Он, верхнебаварский, весь выдержан в альпийском романтическом стиле: рампы, мосты, туннели, подъездные дороги. Посоревноваться с ними могут разве что окружающие леса во всем сказочном великолепии. Здесь проходили многочисленные соревнования на первенство мира. Я вся дрожу: десять процентов от благоговения, девяносто – от холода.

Мы надеваем лыжи. Вперед, на первый круг! Пока не на лыжную трассу. Нас должны разделить на четыре группы по степени подготовки. Сперва надо показать умение стартовать и останавливаться. Я понятия не имею, как правильно держать палки. И уж тем более – как сделать поворот на этих пестрых спортивных дощечках. С другой стороны, даже моя бабушка может. Интересно, насколько это сложно. Лыжня сопротивляется сильнее, чем я ожидала. Вместо того чтобы скользить, я с помощью палок иду как на ходулях. Пока кто-то с большей, кто-то с меньшей элегантностью проделывает виражи, тренеры набирают свою команду. Ни дать ни взять, японские суши, скользящие по ледяной арене, – неприглядная картина. Во всяком случае, я и еще трое задыхающихся всё еще петляем по кругу, в то время как первые две группы уже направляются с инструкторами к стрельбищу. Наконец тренер Манни смилостивился: «Ты там, ко мне!» Я благодарно останавливаюсь. Надеюсь, первым упражнением будет измерение пульса. Мой сейчас зашкаливает за девяносто.

Несмотря на шапку, надвинутую на глаза, видно, что у Манни классный загар – отличительная черта всех инструкторов. Прежде он учил детишек играть в футбол. А теперь подбадривает сумасшедших взрослых, которые всё еще думают, что биатлону научиться легко. Впрочем, методика та же: не принимать во внимание высококлассную технику и поощрять похвалой. «Кто из вас раньше проходил горнолыжную трассу?» Девять женщин и трое мужчин мотают головами. «Не страшно, – успокаивает Манни, – научитесь на раз». Он пускает нас по лыжне: левая лыжа скользит, правой ногой отталкиваемся. Я замыкаю цепочку. Хоть и отталкиваюсь как заполошная, отставание от женщины впереди всё увеличивается. Теперь то же самое, но в обратном порядке. Чуть лучше. «Как в танце, – наставляет Манни, – свободнее в коленях. Легко переносим вес с правой ноги на левую…» Он показывает, как действовать палками: отталкиваемся левой, правая сзади, снова левая, локоть прижат, – о! знакомо по упражнениям с гантелями. «Прекрасно! – хвалит тренер. – А теперь за мной на стрельбище!»

Я спускаюсь: левой, правой, левой, правой, – сбоку от мишеней. Снег уже не так сопротивляется. Теперь движение свершается как бы само собой. Со стороны это, должно быть, выглядит неуклюже, но мне видится вполне элегантным. «Пых-пых» – попадают в мишень пули других участников. Звук из спагетти-вестернов. Лыжник в ядовито-зеленой куртке (модель Сочи-2014) скользит навстречу. Фриц Фишер. Бороды уже нет, но фигура та же, что и в Сараево-1984, когда он получил свою первую олимпийскую медаль. «Здорово, что все вы здесь! – бывший тренер национальной команды пожимает руки, хлопает по плечу. Хороший способ расслабить напряженных новичков. – Давайте повальсируем!» Его улыбка – словно мартовское солнце. И то, как он бодро раскачивается на лыжах, заразительно. Вся группа вторит ему. «Вжик!» – и его лыжи уже скользят к следующей группе. А для нас шутки кончены. К оружию!

Теоретически смертельному. Но для новичков вроде меня это несущественно перед лицом более насущных проблем: «как элегантно принять позу ноги врозь на снежной наледи, не ободрав себе бедра?» или «как потом встать, не запутавшись в лыжах?». Именно для этого существует инструкция по обращению с оружием – и шесть сотрудников, имеющих разрешение на право носить и использовать оружие. Они вовремя предотвращают любое неосторожное движение начинающих. Наконец подходит моя очередь устроиться на мате. Я раздвигаю ноги на манер куска пиццы – это я высмотрела по телевизору. Нимало не впечатленный моим ловким маневром помощник, привстав на колено, протягивает мелкокалиберную винтовку. Какая-то несуразная, красно-оранжевая, она смахивает на игрушечную «Playmobil». По весу тоже игрушка! Я запираю затвор. «Клак» – входит патрон. Винтовка заряжена и взята на изготовку. Пятьдесят метров до мишеней. По телевизору они выглядели как смайлики: попал – и глаз подмигнул. Я делаю выдох и задерживаю дыхание. Сопротивление спуска составляет пятьсот граммов – хорошая порция свиного жаркого. Я тыкаю пальцем по жаркому – хлоп! Кружок становится белым. Хлоп. Хлоп. Хлоп. Хлоп. Пять попаданий. Эх, видел бы Фриц Фишер! Или пусть кто-нибудь расскажет ему. Такой природный талант в его лагере!

Однако помощник без всяких комментариев забирает у меня винтовку, заряжает еще пять патронов и отдает. Такое равнодушие несколько смущает, и мишень уже не так радостно подмигивает. Хлоп. Хлоп. Мимо. Хлоп. Хлоп. Ну, всё-таки четыре из пяти. «А теперь при полной нагрузке», – бесстрастно возвещает «надзиратель». Профессиональные биатлонисты не выходят на стрельбище расслабленными, как после отпуска. «Давай-ка пробеги кружок, а потом выбери мат и стреляй!» Я мчусь как заполошная вокруг стрельбища и падаю на ближайший мат, вроде Роджера Мура в «Шпионе, который меня любил». Мое бешено колотящееся сердце удается усмирить долгим выдохом. Но… винтовка совсем другая. Рукоять кажется вдвое длиннее. «Мужская версия», – коротко поясняет помощник. Где же, черт возьми, этот диск? Я пытаюсь перехватить винтовку, нечаянно нажимаю на спусковой крючок. «Пиу». «О!» – вырывается у меня. «О!» – разочарованно восклицает помощник рядом. Нехорошо. И следующие выстрелы «нехорошо». Хорошо только, что Фриц Фишер этого не видел.

Будь я кюдоистом, приняла бы свои выстрелы равнодушно. Хотя и в соревнованиях по биатлону стрелки должны отрешаться от эмоций. Если, лежа на брюхе в снегу, думать о медалях или о штрафных очках, точно промахнешься. Такое чаще всего происходит на последнем круге. Лучшие из лучших теряют самообладание на финише. «Я знал: вот она, победа! Но и: не теряй бдительности!» – вспоминает в своем интервью француз Венсан Дефран о гонке на 12,5 км на Олимпиаде 2006 года в Турине, одной из самых захватывающих в истории биатлона. На последнем круге он шел «ноздря в ноздрю» с пятикратным чемпионом, звездой биатлона Уле-Эйнаром Бьёрндаленом – и в эйфории чуть не споткнулся. Но снова обрел равновесие, сконцентрировался и – на последней стометровке повторяя про себя «давай-давай!» – выиграл золото.

Во время следующего перерыва я обращаюсь к Фрицу Фишеру за советом. «Представь себе: ты поднимаешь ящик с минералкой. И как дышишь? Ясное дело, затаиваешь дыхание. На подходе к стрельбищу… – Фриц Фишер пыхтит, будто только что преодолел километры, – …беру мишень на прицел, кладу палец на спусковой крючок, чуток вдыхаю, задерживаю дыхание, корректирую и нажимаю. И неважно, на вдохе или выдохе, но палец должен уже лежать на предохранителе, а живот не двигаться. Иначе промажешь». Я дотошно выспрашиваю, как биатлонисты учатся держать контроль над дыханием. «Есть разные возможности, – говорит Фишер. – Отстреливаешь все пять на задержке дыхания, делаешь перед отстрелом отжимания или двадцать бёрпи. Да любая интервальная тренировка подходит. Я годами бегаю на Раушберг, нашу "домашнюю" вершину. Тридцать шесть минут – непобитый рекорд». Высота горы Раушберг составляет 1654 метра. Подготовленные путешественники поднимаются на нее за три часа.

Легкие Фишера, без сомнения, всё еще в идеальной форме. «Само собой, фитнес и всё такое, конечно, важны. Все ведущие биатлонисты поддерживают физическую форму. Но для победы не менее важен склад ума». Что из этого следует? Будь готов надрываться до изнеможения, при этом концентрируясь на происходящем, и радуйся всем выпавшим на твою долю невзгодам. «Каждое состязание подвигает перешагнуть границы собственных возможностей. Воспринимайте это не как стресс, а как радость», – улыбается Фишер. Общаясь с ним, проникаешься истинной радостью. Даже теперь, когда за медали борются другие, он не изменяет своему любимому спорту. Спрашиваю, как он относится к медитации и прочим дыхательным техникам вроде йоги. «Я боюсь летать. Когда сижу в этой "трубе", невольно думаю о падении. Поэтому концентрируюсь на дыхании и подавляю все негативные мысли, – отвечает Фишер. – Выдохните в полную силу – и страх пройдет. Ничего необычного нет в стрессовой ситуации на стрельбище. Для любого человека это часть повседневной жизни. Вот вам надо успеть на важное собрание, но вы застряли в пробке. Биатлон учит выдержке в подобных ситуациях. Скажу: для меня этот вид спорта – школа жизни».

Новичкам надо пробежать еще круг, еще раз пострелять, а потом уже выйдем на трассу. Здесь Доротея Вирер и Мартен Фуркад прокладывали свой путь к победе. У меня тоже приподнятое настроение. Моя учебная кривая кажется мне такой же крутой, как высокогорные тропы Цирмберга. Раскрасневшаяся от счастья, я скольжу по склону, более-менее уверенно делаю разворот, пока возвышенность не встает у меня перед глазами. Остальные из моей группы, кряхтя, уже карабкаются вверх. Ох, какая крутизна! Навстречу нам пружинистым шагом – шнарх, шнарх! – идет Фриц Фишер, чтобы подбодрить на последних метрах. Тренер до мозга костей! А теперь вниз – Фишер в авангарде, – назад к стрельбищу. Выстроиться на линии огня. Наконец-то!

Фишер раздает стартовые майки – ни дать ни взять лыжный магнат, пригласивший тридцать ближайших друзей на большую вечеринку на склонах. Моя – сигнально красная, с цифрой один. Ух ты! Наполнение пульса девяносто пять процентов. «Марш!» – командует Фишер. Три часа назад снег был мне врагом. Теперь мы суперкрутая команда. Половина трассы – передо мной только одна лыжница. Тщеславие распирает меня – как раз перед виражом! – и со всей силой бросает в снег. Я сижу на заднице, как подстреленный аист, и пытаюсь подняться на ноги, пока остальные пролетают мимо. Хорошо еще – никого не зацепила с собой.

И вот мы на стрельбище. Снова дурацкая длинная винтовка. Рука дрожит: десять процентов боли, девяносто страха. Попадаю лишь раз, делаю двадцать штрафных приседаний – по пять за каждый промах, – прежде чем моей команде будет разрешено двигаться дальше. Кстати, о «природном таланте»! На втором круге я обхожусь без падений и всего десятью приседаниями. Больше бы я и не выдержала, взывает о милости моя филейная часть. Даже невероятно быстрой замыкающей такое не под силу. Солидное седьмое место: мы последние. Но у Фрица Фишера нет проигравших. Он всех награждает банданами: «Никого не пропустил?» Фото на память. Рукопожатия. «Будьте здоровы! Счастливого возвращения!» Наша группа уже не команда.

Винтовка упакована, но лыжи пока не снимаю. Качусь вдоль зрительских трибун: левой, правой, левой, правой. Кто-то придерживает мою палку. Фриц Фишер. «Почему кисти не в петле? – спрашивает он, кивая на палки. – Смотрите, надо вот так!» Я берусь правильно. «Так и знал, – смеется Фишер. – Природный талант!»

Глава 5. Экстрим. Дыхание в глубине и на высоте

Томаш Оберхубер уже больше четырех минут, не двигаясь, лежит на воде лицом вниз. Верхняя часть туловища начинает подергиваться. В крови австрийского спортсмена скопилось опасное количество углекислого газа. Организм пытается избавиться от него этими накатывающими судорожными импульсами: мышцы вокруг легких сокращаются, стараясь спровоцировать вдох. Оберхубер, с фигурой марафонца, сдерживает его силой своей воли. Штефани Айхнер, курирующая погружения в инсбрукском крытом бассейне, склоняется над ним. «Четыре тридцать», – сообщает она, не отрывая взгляда от циферблата. Большинство может задерживать дыхание максимум на одну-две минуты. Однако фридайверы вроде Оберхубера и Айхнер снова и снова расширяют границы человеческих возможностей.

Фридайвинг – старейший из всех известных видов ныряния. Исторические источники дают представление о ловцах губок и жемчуга в Древней Греции за пять столетий до Рождества Христова. Тот, кто задается вопросом, откуда пошли легенды о морских нимфах, возможно, найдет ответ, взглянув на фото японских ама. Вплоть до пятидесятых годов прошлого века эти ундины традиционно ныряли в одной набедренной повязке: завязанном узлами лоскуте ткани на манер трусиков танга. На корейском острове Чеджудо тоже есть свои нереиды: хэдё. В наше время «упакованные» уже в неопрен ныряльщицы до семи часов в день достают из холодной воды морских ушек или морских ежей. Их погружение длится не более двух минут, а достигает до двадцати метров глубины. Ныне это вымирающее ремесло. В давние времена мужчины и женщины ныряли наравне, но в XVII веке морской промысел обложили высокими податями, и мужчинам работа стала невыгодна. Они занимались домашним хозяйством и детьми, а женщины, с которых налог не взимали, стали в семье кормильцами. Хэдё учатся плавать совсем малышками, а подростками – нырять. Правила безопасности передаются из поколения в поколение: не нырять слишком глубоко, не задерживаться под водой дольше ста двадцати секунд, в промежутках достаточно отдыхать. А вот у ловцов жемчуга с архипелага Туамоту во Французской Полинезии такой традиции нет. Они ныряют глубже – до сорока метров – и дольше. В итоге около двадцати процентов из них страдают редкой формой кессонной болезни, которую здесь называют таравана, в переводе – что-то вроде «сдвинуться». Симптоматика от болей в конечностях до слепоты и часто с летальным исходом. Хэдё же, напротив, усовершенствовали распределение по времени и теперь выполняют до двухсот пятидесяти погружений в день без ущерба для здоровья. Но что ни говорите, их работа трудна, поэтому юные кореянки всё чаще обходят это занятие стороной. В 2006 году лишь двое хэдё были моложе тридцати, а сегодня свыше восьмидесяти пяти процентов старше пятидесяти лет. Некоторые выходят на подводную охоту и в восемьдесят. ЮНЕСКО защищает хэдё и их ремесло как нематериальное культурное наследие. Туристические фирмы извлекают из зрелища «морских нимф» свою выгоду: стоя на берегу острова Чеджудо, туристы могут слышать «пение сирен». При погружении хэдё выдавливают задержанный воздух через губы трубочкой. С одной стороны, это снижает стрессовую нагрузку на организм, а с другой – дает сигнал другим ныряльщицам: всё в порядке.

В инсбрукском крытом бассейне между тем Штефани Айхнер передает коллеге обновленные данные: четыре пятьдесят. Девчушка в полосатом купальнике бежит вдоль бассейна. Увидев фигуру в черном неопреновом костюме, неподвижно лежащую на воде, она резко тормозит. Затаив дыхание, таращится на воду. Потом взвизгивает: «Вау!» – и стремглав летит за отцом. А Оберхубер кончиками пальцев осторожно нащупывает стенку бассейна. Пережидает. Тянет руки наверх, к бортику. Опускает ноги на дно. Если встать во весь рост, то воды в лягушатнике будет как раз по бедро. Он сидит на корточках, лицо еще под водой. Его мускулистая шея накачивается, будто на глубоком вдохе. «Пять пятнадцать», – сообщает Айхнер.

Айхнер – каштановый конский хвост и бледный цвет лица, – как и Оберхубер, член Инсбрукской ассоциации фридайвинга в апноэ. Из-за отсутствия клубного бассейна они встречаются в городском, чтобы тренировать задержку дыхания в статике. Дисциплина «Static apnea» – одна из немногих, где фридайверы соревнуются друг с другом. Цель: задерживать дыхание как можно дольше. Конечно, это самое простое из всех соревнований – даже дети меряются здесь силами, – но и самое важное. Видом спорта ныряние в апноэ стало благодаря итальянскому офицеру авиации Раймондо Бухеру. Бухер вообще был рисковым парнем: мастер высшего пилотажа, подводный охотник, альпинист. И изобретатель. Именно он сконструировал первую камеру подводной киносъемки. По легенде, в 1949 году он похвастался в одном из баров на Капри, что во время подводной охоты нырял без сжатого воздуха на тридцать метров. Сидевший напротив Энио Фалько не хотел верить. Закон Бойля – Мариотта опровергал его утверждение. В 1662 году закон сформулировал английский физик Роберт Бойль, а в 1676 году его французский коллега Эдмо Мариотт подтвердил экспериментально. Закон гласит: объем газа при постоянной температуре обратно пропорционален давлению. Что это означает для легких, наглядно демонстрирует наполненный шестью литрами воздуха шар при погружении под воду. Шесть литров примерно соответствуют общей емкости легких, то есть количеству, которое обычный человек может вместить в свою грудную клетку. Итак, если погружаться с шестилитровым шаром, давление воды будет сжимать воздух. Процесс начинается почти сразу под поверхностью. Кстати, именно поэтому дыхательную трубку редко делают длиннее пятидесяти сантиметров: уже через метр легким не хватает сил дышать, преодолевая сопротивление веса, сдавливающего тело. На глубине двадцати метров и давлении три бара объем шара составляет всего два литра. У ныряльщика воздух в легких тоже сжимается. Где-то между двадцатью пятью и тридцатью пятью метрами под поверхностью давление извне столь велико, что по закону Бойля – Мариотта по дыхательным путям уже ничего не вывести. Чего, однако, не знали ни Раймондо Бухер, ни врачи его времени: человеческие легкие функционируют не как один большой пузырь, а как несколько миллионов маленьких пузырьков. По мере того как при погружении они сжимаются, окружающие их капилляры наполняются кровью. Эти тонкие газопроницаемые сосуды меняют свою структуру, чтобы выдержать неимоверную нагрузку, и таким образом дают нам возможность нырять на большую глубину. Потому что, в отличие от воздуха, жидкость не сжимается. Тому, кто брал с собой в самолет пластиковую бутылку воды, известен эффект: если ее не открывать, она прекрасно выдерживает полет. А стоит из нее отпить, бутылка сминается. Пока капилляры наполняются кровью, они возводят вокруг альвеол бастион – и общий размер легкого сохраняется.

Организм человека оснащен для выживания под водой куда лучше, чем полагали раньше. Раймондо Бухер должен был это доказать. Снаряженный гидрокостюмом и кислородным баллоном, Энио Фалько, с которым они побились об заклад, занял позицию на морском дне. В запечатанной жестяной банке при нем было, по разным версиям, от двадцати до пятидесяти тысяч лир. Бухер нырнул и забрал банку. С неповрежденными легкими и, очевидно, довольной ухмылкой он вернулся на поверхность. Казалось, закон Бойля – Мариотта писан не для него. Год спустя он повторил свое достижение уже официально, перед целой комиссией: тридцать метров. Первый рекорд фридайвинга. Состязанию на глубину погружения был дан старт.

Долгое время титул победителя сохранялся за итальянцем Энцо Майоркой. Пожалуй, он был лучшим в шестидесятых годах прошлого столетия. Когда-то страстный энтузиаст подводной охоты, однажды он спас из подводной расщелины групера и с тех пор стал вегетарианцем и яростным защитником морской фауны. Снова и снова Майорка совершал погружения на глубину, где, по единодушному мнению медиков, его поджидала смерть: казалось неизбежным, что однажды его грудная клетка проломится, легкие разорвутся. Каждая новая цель, которую намечали себе он и его товарищи, могла оказаться последней. Тем не менее в 1961 году Майорка оставил позади уже пятидесятиметровую отметку. В 1976 году его друг и соперник Жак Майоль расщелкал сто метров. Француз первым использовал дыхательные техники йоги для своих прогулок по бездонной синеве. Он практиковал уддияна бандха, чтобы опустошать легкие и массировать диафрагму; говорят, мог снизить пульс до двадцати ударов в минуту – частота погруженного в глубокую медитацию монаха. Расслабившись таким образом, человек-дельфин Майоль мог играть под водой с морскими млекопитающими, будто он один из них. Режиссер Люк Бессон, вдохновленный этими двумя выдающимися личностями, снял в 1988 году ставшую культовой «Голубую бездну». Тонкими философскими нюансами и кадрами проплывающих в глубокой синеве дельфинов фильм принес фридайвингу невероятную популярность – стал спусковым крючком для быстро распространяющегося ныне вида спорта. Кто хочет научиться, легко найдет курсы в каждой фридайверской ассоциации.

Вот и наши фридайверы в инсбрукском бассейне нашли своих зрителей. Девчушка плещется с отцом в пределах видимости. Японское семейство тоже спустилось в лягушатник и с любопытством наблюдает. Наконец Оберхубер поднимает лицо из воды. Оно бледное, губы посинели. Он хватает воздух – жадный глоток пустоты. Только после двух дыхательных движений, следуя протоколу, спортсмен складывает пальцы в знак «окей». Он встречается взглядом с Айхнер: «Я в порядке». – «Пять тридцать», – отвечает она. Минута. На столько в среднем может неподготовленный человек задерживать дыхание на суше. Кажется, мало? Для меня слишком много: на моем первом занятии по задержке дыхания уже через тридцать секунд моя гортань возмущенно бьется в закрытый надгортанник. Через сорок пять секунд такое чувство, будто грудная клетка разрывается. Но меня извиняет одно: женщинам, как правило, немного тяжелее задерживать дыхание, чем мужчинам, поскольку у них более узкая грудная клетка и, соответственно, процентов на десять меньший объем легких. И короткий торс требует больших усилий. Впрочем, легкие вмещают достаточно кислорода, чтобы снабжать организм примерно четыре минуты. И всё-таки такой длительности большинство достигает только регулярными тренировками. Потребность вдохнуть нестерпима – хотя количества углекислого газа, аккумулированного за одну минуту, недостаточно, чтобы объяснить этот импульс. Почему же таким фридайверам, как Айхнер и Оберхубер, удается не откликаться на требование организма? Предполагаю: то, что мы воспринимаем как «больше не могу», на самом деле всего лишь «больше не хочу» – такое непроизвольное и по большей части излишнее чувство истощения. Наш организм плутует, чтобы уберечь нас от возможного ущерба.

ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ ДЫХАНИЕМ

Дыхание – один из двух ритмов, которые поддерживают в нас жизнь. Второй – сердцебиение. Они управляются из одной и той же области головного мозга: medulla oblongata – продолговатый мозг. Но только дыхание регулируется в полном смысле этого слова. Оно осознанно задерживается, чтобы нырнуть с вышки. (Хотя часто и автоматически.) Если проезжающий мимо автомобиль взовьет облако пыли или парикмахер фиксирует прическу лаком, задержкой дыхания мы защищаем свои легкие. Когда поднимаем чемодан на полку для ручной клади в купе, задерживая дыхание, мы стабилизируем грудную мускулатуру. Рассказать анекдот, покашлять, проглотить или сыграть на тубе «Take my breath away»[29]29
  «Take my breath away» (англ.) – «Возьми мое дыхание».


[Закрыть] – всё это требует едва заметных остановок дыхания. Таким образом, «не дышать» – такая же часть нашей жизни, как и «дышать». Разве что об остановке дыхания науке известно гораздо меньше. Все млекопитающие обладают способностью задерживать дыхание. Но ни в одной лаборатории еще не удалось уговорить собаку или обезьяну сделать это. Остаются только люди в качестве подопытных кроликов, что из-за риска побочных эффектов: головокружения, потери сознания, повреждения головного мозга – делает опыты опасными.

По этой причине многие современные познания частично базируются на стародавних (и по нашим меркам жестоких) экспериментах. Гален из Пергама, рожденный в 129 году н. э., был ведущим врачом и анатомом античности. Свои знания он добывал из вивисекций, препарируя живое зверье, и из ранений гладиаторов, которых лечил после боев на пергамской арене. Вероятно, благодаря своей отменной наблюдательности он установил, что бойцы, получившие ранения выше первого шейного позвонка, перестают дышать. В предисловии к немецкому изданию трактата Галена «De usu partium corporis humani»[30]30
  «De usu partium corporis humani» (лат.) – «О назначении частей тела человека».


[Закрыть] переводчица Маргарет Таллаг Май описывает, как он искал причину остановки дыхания, рассекая нервы подопытных животных: «Гален начал с нижнего конца спинного мозга, постепенно продвигаясь вверх. Он непрестанно записывал, какие части тела поражаются при каждом следующем вмешательстве, пока не дошел до разреза между первым шейным позвонком и черепом, который лишал животного дыхания, голоса, восприятия, движения и, в конечном счете, жизни».

Речь в этом отрывке идет о разделении Галеном соединения продолговатого и спинного мозга. Medulla oblongata – это задний отдел головного мозга, центр управления длиной всего около трех сантиметров. Малая частица мозга с поразительным воздействием. Здесь расположены группы нейронов, которые управляют сердцебиением и дыханием, регулируют кровяное давление и кислотно-щелочной баланс, по необходимости вызывают тошноту и между делом решают, не пора ли покашлять, когда першит в горле.

Первооткрывателем нервных клеток, формирующих в продолговатом мозге дыхательный центр, считается Сезар Жюльен Жан Легаллуа, французский физиолог. Задавшись вопросом, какие отделы головного мозга необходимы для выживания, он отсек голову молодого зайца, обойдя medulla oblongata. В 1811 году Легаллуа смог продемонстрировать, как ничтожно мало головного мозга требуется для дыхания: он постепенно отделял части мозга зайца; тот, как ни в чем не бывало, продолжал дышать без коры больших полушарий и без мозжечка. И только разрез на уровне продолговатого мозга остановил дыхание подопытного. Легаллуа был также первым, кто обнаружил, для чего годится эта конкретная часть мозгового вещества. Можно сказать, отсеченные головы осужденных, жадно хватающие воздух, вдохновили физиолога на его эксперименты.

ДЫХАТЕЛЬНЫЙ ОРКЕСТР

Для того чтобы понимать, что останавливает дыхание, надо знать, что его запускает. Дыхательный центр находится в непрерывном контакте с дыхательными мышцами. Он задает темп, в котором диафрагма и ее помощники, грудные мышцы, вентилируют легкие: активно подтягиваются – легкие расширяются, снова расслабляются – легкие уменьшают объем. Дыхание не должно дергаться в ритме «стоп-энд-гоу», поэтому импульсы передаются с постепенным нарастанием силы, как звуки музыки. Вдох – это крещендо. Во время его кульминации нейроны молчат. Сигнал обрывается, мышцы расслабляются. Пассивный процесс. Выдох означает релаксацию. Пока мы не пользуемся нашим дыхательным аппаратом для осознанного функционирования, ритмические сокращения происходят автоматически. Когда обрубается связь между дыхательным центром и дыхательными мышцами, следствие фатальное, будь то удар гладиаторского меча или повешение. Вопреки распространенному мнению, причина смерти здесь не прекращение подачи воздуха. Рывок веревки повреждает спинной мозг и, соответственно, подавляет сигналы из продолговатого мозга. Мышцы пребывают в покое. Навсегда.