Текст книги "Наваждение"

Хотя Ники и стеснялась задавать вопросы личного характера, она все же надеялась узнать у Хелен, каким образом она попала в «Блю Маунтин». Все другие заведующие казались ей несколько одинокими и неуверенными в себе, поэтому им так хотелось получить должность, где бы они приобретали некоторую власть, а также «семью», что давала им эта работа. Однако Хелен казалась ей человеком более независимого характера.

– Вы так прекрасно готовите, – сказала Ники, – что я удивляюсь, почему вы приехали сюда, вместо того чтобы открыть где-нибудь ресторан.

Та бросила на нее лукавый взгляд. Хелен догадалась, что Ники пытается выведать у нее что-нибудь о ее жизни.

– Это не так уж трудно понять. Мне кажется, что ничто не может сравниться с работой учителя. А здесь такое приятное место, да и комнаты здесь очень уютные. Это тоже важно.

– Когда приедут все девочки, вам здесь уже не покажется так славно и уютно.

Хелен от души рассмеялась. Ники никогда не слышала, чтобы женщины, а тем более заведующие, так весело смеялись.

– Может быть, не так уж уютно и славно. Но, поверь мне, я люблю, когда в доме весело и шумно, когда много молодых девушек. – Она немного помолчала, затем тихо добавила:

– Я слишком долго была одинока, Ники… Как, наверное, и ты…

Ники отвернулась. Она была не прочь услышать рассказ о чьей-то жизни, но терпеть не могла рассказывать о себе.

Хелен, как будто почувствовав это, продолжала рассказывать о своей жизни, о всех тех перипетиях, которые привели ее в конце концов в «Блю Маунтин». Ники с увлечением слушала. Хотя Хелен Чардаш достаточно сдержанно рассказывала о себе, Ники дорисовала в своем воображении недостающие детали, и Хелен казалась ей героиней какого-то романа.

Она родилась в Будапеште, столице Венгрии, и жила там до 1956 года, когда началось восстание против русского гнета, которое начали студенты университета. К тому времени она была замужем за человеком, который преподавал в университете экономику, сама же она была практикующим врачом и надеялась стать одной из немногих женщин-хирургов в стране. После того как короткая революционная вспышка была подавлена с помощью советских войск, муж Хелен, Георгий, оказался среди группы интеллигентов, обвиненных в подстрекательстве, и его посадили в тюрьму. Хелен тоже пострадала: ее лишили права заниматься медициной, ей пришлось работать прачкой в той больнице, где она мечтала стать хирургом.

Эти пять лет были для нее очень тяжелыми. Затем ее мужа освободили из тюрьмы, и они обратились к коммунистическому правительству с просьбой об эмиграции. Однако в течение трех лет они так и не получили никакого ответа, хотя обращались с такими просьбами неоднократно. И тогда они решили бежать, рискуя погибнуть при переходе строго охраняемой границы с Австрией. Оказавшись на Западе, они сразу же отправились в Америку.

– Спустя некоторое время мой муж опять смог преподавать – правда, уже не в колледже, а в мужской подготовительной школе в Новой Англии. Пока мы были там, я тоже училась, а затем и сама стала преподавать. Георгий умер два года назад еще совсем не старым: ему исполнился только пятьдесят один год. Его здоровье было подорвано в тюрьме, а кроме того, он очень много курил, что мешало ему восстановить силы. Одна я не могла остаться в мужской школе. В прошлом году я закончила специальный курс обучения и получила диплом учителя, так что теперь имею возможность устроиться получше. Потому я и оказалась здесь.

Ники осторожно спросила:

– Но почему вы не вернулись к своей прежней профессии? Хелен отвела взгляд.

– Мы не всегда можем делать то, что нам хочется. Прошло слишком много времени, чтобы начинать все сначала. Я больше была нужна Георгию. Имелось много причин…

Впервые Ники почувствовала в голосе Хелен грустные нотки. Она уже сожалела, что задала этот вопрос. Лучше не говорить о том, что может вызвать печаль. Именно поэтому ей так и нравились прыжки в воду. Пока прыгаешь, забываешь абсолютно обо всем.

Чтобы как-то отвлечься от печальных мыслей, Хелен резко встала и начала убирать со стола. Ники хотела ей помогать, но та велела ей сидеть, пока она не принесет десерт – творожно-сливочный пудинг с тертыми орехами, вазу с виноградом и тарелку с различными сырами.

Ники ела и не могла остановиться, и Хелен с удовольствием смотрела на нее. Наконец Ники отстранилась от стола.

– Хелен, это просто ужасно…

– Ужасно?

– Нет, я хочу сказать, что это потрясающе. Но для меня это ужасно. Мне нельзя набирать вес, а разве мыслимо отказаться от такого? Скоро у меня будут отборочные соревнования перед Олимпиадой.

– Ну прости, Ники, я как-то об этом не подумала. Просто. ужасно люблю готовить. Здесь такая удобная кухня. И еще, – сказала она откровенно, – мне хотелось произвести на тебя своей стряпней хорошее впечатление…

– Не беспокойтесь, вы меня просто потрясли. Я не знаю никого, кто бы готовил так вкусно, с тех пор как моя ма…

Неожиданно язык Ники просто прилип к гортани. Она не шевелясь сидела на стуле, глядя на женщину напротив нее. Она машинально проговорила эти слова. Когда Хелен сказала, что хотела произвести на нее впечатление, она имела в виду, что Ники ей не безразлична, и Ники откликнулась на это и почти сказала ей, что та ей тоже не безразлична, сравнив ее со своей матерью.

Но никто не сможет заменить маму. Ни в чем. Никогда.

Несколько секунд Хелен помолчала, думая, что Ники что-нибудь добавит. Затем произнесла:

– Спасибо за твои слова, Ники.

Ники удивленно взглянула на нее. Она почувствовала какое-то смятение в душе, хотя сама не понимала почему. Она не закончила фразу, так за что же Хелен благодарит ее? И это ее рассердило, не просто рассердило, а привело в такую ярость, что захотелось тут же показать этой женщине, чтобы та не думала, будто заполучила ее, сразу же став ей небезразличной. Ники взмахнула рукой и сбросила тарелки со стола на пол. Полетели осколки. Пудинг, виноград, сыр – все оказалось на полу.

– Ники! – воскликнула Хелен Чардаш скорее с удивлением, чем с возмущением.

Ники не ответила. Она выскочила из-за стола и выбежала Оставшись одна в своей комнате, она бросилась на кровать и разрыдалась так, как не рыдала с самого детства, с того дня, когда нашла мать мертвой. Ники плакала до тех пор, пока не выплакала все слезы… а затем немного послушала Джуди Коллинз, пластинку которой она купила на те небольшие деньги, что каждые два месяца присылал ей мистер Уэзерби.

Вспомнив выражение лица Хелен, когда разбились тарелки, Ники почувствовала стыд. Она удивилась, почему Хелен не пошла сразу же за ней и не наказала ее. Любая заведующая поступила бы именно так. Честно говоря, Ники знала, что заслуживает наказания. И что это на нее нашло?

Но все же ее оставили в покое.

Позже, уже после того как она выключила свет в комнате, она услышала, как к двери приближаются легкие шаги. Она ждала, пока в дверь постучат, или же Хелен ворвется в комнату, как это делала миссис Неймейер, когда проверяла, не курит ли кто-нибудь из девушек. Но через минуту шаги удалились.

Она долго лежала в темноте, не могла уснуть и все старалась понять, отчего она так взбеленилась. Единственное, что сделала Хелен – приготовила очень вкусный ужин, такой же вкусный, как когда-то готовила Элл.

А может быть, даже и лучше…

На следующий день стали прибывать и другие ученицы. Боясь показаться на глаза новой заведующей, Ники ушла в бассейн на рассвете и все утро тренировалась. Обедать она пошла в студенческий центр, где в кафе-автомате взяла печенье и бутылку содовой. Потом отправилась в библиотеку и стала изучать программу на следующий семестр.

Когда она вернулась в «Вейл», туда подъехали еще несколько девушек. Две тащили по лестнице огромный чемодан, а еще три сидели в холле и болтали о своих летних приключениях. Новеньких среди них не было. Она была знакома со всеми, но ни с кем из них не дружила. Они кивнули ей или же небрежно поздоровались, и она пошла к себе наверх.

Когда она уже поднялась на площадку, из комнаты в конце коридора вышла Хелен Чардаш, держа в руке лампочку, которую только что, по всей видимости, заменила. Проходя мимо Ники, она улыбнулась ей и пошла дальше. Ники сделала еще один шаг, но тут больше не выдержала.

– Вы должны наказать меня, проговорила они, догоняя Хелен.

– Наказать? За что?

– Вы сами знаете: я нагрубила, все разбросала. Чего вы ждете?

– Ничего, Ники. Не вижу смысла наказывать тебя. Мне кажется, ты и так уже сожалеешь обо всем этом, так что от моего наказания ты сильнее сожалеть уже не будешь.

Ники непонимающе уставилась на нее.

– Я хочу извиниться перед вами, миссис Чардаш.

– Хелен, – осторожно произнесла заведующая, затем вежливо добавила:

– Спасибо.

– Я сама не знаю, почему я вела себя так по-свински, – продолжала Ники. – Я… мне… мне действительно все очень-очень понравилось…

Хелен уже собиралась ей что-то ответить, но. тут по лестнице мимо них пробежали девочки из холла. Она подождала, пока те скрылись в своих комнатах.

– Возможно, – проговорила Хелен, – просто больно вспоминать о том, о чем стараешься не думать…

Ники молча отвернулась, чувствуя, как слезы застилают ей глаза.

– Да, – сказала она шепотом. – Это действительно больно. – Это были самые искренние слова, произнесенные ею за последние десять лет.

Хелен подошла поближе и обняла Ники за талию.

– Может быть, тебе хочется поговорить с кем-то об этом? Ники уставилась в пол и покачала головой.

– Если у тебя появится такое желание, – сказала Хелен, – ты знаешь, я всегда здесь. – Она взяла ее за подбородок и повернула к себе, осторожно вытерев выступившие слезы. Затем совсем другим тоном продолжила:

– А теперь, я думаю, ты хочешь познакомиться со своей новой соседкой. Ее зовут Блейк Андервуд. Она в комнате, разбирает свои вещи…

Ники равнодушно посмотрела в сторону комнаты. Ей придется подружиться с новой соседкой, хотя она всегда жалела, когда кончается лето и приходит конец ее драгоценному одиночеству. Но выбора у нее не было.

Хелен обняла ее за плечи и повела вдоль коридора. Ники вырвалась, не желая чувствовать на своих плечах руку Хелен. Этот непреднамеренный жест вызвал у нее такое же смешанное чувство, как и вкусная еда. Ники одновременно и нравилось это, и вызывало отвращение, ей хотелось этого, и она ненавидела себя за это. Только ее мама имела право вот так ласково дотрагиваться до нее…

Войдя в комнату, она увидела, как новенькая вываливала содержимое кожаного чемодана на кровать. Там уже лежала целая гора одежды. На полу стояло несколько опустошенных чемоданов. Ники и раньше приходилось видеть девочек из богатых семей, и поэтому она узнала комплект чемоданов «Виттон», который стоит не одну тысячу долларов. В центре комнаты стоял еще один нераспакованный предмет – и Ники видела его впервые: это была дорожная сумка «Виттон».

Только бросив взгляд на девушку, еще даже как следует не разглядев ее, Ники почувствовала, что та ей ужасно не нравится. Она совсем не была похожа на подростка. Хоть и небольшого роста, она уже полностью сформировалась. Одежда ее скорее подходила для взрослой деловой женщины облегающий красный костюм с черным бархатным воротником, тонкие нейлоновые чулки, туфли на высоких каблуках. Ее черные волосы были подстрижены и уложены явно классным парикмахером. Глаза были подведены, губы накрашены, и в довершение ко всему на чулках были модные в этом году стрелки. На руке болтался золотой браслет, стоивший дороже всех ее роскошных чемоданов, включая и сумку.

В Ники боролись два желания: сказать девушке, что здесь не положено носить такую одежду и пользоваться косметикой, или же побежать к Хелен и упросить ее заменить соседку.

Но тут девушка обратила на нее внимание и заговорила первой.

– Привет, – сказала она, открывая дорожную сумку. – Ты мне не поможешь вывалить это? Эта гадская сумка тяжелее медвежьей жопы.

Ники молча повиновалась, совершенно пораженная ее выражениями, и они вдвоем вытряхнули содержимое сумки на кучу одежды.

– Спасибо. Как я понимаю, ты Николетта… – Девушка кивнула в сторону двери с табличкой, где было написано ее имя.

Ники кивнула, – Меня зовут Блейк Андервуд. – Она продолжала, раскладывать на кровати свою одежду и не думая о том, чтобы протянуть ей руку. – Так что, мне так тебя и звать? Ни-ко-лет-та? – Блейк состроила гримаску. – Тебе не кажется, что это… просто фу-ты, ну-ты?

Чувствуя себя несколько униженной, она ответила тихо:

– Меня все называют Ники…

– Это уже лучше. – Блейк на секунду прервалась и стала ее рассматривать. – Черт подери, только этого мне и не хватает – комплекса неполноценности.

– Что?

Блейк схватила свою одежду в охапку.

– Ну ты, блин, такая беленькая и красивая… и высокая к тому же. А что это я слышала, что ты вроде бы какая-то спортивная звезда? Да, черт возьми, и как я, блин, должна себя при этом чувствовать?

Ники была в замешательстве. Может быть, ей надо извиниться за свою внешность? И потом ей казалось, что она никогда не привыкнет к манере Блейк выражаться.

– Послушай… мм… может быть, тебе лучше тогда поменяться с кем-нибудь комнатами…

– Ты что, шутишь? Если ты здесь звезда, то лучшей подруги мне и не надо.

Ники хотела было попытаться объяснить ей, что у нее нет подруг, даже со своими соседками она никогда особенно не сближалась, и, как бы она ни выглядела и сколько бы наград ни получала, девочки в школе знали, что она предпочитает одиночество.

Но она не успела и рта раскрыть, как Блейк опять заговорила:

– Так куда мне запихнуть все это дерьмо? Которые ящики мои? – Она направилась к огромному комоду.

– Три нижних.

– Так ты пользуешься только одним верхним? Это же меньше половины…

– У меня не так много вещей.

– Ну понятно, ты, наверное, носишь только купальники… Ники смотрела, как Блейк подошла к комоду и без всякого разбора стала распихивать свои вещи по ящикам. Она управилась за считанные секунды.

Выпрямившись, Блейк стала рассматривать некоторые из Никиных вещиц, расставленных на комоде. Она долго рассматривала фотографию в серебряной рамке.

– Знаешь, – сказала наконец Блейк, – по-моему, я где-то видела эту фотографию…

– Она довольно известная. Время от времени она печатается в каком-нибудь журнале. Это с Олимпиады – когда еще Адольф Гитлер…

– Нет, нет, – перебила ее Блейк. – Я не про то, что я видела ее в журнале. Я имею в виду вот эту. – Блейк повернулась к ней. – По-моему, мы с тобой учились в одной школе!

– Мы? Где?

– Откуда мне знать? До этой я была в десятке вонючих школ. Ты где училась раньше?

– Только в одной. Школа Брайтпойнт в…

– Ну точно, блин! – завопила Блейк. – Точно! Арканзас! Такая дыра! Я там была, когда мне было… по-моему, восемь. Это была моя вторая школа. Я там продержалась год. В то время это был для меня обычный срок. Затем меня выгнали. Не то писалась в постель, не то стянула что-то, я уже не помню. Но мне кажется, ты жила в комнате у самого холла. Я несколько раз туда заходила. Ты жила вместе с…

Ники постаралась вспомнить свой первый год вне дома.

– Алисия Бенсон, – прошептала она.

– Ага. Малышка Алисия – такие крысиные хвостики и очки с толстыми стеклами, такая вонючка. Но ее маменька присылала ей довольно часто огромные коробки с шоколадными конфетами, а я частенько забиралась в вашу комнату и таскала конфетки. Однако тебя я совсем не помню. Ты старалась как-то все время спрятаться, чтобы тебя никто не видел, правильно? Там я и увидела эту фотографию, я пришла поискать конфет, а ты тогда хранила ее в ящике комода…

Ники кивнула. Она и сейчас обычно прятала ее в ящик, кроме того времени, когда оставалась одна в комнате.

Блейк все качала головой и улыбалась.

– Мир тесен, правда? Хотя, наверное, так и должно было быть: я где только ни училась, так что обязательно должна была кого-нибудь да встретить из старых знакомых…

Неожиданно ее улыбка исчезла.

– Но там про тебя еще кое-что говорили… Девчонки часто о тебе болтали. – Она опять напрягла память. – Ведь ты же сирота, правильно? Твои родители попали под поезд, или вместе покончили с собой, или еще что-то в этом роде…

Ники молчала, не зная, что ответить.

– Мою мать убили. Мой отец платит за мое обучение, но он никогда не был женат на моей маме, и мне запрещено говорить о нем. Если я сделаю это и до него дойдет, то он перестанет платить, и мне придется бросить школу.

Блейк внимательно посмотрела на Ники.

– Круто, – тихо сказала она и опять покачала головой. Ники подошла к комоду, взяла фотокарточку в серебряной раме и убрала ее в верхний ящик.

Блейк закрыла свои чемоданы и выставила их в коридор. Позже служитель отнесет их в подвал. Вернувшись в комнату, Блейк закрыла дверь.

Ники легла на свою кровать и уставилась в потолок. Она сама удивилась, почему это она вдруг рассказала Блейк всю правду – особенно о том, что ее мать не была замужем.

Блейк продолжала разбирать свои вещи.

– Ники, – сказала она, – я шумная и не стесняюсь в выражениях, у меня вообще масса дурных привычек, это я тебе сразу заявляю… Ну, короче говоря, я здорово от тебя отличаюсь. Но если ты не возражаешь, я действительно постараюсь… постараюсь быть тебе хорошей соседкой. Ладно?

– Ну конечно, – ответила Ники. Почему-то, она и сама не знала почему, для нее имело большое значение, что они вроде бы были знакомы, хотя и очень давно. Как будто их связывала с прошлым какая-то ниточка, совсем тонюсенькая, однако у Ники возникло какое-то смутное чувство, что у нее появился кто-то вроде сестры.

Неожиданно Ники почувствовала запах табачного дыма.

Она повернула голову и увидела, что Блейк закурила сигарету. Ники вскочила.

– Эй, этого нельзя делать! Если тебя поймают, то могут исключить на время, а возможно, и насовсем.

Блейк затянулась, не обращая внимания на ее слова, и выпустила облачко дыма.

– Не думаю, киска. Мой папашка заплатил этой школе дополнительно пятьдесят тысяч баксов, чтобы меня взяли, и ему дали слово, что на сей раз меня продержат до конца и доведут до выпускного бала.

– Все равно перестань, – сердито сказала Ники. – И больше этого не делай. Я усиленно тренируюсь. И мне этого нельзя.

Блейк очень медленно загасила сигарету, подержала в руке еще несколько секунд, затем открыла окно и выбросила ее на газон.

– Нормально?

– Да, – сказала Ники. – Спасибо.

Блейк опять принялась устраиваться на новом месте.

Ники же опять улеглась и с трудом подавила вздох. Ей предстоит интересный год – с такой соседкой, как Блейк Андервуд, и Хелен Чардаш – заведующей. Но в сущности это ничего особенно не меняло. Она уже научилась преодолевать все свои проблемы, держаться спокойно и отстранение, быть готовой ко всему – научилась держать равновесие.

Равновесие – это все.

Глава 10

– Последний шанс, киски! – Блейк окликнула Ники:

– играешь или нет?

Ники сидела за своим столом и учила уроки.

– Не! – огрызнулась она, стараясь казаться оскорбленной: как только Блейк могла подумать, что она станет играть в такую игру! – но тем не менее ей с трудом удавалось сдержать смех.

– Хорошо, дамы, – обратилась Блейк к другим девочкам, сгрудившимся около ее кровати, сидящим на ее столе, на подоконнике и на полу, – значит, играют девять человек. Можете получить ваши денежки для конверта, пжаллста…

Девушки протянули Блейк по десятидолларовой бумажке, которые она положила в конверт. Разумеется, это была ее идея – устроить этот тотализатор, она всю жизнь мечтала о какой-нибудь авантюре вроде этой. Как-то девочки сравнивали свои записи о начале месячных, и кто-то из них сказал, что у нее обычно очень сильные выделения, затем другая заспорила, что у нее еще сильнее, и тут же Блейк объявила о состязании с объявлением имени победительницы, которой и пойдут все деньги. Все желающие принять участие в этом соревновании должны были показать Блейк свою подушечку за тот день, который она сама считала самым «обильным», и та взвешивала с точностью до одной тысячной грамма на электронных весах, «позаимствованных» в физической лаборатории.

Глядя на конверт, Блейк объявила:

– Через тридцать дней – или даже двадцать восемь – мы должны будем назвать победительницу. А теперь – брысь все отсюда! У меня завтра зачет по биологии, а Чарди только и ищет предлог, чтобы меня завалить.

Девочки разошлись. Блейк открыла учебник по биологии. Ники уже давным-давно перестала твердить Блейк, что некоторые ее выходки просто омерзительны. Все было как об стенку горох. Блейк совершенно искренне выражала свое сожаление, что чем-то обидела ее, а затем продолжала свое.

Однако как поняла Ники, в ее проказах не было жестокости или злобы. Это ее и спасало. Она могла признаться в том, что когда-то в детстве воровала шоколадные конфеты, однако Ники ни разу не замечала, чтобы Блейк что-нибудь стащила в «Блю Маунтин». Все, что она делала, было направлено на то, чтобы рассмешить, подстегнуть, поддразнить, даже иногда научить. Но никогда оскорбить или обидеть.

Честно говоря, Ники не просто терпела Блейк. Хотя она об этом и не говорила и никак этого не показывала, однако она постепенно привязалась к своей сумасбродной соседке. Различные выходки сделали Блейк постоянным центром внимания, и в комнате вечно находились девочки из всего общежития. Они играли в различные игры, изливали друг другу душу, и Ники не оставалось ничего другого, как стать более общительной. Еще нельзя было сказать, что она полностью выбралась из своей скорлупы, однако сбросила защитную оболочку гордой и неприступной одиночки. Ее стремление к уединению теперь вызывало скорее уважение, чем подозрение… Теперь девочки из «Вейл» целой толпой приходили на соревнования по плаванию, чтобы поболеть за Ники. Девочки из школы и раньше приходили болеть за нее. Однако раньше за ее выступлениями наблюдали в благоговейном молчании, ее скорее изучали, чем болели за нее. Теперь же девушки из «Вейл», а потом и из других общежитии подбадривали ее криками: «Давай, Ники!.. Покажи им, Ники!..»

Ее стали считать своей. И она была благодарна Блейк за то, что та способствовала этому.

Блейк также была великодушна и щедра и помогала Ники почувствовать, что такое мода и стиль. Из своих многочисленных туалетов, запасы которых постоянно и без всякой нужды увеличивались посылками от ее богача-папаши, Блейк предложила Ники брать все, что та захочет. Понимая разницу в размерах, Блейк уже написала отцу – владельцу ряда крупных универмагов на Среднем Западе – о том, что сильно выросла и, кроме того, о том, что в моду входят вещи более объемные.

– Но когда он увидит тебя, – запротестовала Ники, узнав об этом, – он разозлится до смерти!

– Он никогда не смотрел на меня так долго, чтобы понять, выросла я или нет, – сказала Блейк. – И во всяком случае он просто дает указание отделу сбыта подобрать мне кое-какие вещи из того, что не очень-то разбирают. Папашка и не знает толком, что именно они мне посылают.

Даже у тех девочек, у которых были настоящие отцы, хватает переживаний, подумала Ники. Она почувствовала к Блейк еще большую симпатию.

Ее привязанность к Хелен тоже росла. Однажды Ники пришлось провести одно воскресенье в конце октября в изоляторе, поскольку у нее поднялась температура и начался кашель. Хелен пришла к ней после ужина и принесла чай и кусок вишневого пирога, который был у девочек любимым десертом.

– Я не хочу, чтобы ты пропустила вот это, – сказала она. Поскольку Ники была больна и лежала в постели, эта трогательная забота опять вызвала у нее воспоминания о матери. Но на этот раз Ники не стала пытаться избавиться от них. Она рассказала Хелен о том, что это напоминало ей, как она однажды заболела ветрянкой, и Элл принесла ей какой-то особенный шоколадный мусс… Затем она поплакала, прижавшись к Хелен, жалуясь на то, что все эти годы ей приходилось жить с посторонними людьми, как будто она сама совершила какое-то преступление. И наконец Ники выплеснула свою обиду и злость на всех этих людей, безликих и безымянных, которые свысока смотрели на нее и ее мать, потому что они обе были – Ники было трудно проговорить это слово, но все же она с усилием выплюнула его: «Ублюдки».

– Это глупое, слово, – сказала Хелен, сидя у ее кровати в изоляторе. – Но это всего лишь слово. Оно совершенно ничего не обозначает и не говорит о тебе. Коммунисты посадили в тюрьму Георгия и назвали его – как это? – реваншистом. Еще одно глупое придуманное слово для обозначения тех, кто хотел бороться с диктатурой против несправедливости. А что касается меня, то они отобрали у меня слово. Меня уже больше нельзя было назвать «доктор». Но ведь люди-то от этого не меняются. – И Хелен показала на пузырек с микстурой от кашля, стоящий на полке. – Вот, сдери этикетку с этого пузырька Ники, и останется только эта бутылочка и то, что там внутри. Вся разница в том, что людям необходимо самим попробовать содержимое и определить, горькое ли там лекарство или сладкий мед. – Хелен взяла ее за руку. – Не думай о тех, кто просто читает этикетку и уходит. Они теряют истину, они никогда не узнают, что там внутри. А тот, кто. узнает и поймет, причем самостоятельно, что является твоей сутью, Ники, никогда и не вспомнит об этикетке. Они поймут, что нашли что-то совершенно особенное, сочетание нежности и силы…

После прихода Хелен к ней в изолятор Ники раза два в неделю ходила к ней пить чай, иногда днем, иногда по вечерам. Были и другие девочки, получавшие от нее такую же материнскую заботу и ласку – Пэтси Келлог, которую изнасиловал собственный отец, Дженна Форрестер, у которой были изрезаны руки и ноги, когда ее мать пыталась убить ее; впоследствии женщину признали шизофреничкой и отправили в лечебницу. Хелен несла утешение и покой всем, кто нуждался в этом. Но Ники знала, что между ними существуют особые отношения. Однажды, когда они как-то чаевничали, Хелен сказала ей, что «если бы у нас с Георгием была дочь, я бы хотела, чтобы она была похожа на тебя».

Внешне Ники отреагировала так же, как, на обычный комплимент, вполне искренним «спасибо». Однако сердце ее вздрогнуло от нахлынувших чувств, подобных тем, что она испытала, когда мама обняла ее в последний раз.

Когда наступил День Благодарения, в последний четверг октября, и начались осенние каникулы, Ники уже не чувствовала себя такой одинокой и покинутой, как прежде, когда видела, что другие девушки отправляются домой, чтобы отметить этот день в семейном кругу, пусть даже с осколком семьи. В школе оставались еще несколько девушек, но никого из общежития «Вейл». Ники радовалась, что будет вдвоем с Хелен.

Прости, что не могу взять тебя с собой, киска, сказала Блейк. Она одна отправлялась поездом до Вашингтона, где личный самолет отца уже поджидал ее, чтобы доставить на какой-то экзотический остров в Карибском морс. Думаю, ты только рада этому. Ну кто захочет есть на День Благодарения кокосовые орехи и прочую фигню? Тебе везет: ты останешься здесь и будешь есть индейку с тыквенным пирогом – Черди уж расстарается!

– Да, – сказала Ники совершенно искренне, – мне действительно везет.

Погода во время этих коротких каникул была прекрасная. Солнечная и ясная, как будто наступило позднее бабье лето. Пока Хелен проводила свободное время, готовясь к занятиям в следующем семестре и просматривая соответствующую литературу, а также мастеря новые занавески для холла нижнего этажа, Ники упорно тренировалась. Отборочные соревнования для включения в олимпийскую сборную по прыжкам в воду начинались через две недели в университете штата. К тому же у Ники появился дополнительный шанс, поскольку кандидатура одной из лучших спортсменок по прыжкам с трамплина – то есть в Никином виде спорта – отпала из-за травмы, правда, не связанной со спортом.

Но хотя Ники и проводила много времени на тренировках, у нее была масса возможностей общаться с Хелен. Та сказала ей, что на праздничный обед пригласила нескольких своих друзей. Но до этого два дня они ужинали вместе, и каждый раз вместе готовили еду. Хелен научила Ники готовить «палачинту» – венгерскую острую лепешку, а на другой день свой знаменитый пирог с вишнями. Стоя здесь в уютной, почти домашней кухне «Вейл Хаус» с испачканными в муке руками, Ники на секунду вспомнила эпизод из своего далекого прошлого.

– …Ники?

Ники все еще была там, в прошлом:

– Да?

– Ты что, не слышишь меня? Я говорю, что хватит уже раскатывать тесто, а то оно будет слишком плотным. Ники переложила тесто в форму.

– Я вспоминала маму… вспоминала, как мы с ней пекли печенье. Мне тогда было лет пять или шесть… – Ей теперь было уже не так тяжело говорить об этом с Хелен, даже слезы стали реже наворачиваться на глаза.

– У меня тоже есть рецепты хорошего печенья, – сказала Хелен. – Можно попробовать его испечь к праздничному столу в День Благодарения.

Ники ей улыбнулась.

– Здорово!

Моментальная реакция Хелен и предложение воссоздать то, что было частью ее воспоминаний, как бы вытесняя образ матери, раньше бы ей показались возмутительными. Теперь уже такого не было.

Размазывая вишневую начинку по тесту, Ники неожиданно произнесла:

– Я люблю вас, Хелен. – Чтобы ее слова прозвучали не очень напыщенно, она продолжала возиться с пирогом. – Так же, как я любила маму, – добавила она.

Ответа не последовало. Когда Ники повернулась к ней, то увидела, что та, окаменев, стоит у кухонного стола.

– Хелен?..

Ники подошла к ней. Она впервые видела, как та плачет. Ники обняла Хелен, и та прижала ее к себе. Так они простояли, обнявшись, минут пять. Затем Хелен отстранилась и с улыбкой посмотрела на Ники.

– Ты такая хорошенькая, девочка моя, ты выросла такой красавицей. Как мне жаль, что Георгий не может увидеть тебя… Ники подумала, что это прозвучало так, как будто Георгий тоже был частью их маленькой семьи: стал для Ники отцом, хотя он тоже был только воспоминанием.

Друзья Хелен стали прибывать вскоре после полудня. Ники услышала, как подъехала первая машина, и выглянула из окна. У дверей стоял видавший виды «фольксваген», выкрашенный в ядовито-зеленый цвет, несомненно, своим владельцем. Из машины вышел маленький толстый человечек с копной светло-русых волос. В руках он держал пакет. Потом появилась яркая, по всей видимости, крашеная блондинка в жакете из какого-то меха, похожего на обезьяний, в розовой мини-юбке и красных сапогах. Она взяла его под руку, и они направились К дому.

Когда зазвонил звонок, Хелен крикнула из кухни:

– Ники, будь добра, встреть гостей! Я проворачиваю индейку…

Ники вздрогнула. Она не могла себе представить, как она будет разговаривать с этой парочкой. Как только она отворила дверь, мужчина ворвался внутрь, схватил ее и, держа на расстоянии вытянутой руки, стал рассматривать. – Просто ангел! – воскликнул он. – Хелен говорила, что ты похожа на ангела, и это действительно так! Ты же Ники, правильно? Меня зовут Лаци, а это Карин. – Он махнул рукой в сторону яркой блондинки, робко стоявшей рядом с ним.