Текст книги "Волк в овечьем стаде"

– Но ты плохо меня знал…

– Я тебя сразу раскусил, – возразил Элиот. – Разве человека можно узнать, только посидев с ним за рюмкой после работы или захватив его с собой в клуб? Не в этом дело. Ты ведь безошибочно отличишь того, на кого можешь положиться, не так ли? Не обязательно часто появляться в суде или инспектировать этажи после пяти часов. Ты можешь знать настоящих обвинителей, которые не сомневаются в том, что делают, и не похожи на бездельников, кто околачивается в прокуратуре, чтобы покрасоваться на процессе или получить вознаграждение. Разве не так?

Да, я кое-кого выделял, обычно подсознательно. Не случайно я доверил Бекки Ширтхарт последнее дело.

– Думаю, ты доказал, что я был прав насчет тебя, – сказал Элиот.

Я чуть было не задал вопрос, с какой стати Элиот помог Остину подставить меня? Отличаясь хорошей интуицией, Элиот, без сомнения, понял, что меня волнует, тем более, я вернулся к тому, с чего начал.

– Уверен, что Остин провел нас обоих, Элиот. Но теперь, зная о его махинациях, ты можешь предположить, кого он пытался прикрыть. Ты знаешь о его связях, возможно, кое-что слышал. – Было видно, что Элиоту не хочется говорить об этом. – В этом деле нити ведут в прошлое, Элиот. Одно то, что Остин раньше не брался за криминальные сюжеты. И расследование, похоже, ведется по старым меркам. – Это был выстрел наугад, подготовленный разговором с детективом Падиллой. – Возможно, ты что-нибудь вспомнишь? Расскажи мне.

Элиот ответил:

– Рад, что ты не считаешь меня повинным в этом обмане. Правда, я не убежден, что таковой имеет место.

– Я не думаю, что ты мог пойти на такое по своей воле. А заставить тебя невозможно. Кто мог напугать тебя, Элиот? Ты же знаешь все закулисные делишки.

Он мягко улыбнулся, уставившись в бокал.

– Нет, я всегда пускал дело на судебное рассмотрение, если был в курсе.

– Чушь собачья. Я-то уж знаю, Элиот. Тебе бы, при твоем остром уме, вряд ли удалось бы удержаться в кресле двадцать лет, не делай ты скидки на то, что есть дела, которые даже ты не сможешь доказать в суде. Господи, я и то знаю несколько таких дел, а я и четырех лет не управлял прокуратурой. Какая-то мелкая сошка обкрадывает клиентов, и ты прекрасно знаешь, что он не решился бы на это без того, чтобы не делиться со своим боссом, но тот и усом не ведет, так что отдувается подчиненный, отправляясь в тюрьму или выйдя на поруки, а ты на светских раутах протягиваешь его боссу руку и справляешься о делах. Ты знаешь, что имеешь дело с мошенником, и он знает о том, что ты в курсе. Другой избивает свою жену всякий раз, когда напивается, но она забирает жалобы, как только он трезвеет. Не на любом материале можно составить обвинение. Но ничто не проходит мимо твоего внимания. – Я сделал акцент на местоимении. – Скажи мне, кого подозревать. Элиот.

Он больше не улыбался, склонил голову. Это вселило в меня надежду. Было похоже, что я припер его к стенке, но он тянул время. Элиот осушил бокал и сделал отрицательный жест, который относился скорее к официанту, чем ко мне. Его ответ был уклончивым.

– В былые времена, – начал он, – до моего прихода в прокуратуру, этот город в шутку называли «открытым». Если ты знал нужных людей – а я говорю о пятерых, не больше, – то можно было проворачивать подпольные дела. Я не имею в виду, что можно было безнаказанно совершить убийство. Такие люди не связывались с кровью. Общество не потерпело бы убийц. Можно было снести историческое здание без всякого шума, если тебе понадобилась площадка для какого-то дела. Это были преступления не уголовного порядка. Многим случалось оступаться на этом. Никто не протестовал, если дело заминали. Даже репортеры не поднимали шума. Подобное распространялось и на дела посерьезнее. Скажем, насиловали девушку, а ей не посчастливилось родиться богачкой. Ей выплачивали компенсацию. Никто не обижался. Это становится правилом, понимаешь? Это стиль жизни. Кому хочется слыть неблагоразумным? Но это начало цепочки. Одно следует за другим, оказанные одолжения тянут за собой последующие. «Мне бы не хотелось раскрывать твою помощь, но мне опять требуется услуга». Не так, конечно, прямолинейно, но ты знаешь, что я имею в виду.

Я знал. Но я вращался в другой, менее коррумпированной системе, благодаря этому человеку, сидящему за одним столом со мной.

– Но ты все изменил, Элиот.

Он улыбнулся. Как всегда, рядом с Элиотом я чувствовал себя наивным молокососом.

– Ничто не меняется, Марк.

– Остин Пейли родом оттуда, разве не так? Он молод, но у него крепкие связи. Я всегда предполагал, что у Остина рыльце в пушку, но…

– Остин действительно не лезет на рожон, – согласился Элиот. – Ему нравится оставаться в тени. Люди его склада обычно переживают тех, кто рвется на передовую и выдерживает несколько сроков на посту.

– Но он не богат, – сказал я, – или нет? Я не только о деньгах, но и о власти, которой он обладает. Политики всегда могут найти других дойных коров. Расскажи мне о нем, Элиот.

Элиот не обязан был раскрываться передо мной, если только это не доставляло ему удовольствия. Возможно, алкоголь поспособствовал.

– Я могу раскрыть тебе секрет, как стать Остином Пейли, – ответил он. – У Остина были семейные деньги. Ты знаешь, его отец был юристом.

Нет, я этого не знал. Мне не приходило в голову задумываться над тем, кем был отец Остина.

– Он не оставил Остину состояния, – продолжал Элиот, – достаточного, чтобы безбедно прожить. Помню, когда Остин только начинал, он цеплялся за каждую возможность заработать, подобно любому выпускнику правовой школы. Ты бы мог видеть его в гражданском суде в поисках работы. Он старался себя обеспечить.

Даже тогда у Остина были далеко идущие планы. Он рано стал интересоваться политикой и с умом вкладывал деньги отца. Он не пытался прыгнуть выше собственной головы. Сильные мира сего не ведали о его существовании. Он не делал ставки на сенаторов. Но знаешь, Марк, мелкие политические группировки, особенно тогда, денег не имели. Финансовая поддержка была слабой. Вот на чем сыграл Остин. Судья, собирающийся выдвигать свою кандидатуру на перевыборах, был безумно рад получить сто долларов. А пятьсот привлекли бы внимание городского головы.

«Или окружного прокурора», – добавил я мысленно. Но Элиот не собирался делать признание на этот счет. Он изображал мудреца, поучающего новичка.

– И все же дело не только в материальных вливаниях, – возразил я. – Насколько широко распространяются связи Остина?

Элиот, казалось, с удовлетворением продолжил свое объяснение.

– Пожертвования – это всего лишь первая ступень, – сказал он. – Невозможно прорваться в узкий круг людей с малым количеством денег, которое было у Остина. Но его заметили. Он подошел к подножию Олимпа. Остин не просто вкладывал деньги в ту или иную партию, он работал вместе с ними, оказывал услуги, везде поспевал. Для некоторых людей он стал незаменимым. В нужный момент он всегда оказывался рядом; Понимаешь, что требуется делать. Необходимо разведать, как обстоят дела. Кто кому обязан и чем. Ты не делаешь одолжения в ожидании услуги взамен, ты просто стараешься показать, что тебе можно доверять. Решившись на что-нибудь незаконное, и узкий круг людей оценит, что ты не такой уж праведник, и позволит тебе помочь в гораздо более опасных вещах. Тебе могут рассказать об оплошностях других кандидатов. Люди обожают посудачить. Ты же знаешь, не правда ли, Марк? Всего лишь стоит подкараулить в нужном месте благорасположенного человека, чтобы тот решил, что ты достоин доверия узнать тайны двадцатилетней давности. Не так уж много времени потребуется, чтобы узнать, кто что скрывает.

«И потом они закроют глаза на твои прегрешения». В некотором смысле старые одолжения позволяют человеку поступать как ему заблагорассудится. Неожиданные откровения одного из членов того самого узкого круга. Но это был Элиот. Меня поразила его информация. Он только что утверждал, что расследовал все преступления, о которых был в курсе. Теперь же его слова подтверждали тот факт, что существовали какие-то особые преступления. И он участвовал в сокрытии чего-то. Речь явно не шла о далеком прошлом, еще до его появления на посту окружного прокурора, так как мы говорили об Остине Пейли, который был еще подростком, когда Элиот вступил в должность.

Элиот, должно быть, почувствовал, о чем я думаю, так как замолк. Его губы были сжаты, взгляд опущен.

– Приведи мне пример, – попросил я.

Элиот вместо этого ответил на мой невысказанный вопрос.

– Он ни разу ничего для меня не делал. Я не нуждался в его услугах. – Он посмотрел на меня, его глаза были чистыми и искренними. – Ты сам знаешь, Марк, последние два срока я работал так, что у меня не было конкурентов. Мне не нужны были ничьи одолжения.

Вовсе не обязательно. Потенциальные соперники могли быть ликвидированы с самого начала, когда и были оказаны необходимые услуги. Однако я бы прослышал о каких-либо ухищрениях. Кроме того, любой юрист, претендующий на пост окружного прокурора, объявил бы об этом своим коллегам прежде, чем предпринимать какие-то официальные шаги. Все, что я слышал о пребывании Элиота на этом посту, говорило о том, что он был невероятно популярен и у него не было конкурентов.

– Не понимаю, что за услуги мог оказывать Остин, чтобы заслужить такую поддержку? – спросил я.

Элиот снова ударился в воспоминания.

– Несколько лет назад у нас в городе произошел маленький политический скандал. Виновник хотел построить здание для офисов, а на этом месте стоял общественный комплекс. Правительство округа выдало разрешение, но город не мог отдать землю, пока на ней находился центр.

«Маленький политический скандал» – типичное выражение Элиота. Это был один из крупнейших скандалов за последнее время.

– Я помню, – сказал я.

Элиот посмотрел на меня снисходительно, как будто я, подобно ребенку, произнес, что помню Вторую мировую войну.

– Кто-то поджег общественный центр, – добавил я, демонстрируя свою осведомленность.

– Да. Кто-то. А после выяснилось, что некоторые владельцы офисов, которые вложили деньги в новый проект, имели отношение к пожару.

– Финансовое отношение, – вставил я.

– Да. – Элиот миролюбиво улыбнулся.

– Головы полетели с плеч, – подсказал я ему.

– Одна или две, – уточнил он. – Но когда разражается что-то в этом роде, публика узнает только о верхней части айсберга. Кто-то ушел в отставку, кто-то проиграл на выборах. Но попавшие под удар не обязательно были самыми злостными преступниками. Они просто не смогли увернуться. У них не хватило денег, чтобы замять скандал. Когда назревает нечто подобное, на поверхности идет большое волнение, возмущение – с корабля кидают несколько лет, чтобы облегчить положение, даются обещания. «Я позабочусь о тебе, доверься мне». Люди, которые действительно заправляют всем этим, остаются в тени.

– И Остин был одним из них.

Элиот осторожно изменил формулировку.

– Остин… помогал. Он не участвовал в сделке с самого начала. Но когда борт корабля таранили первые торпеды, ему удалось спустить лодку и прихватить с собой несколько терпящих кораблекрушение. Я не слишком метафорично выражаюсь?

– Нет. – Я тут же подумал о том, что Элиот мог оказаться тем пассажиром, которого подобрал Остин. Чем не услуга?

Элиот снова покачал головой.

– Я не участвовал в этом. Я не богат и не служил тогда в прокуратуре. Никто не пытался приобщить меня к этой сделке.

Мне все еще казалось, что Элиот честен. Я знал, что это была всего лишь иллюзия, но она была мне необходима. Я верил ему.

– Но Остин помог выкарабкаться другим людям, – продолжал Элиот. – Они все еще работают под твоим началом. Сейчас это основной источник власти Остина. Люди ему обязаны.

Я подумал, что мы подошли к развязке и сейчас Элиот скажет мне наконец то, чего я от него ждал. Настало время надавить на него.

– И что сделал с этой властью Остин Пейли?

Элиот уклонился от ответа. Он не смотрел на меня.

– Я бы не посмел взвалить эту проблему на твои плечи, преемник. Я должен был покончить с ней раз и навсегда. Думаю, что мне это удалось.

Я поднялся.

– Элиот, у меня зародилось ужасное подозрение. Ты знаешь какое. Скажи мне, что я не прав.

– Сядь, Марк. Не уходи, не разобравшись до конца.

Он строго смотрел на меня, стараясь говорить с прежним авторитетом.

Но авторитета у него больше не было.

В поисках ответа я должен был разыскать того, кому нечего было терять, кто бы с удовольствием выложил мне все. Я знал, с кого начать. Бен Доулинг был судебным репортером в одной из газет еще за двадцать лет до того, как я стал преуспевающим прокурором. Он был асом той журналистики, о которой в шутку говорили, что ее пропуск в шляпе. Он продолжал носить костюм каждый день, даже когда его младшие коллеги носились по коридорам Дворца правосудия в джинсах и футболках. Теперь Бен уже вышел на пенсию. Он уверял, что всегда найдет ежедневную газету в маленьком городке, которой понадобится главный редактор, но не смог заставить себя уехать из Сан-Антонио. После моего разговора с Элиотом я заглянул на огонек к Бену, в его недавно отремонтированный дом на юге города с тремя спальнями, с маленькими комнатками, которые оказались гораздо уютнее, чем я себе представлял. Две стены были доверху заставлены книжными полками. Это не было жилищем старого человека. Бен заметил, как я осматриваюсь, проходя в гостиную.

– Надо было тебе увидеть дом еще до смерти моей жены, – сказал он. Я опустился в удобное кресло, на которое он мне указал. – Она ничего не выбрасывала, а все развешивала по стенам. Она заполнила каждый дюйм пространства. И все это был просто мусор. Морские раковины и меню из ресторанов, которые мы посещали во время путешествий. Когда ее не стало, я от всего этого избавился. Перебрал каждую, вещицу, вспомнил, откуда что привезено, расплакался как ребенок, но не стал хранить этот хлам до конца своей жизни. Кроме того, я знал, что дети все это выбросят, поэтому избавил их от лишней заботы. А теперь иногда я думаю… Ладно, черт с этим. Выпьешь?

– Нет, спасибо.

Бен нахмурился.

– Ты меня удивляешь, Марк! Ты приходишь, чтобы вытрясти информацию из старого чудака, и не хочешь его напоить. Тебе стоит воспользоваться моим советом, у меня есть что рассказать.

Он рассмеялся, и я тоже не выдержал.

– Хорошо. На твой вкус, – сказал я.

Он ушел на кухню, должно быть, у него все уже было готово. Он вернулся через минуту с двумя маленькими, наполненными до краев ликерными рюмками.

– Вишневый, – сказал он. – Теперь ты знаешь мой ужасный секрет, но у меня никого не осталось, так что можешь открыть его тому, кто заинтересуется. Твое здоровье!

Он осушил рюмку, я последовал его примеру, и он унес их, чтобы почти молниеносно вернуться. Ему это нравилось, я расслабился, хотя и пришел с тяжелым грузом на сердце.

Бен был высоким, худощавым, с копной вьющихся волос. Он двигался как танцор. Ему, должно быть, было за семьдесят, но возраст его не сломал.

Мы болтали о прежних и нынешних временах. Его больше интересовало второе. Через пять минут я обнаружил, что он не только вытянул из меня кое-что о наиболее сложных делах в прокуратуре, но и пару моих философских размышлений о руководстве этим учреждением, которые я не сообщил бы репортерам.

– Только без передачи, – предупредил я.

Он засмеялся и развел руками.

– Какая передача?

Мы дошли до причины моего визита. Бен слышал о несостоятельности обвинения против Криса Девиса.

– Я ищу причину, – сказал я и коротко поведал ему о событиях, не все, но достаточно детально, о чем не говорилось в новостях, чтобы он поверил, будто слышит конфиденциальные сведения. Бен беспокойно ерзал на краю дивана, пытаясь вставить хоть слово. Он не привык к тому, чтобы интервью брали у него. Я игнорировал его вопросы, пока не закончил.

– Так что настоящий преступник – человек с большим влиянием. И я сильно подозреваю, что это случалось и раньше. Я надеялся, что ты расскажешь мне о так и не раскрытых делах прошлого.

– Я еще не встречал газетчика, который обладал бы знаниями в рамках напечатанного, а уж если о каком-то деле вовсе не упоминали в прессе, то репортеры говорили о нем наиболее увлеченно. – Бен откинулся на спинку дивана и выражал радость и удовольствие от возможности выложить тайную информацию. – Элиот Куинн прав насчет прежних времен. У нас была своеобразная круговая порука, требующая не обращать внимания на определенные истории. Взамен нам подсовывали другие. Нам давали понять, что мы все в одной упряжке, а членов своего клуба не предают. Помню, был один сенатор, хороший семьянин, который каждый вечер в четверг, возвращаясь от своей подружки, брал с собой полицейский эскорт, чтобы избежать столкновений с машинами или пешеходами по пути домой. Все знали об этом. Но это не выглядело сенсацией, просто семейной тайной, а мы все были одной семьей. Если бы прошен слушок о том, что он ворует государственные средства, на него бы эти правила уже не распространились. Мы бы все набросились на него. Но до поры до времени эта причуда была его личным делом. Мы не хотели беспокоить его жену и детей. Я уже упомянул, что взамен нам подкидывали другие истории. Тогда пресса была правой рукой правительства. – Он пожал плечами, как бы извиняясь. – Я в то время как раз начинал. Меня это немного раздражало, скажу тебе честно, но я не мог ничего изменить. Тогда не было диссидентов, так как круговая порука распространялась вплоть до самого верха. Я имею в виду действительно верхушку. Думаешь, репортеры не знали о Джеке Кеннеди? Или об Эйзенхауэре и его водителе? Но было не принято писать об этом. Если бы я попытался напечатать одну из таких статей, мой редактор выкинул бы ее, подрядив меня на шесть месяцев писать только некрологи. – Бен не выглядел старым брюзгой, жалующимся на современную молодежь. Он был еще полон жизни.

– Так ты утверждаешь, – допытывался я, – что никто из вас не написал бы о богатом извращенце, который не может держаться подальше от детей?

Бен, не уязвленный этим замечанием, задумался.

– Не думаю, что джентльменское соглашение распространилось бы на этот случай. Но это не имеет значения. Я говорю о временах сорокалетней давности. Не думаю, что тебе стоит беспокоиться о том, кто тогда проявлял излишнюю активность. Тебя интересует что-то более свежее. Тогда все было по-другому. Что я тебе об этом говорю! Ты сам двадцать лет назад пришел в прокуратуру. Ты бы проигнорировал такое дело только из-за личности обвиняемого?

– Нет.

– Нет? И я – тоже нет. Джентльменский клуб распался в начале семидесятых. И ты знаешь одного из тех, кто поспособствовал этому.

– Элиот, – сказал я.

Бен кивнул.

– Когда Элиот Куинн стал окружным прокурором, все соглашения утратили силу. Первое, что он сделал, – это представил обвинение на процессе против сына консула по словесному оскорблению и угрозе физическим насилием. Лично. Он задел многих людей в первые годы своей работы, Марк, но к концу первого срока он стал таким популярным, что ему никто уже не решился противостоять на выборах. Старики даже взяли его под свою защиту. Он кардинально изменил ситуацию.

Это не облегчало мою задачу, но я был рад услышанному. Я не хотел верить, что Элиот исполнял приказы коррумпированных преступников. Мне было бы больно думать, что я наивно внимал его проповедям насчет объективного отношения ко всем гражданам, в то время как высокопоставленные преступники смеются над всеми нами. Мы молча сидели на диване, погруженные в свои мысли.

Собираясь уже уходить, я пошутил:

– Ну, Бен, сорок лет журналистской работы в городе, и ты не знаешь, что могло бы помочь мне?

Он не обратил внимания на мой тон, а ответил серьезно, все еще пребывая мысленно в прошлом.

– Я просто старался вспомнить, – пробормотал он. Затем он оживился и взглянул на меня. – Точно ничего не могу утверждать. Но были слухи. Твой бывший босс, Элиот Куинн, был самым знающим обвинителем из всех, кого когда-либо видел этот город. Он выжимал все до капли из любого дела. Но однажды пронесся слушок, который так и не нашел подтверждения, что между полицией и Дворцом правосудия затерялось дело. Оно не вышло за пределы суда. Просто испарилось.

Бен потянулся к рюмке, забыв, что она пуста.

– Не могу сказать, что это правда, – продолжил он. – Я пытался подступиться несколько раз, но в таком деле зачастую натыкаешься на пустоту. Некоторые утверждали, что Элиот замешан в этом. Но известный человек всегда опутан слухами, особенно в наше время. Никто не верит в безгрешность, понимаешь? – Он засмеялся. – Правда, я тоже не верю.

Бен направился в кухню, а меня охватило беспокойство, оказалось, что я тоже не верю в безгрешность.

– Но ты можешь назвать мне имя? – спросил я.

Бен снова появился с двумя полными рюмками.

– Хотел бы. Если бы я раскопал его, никакого секрета не было бы.

– Ты сказал, возможно, Элиот знал об этом. Но некоторые из пропавших дел могли затеряться на пути в прокуратуру. Где, например?

Бен сказал:

– Я поясню, что я думаю на этот счет. Это человек с большим влиянием на нескольких уровнях. Когда он чувствует, что к нему подбираются, член муниципального совета или его помощник встречается с шефом полиции. Шеф пляшет под дудку члена совета, так как ему нужна поддержка, чтобы удержаться в кресле.

– Член совета приказывает ему прекратить расследования?

Бен покачал головой.

– Не так грубо, Марк. Член муниципального совета только намекает, что до него дошли сведения, что его хороший друг подвергается преследованиям, а он добропорядочный гражданин, так что лучше полиции его не трогать без веских оснований. А шеф полиции указывает детективу, что, прежде чем он надумает кого-то арестовать, он должен на двести процентов быть уверен в уликах. – Бен пожал плечами. – А когда свидетелем является ребенок, то никогда не можешь быть уверен на двести процентов. Такое дело не удостоилось бы контроля сверху. Все это делается очень осторожно и предупредительно, – закончил Бен.

– Но преступление должно быть слишком серьезным.

– Так-то оно так.

Бен Доулинг постучал пальцами по столу, затем один уставил в меня.

– Я скажу тебе, с кем ты должен поговорить. Мак-Клоски. Ты знал Пэта Мак-Клоски?

– Конечно. Детектив Мак-Клоски. Он еще здравствует? – Вопрос вылетел прежде, чем я понял, что обидел своего семидесятилетнего приятеля, но Бен, казалось, ничего не заметил.

– О да. Пэт моложе меня. Но ты знаешь, полицейские рано уходят на пенсию, успевают еще двадцать лет посвятить чему-то другому. Не знаю ни одного пожилого полицейского, который не получал бы две пенсии. Хотя, если подумать, я знаю не так уж много стражей порядка в возрасте.

На это нечего было возразить.

– Но Пэт, – продолжал старый репортер, – ушел только семь или восемь лет назад. Он, должно быть, еще не все навыки растерял. Однажды я разговаривал с ним, не помню, сколько лет назад, когда занялся этими слухами. Он возненавидел меня на первом слове, но я подумал… Знаешь, мне надо было вернуться к этому, когда он ушел на пенсию. А я все ждал, что его повысят в должности и никого над ним больше не будет, тогда он сможет мне что-нибудь рассказать. Но потом я забыл об этом. – Он пожал плечами, извиняясь. – В любом случае к тому времени эта история уже не представляла интереса.

– Может, и нет, – сказал я. Эта история могла разбудить угаснувший интерес. Бен знал, что я имел в виду.

– Тогда разыщи Мак-Клоски. Что-то ему в этом не нравилось, но пришлось отступить. Может, он просто был в ярости на своего босса, кто знает? Ты дашь мне знать, а, Марк? Мне будет очень любопытно.

– Хорошо, – солгал я. Ну, возможно, не солгал, все будет зависеть от обстоятельств. Я от души поблагодарил Бена и в течение часа цедил еще одну рюмку вишневого ликера, чтобы старик мог выговориться. Он меня развлек. Рассказал множество интересных историй, о которых я никогда не слышал.

Пэт Мак-Клоски, бывший детектив, двадцать лет отслуживший в Сан-Антонио, а теперь пенсионер, занимался деятельностью, которая никак не была связана с законом. Он был менеджером кафетерия.

– Это прибыльная профессия, – пояснил я.

Мы с ним пили кофе в одиночестве среди пустых столиков в три часа дня. Кафетерий был закрыт между ленчем и обедом, но Пэт был на работе, наблюдал за уборкой.

Пэту было чуть больше пятидесяти, но он уже был на пенсии десять лет. Он выглядел как человек, не отказывающий себе в еде, но и не забывающий заглянуть в тренажерный зал. Его мускулистые руки еле помещались в рукавах рубашки, то же самое можно было сказать о груди и животе. Волосы поредели на макушке. Нос упирался в густые каштановые усы.

– Тот самый парень, – рассмеялся он, тряхнув головой. Он говорил о Бене Доулинге. – Все еще пытается достать меня. Давно уже никто не задавал мне вопросов, относящихся к работе.

– Это не для газеты. – Я плохо знал Мак-Клоски и не мог предположить, как он отреагирует на мои вопросы. Поэтому я сразу перешел к делу. – Бен был прав? Вы что-то знали?

Мак-Клоски налил себе кофе, размешал его, попытался выловить крупинку ложкой. Он напрягся, раздумывая, стоит ли послать меня к черту. Через минуту он понял, что слишком долго молчал, чтобы отмахнуться. Он скривил губы, демонстрируя, что выдал себя, но не заговорил. Если его подкупили, подумал я, то это было много лет назад. Разве срок его молчания еще не истек? Но если его удерживало что-то другое, как предположил Бен, то давление сейчас уже не имело смысла. Никто не мог понизить его в должности.

– Преступления возобновились, – подтолкнул я его. – Возможно, эта история тянулась до сих пор. Этот парень не просто вступает с детьми в половую связь, он разрушает их психику.

– Я читал про эти новые дела, – спокойно начал Мак-Клоски, – и меня это заинтересовало. Но теперь так много изменилось, нет причин думать, что это тот самый подозреваемый.

– У меня есть причины так думать, – напомнил я ему.

Он кивнул.

– Я не уверен, что до чего-то докопался, – сказал он, решив все рассказать. – Я расследовал одно дело. Это было десять-одиннадцать лет назад. Ребенок жил в многоквартирном доме. Ему было восемь лет. Он начал вести себя довольно странно, выделывал такое со своими игрушечными солдатиками, что мать испугалась. Она отвела малыша к врачу, и тот решил, что его изнасиловали. Мать сообщила нам. Она обвинила мужчину из того же дома, который был дружен с мальчиком. Иногда даже оставался с ребенком вместо нее. Она была рада его помощи. Одинокая женщина, она старалась работать и учиться одновременно, лишних денег у нее не было. – Мак-Клоски пожал плечами. – Она назвала мне имя парня, но оно мне ничего не говорило. Я даже не мог доказать, что он существует. И похоже, он почуял недоброе, потому что исчез. Она больше его не видела. Она, конечно, знала, где он жил, так как раньше приводила сына к нему на квартиру. – Бывший детектив некоторое время помолчал, прежде чем продолжать. – Но когда я получил ордер на обыск, квартира оказалась пустой. С мебелью, но пустой. Привратник уверял меня, что она пустовала месяцами. Это было непонятно. Я спросил, у кого еще мог быть ключ, и он ответил, что ни у кого. Я проверил менеджера, его друзей, никто не совпадал с описанием. Затем я сделал полную глупость, решив разузнать, кому принадлежал этот дом. Вы когда-нибудь пытались делать что-то подобное? Меня, наверное, действительно задело за живое.

Я сомневался в этом. Интересно, что стало с восьмилетним мальчиком за последние десять-одиннадцать лет? Были ли у Мак-Клоски собственные дети?

– Очень скоро я озверел от служащих в синих костюмах, вы столько за всю жизнь не видели. Я пытался выяснить, кто имел доступ к ключу. Поиски сузились немного, но на этом уровне ни у кого не могло быть ключей к частным квартирам. На всякий случай они хотели осмотреть одну из квартир, чтобы выяснить, пропустит ли их привратник. Я спросил, не пытался ли это сделать кто-нибудь несколькими месяцами раньше, примерно в то время, когда появился этот чадолюбивый сосед. Люди, занятые важными делами, не помнят таких мелочей, но я знал, кого спросить. Секретарша помнила, как однажды давала ключ. Она не могла сказать когда. Не для босса, а для какого-то консультанта, которого наняла компания, к которому на пару недель должен был приехать эксперт, не желавший останавливаться в гостинице. Так, по крайней мере, сказал ей босс. Я проверил босса, и консультанта – некоего юриста, которого фирма наняла, чтобы уладить кое-какие трудности, возможно, всучить кому-то взятку, – и эксперта из Далласа. Дело уже слишком затянулось к тому времени, понимаете? Я чувствовал, что теряю время. Но мне удалось достать фотографии этих трех мужчин без их ведома. Их снимков не было в газетах. Я нашел фотографии в журнале для бизнесменов, который выпускала эта компания для узкого круга.

Он говорил скороговоркой, видимо полагая, что я догадываюсь, чем все кончилось.

– Я перемешал фотографии с другими и показал их мальчику, – сказал он. – И он сразу же указал на юриста. То же самое подтвердила его мать.

У меня волосы встали дыбом при слове «юрист». Но юристов много, и они работают на разных людей.

– И что вы предприняли? – спросил я.

Мак-Клоски взглянул на меня и рассмеялся.

– Я окончил свою карьеру в отделе по внутренним делам.

– Что?

Мак-Клоски не изменил интонации, но я угадал, что это однажды ему стоило.

– Я представил доказательства своему шефу, – ответил он. – Я знал, что для того, что я собирался сделать, мне нужно было больше полномочий. Мне надо было провести очную ставку, а для этого арестовать подозреваемого. Я пошел к шефу и рассказал, кого подозреваю и что хочу предпринять. Он выслушал меня и пообещал все обдумать, а на следующей неделе меня понизили в должности. Перевели во внутренний отдел.

Он посмотрел на меня, чтобы удостовериться, что я понял смысл сказанного, затем добавил:

– Внутренний отдел – это место, где люди оканчивают свое продвижение по служебной лестнице. По крайней мере я. Там нет друзей. Не многие из других отделов хотят после этого с тобой работать. Я дождался, когда отслужу двадцать лет, и вышел в отставку.

– А как же ребенок?

Мак-Клоски наблюдал за мной.

– Дело кануло в Лету, конечно. Кто-то другой заступил в мою должность, но оставил все как есть. Я расплатился сполна.

Мы молча сидели с минуту. Мне стало неудобно в пластмассовом кресле. Кафетерий хорошо кормил за хорошие деньги, но не располагал к неторопливой еде. Мак-Клоски оглядел свое царство столов и стульев, задаваясь вопросом, как мне показалось, не угрожает ли ему опасность, могут ли до него добраться. Он сжал правую руку в кулак.

– Остается только одно, – сказал я. – Имя.