Текст книги "Похитить императора"

Кромер выглянул в окно. Как будто бы шел дождь. Он взял стоящие рядом со столом мисс Ятс два шелковых зонта и вышел из приемной.

2

Все, кто в течение последних двадцати лет знал и встречался с сэром Чарльзом Кромером, воспринимали его как расчетливого и преуспевающего финансиста, который в строгой тишине и размеренном ритме работы своих банков находил избавление от казавшейся ему бестолковой и взбалмошной обыденной жизни.

Но эта внешняя порядочность была обманчивой. В характере Кромера преобладали такие черты, как жестокость и черствость, отсутствие сострадания к людям. В некотором смысле он был человеком аморальным и с наклонностью садиста. Нельзя сказать, что эти черты были врожденными. Вполне возможно, они появились с годами и были вызваны определенными обстоятельствами, да и проявились в основном в молодом возрасте. Уже много лет эта сторона его характера скрывалась за внешней интеллигентностью, респектабельностью, высоким профессиональным уровнем и местом, которое он занимал в обществе.

Только дважды в жизни Кромер проявил присущие ему жестокость и безнравственность. Первый раз это случилось в колледже, в Итоне. Будучи учеником младших классов, он неоднократно подвергался унижению со стороны старшеклассников. Но он сознавал, что придет день, когда и он получит власть глумиться над младшими. Традиции требовали переносить побои стоически. В душе он мог затаить обиду и даже злость, но не должен никому говорить об этом. И он молчал. Его терпение и осознанное восприятие порой незаслуженных надругательств и побоев были с лихвой вознаграждены позже. Уже учась в старших классах, он стал одним из лучших в колледже игроков в рэгби. Он играл за сборную команду учащихся «Херефордские парни» с таким бесстрашием и самоотдачей, что о нем стали рассказывать целые легенды. Это помогло ему стать во главе комитета учащихся колледжа.

Вот здесь и проявились затаенные в глубинах его характера злость и безразличие к страданиям других. Как глава комитета, примерно раз в неделю он осуществлял «отправление правосудия», которое выполнялось в самых жестоких традициях английских колледжей. С полным бездушием председательствовал он на ритуале публичного унижения какого-нибудь ученика из младших классов, назначая, в зависимости от проступка, определенное количество ударов прутом. В экзекуции, которая проходила в одной из комнат, чаще всего участвовал он сам, получая от этого истинное удовольствие и наслаждение.

Но однажды произошел необычный случай, в котором проявилась свойственная Кромеру исключительная жестокость. Ученик, которому он вынес «наказание», осмелился поставить под сомнение справедливость «приговора». Дерзость парня привела восемнадцатилетнего Кромера в ярость. Он схватил прут и принялся избивать ослушника, вкладывая в удары всю мощь, пока на теле несчастного не показалась кровь. Отец избитого, владелец нескольких мануфактурных фабрик, богатый и очень влиятельный человек, после звонка отпрыска появился в колледже, забрал сына и отвез к доктору. Копии заключения врача, подтверждающие тяжелые телесные повреждения, были направлены директору колледжа, местным властям и родителям Кромера. С большим трудом удалось избежать крупного публичного скандала. Кромер, удивленный тем, что его обвиняют в содеянии чего-то плохого, был строго предупрежден. Казалось бы, осуществилось возмездие. Но нет, наказание никоим образом не изменило его собственной оценки происшедшего. Тем не менее он сделал для себя определенные выводы. Если хочешь дать волю своим чувствам, умей прикрывать нелицеприятные действия маской приличия и порядочности.

Второй случай произошел в Берлине сразу же после окончания войны. Кромер не участвовал в боевых действиях; война закончилась несколькими днями раньше, чем он завершил подготовку в училище. Только что произведенный в младшие лейтенанты, Кромер в июле 1945 года приземлился в аэропорту Темпельгоф и оказался в Берлине.

Город был весь в развалинах – разрушенные дома, улицы и площади, заваленные булыжниками и битым кирпичом, обгоревшие деревья, полуголодное население.

Кромер сразу же оценил, что ему предоставлена уникальная возможность нажиться на беде немцев. Оккупационные войска полностью хозяйничали в городе и вели жизнь, достойную победителей: скупали по дешевым ценам дорогие антикварные вещи и драгоценности, шумели в редких, уцелевших после обстрела кафе и ресторанах. Марки ничего не стоили; в ходу были только доллары и фунты стерлингов, а ценность их была подобна золоту. Но расплачивалась с немцами в основном продуктами и сигаретами.

Кромер оказался в своей родной стихии. Он полностью тратил наличные деньги, покупая за смехотворную цену ювелирные изделия и другие редкие вещи, которые попадались ему под руку. Его удивляло, как много хорошего уцелело в этом полуразрушенном городе: мейсенский фарфор, серебряные изделия с клеймом известнейших фирм, пианино и рояли «Бекштейн» и «Стенвей», тончайшее, расшитое кружевами постельное белье, личное военное оружие и военные убранства с драгоценными камнями прошлых веков и даже автомашины «ролсс-ройс». Кромер арендовал товарный склад недалеко от Темпельгофа и в течение последующих двух лет набивал его всяким добром. Он был не единственным человеком, который воспользовался создавшейся в Берлине благоприятной обстановкой для личного обогащения, но масштабы его деятельности были уникальными.

В начале 1948 года Кромер, уже в чине капитана, получил помощника по административным вопросам – молодого, ему еще не было и двадцати лет, младшего лейтенанта. Звали его Ричард Коллинз. Для Кромера он оказался счастливой находкой. Наряду с выполнением обычных обязанностей – организацией патрулирования, распределением питания – Коллинз по вечерам стал контролировать доставку и размещение на складе новых приобретений Кромера. Это нисколько не обременяло его – всего лишь пара вечеров в неделю. Однако работа была регулярной, требовала организованности и внимания, но Коллинз знал, что ему обещана доля с полученного дохода.

Однажды вечером, это случилось в мае, Коллинз, закрывая склад на ночь, услышал звон разбитого стекла со стороны боковой стены склада. Он помчался на шум и увидел, как из темноты, с противоположной части улицы, кто-то бросил в одно из окон склада бутылку с подожженным шнуром. «Коктейль Молотова»[8]8
  «Коктейль Молотова» – название бутылки с зажигательной смесью.


[Закрыть] сообразил Коллинз. Он понял, что вряд ли это приведет к каким-то серьезным последствиям, так как металлическая сетка в окне не даст бутылке попасть внутрь помещения. Поразмыслив мгновение, Коллинз бросился в темноту, откуда прилетела бутылка, и увидел смутные очертания человеческой фигуры, бежавшей в сторону соседней улицы и вскоре исчезнувшей за углом дома. Коллинз был молод. Он быстро настиг этого человека и резко толкнул его в спину. Немец не удержался на ногах и со всего размаха ударился головой об обломок кирпичной стены, лежавшей на мостовой. Обмякшее сразу тело упало на мелкие кирпичи и булыжники. Коллинз нагнулся. Голова немца, молодого тщедушного паренька, представляла сплошную кровавую массу, шея сломана. Он был мертв.

Коллинз волоком протащил тело несколько метров по неосвещенной улице и оставил его в развалинах полуразрушенного здания. Затем бегом вернулся к складу, вытащил из оконной ниши оставшуюся целой бутылку, вылил из нее бензин, а бутылку швырнул подальше, в сторону развалившейся кирпичной колонны. Подождав на всякий случай пару минут и убедившись, что ни звон разбитого стекла, ни топот ног бегущих в ночной тишине людей не привлекли внимания патрулей, Коллинз быстрыми шагами направился искать Кромера.

Кромер понимал, что был многим обязан Коллинзу. Поэтому, выслушав его рассказ, без лишних слов спустился вниз к своему джипу. Несмотря на позднее время, они сели в него и направились в район склада, чтобы подобрать тело немца. Около трех часов утра тот стал еще одним неопознанным трупом, оказавшимся в маленьком канале.

По Берлину уже некоторое время ходили разговоры об отдельных попытках молодых немцев отомстить за массовый грабеж населения, скупку у него ценностей и бесчинства со стороны солдат и офицеров оккупационных войск. Но впервые свидетелем подобного стал сам Кромер. Он понял, что пришло время прекратить свою побочную деятельность.

Через два месяца русские закрыли свою оккупационную зону, и западным союзникам пришлось организовать воздушный мост для доставки в Берлин продовольствия и топлива. Самолеты приземлялись в аэропорту Темпельгоф каждые три минуты и после разгрузки, пустые, улетали обратно. Кромеру понадобилось две недели, чтобы организовать перевозку всего своего богатства на двухмоторных самолетах «Дакота» сначала в Фасберг, а затем в Великобританию. В ангаре одного из служебных аэродромов в Средней Англии груз Кромера пролежал еще некоторое время, пока, примерно год спустя, он не демобилизовался из армии. Прибыв на родину, он организовал два грандиозных аукциона, продал все привезенное из Германии и заработал на этом чистыми сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. В Берлине за все это имущество Кромер заплатил около семнадцати тысяч фунтов. Не такой плохой бизнес для двадцатичетырехлетнего человека, не имевшего до этого никакого опыта и получавшего скромное жалованье.

Теперь, спустя много лет, Кромер-гангстер вот-вот должен снова всплыть на поверхность.

* * *

После ленча Кромер на короткое время вернулся в офис. Была вторая половина дня пятницы и обычно, если ему предстояла деловая встреча, Кромер уже не возвращался на работу. Но сегодня был особый случай, ему нужно сделать два важных звонка.

Первый – в Цюрих, Освальду Купфербаху, в его личный кабинет в «Креди Сюисс» по адресу: Парадеплац, 8 – в один из немногих швейцарских банков, которые имеют специальные телефонные и факсимильные линии связи, предназначенные исключительно для переговоров по вопросам обмена крупных партий золота. Кромер звонил как раз по этой линии.

– Освальд? Как дела?.. Да-да, давненько это было. Ты знаешь, нам нужно срочно встретиться... Боюсь, что это так. Возникли серьезные проблемы. Речь идет о Льве... Повторяю, это очень серьезно... Нет-нет, не по телефону. Ты должен немедленно приехать сюда. Могу только сказать, что дело непосредственно касается нашего будущего... Идеально было бы в течение ближайшего уик-энда. Что? Вечером в воскресенье, чтобы встретиться в понедельник утром? Прекрасно... Ты и Джерри... Я зарезервирую отель и вышлю машину. Подробности передам по телексу.

Следующий звонок в Нью-Йорк, в небольшой банк в районе Уолл-стрита, который специализировался на операциях, аналогичных «Банку Кромера»: в основном золото и биржевые акции. Банк был дочерним предприятием «Морган гэранти траст компани», точно так же, как и «Банк Кромера» был отделением «Ротшильда». Человека, с которым Кромер разговаривал, звали Джерри Лодж.

– Джерри? Это Чарли. Речь идет о срочном деле и касается Льва.

Дальнейший разговор во всех деталях был аналогичен предыдущему, с Освальдом Купфербахом: появление новых обстоятельств, реальная угроза благополучию их банков, необходимость срочной встречи и договоренность обсудить создавшееся положение в понедельник утром.

Ричард Коллинз поднял вверх руку и, стараясь казаться искренним, медленно махал ею вслед удалявшемуся «лендроверу». На самом деле ему был полностью безразличен сидевший за рулем клиент, только что купивший эту машину. Ничего особенного не произошло, обычная утренняя сделка. Одну машину продал, двадцать пять – из оптом закупленной у фирмы «Лэйлэнд» партии – еще ждут своих покупателей.

Он стоял посреди уютного двора небольшой фермы с элегантными строениями из камня. Ферма располагалась всего в 70 милях на северо-запад от Лондона.

Многие завидовали Дику Коллинзу. В глазах местных жителей он считался преуспевающим человеком. Ему было сорок восемь лет, стройный, крепкого телосложения, неженатый и ужасно везучий в жизни. Носил твидовые куртки, брюки из дорогой материи и купленные в модном магазине плащи. На принадлежащем ему «рейнджровере» был установлен магнитофон фирмы «Блаупункт», что было редкостью в середине 1970-х годов.

За жилым домом и другими постройками раскинулись десять акров лесопарковой зоны с большими зелеными лужайками. Все это представляло превосходную базу для его бизнеса – продажи излишков автомашин, заказанных военным ведомством. В одной из каменных хозяйственных построек, полностью превращенной в гараж-мастерскую, стояли пять джипов времен войны, грузовик цвета хаки, участвовавший в военных действиях в песках Африки, и несколько мотоциклов с колясками производства 1930-х годов. Все это восстанавливалось и продавалось наряду с совершенно новыми автомобилями.

Оборот его предприятия составлял около четверти миллиона фунтов стерлингов, из которых 25 000 фунтов он брал себе. Более чем достаточно в наше время. Почти десять лет он работал с этими, «роверами», джипами и грузовиками. С того момента, когда закончился последний контракт в Адене и Чарли Кромер дал ему взаймы 100 000 фунтов, чтобы приобрести первые 100 машин в обмен на 60 процентов будущего дохода. Каждый из них считал для себя эту сделку выгодной. Бизнес оказался довольно хорошим – прибыльным и без особой головной боли. Коллинзу приходилось только регулярно посещать устраиваемые военными аукционы и заключать договора на покупку машин.

Однако в последнее время многое изменилось; самое главное – возросли цены. Любой старый джип, за который десять лет назад он платил 100 фунтов, теперь стоил 2000 и дороже. Это была работа для специалистов, и Коллинз хорошо знал ее тонкости. Когда-то она ему очень нравилась. Приятное урчание возвращенного к жизни старого двигателя напоминало ему о прежних боевых приключениях.

Да, чертовски тяжелое, но захватывающее душу было это время. Постоянные ночные рейды и стычки с местными повстанцами и партизанами, готовыми бороться за захват ничтожно малого куска земли в провинции, за каждый разрушенный или сожженный дом в городах и поселках, от которого и осталось-то одна-единственная печная труба. И эта ужасная жара. Парням требовалось выпивать по два галлона[9]9
  Галлон – 3,77 л.


[Закрыть] воды, чтобы выжить в этих условиях. В конце концов все это оказалось бессмысленным: англичанам пришлось убраться из Адена. Не так, как в Борнео, вот там было настоящее шоу; пригодилось все, чему их обучили в свое время военные специалисты.

После того, что было в Адене, он был почти счастлив обрести собственный дом и землю. Жизнь в сельской местности показалась ему идиллией. Но это в самом начале. Потом все надоело, его просто тошнило. Он понял, что такой образ жизни не сможет доставить ему внутреннего волнения, предвкушения чего-то неожиданного, к чему он привык за многие годы, проведенные в «горячих» точках. А деньги? С этой стороны, казалось, все в порядке. Но их всегда недостаточно, чтобы по-настоящему возбудить его. Ферма была заложена, налоговый инспектор – просто садист. Если даже он продаст ее, большая часть вырученных денег достанется Чарли Кромеру.

Скука – вот что в последнее время стало основной проблемой для Коллинза. Она одолевала его до полного изнеможения. Все вокруг повторялось изо дня в день, словно прокручивали одну и ту же пленку. Утром приходила старая Молли, чтобы убраться в доме. Дважды в неделю появлялась Каролина на тот случай, если вдруг приедет налоговый инспектор, а она поклялась Дику, что и близко не подпустит его к дому. Стэн знал до мельчайших деталей конструкцию всех автомашин не старше двадцати пяти лет и мог починить любую из них. Впрочем, как и все новые модели. Его собственные дела в последнее время не требовали вмешательства и решались как бы сами собой. Все выглядело монотонно и однообразно. Сплошная скука.

Конечно, у него были и другие интересы. Однако поддержание себя в курсе дел международного терроризма и стрельба по тарелочкам в тире три раза в неделю вряд ли могли сравниться с нервной дрожью и трепетом, которые он испытывал в стычках в джунглях. Он посещал вечеринки, на которых были молодые девицы, и каждая охотно бы пошла с ним, сделай он хотя бы самый малый намек. Но у него не было никаких планов жениться вновь. Да, часто говорил самому себе Коллинз, то, что казалось уютным сельским гнездышком, превратилось в палату для душевнобольных.

– Майор, – позвал его из гаража Стэн. – Телефон.

Коллинз кивнул головой в ответ. Затем вошел в гараж, протиснулся мимо стоящего на ремонте джипа и протянул руку к телефонной трубке.

– Дикки? Чарли Кромер. У меня есть к тебе деловое предложение.

* * *

Понедельник, 22 марта

Этим утром сэр Чарльз Кромер, Освальд Купфербах и Джерри Лодж собрались в кабинете Кромера. В свое время оба, швейцарец и американец, были выбраны и назначены на посты управляющих банков после интервью с Кромером. Беседуя с ними, сэр Чарльз пришел к выводу, что это как раз те люди, которые ему нужны: в меру хитрые, с большим опытом и достаточно усердные.

Купфербах, пятидесяти двух лет, высокий и худощавый, в очках без оправы, в течение долгого времени работы в банке был настолько осторожен в своих действиях, что у коллег возникал вопрос, испытывал ли он вообще какие-либо эмоции. Профессионально нет. Его единственная страсть находилась вне служебной деятельности и была сугубо личной: он слыл экспертом в области экологии горных регионов. Это был умный, рассудительный и исполнительный управляющий банком. Лодж, родители которого – поляки – были выходцами из Лодзи, представлял прямую противоположность: полной комплекции, грубовато-добродушный, заставляющий искренне верить в то, что он говорит. Друзья и сослуживцы считали его тугодумом, но сам он полагал, что его явно недооценивают по причине зависти и соперничества.

Итак, оба гостя сидели лицом друг к другу в креслах из марокканской кожи. Между ними, на стеклянной поверхности стола, стояли чашки со свежесваренным кофе и кувшин с апельсиновым соком. Сэр Чарльз с чашечкой кофе в руках располагался посредине кабинета. Он только что закончил рассказ о попытках со стороны Юфру прощупать почву в отношении возможности заполучить императорские богатства группой новых руководителей Эфиопии.

– Итак, джентльмены, – резюмировал Кромер, – теперь вы понимаете, почему нам необходимо было срочно встретиться. У меня есть все основания предполагать, что император Селассие еще жив. Поэтому, если мы не предпримем соответствующих и согласованных действий, уже в самое ближайшее время нам могут представить документы, подписанные рукой императора и предлагающие передать все его состояние революционному правительству Менгисту Хайле Мариама. Как вы понимаете, это нанесет нам сильный финансовый удар, который мы вряд ли сможем выдержать. Действительно, суммы, соответствующие императорским золотым вкладам, настолько значительны, что их изъятие в пользу хозяев Эфиопии может разрушить мировой рынок золота. Последствия для наших банков и нас самих будут поистине жалкими.

Швейцарец молчал, обдумывая слова сэра Чарльза, в то время как американец, с широко раскрытыми глазами, всем своим видом выражал недоверие к только что сказанному.

– Полноте, Чарли, – произнес Лодж с легкой улыбкой. – Все, что ты говоришь, на мой взгляд, сильно преувеличено и вряд ли правдоподобно. К чему ты клонишь?

В разговор вмешался Купфербах.

– Нет-нет, Джерри. Все это не так уж безосновательно. Я могу согласиться с логикой Чарли. К нам в Цюрихе в последнее время неоднократно обращались за займами их представители. Эфиопам нужны деньги.

– О'кей, о'кей, – произнес после некоторого молчания Лодж. – Давайте еще раз посмотрим на все эти вещи. Предположим, этот малый, Селассие, все еще жив. Предположим, что он подписывает бумаги. Ну и что? Думаете, что мы не сможем уговорить эфиопов оставить их золото в наших банках? В конце концов, они должны поместить его где-то, разве не так? Мы организуем им заем, а оставшееся у нас золото будет надежной гарантией. Они покупают оружие и ведут свои дурацкие войны. И все счастливы. Ну как?

– Вполне возможно, – с мрачным видом медленно протянул Кромер. – Но мне это не представляется хорошей сделкой. Вы думаете, Менгисту будет платить проценты? А если и будет, неизвестно, согласятся ли это делать его преемники? Намерены ли вы кредитовать правительство, не имеющее опыта международных финансовых отношений, правительство, которое пришло к власти и удерживает ее исключительно с помощью насилия? Мне это не кажется разумным.

– Согласен полностью, – проговорил Купфербах. – Что, по вашему мнению, могло бы случиться, если мы, получив эти документы, просто проигнорируем их?

– Что ты имеешь в виду, Оззи? – спросил Лодж. – Рекомендуешь нам, пользующимся авторитетом банкам, отказаться выполнить волю вкладчика? Сообщить эфиопам, что мы не собираемся передавать им золото или деньги, так? Попросту говоря, сказать, чтобы они заткнулись?

– В общем так, meine Herren,[10]10
  Сударь, мой господин (нем.).


[Закрыть] – несколько неуверенно ответил Купфербах.

– Послушайте меня, – вмешался Кромер, – если все, о чем мы здесь говорили, соответствует действительности, такой вариант наверняка приходил в голову и эфиопам. Как бы вы поступили в этом случае на их месте?

– Вот именно, – сказал Лодж, выпятив вперед нижнюю челюсть и кусая верхнюю губу. – Бог ты мой. Да если бы я был на их месте, устроил такой шум! Что же это такое, возмущался бы я, одни из самых надежных и порядочных банков отказываются выполнять свои обязательства. Думаю, что они так бы и поступили. Не знаю, возможно, обратились бы в Международный суд. В конце концов, оказали бы давление на другие африканские страны с целью создать неудобства для деятельности «Банка Ротшильда» и «Морган Гаранти» в третьем мире. Да нас забросают тухлыми яйцами.

– Между прочим, – проговорил задумчиво Кромер, – надо учитывать, что для реализации своих планов эфиопам придется заявить, что Селассие – жив. Это поставило бы их в достаточно глупое положение.

– Да, это справедливо, – снова вступил в разговор Купфербах, проявляя как всегда ясность мысли и спокойствие, не уступающие способностям Кромера. – Но эфиопам нечего терять. Менгисту может предварительно выступить с заявлением, что сообщение о смерти императора не соответствует действительности и было вызвано интересами народной революции. Это, безусловно, нанесет удар по престижу их правительства, но, думаю, не такой уж смертельный. Для нас же последствия их возможной акции явятся полной катастрофой.

Кромер по очереди взглянул на одного и другого.

– Джентльмены, – сказал он, – в последние два дня я не думал ни о чем другом, как только об этой проблеме. Я многократно сопоставлял все имеющиеся факты. Если император подпишет финансовые документы, с нами все кончено.

Он сделал небольшую паузу.

– У нас остается только один путь. Мы должны исходить из предположения, что император жив, и по этой причине нам необходимо добраться до него раньше, чем он что-нибудь подпишет.

Коллеги Кромера посмотрели на него вопросительно.

– Что ты еще такое предлагаешь? – спросил Лодж.

– Ничего особенного. Мы должны сделать вполне приличное дельце: всего лишь похитить императора.

Оба гостя с удивлением уставились на Кромера. Лодж недоверчиво покачал головой, хотя было неясно, сомневается ли он в необычности самого предложения или в возможности выполнить такую задачу.

– Джерри, Освальд, пожалуйста, не пытайтесь оспаривать эту идею. Я вижу в этом единственный ответ на возникшие обстоятельства. Или ваше согласие, или – немедленная отставка. Не знаю, как считаете вы, но у меня впереди еще большие планы и перспективы. У императора их нет. Если нам удастся вырвать его из их рук, мы выиграем во всех отношениях: освободим императора из плена, спасем его богатства и наше собственное благополучие.

– Чертов англичанин, – без злобы проговорил Лодж. – Все еще думает, что живет во времена Британской империи и может действовать так, как хочет. Насколько я понимаю, такую работу могут выполнить агенты ЦРУ, но никак не банкиры.

– Мне все понятно, Чарльз, – сказал Купфербах, быстрее, чем его коллега, уловивший некоторую угрозу, которая прозвучала в словах Кромера в отношении их возможности сохранить занимаемые должности. – Ты так тщательно готовил нашу встречу, продумал все мельчайшие детали, что сможешь ответить на мой вопрос: почему тебе необходимо наше участие?

– Прежде всего, Освальд, начнем с главного – как нам получить доступ к Селассие, физически встретиться с ним. И мне кажется, я знаю, как это сделать. В нашем распоряжении имеется лишь одна козырная карта, которую мы должны умело разыграть. Предполагая, что император еще жив и эфиопам удастся вынудить его подписать документы, мы сможем получить их, скажем, через два-три дня. Таким образом, с формальной точки зрения документы будут вполне законными, и мы должны последовать содержащимся в них указаниям. Повторяю, с формальной точки зрения. Фактически же мы поступим по-другому. Но это надо сделать не грубо, а дипломатически мягко. Мы подвергаем сомнению моральный аспект возникновения самих этих документов, сделав акцент на том, что подпись получена под давлением, поскольку такое распоряжение императора противоречит всем его ранее сделанным заявлениям. Думаю, что мы можем обратиться в суд и попросить высказать свою точку зрения по поводу законности нашего отказа выполнять в данном случае инструкции императора. Но я уверен, что дело не зайдет так далеко. Как ты справедливо заметил, Освальд, реакция мировой общественности на возможное заявление Менгисту о том, что сообщение о смерти императора ложно и было оправдано лишь интересами революции, будет сугубо негативной, и дело закончится грандиозным скандалом. В этих условиях мы сможем действовать так, что эфиопы никогда не получат своих денег.

Считаю, что можем даже предупредить нежелательное для нас развитие ситуации. Мы скажем эфиопам, что подпись, полученная в результате давления или принуждения, не является обязывающей выполнить какие-то действия. Чтобы избежать этой проблемы, мы предложим им подписать документы в присутствии руководства заинтересованных банков или их представителей; при этом император должен находиться в полном здравии и в ясном рассудке и не подвергаться какому-либо нажиму, физическому или психологическому. Это и есть сценарий, который позволит нам получить доступ к императору.

– Одну минутку, – вмешался в разговор Лодж, – я что-то потерял нить рассуждений. Ты полагаешь, Чарли, что все, о чем ты только что говорил, должно быть осуществлено в действительности? Мы что, должны куда-то ехать и встречаться с императором?

– Видишь ли, это не обязательно должны быть мы. Но в принципе – да, должна быть организована встреча наших людей и императора. Конечно, в этом деле существует много других проблем. Например, император должен быть в таком состоянии здоровья, которое позволит ему выдержать встречу. Впрочем, кажется, что эфиопам не составит большой проблемы представить Селассие в удовлетворительной форме. Поскольку им в любом случае нужна его подпись, они заинтересованы в том, чтобы он физически смог это сделать.

Следующая проблема – и вот как раз здесь мне требуется ваше участие – состоит в том, что документы, подготовленные для подписи императором, должны быть в максимальной степени правдоподобными и не вызывать никаких сомнений ни у правительства Эфиопии, ни у самого Селассие. Только в этом случае можно гарантировать доступ к императору. Мы должны знать, чего эфиопы хотят от него, и согласовать с ними все это заранее. Император также должен принять указанные в документах условия.

– А это еще зачем? – скептически проговорил Лодж.

– По одной простой причине: только действуя заодно с нами, он сможет обеспечить финансовую поддержку своей многочисленной семьи, проживающей за границей. Мне уже надоели их запросы в отношении наследства. Ясно, что через год или два они уже не смогут обеспечить привычный для них образ жизни. У императора несколько детей и бесчисленное количество внуков. И все нуждаются в деньгах, которые могут получить только в том случае, если Селассие подпишет документ. Он должен стать его последним волеизъявлением и завещанием. Этот документ необходимо согласовать с правительством Эфиопии и с нами. Все бумаги должны быть подготовлены в строгом секрете, но выглядеть так, как если бы мы реально планировали их подписание.

После этого наступает самое ответственное. Наша задача и наша обязанность становится очень простой и ясной: мы никоим образом не должны позволить императору подписать эти бумаги.

* * *

Коллинз приехал в Лондон в понедельник, в самом начале вечера, запарковал «рэйнджровер» в гараже рядом с площадью Беркли-сквер и пешком направился в отель «Браун» на Довер-стрит. Едва он успел принять ванну и выпить полстакана виски с водой, как зазвонил внутренний телефон и ему сообщили, что прибыл Чарльз Кромер и ждет его в холле.

Они вдвоем пообедали в ресторане «Вандом», известном своими морскими деликатесами. Пока Кромер вводил его в курс дела, Коллинз сумел съесть две порции морского языка и выпить большую часть бутылки сухого «Шаблиса».

– Прежде чем я сделаю тебе конкретное предложение, – произнес Кромер, когда они уже пили кофе, – расскажи мне, как идут твои дела. Как бизнес?

– Ты же видел цифры в моих книгах, хотя, уверен, ничего не помнишь. Если сказать честно, есть небольшой доход, которого мне вполне хватает. Но возникла проблема с управлением делами.

– Так ты уволь менеджера.

– Речь идет обо мне, Чарли. Я просто пошутил, менеджер – это я.

Кромер пожал плечами, как бы извиняясь за свою бестолковость.

– Знаешь, Чарли, – продолжал Коллинз, – мне все надоело. Я все время думаю, куда бы мне смотаться. Хотя бы на годик.

– Вовлечена какая-то женщина?

– Ну что ты. В этом отношении я должен быть вне подозрений. В нашей местности стоит заслужить репутацию бабника и сразу же начнет страдать бизнес.

– В таком случае, я полагаю, мой звонок был своевременным?

– Да, это так.

– Хорошо, тогда слушай меня. Что мне, собственно, нужно? Группу из нескольких джентльменов удачи, как сказали бы наши друзья-американцы. Мы с тобой должны будем выработать детали, но для начала скажу, что потребуется еще пара таких же ребят, как ты, – любящих опасность, преодоление трудностей, хладнокровных и опытных.

– Что ты предлагаешь взамен?

– Тебе лично? Свободу. Я найду арендатора на нашу фирму и всю прибыль буду переводить на твое имя. Думаю, это даст тебе около 100 000 фунтов наличными. Слушай, это еще не все. Дополнительно 100 000 фунтов будет переведено на твой счет в нью-йоркском банке и такая же сумма – в швейцарском. Ну как?