Текст книги "Город греха"

Дэнни сжал правый кулак и хотел было пустить в ход, но вспомнил Бута Конклина с его питом и остановился.

Глава одиннадцатая

Сигары были гаванскими, и их аромат заставил Мала пожалеть, что бросил курить, а зажигательная речь Германа Герштейна под аккомпанемент улыбок, кивков и смешков Дадли Смита – что он сейчас не в полицейском училище Лос-Анджелеса, где отбирал кадетов на роль молодого радикала идеалиста. На это ему был отведен один-единственный день, который не дал результата даже отдаленно близкого к нужному, а начинать допросы, не имея своего человека под рукой, было бы ошибкой. А Эллис Лоу и Дадли так распалились на психиатрических кляузах Лезника, что уже рвались в бой – подавай им этих профсоюзных активистов Мондо Лопеса, Сэмми Бенавидеса и Хуана Дуарте, занятых в роли индейцев на съемках фильма «Окровавленный томагавк». Между тем речь Герштейна тоже начала его заводить.

Владелец «Вэрайэти интернэшнл» прохаживается позади своего большого стола, размахивая сигарой, а Мал думает о том, как некстати снова вторгся в его жизнь Базз Микс.

– …И что я еще скажу вам, джентльмены: пассивное сопротивление и прочее политическое дерьмо УАЕС толкает тимстеров надрать красным задницы, что профсоюзам пойдет на пользу, а нам – во вред. Коммунисты любят выставить себя пострадавшей стороной. Они с улыбкой съедят сколько хочешь дерьма, словно это бифштекс из вырезки, и попросят еще, подставят другую щеку, а потом вцепятся тебе в жопу. Вот как эти пачукос на двадцать третьей площадке. Зутеры с профсоюзными билетами считают, что у них лицензия срать где хотят и что их дерьмо не воняет. Если это не так, то Элеонора Рузвельт вовсе не лесбиянка, а?

Дадли Смит заржал жеребцом:

– Это та еще лярва. По слухам, любит черненьких. И кто не знает о слабости покойного Франклина к маленьким черным терьерам. Мистер Герштейн, мы с лейтенантом Консидайном хотели бы поблагодарить вас за вклад в наше дело и теплое гостеприимство в столь ранний час.

Мал принял сигнал и поднялся. Дадли тоже встал. Герман Герштейн выгреб из коробки пригоршню сигар и двинулся гостям наперерез, словно центральный защитник, тряс им руки, набивал им карманы гаванскими сигарами и, провожая до двери, дружески хлопал по спинам. Когда дверь за ними закрылась, Дадли сказал:

– Неразборчив парень в выражениях. Из грязи еврея вытащить можно, но грязь из еврея уже не вытрясти. Ну что, капитан, готов к допросу?

Мал глянул вниз на цепь профсоюзных пикетчиков; его взгляд наткнулся на спину идущей среди пикетчиков женщины в брюках, и ему подумалось, не Клэр ли это де Хейвен? Вслух проговорил:

– Готов, лейтенант.

На персональном лифте Германа Герштейна они спустились вниз и пошли по дорожке между двумя рядами съемочных павильонов. Это были высоченные, как силосные башни, светло-коричневые строения с выпуклыми крышами и с выставленными у входа щитами-домиками из белого пластика, на которых цветным мелком выведены имена режиссеров и расписание съемок. Мимо них на велосипедах сновали актеры – ковбои, индейцы, бейсболисты, солдаты времен Войны за независимость; на автокарах везли съемочное оборудование; у передвижного киоска римский центурион угощался кофе с булочками вместе с членами съемочной группы. Павильоны с черными номерами на дверях тянулись вдаль на добрую четверть мили. Мал шагал впереди Дадли Смита, перебирая в уме детали досье Бенавидеса-Лопеса-Дуарте и рассчитывая свои действия так, чтобы их допрос прямо на рабочем месте был бы ни слишком быстрым, ни чересчур хлопотным. Дадли указал на павильон 23. Мал нажал на кнопку звонка; вышла девица, одетая как девушка с Дикого Запада, и обнажила свои десны. Мал показал ей жетон и удостоверение.

– Мы из окружной прокуратуры, хотим побеседовать с Мондо Лопесом, Хуаном Дуарте и Сэмми Бенавидесом.

Девушка еще раз показала десны и проговорила с сильным бруклинским акцентом:

– Они на съемке. Играют вспыльчивых молодых воинов, рвущихся напасть на форт, которых отговаривает мудрый старый вождь. Они закончат через несколько минут, и тогда вы сможете…

– Нас не интересует сценарий кинофильма, – прервал ее Дадли. – Если скажете им, что мы из полиции, они перестроят свою работу так, чтобы нам было удобно. И будьте добры сделать это сейчас же.

Девушка спрятала свои десны и повела их за собой. Дадли улыбался; Мал подумал: «Язык у него подвешен неплохо. Главное, не дать ему перехватить инициативу».

Павильон был похож на пещеру. Стены увешаны проводами, на тележках стоят софиты и камеры, к стойкам привязаны худые лошади, а кругом – стоящая без дела студийная публика. В самом центре высился вигвам, обтянутый холстом цвета хаки, – видимо, из излишков военного имущества, на нем нарисованы индейские символы – ну просто сусальная шкатулочка – будто модно разукрашенная тачка. Камеры и софиты направлены на вигвам и сидящих на корточках четырех актеров – старого псевдоиндейца, которого играл белый, и трех псевдоиндейцев-мексиканцев в возрасте до тридцати.

Девица остановилась в нескольких шагах позади работающих камер и шепнула:

– Вот они. Тип любовников-латинос.

Старый вождь нараспев тянул слова мира; три молодых воина твердили свой текст относительно раздвоенных языков бледнолицых. Говор у них был чисто мексиканский. Кто-то крикнул «Снято!», и все пришло в хаотичное движение.

Мал, работая локтями, пробрался к троице, которая вытащили сигареты и зажигалки из штанов оленьей кожи. Мал дал им понять, что он из полиции. За ним подошел Дадли Смит. Трое отважных воинов испуганно переглянулись.

Дадли показал жетон полицейского:

– Вы Мондо Лопес, Хуан Дуарте и Сэмюэл Бенавидес?

Самый высокий скинул резинку, стягивавшую волосы в конский хвост, и поправил прическу на манер пачукос: сзади – «утиная гузка», спереди – высоко взбитый кок.

– Лопес – это я.

Мал сразу взял быка за рога:

– Представьте нам своих друзей, мистер Лопес. У нас мало времени.

Двое других распрямили плечи, с полубравадой и с полупочтением к власти выступили вперед. В низкорослом коренастом мужчине Мал угадал Дуарте, бывшего вожака группы синаркистов, пижонивших в костюмах «зут» со свастикой на рукаве. Потом синаркистов захомутала компартия. Его худощавый приятель – очевидно, Бенавидес – молчун, по характеристике доктора Лезника. Жизнь Молчуна была тоска тоской, за исключением периода, начало которому положила попытка двенадцатилетнего Сэмми изнасиловать свою девятилетнюю сестру, угрожая перерезать ей горло лезвием бритвы. Оба молча переминались с ноги на ногу. Один из них наконец сказал:

– Я – Бенавидес.

Мал кивнул на боковую дверь и потрогал зажим для галстука – полицейский сигнал «дело веду я».

– Моя фамилия Консидайн, а это лейтенант Смит. Мы из управления окружного прокурора и хотели бы задать вам несколько вопросов. Это простая формальность. Через несколько минут вы сможете вернуться к работе.

– У нас есть выбор? – спросил Хуан Дуарте.

Дадли хмыкнул, Мал положил ему на плечо руку:

– Есть. Говорим здесь – или в окружной тюрьме.

Лопес повернул к выходу, Бенавидес и Дуарте двинулись за ним. Прикурили на ходу сигареты и вышли на улицу. Актеры и рабочие съемочной площадки вытаращили глаза на процессию. Мал уже прикинул, как поведет игру: сначала он будет резок, потом смягчится. Дадли задает жесткие вопросы, а он под конец протягивает руку помощи – сильный ход склонить их к благожелательным свидетельствам.

Троица остановилась сразу за дверью, и все с безразличным видом прислонились к стене. Дадли встал в полушаге позади Мала. Мал сделал паузу, дал им покурить и сказал:

– Ну и влипли вы, ребята.

Три пары глаз уставились в землю, три липовых индейца стояли в облаке табачного дыма. Мал сразу насел на предводителя:

– Могу я задать вам вопрос, мистер Лопес?

Лопес поднял глаза.

– Конечно, офицер.

– Мистер Лопес, вы, наверное, приносите домой около сотни долларов в неделю. Это так?

– Восемьдесят один с мелочью. А что?

– Неплохо, – улыбнулся Мал. – Получаете примерно половину того, что имею я, а я – кадровый офицер, у меня за плечами колледж и шестнадцать лет стажа. Никто из вас не закончил средней школы, верно?

Все трое быстро переглянулись. Лопес хмыкнул. Бенавидес пожал плечами, а Дуарте глубоко затянулся. Нет, рано еще, подумал Мал. Надо подсластить пилюлю.

– Послушайте, я буду откровенен. Вы, ребятки, успели порядком накуролесить, но в общем вам повезло. Водились со шпаной Первой улицы и синаркистами, получили свои сроки, вышли и после этого не привлекались. Это все впечатляет, но мы здесь не затем, чтобы вспоминать о ваших прошлых грешках.

Хуан Дуарте затоптал сигарету:

– Значит, это насчет наших друзей?

Мал загодя перерыл полицейское досье в поисках ключевых фактов, взял на заметку, что все трое после Перл-Харбора стремились поступить на военную службу.

– Знаете, я посмотрел ваши дела по Акту о воинской повинности. Вы ушли от шпаны и синаркистов, хотели идти драться с япошками, занимали правильную позицию в деле Сонной Лагуны. А за то, что вы натворили в свое время, вы уже расплатились, и с этим покончено. А человек, которому хватает духа исправить свои ошибки, в моей разрядной книге – человек хороший.

– А стукач – тоже хороший человек в вашей разрядной книге, мистер по… – проговорил Сэмми Бенавидес. Дуарте ткнул его локтем, заставил замолчать и заговорил сам:

– Ну а кто же, по-вашему, сейчас занимает неправильную позицию? Кому нужно исправлять ошибки? Тому, на кого вы укажете?

Посчитав, что начало положено, Мал сразу перешел к делу:

– А что вы скажете насчет коммунистической партии, джентльмены? Как насчет дядюшки Джо Сталина, заключившего пакт с Гитлером? Как насчет каторжных лагерей в Сибири и того, что партия творит в Америке, закрывая глаза на все, что творится в России? Джентльмены, я в полиции шестнадцать лет и никогда никого не просил доносить на своих друзей. Но я прошу доносить на своих врагов, особенно если они оказываются и моими врагами тоже.

Мал перевел дыхание, подумав о правиле заключающего довода, чему его обучали в Стэнфорде. Дадли Смит спокойно стоит рядом и слушает. Мондо Лопес смотрит себе под ноги, переводит взгляд на своих коллег по съемкам «Окровавленного томагавка». И тут все трое захлопали.

Дадли вспыхнул. Мал видит, как его лицо залилось краской, потом побагровело. Лопес медленно опустил руки, и хлопки прекратились.

– А не скажете, к чему весь этот разговор?

Мал перетряхивал в памяти компроматы досье, но ничего не вытряс:

– Мы ведем предварительное расследование коммунистического влияния в Голливуде. И мы не просим вас доносить на своих друзей, нам нужны сведения о наших врагах.

Бенавидес указал на здание администрации и две цепочки пикетчиков:

– Значит, это не связано с Герштейном, который хочет выгнать наш профсоюз и нанять тимстеров?

– Нет, это предварительное следствие, не имеющее ничего общего с этим трудовым конфликтом, в который вовлечен ваш профсоюз. Это просто…

– А причем тут мы? – прервал его Дуарте. – Причем тут я, Сэмми и Мондо?

– Потому что вы в прошлом были нарушителями закона, перевоспитались и могли бы дать важные показания.

– Значит, считаете, что, если мы в тюряге были, на нас теперь легко можно надавить?

– Нет, считаем, что вы были зутерами и красными, и полагаем, что вам достанет мозгов понять, что это все было дерьмо.

В разговор вступил Бенавидес, с недоверием поглядывая на Дадли:

– Комиссия Конгресса по расследованию антиамериканской деятельности поощряла доносительство, и тогда пострадали невинные люди. Теперь происходит то же самое, и вы хотите сделать нас стукачами!

Бывший малолетний насильник имеет наглость учить их порядочности! Мал почувствовал, что та же мысль промелькнула у Дадли; ирландец медленно закипал.

– Мне отлично это известно. Председатель комиссии сидит за взяточничество, сама комиссия действовала безответственно. И признаю, что наша полиция напортачила тогда в Сонной Лагуне. Но нельзя утверждать…

– Напортачила! – закричал Мондо Лопес. – Pendejo![30]30
  Здесь: Черт! (исп.).


[Закрыть] Тогда ваши люди устроили настоящий погром моего народа! Вы просто выгораживаете сволочей и их подлые дела, чтобы они продолжали трахать…

Дадли двинулся на троих, распахнув пиджак и обнажив под ним свой пистолет, дубинку и наручники. Своей могучей фигурой он навис сразу над тремя мексиканцами, его ирландский акцент зазвучал на несколько октав выше:

– Семнадцать твоих вшивых земляков хладнокровно убили Хосе Диаса. Они не отправились в газовую камеру только потому, что кучка предателей, извращенцев и одураченных слабаков сделала все, чтобы их спасти. И я не потерплю подобного тона в разговоре с братом офицером в моем присутствии. Понял?

Стало тихо. Дадли глыбой навис над тремя профсоюзниками, готовый их раздавить. Работники студий наблюдают за сценой с дорожки. Мал, ростом повыше Дадли, но вполовину его легче, решил продолжить сам. Он почувствовал страх. Pendejo. Он уже открыл было рот, но первым заговорил Мондо Лопес:

– Тех семнадцать попутала блядская полиция и блядский городской суд с его прокурором. И это la verdad,[31]31
  Правда (исп.).


[Закрыть] черт вас возьми!

Дадли шагнул вперед, так что Лопес оказался от него на расстоянии короткой дуги удара по печени. Бенавидес задрожал и попятился. Дуарте стал бормотать, что Комитет защиты Сонной Лагуны получал анонимное письмо, в котором в убийстве Хосе Диаса обвинялся белый парень, но никто этому не поверил. Бенавидес оттащил его от греха подальше. Мал схватил Дадли за руку, но тот легко отстранил товарища, хотя свой ирландский дискант снизил в тональность баритона:

– Как тебе это кривосудие над Комитетом Сонной Лагуны, Мондо? Как тебе благосклонность Клэр де Хейвен – этой паршивой капиталистки, близкой подружки членов муниципального совета? Настоящая находка для хера-маломерки засранца-испашки, а?

Бенавидес и Дуарте, спинами к стене, стали потихоньку отодвигаться. Мал стоит столбом; Лопес злобно смотрит на Дадли, а тот насмешливо продолжает:

– Может, я и не прав, сынок. Но мы же знаем, что Клэр дает всем подряд, только не думаю, чтобы она снизошла и до тебя. Теперь другая история: твой друг по Комитету Сонной Лагуны Чаз Майнир – он ведь может оценить хорошую мексиканскую задницу?

Бенавидес двинулся на Дадли. Мал вышел из оцепенения, схватил его и прижал к стене. Воображение рисует лезвие бритвы у горла девочки. Бенавидес кричит:

– Этот пидор покупал мальчиков в гребаной службе сопровождений! Мы тут при чем?!

Мал вдавил Бенавидеса в стену, прижавшись намокшим от пота пиджаком к костюму из оленьей кожи; тренированные мышцы против худого тела сорокалетнего мужчины. Бенавидес сразу обмяк. Мал отнял руки, и тут его осенило: Сэмми поносил голубых из досье доктора Лезника, а на этой струнке можно было бы хорошо сыграть!

Сэмми Бенавидес соскользнул по стене на землю и оттуда наблюдал за молчаливой дуэлью Смита и Лопеса, стоящих лоб в лоб. Мал пытается подать условный сигнал, но руки его не слушаются. Хуан Дуарте стоит на дорожке и следит за происходящим с почтительного расстояния. Дадли завершил дуэль, резко повернувшись и мелодично протянув по-ирландски:

– Надеюсь, капитан, вы уяснили сегодняшний урок. С негодяями не приходится миндальничать. Вам бы следовало поработать со мной в убойном отделе. Там вы бы многому научились.

Первый раунд проиграл к черту.

Мал едет домой с мыслью, что не видать ему капитанских лычек – они зажаты в пудовых кулачищах Дадли Смита. Но он отчасти сам виноват в этом – взял слишком мягкий тон, когда мексиканцы стали хамить, ошибочно решив, что можно их уломать, заманив в логическую ловушку. Он собирался представить Эллису Лоу докладную записку с предложением не касаться темы Сонной Лагуны, поскольку она остается больным местом. Потом переосмыслил эту идею: нужно задеть мексиканцев за живое и урезонить Дадли Смита. Но Дадли заступился за него прежде, чем он сам сумел среагировать, как хотел. Так что винить Дадли в горячности не приходится. А это значит, что на прямой контакт с УАЕС теперь им не выйти и придется ограничиться только внедрением агента и допросами без огласки. А уж это по его части, что никак не умаляет смысла зубодробительных выпадов Дадли, но увеличивает необходимость привлечения в команду большого жюри Базза Микса.

Все это ему в минус, и один плюс от разглагольствований Дадли – тот не коснулся специфической информации досье Лезника, и это оставляет поле для маневра. Беспокоит одно: такой хитрый коп, как ирландец, так бурно отреагировал на слова мексиканца и заодно нанес «брату офицеру» удар ниже пояса.

Pendejo!

Дал слабину.

И Дадли Смит это понял.

Дома никого не было. Мал скинул пропотевшую одежду, принял душ, надел свежую майку и военные брюки, засел писать пространную записку Лоу, в которой настаивал на прекращении прямых допросов УАЕС, пока туда не будет внедрен свой человек, что становится острой необходимостью. Уже составляя справку, он понял, что отчет нужно приукрасить: точное воспроизведение произошедшего в «Вэрайэти интернэшнл» невозможно без того, чтобы не выставить его слабаком или дураком. Мал так и сделал, а затем исписал еще одну страницу, где предостерегал Лоу от кандидатуры Базза Микса на роль специалиста на все руки: он завоевал себе репутацию самого продажного копа за всю историю полиции Лос-Анджелеса – вор, занимавшийся махинациями с героином, ловкий шантажист, вымогатель, а теперь еще и умелый сутенер на службе у Говарда Хьюза. Закончив этот пассаж, Мал понял, что его старания напрасны: если Микс пожелает участвовать в этом деле, помешать ему будет невозможно. Хьюз – главный жертвователь в фонд большого жюри и босс Микса – значит, как скажет, так и будет. Мал сообразил, что на последнем пункте настаивать не стоит: лучшего человека, чем Микс, для этой работы не найти в целом мире. К тому же Базз побаивается его – как сам он побаивается Дадли Смита. Хотя причин для этого вроде как нет.

Мал выбросил страницу с предупреждениями насчет Микса в корзину и стал обдумывать операцию внедрения агента. Полицейская академия Лос-Анджелеса исключалась: добропорядочных юношей на агентурную работу не привлечешь – тут нужна особая складка. На шерифскую академию рассчитывать тоже не приходилось: из-за скандала с Брендой Аллен и покрывательства Микки Коэна управлением шерифа, толкового курсанта городу там тоже не дадут. Остается присмотреть смышленого, с приятной внешностью, гибкого и амбициозного полицейского в возрасте 25–28 лет. Это должен быть покладистый молодой человека без печати полицейской работы на лбу.

Где его взять?

Голливудский участок не годился: половина состава замешана в деле Бренды Аллен. Их пропечатали в газетах, они напуганы, разозлены. Тормоза у них отказывают. Ходили слухи, что трое из голливудского сыскного отдела причастны к августовской перестрелке у ресторана «Шерри» – топорно сработанному покушению на Микки Коэна. Тогда ранили троих и убили телохранителя Коэна. Исключено.

Центральный участок состоит из плохо подготовленных новичков, зачисленных на службу как ветераны войны. Семьдесят седьмой, Ньютон и Юниверсити – все сплошь громилы, нанятые держать в узде негров. Можно было бы поискать в Холленбеке, но на востоке Лос-Анджелеса преобладает мексиканское население. У Бенавидеса, Дуарте и Лопеса там свои связи, и агент может сразу провалиться. Можно поискать среди сыскных отделов, если там есть хоть один человек, которого не заездили до полусмерти.

Мал вытащил телефонный справочник полиции Лос-Анджелеса и стал его листать, поглядывая на часы, стрелка которых приближалась к 3:30. Скоро Стефан должен вернуться из школы. Он уже хотел было начать обзванивать начальников участков для предварительного разговора, но тут в холле послышались шаги; он повернулся в кресле и развел руки в стороны. Сейчас мальчик бросится к нему, и они начнут шутливо тузить друг друга…

Но это оказалась Селеста. Она смотрела на его разведенные руки, пока он их не опустил, и сказала:

– Я велела Стефану задержаться после школы. Нам нужно поговорить.

– Да?

– Судя по выражению лица, этот разговор не будет простым.

– Ну говори, черт тебя побери.

Селеста сжала в руках обшитую бисером театральную сумочку, дорогую ей память о Праге 1935-го.

– Я хочу развестись с тобой. Я встретила хорошего мужчину, человека культурного. Для меня и Стефана жить с ним будет лучше.

Спокойно, спокойно, думал Мал. Не дай ей разозлить себя.

– Я не дам тебе развода, – сказал он. – Не причиняй боли моему мальчику, или я сделаю тебе больно.

– Не сможешь. Сын принадлежит матери.

Надо ее искалечить, чтобы знала: закон здесь – он.

– Он богат? Если ты трахаешься, чтобы выжить, нужно это делать с богатыми мужчинами. Так, фройляйн? Или очень могущественными, как Кемпфлер.

– Ты всегда возвращаешься к этому, потому что это так отвратительно и это так тебя возбуждает.

Решающий удар: Мал чувствует, что выигрыш нечестными приемами ему не дается:

– Я вытащил тебя из дерьма. Я убил того, кто сделал тебя шлюхой. Дал тебе дом.

Селеста улыбнулась своей стандартной улыбкой: чуть раздвинула тонкие губы, обнажив ровный ряд зубов:

– Ты убил Кемпфлера, чтобы доказать, что ты не трус. Ты хотел выглядеть настоящим полицейским и готов был пойти на все ради этого. Только слепая удача спасла тебя. И ты так плохо хранишь свои секреты.

Мал поднялся, ноги его плохо слушались.

– Я убил того, кто заслужил смерть.

Селеста гладила свою сумочку, перебирая пальцами бисерную вышивку. Просто спектакль, последний акт и сейчас последует кульминация.

– Нечем крыть?

Селеста изобразила холодную как айсберг улыбку:

– Герр Кемпфлер был очень добр ко мне, а про извращенный секс я все придумала, чтобы возбудить тебя. Он был нежным любовником, и, когда война почти кончилась, он сделал так, что печи перестали работать, и спас тысячи жизней. Тебе повезло, что ты понравился военному губернатору, Малкольм. Кемпфлер хотел помочь Америке искать других нацистов. А за тебя я вышла, потому что мне было стыдно за ту ложь, которой я тебя соблазнила. Мал попытался возразить, но губы не слушались. Селеста улыбнулась еще шире. На Мала это подействовало как красная тряпка на быка, и он бросился на нее. Схватил Селесту за шею, прижал к двери и правым кулаком ударил в губы; разбил ей рот. При ударе ее зубы рассекли ему кожу на костяшках кулака. А он бил, бил, бил и бил ее, но крик «Мутти!» и маленькие кулачки, замолотившие его по ноге, заставили его остановиться и выскочить из дома, испугавшись маленького мальчика – своего сына.