Текст книги "Бессмертные"

– Зачем ты убил его?

– Думаешь, я хотел его убивать? Этого добродушного старикана? – Сиберт скорчил гримасу. – Но это был единственный безопасный путь. Я же говорил тебе, как это все будет. Я не мог допустить, чтобы он поднял тревогу до того, как мы сбежим.

– Да, ты мне говорил.

– Бобс, я сделал это для тебя.

– Да? – Она утомленно прикрыла и тут же вновь открыла глаза. – Ну, может, так и есть. Но теперь ты должен сказать мне правду – хватит с меня лжи – зачем мы приехали в Вашингтон?

Сиберт пожал плечами:

– Абсурдная догадка, предчувствие, интуиция. Я попытался поставить себя на место Картрайта. Он не имел возможности следить за своими детьми; не мог даже связаться с ними и рассказать, кто они на самом деле. Любая необычная мелочь отразилась бы в бумагах или в компьютерах Института и направила бы все ресурсы этой организации на поиски тех, кого Картрайт попытается прикрыть.

– Как это связано с Вашингтоном?

– Перед Картрайтом стояла та же задача, что и у Института: найти своих детей, разбросанных по всем Соединенным Штатам, а то и по всему миру. Ему нужна была штаб-квартира, из которой он мог бы следить за всеми необычными явлениями в стране: значит, она в Вашингтоне. Но он не создавал организацию; любой намек на организованность насторожил бы Институт. Он привлек только нескольких людей, которым мог доверять – одного, максимум двоих. Где должен был бы находиться такой человек, чтобы успешно выполнять свою задачу? Только в одном месте это возможно: в самом Институте. До тех пор пока Институт не обнаружил никого из детей Картрайта, они в относительной безопасности. Но если Институт обнаружит кого-то из них – вот тут-то и придет время действовать агенту Картрайта.

Барбара медленно кивнула.

– Звучит логично. И что ты собираешься делать?

– Связаться с агентом – кем бы он ни был. Я его выкурю, а ты станешь моей дымовой завесой. Я сообщу о тебе в Институт, как обещал, и предложу продать им тебя – за определенную сумму. Агент это услышит – его должность скорее всего позволяет ему слышать много всякого-разного – и непременно свяжется со мной.

А ты, как только я уйду, сразу же съезжай отсюда. Найди комнату в другом месте – по возможности, в частном доме. Используй другое имя. Нет, не называй его мне. То, чего я не знаю, Локк из меня не выбьет. Когда я захочу выйти на связь, я выложу сообщение в Сети. Адресатом будет Леон, Понсе де Леон[2]2
  Хуа́н По́нсе де Лео́н (исп. Juan Ponce de León; ок. 1460 – июль 1521) – испанский конкистадор, который основал первое европейское поселение на Пуэрто-Рико и во время поисков источника вечной молодости открыл в 1513 году Флориду.


[Закрыть]. Это будет нашим знаком.

– К чему такие предосторожности?

Сиберт мрачно усмехнулся.

– Отныне ты – моя страховка. Пока ты на свободе, они не посмеют убить меня.

Как только такси доползло до остановки перед похожим на куб зданием, Сиберта схватили. Четыре человека с оружием в руках выскочили из машины, ехавшей сзади. Еще четверо выбежали из самого здания.

Они аккуратно и быстро взяли его в кольцо, отобрав маленький пистолет, а затем притащили в кабинет Локка подземным ходом, о котором Сиберт даже не подозревал.

Только Сандерс, делопроизводитель, и Лиз, секретарь Локка, были в приемной, когда они проходили через нее, но и те даже не взглянули на него: как будто его не существовало.

Локк не изменился, а вот кабинет был другим. Один угол скрывался за непреодолимым барьером сияющего света. Локк взмахом руки выставил сопровождающих Сиберта людей из комнаты.

Сиберт распрямил плечи и расправил смятое пальто, а затем тщетно уставился в скрытый светом угол.

– Кто там? – спросил он.

– Для тебя это не имеет значения, – охотно ответил Локк.

Он пристально посмотрел на Сиберта. Затем медленно улыбнулся.

– Итак, блудный сын вернулся, бородатый, изможденный, но такой долгожданный? А постарел-то как. Может, нам заколоть откормленного тельца?

– Зависит от того, кто, по-вашему, этот откормленный телец.

Лицо Локка посерьезнело.

– Что привело тебя назад?

– Деньги.

– За что?

– За ребенка Картрайта.

– И ты можешь доказать, что это – ребенок Картрайта?

– Как вам наверняка известно, – начал Сиберт, расстегивая рубашку, – меня подстрелили чуть больше двух недель назад.

Он распахнул полы рубашки. Шрам на его груди был похож на розовую звездочку.

– Довольно?

Локк поднял на Сиберта взгляд, в котором отразились все прожитые им годы и неутолимый, яростный голод.

– Чего ты хочешь?

– Безопасности: денег и гарантию того, что я останусь в живых и мне сделают переливание по первому требованию.

– Деньги – это легко. Как ты намереваешься добиться остального?

– Мне нужна история Картрайта, целиком, – ровно сказал Сиберт, – документы, письменные свидетельства, все полностью. Я хочу, чтобы она хранилась там, где ее никто не достанет. И в день, когда я не подтвержу, что жив-здоров, она будет разослана во все новостные издания Соединенных Штатов.

Локк кивнул, обдумывая сказанное.

– Тогда ты решил бы, что в безопасности, да? Любой бы так решил. Ведь мы бы сохранили тебе жизнь даже ценой жизни любого другого. Нам бы это было крайне неудобно, но выбора бы у нас не осталось. Если бы ребенок Картрайта был у тебя.

– Он у меня.

– Был у тебя, – мягко возразил Локк.

Он дотронулся до подлокотника кресла.

– Приведите девчонку.

Три человека привели ее в кабинет. Она вошла с высоко поднятой головой; глаза обежали комнату. Локк кивнул, и сопровождающие вышли. Как только дверь закрылась, из скрытого светом угла выкатилось электрическое инвалидное кресло. В нем сидел старейший человек, которого Сиберт когда-либо встречал.

Он был абсолютно лыс, лицо и голова казались бесформенной массой серой, сморщенной плоти, покрытой старческими пятнами. На нем выделялись выцветшие глаза, как мраморные шарики на засыхающей плесени. Из вялого рта бесконтрольно текла слюна.

Его взгляд был прикован к Барбаре. Несмотря на всю свою выдержку, она слегка отпрянула назад.

– Не сейчас, мистер Тейт, – сладко пропел Локк, будто бы разговаривал с малышом. – Ее необходимо полностью обследовать, прежде чем мы сможем взять еще крови. Она недавно отдала литр, а ее здоровье на первом месте. Дети, вы же понимаете.

Барбара посмотрела на свое будущее в лице мистера Тейта и вздрогнула. Когда она перевела взгляд на Сиберта, в ее лице не было ни кровинки.

– Зачем ты это сделал? – спросила она.

– Ты все не так поняла, Бобс… – начал он оправдываться.

– Нет, – без всякого выражения сказала она, – я наконец все поняла именно так. До сих пор просто не позволяла себе задумываться, почему ты влюбился в такую посредственность, как я. Все-таки заколдованные принцессы не должны сомневаться в своих рыцарях. Теперь мне все ясно.

– Нет, Бобс! – хрипло возразил Сиберт. – Я действовал по плану…

– По собственному плану, должно быть. Финал ты немного изменил. Ты и правда собирался меня продать. Мне не следовало вообще верить той абсурдной истории, которую ты рассказал в мотеле. Я должна была догадаться, что ты и сам в нее не веришь. Ты слишком жесток, чтобы понимать человеческие порывы. Ты уже убил троих…

– Бобс, я клянусь, это не было частью плана!

– О, в это я верю. Ты оказался хоть и умен, но недостаточно. Они победили. А ты проиграл все. Мне жаль тебя, Эдди. Я любила тебя. И могла сделать бессмертным. Но ты сам упустил свой шанс.

Сиберт не смог выдержать ее взгляда, отвернулся, чтобы не видеть холодного понимания в ее глазах. Когда он снова посмотрел на нее, рядом с девушкой стояли трое сопровождающих. Они повели Барбару к двери; она ушла, не оглянувшись.

– Отведите ее в квартиру под нами, – велел Локк. – Вы знаете, в которую, – она давно готова. По человеку на каждый пост; за ней должны наблюдать каждую секунду. Она попытается покончить с собой. Тот из вас, кто это допустит, будет умирать день за днем целый год.

И вот ее увели. Локк повернулся к Сиберту. На лице его играла улыбка.

– Тебе не победить организацию; ты должен был это понимать. Никто на это не способен.

Он на секунду замолк.

– Ты как-то сказал мне, что был не очень хорошим актером, Сиберт. Ты был прав; мы засекли тебя в Джоплине. Когда ты вышел из мотеля, мы схватили девчонку. И теперь мне осталось решить, что же делать с тобой.

– У меня есть страховка, – быстро вставил Сиберт.

– Письмо, которое ты написал перед тем, как тебя ранили? – Локк с жалостью покачал головой. – Обычное дело – проверить почтовый ящик после твоего побега.

Губы существа в коляске шевельнулись; прерывистый шепот просочился в комнату. Локк кивнул.

– Мистер Тейт не видит здесь проблемы: ты должен умереть. Ты видел его лицо. Конечно, ты должен умереть. Вопрос в том, как? Мы могли бы сдать тебя властям за убийство, но ты слишком много знаешь. Отложим пока этот вопрос. У тебя есть время подумать о своем грехе. Одном из старейших грехов – Адам и Ева тоже совершили его – и непростительном к тому же. Это грех излишнего познания.

В камере на одном из бесчисленных этажей под зданием не было ничего, кроме пластиковой койки. Сиберт неподвижно сидел на ней, неспособный ни заснуть, ни перестать думать.

Где-то он допустил ошибку. Однако он был не в силах вспомнить ни одного момента, где он мог бы поступить по-другому. Он должен был позаботиться о себе; кроме него некому. Он должен был заключить единственно возможную сделку, дающую ему бессмертие и защиту от мучительной смерти.

Нельзя победить Организацию. Они с Барбарой не смогли бы постоянно ускользать и вечно прятаться. Однажды их бы обнаружили, и тогда ему пришел бы конец, а ее настигла бы нынешняя судьба. Она была уникальна – слишком редкой вещью, чтобы считаться личностью, и слишком ценной, чтобы не стать чьим-то имуществом. Она предназначалась для использования.

Да, Барбара его любила; его любили многие женщины. Но только потому, что он их изучил, умело играл на их чувствах, ухаживал с неизменным терпением.

Где же он допустил ошибку?

За крепкой стальной дверью – единственным выходом из камеры – скрипнул засов. Сиберт молча поднялся на ноги, и все его тело напряглось, готовясь к чему угодно. Дверь перед ним открылась.

– Лиз!

Она стояла в дверном проеме, впившись взглядом в его лицо. Он в два шага подлетел к ней.

– Я думал, что ты… Лиз! – отрывисто бормотал он. – Я так рад тебя видеть!

В руках у нее был пистолет. Она выставила его перед собой. Он накрыл рукой и пистолет, и ее руку, сжимавшую его. Свою руку она высвободила.

– Лиз! – повторил он. – Я не знаю, что…

– Не говори этого! – велела она. – Ты меня использовал, как использовал всех, кто попадался на твоем пути. Ты хладнокровный гад и убийца. Но я не смогла допустить, чтоб тебя убили. Теперь все зависит только от тебя. Больше не попадайся мне на глаза, или я сама тебя убью.

Она отвернулась и быстро пошла прочь, не оборачиваясь.

– Лиз! – шепотом окликнул ее Сиберт. – Где девушка?

Тогда она взглянула на него, ткнула пальцем вверх и пропала из виду.

Сиберт осторожно крался за ней по темному коридору. Когда он добрался до пандуса, ведущего наверх, даже ее шаги стихли. Сиберт легко миновал один пандус. Коридор перед ним был пуст. Он взобрался на второй пандус, удивляясь тишине.

Во втором коридоре на холодном, бетонном полу скрючился человек. Сиберт склонился над ним. Человек тяжело дышал, но на голове и лице не было никаких следов насилия.

Внезапно коридор наполнился лязгом!

Сиберт мгновенно выпрямился и побежал. Через несколько метров он увидел у окна во внутреннюю комнату второго поверженного охранника. Сиберт не остановился.

На верхнем пандусе он опять рванул вперед – и наткнулся на спускающийся вниз отряд охраны. Они тут же выбили оружие у него из рук. После секундного обсуждения двое из них повели его к Локку.

В кабинете бушевала гроза. На стенных экранах мелькали изображения различных комнат, и в каждой царил хаос. Тут и там раздавались крики бестолково суетящихся мужчин и женщин. Локк, отвернувшись от стола к стене и зажав между ухом и плечом телефон, рыча, отдавал приказы прямо в воздух. В углу обмяк в своем кресле мистер Тейт, прикрыв пергаментные веки ввалившихся глаз.

В конце разговора Локк злобно сжал подлокотник своего кресла, и экраны на стене потухли. Вслед за молнией грянул гром – в полнейшей тишине раздался его болезненный стон.

– Она исчезла.

– Исчезла? – эхом отозвался Сиберт.

– Где она? – резко бросил Локк. – Как ты это провернул?

– С чего ты решил, что это я?

– Ты как-то выбрался из камеры. Вырубил пятерых охранников и увел девчонку. Почему ты сам остался, я не знаю, но лучше бы тебе начать говорить прямо сейчас.

Сиберт медленно покачал головой.

– Трудно найти курицу, несущую золотые яйца, – мягко начал он, – но еще труднее сохранить ее.

– Отведите его в переговорную, – приказал Локк.

Охранники покрепче перехватили его руки. Существо в коляске выехало вперед; его рот приоткрылся.

– Подождите! – сказал Локк.

Охранники остановились.

– Мистер Тейт прав. Ты упрям, Сиберт, но ты – единственная ниточка, ведущая к девчонке. Мы будем сотрудничать с тобой. Если потребуется, выполним все твои требования. Ты все время будешь под наблюдением, ни единого шанса на побег. Я хочу знать только одно: кто тебе помог?

– А разве больше никто не пропал? – негромко спросил Сиберт.

– Сандерс, – рыкнул Локк. – Это не мог быть Сандерс. Он здесь уже двадцать лет.

– И что? – спросил Сиберт, пожимая плечами.

Пожалуй, он прикроет Лиз, она еще может ему пригодиться.

Он потерял Барбару, но получил отсрочку. И она продлится до тех пор, пока не иссякнет терпение этих людей, которые день за днем все ближе к смерти и уже боятся спать по ночам.

Теперь им не поймать Барбару. Только не девушку, протащившую смертельно раненного человека сквозь их кордоны, спрятавшую и выходившую его, попавшуюся в их лапы только потому, что этот самый человек притащил ее прямо в их логово.

Теперь она станет умнее. Никакого доверия – никому. Этому бессмертные учатся быстро.

Возможно, подумал Сиберт, скоро ему представится шанс сбежать; и он должен быть готов. Он сыграет в эту игру, подождет, посмотрит, и, прежде чем они поймут, что он не связан с побегом Барбары, его время придет.

Конечно, потом его не ждет ничего приятного. Сколько бы ни продлилась его жизнь после побега, он станет дичью для могущественных, ослепленных страхом людей. А сам в то же время будет продолжать бесполезные поиски заколдованной принцессы, скрывающейся под маской простой смертной – той, чей бесценный дар он отверг.

Но сейчас он не будет думать об этом. Размышляя о том, как повернулась ситуация, он иронично ухмыльнулся: невероятная история, которую он сочинил для Барбары, оказалась правдой!

Сандерс! Двадцать долгих лет этот бесцветный, почти безликий человечек ковырялся в пыльных бумажках и ждал случая, который мог никогда не представиться. Двадцать лет! Картрайт пропал как раз двадцать лет назад. Совпадение слишком поразительное, чтобы быть случайностью.

Ему не в чем было упрекнуть себя. Кто бы мог подумать, что человек, имеющий в распоряжении вечность, рискнет ею ради ребенка, которого никогда не видел?

Часть третья
Эликсир

 
…Мы благодарно славим
Известных всех богов…
 

Алджернон Чарльз Суинбёрн

Мышь, лежащая на столе из нержавеющей стали, была мертва, и ее темные, пустые глаза слепо взирали на мир, для нее и ее сородичей состоявший из клетки, в которую прямо с небес падали нектар и амброзия, и руки, которая время от времени спускалась, чтобы погладить по шерстке и ввести им неизвестную жидкость. Но так ли уж заметно отличалась ее жизнь от жизней тех, кто использовал ее в своих экспериментах?

Изолированная лаборатория без единого окна сверкала стерильной чистотой. Она совсем не напоминала лаборатории из фильмов, с их пробирками, загадочно дымящимися ретортами и мигающими лампочками. Будучи биологической лабораторией в крупном госпитале, она вся состояла из нержавеющей стали и стекла. Тут и там на вымытых столах стояли различные приборы: микроскопы, автоклавы, центрифуги, холодильники, чашки Петри и компьютеры, и все это оборудование ежедневно утром и вечером обрабатывалось антисептическим раствором. Ко всему этому добавлялось невидимое глазу излучение ультрафиолетовых ламп, а единственный вход представлял собой шлюзовой отсек, в котором давление было ниже атмосферного.

Посреди этих символов современной науки доктор Рассел Пирс выглядел неуместно – пожилой, носящий в себе множество различных микроорганизмов, помятый и унылый. Его последняя попытка создать эликсир жизни искусственным путем провалилась. Сначала этот синтетический протеин крови казался весьма многообещающим; некоторые мыши, которым в ходе двойного слепого эксперимента вводился тестируемый препарат, стали более активными, а слабеющие и умирающие, как выяснилось, получали плацебо. Но теперь прямо перед собой он видел доказательство провала – умершую от старости мышь, чей номер на маркировке означал, что она получала препарат, являющийся, как надеялся Пирс, эликсиром жизни. В действительности эта мышь была последней из группы, получавшей только что разработанную панацею – чудесную жидкость, лечащую болезни, дающую молодость старикам и неограниченно увеличивающую срок жизни.

Пирс вздохнул, внес результаты в компьютер и уставился на заставку экрана взглядом таким же пустым, как и у мертвой мыши, лежащей перед ним. Это был долгий путь, начавшийся пятьдесят лет назад, когда безработный бродяга сдал 500 кубических сантиметров крови и эта магическая красная жидкость вернула молодость умирающему миллиардеру. Но молодость вернулась только на то время, пока чужой гамма-глобулин давал ему иммунитет, то есть всего на тридцать-сорок дней. И вот уже пятьдесят лет Пирс искал секрет бессмертия, наверное, так же истово, как стареющие сильные мира сего искали Маршалла Картрайта и его детей.

Заместитель директора по административной части занимала один из наиболее удобно расположенных угловых кабинетов в здании Медицинского центра. Окна, выходящие на запад и юг, позволяли насладиться осенним солнцем и прекрасным видом на зеленеющий пригород, а не на протянувшийся с севера на запад город, похожий на огромную раковую опухоль. Все в этой комнате, напоминавшей английскую библиотеку семнадцатого века, включая полки светлого дерева и массивный письменный стол, на самом деле было куплено в одном из поместий Британии, доставлено в разобранном виде и собрано вновь на Среднем Западе США, в городе-выскочке. Это была своеобразная дань, которую молодость платит былым традициям.

Заместитель директора выглядела юной и неискушенной, к тому же испытывала явную неловкость не столько от необходимости поговорить с Пирсом, сколько от того, что вынуждена была ему сообщить, и он ждал, пока она начнет, с выработанным годами терпением. Вот она отодвинула кресло подальше от окон и спросила:

– Сколько вы уже работаете над воплощением мечты Понсе де Леона?

– Пятьдесят лет, – ответил Пирс.

– Не слишком ли долго вы преследуете цель, больше похожую на болотные огни?

– Неисчислимые богатства и бессмертие – две главные мечты человечества. Я просто пытаюсь воплотить одну из них.

– Но ведь даже сам Понсе де Леон в итоге сдался.

– Его поиски прервала смерть от рук дикарей.

– Превращение свинца в золото и создание эликсира жизни, – задумчиво произнесла она, нахмурив гладкий лоб. – Алхимики оставили свои бесплотные поиски, когда было научно доказано, что воплотить эти идеи в жизнь невозможно.

– Не совсем так, – поправил ее Пирс. – Алхимики превратились в химиков и физиков и научились превращать свинец в золото, но это оказалось очень дорого. А некоторые из них, став биологами, придумали, как увеличить срок жизни, но поняли, что тогда придется снизить рождаемость, чтобы избежать перенаселения, глобального загрязнения, голода и эпидемий.

– Похоже, вы интересуетесь и историей медицины, – заметила она. У нее на уме, безусловно, было что-то еще, помимо знакомства с профессорским составом центра. – Теперь мне понятно, почему вы стали старшим гериатром в штате госпиталя.

Она заглянула в папку, открытую перед ней.

– Более того, старшим терапевтом в Медицинском центре.

Пирс печально улыбнулся.

– Не так уж трудно стать старшим. Тут весь фокус в том, чтобы пережить остальных. Когда-то я был молодым гериатром. А теперь вполне могу стать собственным пациентом.

– Именно поэтому мне нелегко сказать вам то, что я должна. – Ее щеки вспыхнули румянцем. – Вы – легенда. Вы так много сделали для этого госпиталя и как наставник, и как врач…

Пирс не торопил, хотя уже понял, к чему она клонит. Он не собирался облегчать ей задачу, несмотря на то что она была явно смущена.

– Денежные средства на ваши исследования не поступили.

– Национальный исследовательский институт решил прекратить финансирование?

Она кивнула.

– Кстати, а что за организация этот Национальный исследовательский институт? В первый раз о нем слышу.

– Несмотря на слово «национальный» в названии, это целиком и полностью частная благотворительная организация, спонсирующая исследования в области изучения причин старения и способов их предотвращения. Больше мне ничего неизвестно. Они сами обратились ко мне много лет назад, и с тех пор нас с ними связывают только мой ежегодный отчет и запрос на продление финансирования. До сих пор в Институте живо интересовались отчетом и с готовностью выделяли фонды на дальнейшие исследования. Очевидно, теперь перестали.

– Мы получили уведомление о прекращении финансирования только сегодня.

Пирс задумался.

– А о провале последнего эксперимента стало известно вчера. Странно.

– Что странно?

– Совпадение. Судя по моему опыту, большинство совпадений вовсе таковыми не является.

– А вот так называемые заговоры чаще всего оказываются совпадениями, – добавила она.

Пирс рассмеялся.

– Верно, и это, без сомнений, можно отнести к нашей ситуации.

– Как бы то ни было, уведомление пришло в положенное время, в ответ на наш запрос.

– Они сообщили причины отказа?

– Нет. Просто не возобновили грант. Может быть, вам удастся достичь каких-либо результатов за те месяцы, что будет действителен предыдущий грант. Или же вы сможете убедить Институт возобновить финансирование.

Пирс улыбнулся.

– После пятидесяти лет без мало-мальски удачного результата? В общем, меня не удивляет, что у них кончилось терпение. И спасибо вам, госпожа заместитель.

– Пожалуйста, зовите меня Джулия, – попросила она. – Кстати, вы забыли о третьей главной мечте человечества.

– О какой?

– О любви, – сказала она, залившись краской смущения. Румянец шел ей необыкновенно, однако мог изрядно затруднить исполнение ею служебных обязанностей.

– Эту мечту алхимики отдали на откуп волшебникам, – заметил Пирс. – Может быть, не считали ее одной из главных. А возможно, надеялись купить любовь за золото.

– Или за обещание бессмертия, – добавила она.

Он уже собрался уходить, но ее голос заставил его остановиться в дверях.

– Пятьдесят лет, – протянула она. – Вам сейчас, должно быть…

– Девяносто, – закончил Пирс.

– Вы выглядите максимум на пятьдесят, – уверила она. – Если бы я не знала точно, что эликсира не существует, решила бы, что вы все-таки его нашли, но скрываете для личного использования.

– Хорошие гены, – пояснил он, – и сила позитивного мышления.

А затем, когда массивная деревянная дверь захлопнулась за его спиной, он остановился в коридоре, пропитанном тем особым больничным запахом, который для Пирса был более ярким символом медицины, чем стетоскоп и скальпель, и задумался о том, что же ему теперь делать.

Он опоздал к началу обхода, но вызов от Джулии Хадсон был срочным. Теперь ему показалась удивительной та спешка, с которой его уведомили о прекращении финансирования. И непонятно было, почему заместитель директора по административной части сообщила об этом лично, а не передала обычным путем. Возможно, после всех этих лет, правление все же решило от него избавиться. Это бы объяснило, почему Хадсон не предложила финансировать его исследования за счет их Центра. А может быть, она просто старалась таким образом смягчить удар, а у него снова разыгралась паранойя.

Но скоро все это отошло на задний план, вытесненное из головы мыслями о пациентах, ждущих его в каждой палате гериатрического отделения госпиталя. Старение населения стало причиной того, что его отделение теперь занимало столько же места, сколько два соседних, вместе взятых.

Группа студентов третьего года резидентуры, которой он руководил, опередила его на обходе. Но его ординатор и ассистент, Том Барнетт, прекрасно справлялся и с руководством группой, и с временным замещением самого Пирса. Тот был уверен, что Барнетт надеется однажды занять его место на постоянной основе. Одной из главных проблем долголетия, особенно в профессиональной среде, было то, что молодые пробивались наверх с трудом: дорогу загромождали тормозящие, а то и вовсе заглохшие развалюхи. Смерть служила эволюции для улучшения биологических видов, и если она не приходила вовремя, течение основных жизненных процессов нарушалось.

Будучи одним из препятствий на пути у прогресса, Пирс чувствовал некоторую неловкость из-за того, что не бросал ни практику, ни исследовательскую деятельность. Но он никогда не был женат, и работа все эти годы оставалась для него смыслом жизни. К тому же он совсем не чувствовал себя девяностолетним стариком. На самом деле в душе ему осталось столько же лет, сколько было на момент истории с омоложением Лероя Уивера. Он совершенно точно был не хуже любого врача в госпитале – напротив, на порядок лучше, учитывая его пятидесятилетний опыт работы. А его исследовательские навыки в разы превосходили те, которыми он обладал в сорок, когда феномен Маршалла Картрайта заставил его взяться за эти исследования.

Теперь, переходя из палаты в палату, от койки к койке, слушая пульс тут, щупая лоб там, заглядывая в бланки с историями болезней, радостно приветствуя, называя пациентов по именам, тепло прощаясь, он отмечал их возраст. Сейчас шестидесяти– и семидесятилетние среди них встречались реже, чем в то время, когда он только начинал работать. Большинство из них отметили восемьдесят или девяносто, а некоторым и вовсе было уже под сотню лет.

Люди стали жить дольше, но теперь те болезни и сбои в работе организма, с которыми ранее человечество не сталкивалось, в старости делали их жертвами различных дегенеративных и раковых заболеваний. Пусть ты не страдаешь от сердечной недостаточности, но с годами заработал рак простаты; почки и печень в отличном состоянии, но мозг поражает инсульт или болезнь Альцгеймера. А лечение стариковских болезней обходится намного дороже, чем быстрая и легкая смерть в молодости или зрелом возрасте. Даже если учесть болезни, связанные с синдромом приобретенного иммунодефицита. Неудивительно, что общественные издержки на медицинское обеспечение выросли до небес и сегодня лечить берутся только тех, кто готов платить. А остальным приходится прибегать к традиционной медицине: различного рода панацеям, услугам целителей и тех немногих клиник – таких как эта, – где принимают всех больных. Если речь идет о пожилых пациентах, то на них в основном испытывают новые средства лечения возрастных болезней. Однажды, подумал Пирс, те немногие, кто способен оплачивать лучшее лечение, станут полностью от него зависимы, и тогда медицина, пытаясь найти источник вакцин, антител и даже антибиотиков, снова повернется к другим, которые сейчас лишены всех преимуществ современного здравоохранения.

Пирс предвидел наступление тех времен, когда медицина станет новой религией, обычные люди начнут поклоняться врачам, а те – точь-в-точь как знахари со своими трещотками для успокоения злых духов – станут священнослужителями при новом божестве. Место алтаря займет хирургический стол, а причастие станут проводить антибиотиками и витаминами.

Пирсу удалось догнать свою группу до того, как обход закончился. С каждым годом студентов у него становилось все больше, и причиной тому был рост гериатрического отделения. Гериатрия была перспективной отраслью, и студенты, знакомые с последними трендами в медицине, не жалели время и старания на получение связанной с ней специальности. Пирс задумался, не это ли когда-то повлияло и на его выбор, но тот был сделан так давно, что тогдашний Пирс казался незнакомцем Пирсу нынешнему, и никаких ярких воспоминаний не осталось.

Он незамеченным остановился в задних рядах группы, пока Барнетт заставлял всех по очереди ощупывать пациента, несчастного мистера Сэма Айкенса, страдающего хроническим нефритом, а затем забрасывал будущих врачей каверзными вопросами, как будто пытаясь подловить их на ошибке и продемонстрировать собственные эрудицию и остроумие, показать всем не только важность образования, но и свою правоту. Таким был один из методов обучения, и Пирс испытал его на себе в медицинской школе, а затем и в посменном, три через три, аду резидентуры, но сам он этот метод никогда не применял. Мгновенный ответ не всегда оказывался верным, а тщательность зачастую была важнее скорости.

Мистер Айкенс был из тех, кто не в состоянии самостоятельно оплатить лечение. К платному пациенту Барнетт отнесся бы более внимательно.

Барнетт соображал быстро, но, так же как и тщательность Пирса, это не принесло никакого результата в разработке формулы эликсира. Конечно, печально подумал Пирс, все неудачи похожи, в них нет особой разницы.

– Я продолжу, доктор Барнетт, – сказал он, продвигаясь в первые ряды группы. Он заметил и облегчение на лицах студентов, и неохоту, с которой Барнетт освободил свое место. Нужно что-то придумать для Барнетта, решил про себя он, рассказывая студентам о мистере Айкенсе, его жизни и семейном положении, а затем обращаясь к нему с просьбой описать свои ощущения. Он попросил каждого студента взять пациента за запястье и посчитать пульс, хотя для таких измерений существовало специальное устройство, чьи данные фиксировались на мониторе над кроватью вместе с прочими показателями жизнедеятельности. Затем предложил мягко ощупать спину мистера Айкенса, чтобы почувствовать его боль, увидеть болезнь изнутри.

– Все эти устройства, – сказал он, обводя комнату рукой, – замечательны, но они не заменят чутья врача, его заботливого – можно даже сказать, исцеляющего – прикосновения.

Отпуская студентов, Пирс заметил, что реакция на его слова была неоднозначной. Кто-то явно испытал облегчение, увидев, что лечебный процесс пока не стал полностью механизированным. А те, у кого имелись проблемы с общением, были возмущены попыткой старого доктора заставить их не просто запоминать части тела и названия препаратов, что удавалось им лучше всего. Барнетт ушел до того, как Пирс смог рассказать ему, какой ответ пришел на запрос о выделении средств. Вернувшись в свой кабинет, он развернул клочок бумаги, который мистер Айкенс сунул в его руку во время осмотра.