Текст книги "Бессмертные"

Старик пожал плечами и закашлялся. Пирс выбрался со своими сумками из машины, ощущая дрожь… чего? Предвкушения? Беспокойства? Он не мог сказать точно. Может быть, и того и другого.

За останками того, что когда-то было бетонным контейнером для мусора, стоял древний мотоцикл. Пирс не встречал ничего подобного уже с четверть века. Он был величиной с небольшую лошадь и выглядел очень старым – весь в ржавчине и вмятинах, с полустертой надписью из букв «Ха» и затем, через промежуток, «сон» на передней части. Пирс с ужасом отметил, что этот монстр работает, если, конечно, он все еще заводится, на бензине со всеми сопутствующими выхлопами и канцерогенами.

Старик кашлянул и перекинул ногу через седло. Он махнул на корзины по обе стороны заднего колеса, предлагая Пирсу сложить туда сумки и занять место за его спиной.

– Если вы полагаете, что я сяду на этот… этот аппарат, – заявил Пирс, – то вы явно не в своем уме.

Старик снова махнул, выражая нетерпение, и кивнул в сторону верхних этажей Центра, видневшихся над развалинами. Пирс с тоской глянул на свою спрятанную машину, но, вспомнив о навигаторах и регистрирующих устройствах, пожал плечами, положил сумки назад и сел позади старика.

Тот завел свою машину. Он оказался крепче, чем выглядел на осмотре. Пирс считал его стариком, но тот, похоже, был лет на двадцать-тридцать моложе его самого. Несмотря на глушитель, двигатель взревел, словно раненый зверь, и Пирс задумался, что он делает здесь, в сгущающейся темноте, связавшись непонятно с кем в своем донкихотском стремлении оказать помощь, которое может привести их всех к катастрофе.

Потом мотоцикл качнулся, набирая скорость, рев двигателя сменился хриплым рычанием, и у Пирса не осталось времени сожалеть о собственной глупости. Вместо этого ему пришлось обхватить старика за талию, поскольку ветер с пылью хлестал в лицо, трепал его одежду и волосы. Ночь была холодная, и холод, проникая под одежду, постепенно пробрал Пирса до костей. В пути старик кашлял меньше, как будто машина, которой он управлял, сочувствовала ему и каким-то волшебным образом делилась с ним своей силой.

Мотоцикл избегал автострад с их патрулями, не считая нескольких коротких промежутков. Вместо них он петлял по неосвещенным боковым улочкам, словно инстинктивно объезжая выбоины и обломки, срезая углы, проезжая по тротуарам и дворам, чтобы миновать баррикады, с таящимися за ними опасностями. Что это за опасности, Пирс даже представлять не хотел.

Все это сильно отличалось от поездки на то же расстояние на машине. После того как ужас перешел в неутихающий страх с вкраплениями паники, Пирс начал замечать, что старый город – это место, где живут люди, а не дикие джунгли, через которые невозможно пробраться. Как средневековый лекарь, пускающий кровь анемичному пациенту, пригород вытянул соки из старого города, а затем Медицинские Центры закончили его работу, захватывая жилые дома квартал за кварталом и взвинчивая цены на свои бесполезные притирания и средства от всех болезней на уровень, недоступный тем, на ком они паразитировали и процветали. Но горожане не сдались. Они продолжали бороться, несмотря ни на что.

В этом сила простых людей, подумал Пирс. Они не сдались и выжили, вот почему, когда те, кто вознес себя над всеми, сгнили от излишеств и саморазрушения, люди остались. Пирс видел их, всматривающихся в изменчивую ночь из своих окон, вышедших на крылечки при звуках непривычного шума, оставивших за спиной свои разваливающиеся на глазах лачуги, и ощущал их силу.

Их жизни были коротки и отравлены болезнями – не лучше, чем существование диких зверей, – поэтому Медицинские Центры все так же находились в центре городов, собирая богатейший урожай с их жителей: их антитела и антигены, их гамма-глобулин и основу для вакцин, даже их органы. Но они выжили. Они поддерживали друг друга среди убийств, ставших обычным делом, они мечтали, любили, создавали семьи, старели, может быть, слишком быстро, и умирали чаще всего в кругу друзей, в противовес стерильным смертям в Медицинских Центрах, не важно, насколько они были отсрочены, не волнующим никого, кроме тех, кому заплатили за выполнение предсмертных медицинских процедур.

Тем временем они почти добрались до места, пересекли одну из главных артерий города – бульвар Пасео и, сбросив скорость, оказались на «…росп… Независ…», как гласил покосившийся дорожный указатель, замеченный Пирсом. Мотоцикл свернул со слабо освещенной четырехполосной улицы на совсем темную подъездную аллею перед мрачным зданием, на фоне ночного неба похожим на заброшенный склад. Старик, доставивший его сюда, словно Харон с мотоциклом вместо ладьи, заглушил двигатель и с минуту вслушивался в тишину, определяя, есть ли поблизости опасность. Затем, видимо решив, что все спокойно, он вытащил сумки из корзин, передал их Пирсу и взмахом руки позвал его за собой.

Когда они входили в темный дверной проем, Пирс заметил над дверью чудом уцелевшую табличку, словно подающую ему знак. «Детская больница милосердия», – гласила надпись на табличке.

Теперь здание занимали бездомные. Как только новое здание больницы было построено, старое стали использовать под кабинеты различные социальные службы, потом здесь разместился приют, и в итоге его заколотили и забросили. Забросили все, кроме нищих. Они отодрали доски с окон и дверей и стали заполнять это здание, словно муравьи. Дети играли в коридорах, едва освещенных редкими масляными фонарями, или высовывали мордашки из дверей, разглядывая проходящих незнакомцев. Некоторые начали дергать Пирса за одежду и сумки, и старику пришлось их разогнать. Иногда появлялись и взрослые: небритый мужчина, сердито глядящий на них, или любопытствующая женщина с цепляющимся за ее ногу малышом.

Милосердие для детей, подумал Пирс. Он хотел бы надеяться, что им оно встретится, но знал, что у судьбы недостает милосердия даже для ее любимчиков, живущих за пределами старого города и воспитывающих от силы пару детей.

На втором этаже была комната, которую Пирс узнал. Он в ней никогда раньше не был, но планировка не позволяла ошибиться. Когда-то здесь находилась операционная, не важно, для каких целей ее использовали потом. Тогда матовые лампы заливали всю комнату дневным светом. Мониторы и измерительные приборы выстраивались вдоль стен. Поблизости стояли баллоны с кислородом и анестетиком. Столы и автоклавы для инструментов. Стойка капельницы. И операционный стол из нержавеющей стали в центре.

Сейчас ее освещали свечи. Вдоль стен стояла старая, обшарпанная мебель, а в центре – узкая кровать. На ней, опираясь на рваные подушки, лежала Мэрилин Ван Клив. Ее глаза были закрыты, но, когда Пирс со стариком вошли в комнату, она повернулась и выдавила подобие улыбки, которую очередная схватка превратила в гримасу боли.

– Вы пришли, – прошептала она.

– Я же обещал, – ответил Пирс.

– Не все держат слово.

– Я свое держу всегда. Когда начались схватки? Как часто они повторяются?

– Почти двадцать четыре часа назад, – ответила она, тяжело дыша. – Двенадцать часов назад интервал между ними был десять минут, около часа назад сократился до пяти минут, а сейчас – до двух. Я… просто… не могу… вытолкнуть… его… наружу. Думаю, пришло время помочь ему появиться на свет.

Пирс кивнул.

– Вскипятите воды, – велел он старику, ждущему возле двери.

– Слишком долго, – сказала она.

– Тогда хотя бы найдите мне кусок мыла и воды, вымыть руки, – сдался он.

Ожидая старика со всем необходимым, Пирс поднял подол длинного платья Ван Клив до груди и положил руки ей на живот, пытаясь почувствовать схватки.

– Времени прошло много, – заметил он. – Но, надеюсь, не слишком. И условия для проведения операции здесь ниже всякой критики.

– Картрайту это не повредит, – ответила она.

– Будем надеяться, что вы правы.

Когда старик вернулся с ведром грязной воды и обмылком, покрытым темными трещинками, Пирс пожал плечами и тщательнейшим образом вымыл руки.

– Мне нужно больше света, – сказал он, и старик принес две керосиновые лампы, поставив их на кровать, по обе стороны от бедер женщины.

Из второй сумки Пирс достал большой пластиковый пакет, а из своего чемоданчика – бутылку спирта, которым протер свои руки и живот Ван Клив, затем намазав его йодом. Он надел пару стерильных перчаток, обтянувших его руки как вторая кожа, и взял инструмент, похожий на толстую ручку из нержавеющей стали.

– Я мог бы сделать вам укол обезболивающего, – заметил он, – но я не анестезиолог и не знаю, как это скажется на ребенке.

– Режьте так, – велела она. – Осознание того, что рана не смертельна, помогает контролировать боль.

И она не издала ни звука, когда лазер сделал вертикальный разрез через весь живот прямо до матки.

Пирс работал быстро, как будто сталкивался с подобным не в первый раз, и, сделав надрез, погрузил в него руки и вытащил ребенка, а следом и его пуповину. Ребенок громко заплакал.

Пирс посмотрел на Ван Клив. Она была в сознании, хотя заметно страдала от боли.

– У вас сын, – сказал он ей. – Я не эксперт, но на первый взгляд он такой же большой и здоровый, как любой другой младенец, которого я видел прежде. Примерно десять или одиннадцать фунтов. Неудивительно, что вы не смогли родить самостоятельно.

Женщина рассмеялась.

– Дайте его мне, – попросила она, протянув руки.

– Минутку.

Пирс перевязал пуповину рядом с пупком младенца и еще раз через несколько сантиметров, прежде чем перерезать ее.

– Мне нужны покрывало, простыня или что-то в этом роде, – попросил он.

– Это лишнее, – сказала женщина.

Пирс положил кричащего малыша на руки матери. От его тела на платье появились красноватые разводы, но женщина ничего не заметила. Она посмотрела в лицо малыша, который тут же притих и начал смотреть на нее, а затем обвела взглядом комнату.

Пирс глубоко вздохнул. Акушеры находились с правильной, светлой стороны жизни. Возможно, он ошибся, став гериатром.

Он извлек плаценту и связанную с ней пуповину из матки и кинул их в пластиковый пакет. Он переключил свой лазерный скальпель и соединил края разрезов на матке и животе женщины. Стык получился аккуратным, и он понадеялся, что никакой инфекции не будет. Ведь иммунитет Картрайтов устойчив практически ко всем микроорганизмам, и, заканчивая работу, он подумал, что признаки исцеления можно было заметить еще до того, как лазер коснулся раны. Он наложил повязку на место разреза и опустил платье роженицы как можно ниже.

Закончив, он потянул перчатки за манжеты, и они сползли с рук. Прежде чем убрать инструменты и бутылки в свой чемодан, он снова вымыл руки в ведре. В другую сумку он убрал пакет с плацентой и пуповиной. Это стволовые клетки, сказал он себе. Завершив сборы, он снова взглянул на Ван Клив. Она приложила ребенка к груди, и тот пытался сосать.

– Спасибо, доктор, – поблагодарила она. – Мать была права.

– Жаль, что я не могу сделать больше, – сказал он. – Вам придется нелегко – вы после операции, с маленьким ребенком на руках. Но с этого момента я опасен, потому что могу стать причиной вашего разоблачения.

– Не беспокойтесь обо мне. Я смогу передвигаться уже через день, и сейчас меня окружают хорошие люди.

Она посмотрела на дверной проем, в котором столпились мужчины и женщины, пытающиеся разглядеть, что происходит.

– Когда у вас нет ничего, вы можете позволить себе роскошь заботиться о других, потому что никто не использует вашу доброту против вас.

Пока Пирс наблюдал, трое мужчин пробились в комнату сквозь толпу. У одного было маленькое, потрепанное покрывало, которым он укрыл ребенка, у второго – потертая детская переноска, которую он поставил рядом с Ван Клив, а третий вложил в свободную руку женщины сморщенный апельсин.

Пирс велел старику высадить его в квартале от машины. По дороге назад он чувствовал, как сотрясает тело спутника кашель, ухудшившийся из-за ночного воздуха и отсутствия адреналина, сопутствовавшего первой поездке. Но старик отмахнулся от предложенной помощи и лечения, и Пирс устало побрел к своей машине, как только мотоцикл скрылся из глаз.

Он разблокировал переднюю дверь машины, не дойдя до нее двадцати шагов. Но, пригнувшись, чтобы забраться в салон, почувствовал, что его схватили за руки.

– Полегче, – произнес мужской голос за спиной.

Свет ударил по глазам Пирса.

Он пытался сопротивляться, но безуспешно. Тот, кто держал его, оказался сильнее.

– Я – доктор Пирс. Это моя машина.

– Все вы так говорите.

– Рассел, – воскликнула Джулия Хадсон. – Мы забеспокоились, обнаружив вашу машину, брошенную здесь.

– Джулия, – попросил Пирс. – Скажите этому громиле, что я тот, кем назвался.

– Отпустите его, – велела Хадсон.

Рука, держащая его, разжалась, и свет метнулся к Джулии. Она стояла перед машиной, такая молодая и полная участия.

– Дежурный заметил, что идентификатор вашей машины не движется, подумал, что вы могли попасть в беду, и сообщил мне. Что произошло? Мы решили, что вас похитили или даже хуже.

По дороге назад у Пирса была масса времени, чтобы придумать объяснение на случай, если его машину обнаружат.

– У меня был вызов на дом, здесь, недалеко, и, когда машина забарахлила, я решил пройтись пешком.

– Вызов на дом? – переспросила Хадсон недоверчиво.

– Трудно представить, – сказал Пирс, – но я до сих пор посещаю пациентов на дому. Спросите Тома Барнетта.

– О, я вам верю, – сказала Хадсон. – Просто не могу этого понять. Как и допустить, чтобы вы продолжали подобную практику. Это слишком опасно.

Пирс пожал плечами:

– Теперь мы можем идти?

Он поставил сумки на заднее сиденье автомобиля.

– Мне еще нужно кое-что сделать в лаборатории.

Хадсон заняла кресло рядом с водительским.

– Отгоните мою машину назад, – велела она охране. Затем повернулась к Пирсу: – Я бы хотела взглянуть на вашу работу.

– Уже довольно поздно, – заметил он.

– Я привыкла работать по ночам, – отмахнулась она, и Пирс не смог больше придумать ни одной отговорки.

Когда они шли к лаборатории по затихшим ночным коридорам, он размышлял, что она, безусловно, почувствовала исходящий от него запах крови, дешевого мыла и дезинфицирующего средства, но не подала вида.

– Я обдумал ваше предположение, – начал он, – о роли стволовых клеток. Изменения в них, должно быть, стали частью мутации Картрайтов.

Она кивнула.

– Тогда они должны производить больше эритроцитов, тромбоцитов, лейкоцитов для самих Картрайтов, а попадая при переливании в организм раненого или пожилого человека – для него.

– Конечно, – согласился он. – Не знаю, почему сам никогда об этом не думал.

– Иногда те, кто изучает проблему с самого начала, к ней слишком близко, чтобы заметить альтернативу, – предположила она. – Возможно, вы подумали о зародышевой хордомезодерме[10]10
  Хордомезодерма – многоклеточный зачаток будущих хорды и мезодермы, расположенный на поверхности зародыша позвоночных животных на стадии бластулы.


[Закрыть].

– Думаете, дело в ней?

– Она запускает процесс развития всех органов тела, а когда эмбрион полностью разовьется, ее активность замирает. Но что, если ее можно было бы снова активизировать с помощью какого-нибудь механизма обратной связи, чтобы восстановить поврежденный орган или дать толчок к образованию нового – новой печени, почки, сердца, даже новых артерий – из имеющихся тканей?

Они добрались до лаборатории, и, введя код, он естественным жестом приложил ладонь к панели. Ему не хотелось, чтобы Хадсон знала о принятых им дополнительных мерах предосторожности.

Подняв крышку прибора, в котором шел эксперимент, он показал гостье свои образцы.

– Я проверяю, могут ли фрагменты молекулы ДНК, с которыми я сейчас работаю, отсрочить или совсем прекратить апоптоз[11]11
  Апопто́з – регулируемый процесс программируемой клеточной гибели, в результате которого клетка распадается на отдельные апоптотические тельца, ограниченные плазматической мембраной.


[Закрыть].

– Апоптоз? – переспросила Хадсон. – Столько времени прошло с окончания медицинского.

– Точно меньше, чем у меня, – сказал он.

Они оба рассмеялись, и их глаза встретились. Пирса посетило странное ощущение, что ему кажется привлекательной женщина, которой он годится в дедушки, а может, даже в прадедушки. И дело не только в этом. Она может быть одной из тех, кого поставили следить за ним. Он поспешно продолжил:

– Но тут у меня преимущество, потому что в ходе исследования многое пришлось учить заново. Апоптоз – это необъяснимое явление, вызывающее смерть клетки. Если обеспечить клеткам достаточное питание и очищение от побочных продуктов жизнедеятельности, они будут функционировать приблизительно сорок пять циклов, так что дело не в недостаточной циркуляции, вызванной плохим питанием или накоплением шлаков и свободных радикалов. Может быть, это встроенная функция прекращения деятельности, смертный приговор, который нельзя отменить.

– Ну и как, здесь есть какие-нибудь подвижки? – поинтересовалась она, снова глядя на экспериментальные образцы, стоящие перед ними.

Пирс закрыл крышку.

– Еще рано говорить, – объяснил он. – В любом случае это просто тренировка на случай, если мне каким-то чудом удастся раздобыть немного настоящей крови Картрайта.

Она накрыла его руку своей и попросила:

– Берегите себя, Рассел.

– Расс, – поправил он. – И вы тоже.

После ее ухода он вернулся к эксперименту. Ему показалось, что у всех культур, кроме двух, уже заметны признаки отмирания. Двух. Будь культура одна, это могло бы оказаться иллюзией, но две, возможно, указывали на то, что мутация изменила больше одного сегмента ДНК Ван Клив.

Он вернулся в свою квартиру со второй сумкой в руках и прицепил плаценту зажимами к полке холодильника. Затем отрезал пуповину чуть выше того места, где перевязал ее ранее, для того чтобы кровь стекла и с нее, и с плаценты в поддон из нержавейки. И впервые за много лет отправился в постель счастливым.

А проснулся в панике. Трезвонила сигнализация, и где-то выла сирена. Пирс перевернулся, посмотрел на время – 5:38 – и на ощупь нацепил брюки, рубашку и белый больничный халат. Надев туфли на голые ноги, он уже двинулся к двери, как вспомнил о бесценном сокровище, лежащем в холодильнике, и об эксперименте, идущем в лаборатории. Слишком много совпадений.

Он пошел медленнее и спокойно открыл дверь. Одетые как попало жильцы носились взад-вперед по коридору, выкрикивая вопросы, остающиеся без ответа. Том Барнетт ждал рядом с его дверью.

– Быстрее, Расс, – поторопил он, – нужно выбираться отсюда!

Пирс запер дверь на два оборота, прежде чем снова повернуться к Барнетту:

– Что ты здесь делаешь, Том?

– Беспокоился о вас, Расс.

– Ты живешь на другой стороне комплекса.

– Я рано встал и тут услышал тревогу. Боялся, что вы проспите ее.

– У стариков сон чуткий, Том, – сказал Пирс. – Идем.

– А как быть с лабораторией? – спросил Барнетт.

Пирс пожал плечами:

– Понадеемся на ее собственные меры безопасности.

Когда они подошли к дальнему выходу, им навстречу, с выражением облегчения на лице, вышла Джулия Хадсон.

– Доктор Барнетт, не так ли? Расс, я беспокоилась.

Она была полностью одета, но без макияжа. И все равно показалась Пирсу невероятно привлекательной.

– Тоже рано встали? – спросил он.

– Перебирала бумажки, – криво усмехнулась она, – да и поспать я не особо люблю.

Когда они вышли наружу, следуя за другими жильцами, решившими, что жизнь дороже имущества, Пирс спросил Хадсон:

– Что за тревога?

– Возгорание, – ответила она. – Даже два. Одно на цокольном этаже. Второе в чулане уборщика на верхнем этаже. Госпиталь эвакуирован в целях предосторожности, так же как и жилой комплекс.

– Два возгорания? Похоже на поджог.

Они вышли на открытое место на парковке. Здесь толпились не только жители комплекса, но и медсестры и интерны, везущие пациентов на колясках и каталках.

– Я тоже так думаю.

– А то, что в цоколе?

– Рядом с вашей лабораторией. Но не беспокойтесь. Все под контролем.

– Зачем кому-то поджигать госпиталь? – спросил Барнетт.

– Действительно, зачем? – поддержал Пирс.

– Обиженный работник? – предположила Хадсон.

– Недовольный пациент? – добавил Барнетт.

– Или просто душевнобольной?

– Или тот, кому отказали в лечении? – иронично хмыкнул Пирс. – Оба сразу?

Расстояние между двумя очагами не позволяло предположить, что поджигатель в обоих случаях один. А вероятность того, что это два никак не связанных между собою человека, стремилась к нулю. Они все это понимали.

– Не только поджог, – уточнил Пирс, – но и заговор. Но зачем? Может, чтобы показать, что госпиталь уязвим. Может, это уловка, чтобы очистить здания от людей, обыскать комнаты и похитить ценности.

– Нам лучше вернуться внутрь, – сказала Хадсон.

Пирс оглядел парковку, забитую встрепанными обитателями эвакуированных зданий.

– Думаю, вы правы.

Но прежде чем ему удалось добраться до квартиры, его остановил медбрат огромного роста. Пирс не припоминал его среди сотрудников госпиталя, но отчего-то он казался смутно знакомым.

– Доктор Пирс, в вашем отделении чрезвычайная ситуация.

Пирс думал, что Барнетт вызовется все уладить, но тот промолчал.

– Я уже иду, – сказал Пирс.

По дороге к лифтам ему удалось лишь мельком поглядеть на дверь квартиры, чтобы убедиться, что с виду она не тронута.

Медбрат шел впереди, то и дело оглядываясь, чтобы убедиться, что Пирс следует за ним. На нем была зеленая хирургическая роба, и ее короткие рукава позволяли разглядеть непропорционально вздутые бицепсы. Когда они добрались до одной из платных палат, медбрат отступил в сторону и, как только Пирс вошел, встал спиной к двери.

Мужчина в коляске сидел возле дальней стены, глядя в окно на задымленный старый город. Когда Пирс вошел, он повернулся. В больничном халате его фигура казалась грузной и бесформенной. Пирс взглянул в его лицо. Мужчина был стар, возможно, ему было хорошо за сотню, и его лицо, когда-то круглое и полное, теперь выглядело так, словно кожа была натянута прямо на выступающие лицевые кости. Однако, хоть подкожный жир и исчез со временем, упрямо выдвинутая челюсть и огонь в глазах говорили о том, что этот человек все еще силен. Среди морщин, окруживших его глаза, прятались едва заметные напоминания о шрамах; еще один, длинный, спускался с правой щеки до челюсти. Нос ломали раз или два.

– Вы меня не помните, доктор Пирс? – спросил мужчина.

Что-то шевельнулось в памяти Пирса: изображение таблички на стекле двери, мужчина в летнем костюме цвета какао, а затем он же, но уже потрепанный и с бородой.

– Локк, – произнес Пирс. – Джейсон Локк, частный детектив, которого я нанял, чтобы найти Маршалла Картрайта.

– Частный сыщик, которого вы наняли, чтобы убедиться, что Маршалла Картрайта никто не найдет, – поправил его Локк.

– После всех этих лет вы появились, чтобы отчитаться об успехе? – спросил Пирс. – Вы нашли его?

Сочетание возраста Локка и его целеустремленности заставило Пирса внутренне вздрогнуть, но он постарался этого ничем не показать.

– Нет, – ответил Локк, – так и ищу с тех пор. Я исполнительный директор Национального Исследовательского Института.

– А, – протянул Пирс, когда головоломка сложилась.

– Той организации, которая спонсировала ваши исследования последние пятьдесят лет. Но ее основная цель, как вы, наверное, сами догадались, найти Маршалла Картрайта и его детей. Я не знал, в чем смысл поисков, до смерти Лероя Уивера, после которой его доктор, Истер, и его личный секретарь, Янсен, предложили мне работать на них. Привлечь других состоятельных людей в годах и организовать Институт в том виде, каков он сейчас, было моей идеей. Истера и Янсена давно уже нет, а поиск все еще продолжается.

– Вы легко переметнулись на другую сторону, – укорил собеседника Пирс.

– Я никогда не занимал ничью сторону. Вы наняли меня для своих целей, а на Янсена и Истера я работал исходя из собственных интересов. К тому же все мы идем по стопам Понсе де Леона.

– Так ваш поиск увенчался успехом?

– Не более, чем ваш. Хотя однажды мы были довольно близки, – задумчиво проговорил Локк. – Она была у нас в руках. Но ее похитили, возможно, даже сам Картрайт.

– И все-таки вы не сдаетесь.

– Так же, как и вы. Люди умирают, но надежду так просто не убить. А те, у кого смерть за плечами, не теряют ее до самого конца. За пятьдесят лет работы Института смерть забрала миллиарды простых людей и десятки членов его совета директоров, но их состояния отошли Институту, чтобы поиск продолжался. На самом деле чем больше времени проходит, тем выше вероятность успеха.

– Почему это? – спросил Пирс. – Я думал, что вы давно уже сбились со следа.

Локк положил правую руку ладонью вверх, словно демонстрируя свою искренность и открытость.

– Чем больше становится Картрайтов, тем сложнее им прятаться, а значит, больше шансов выследить хотя бы одного. Рано или поздно они повыскакивают, как грибы после дождя.

Пирс вспомнил мать с новорожденным ребенком в заброшенной операционной.

– Зачем вы пришли сюда?

– К вам, – ответил Локк.

Его прямота застала Пирса врасплох.

– Ко мне?

– Как гериатр, вы известны по всему миру, – объяснил Локк. – Даже если бы не ходили слухи о вашем участии в омоложении Лероя Уивера, вы все равно считались бы одним из чудотворцев в вопросах старческих болезней. Я подумал, что пришло время осмотра.

– В чем, на ваш взгляд, основная проблема?

– В возрасте, – ответил Локк. – Может быть, для своих лет я неплохо выгляжу, не считая того, что повреждение нерва усадило меня в инвалидное кресло. Я пью гормоны и рыбий жир, употребляю витамины и здоровую пищу. Мои артерии прочищены, к тому же мне пересадили сердце, легкое и две новые почки. Но я чувствую себя старым.

– Апоптоз, – произнес Пирс.

– Что это?

– Сами клетки стареют и умирают после сорока пяти делений. Как будто внутри у них стоит счетная машинка.

– У всех, кроме клеток Картрайта.

– И раковых клеток. Вы хотите помолодеть, как Лерой Уивер, – сказал Пирс. – Но молодость бывает только раз. Вы стареете. Я старею. Это не так уж плохо.

На лице Локка застыла гримаса резкого неприятия.

– Это было нормой, когда альтернативы не существовало. Но теперь есть шанс стать бессмертным, и только беспомощный идиот согласится на меньшее.

– Тогда, наверное, я и есть беспомощный идиот, – хмыкнул Пирс.

– Нет, вы самый могущественный человек в своей сфере, – возразил Локк, – поэтому мы решили возобновить финансирование вашего проекта.

– Мы?

Локк улыбнулся.

– Ладно, я. Я решил возобновить финансирование вашего проекта.

– Но почему все-таки финансирование было прекращено?

Локк разглядывал Пирса, словно прикидывая, насколько он может быть откровенным.

– Я хотел посмотреть на вашу реакцию.

– Вы хотели, чтобы я отправил личный запрос?

– Может быть.

– Чтобы заставить меня прилагать больше усилий?

– Если это возможно. Время летит быстро. Некоторые из нас начинают нервничать.

– А зачем вы устроили возгорания этим утром?

Молчание затопило комнату, прежде чем Локк спросил:

– Вам и это известно?

– Я не верю в совпадения. Два возгорания – это явный перебор.

Локк беспомощно развел руками:

– И мои подчиненные допускают ошибки. Но только один раз.

– Но что вам было нужно?

– Подтверждение. Доказательства. Что-нибудь.

Локк склонил голову, опершись подбородком на скрещенные пальцы.

– Подтверждение чего?

– Ваших связей с Картрайтами. Или успеха с эликсиром жизни.

– С чего вы решили, что мне удалось с ними связаться, если вы в этом не преуспели?

– Они могли сами связаться с вами; а мне они бы не доверились.

– У них нет причин связываться со мной. Напротив, целая куча причин этого не делать. Точно так же, как им не следует связываться друг с другом. Все, что им нужно, – это свобода и возможность плодиться и размножаться, даря нашему виду бессмертие; сентиментальность – их главный враг.

– Меня не интересует бессмертие всего вида и даже отдельных его представителей вроде моего совета директоров. Мир каждого исчезает вместе с ним.

Пирс продолжил, словно пытался избавиться от Локка и его совета директоров, просто игнорируя их существование:

– А о вас они ничего не знают. Я же не знал.

– Мы с вами оба преследуем миф.

– Что касается создания эликсира жизни, – добавил Пирс, – то это намного сложнее, чем я думал. В процессе участвует не только гамма-глобулин, но и стволовые клетки и, возможно, зародышевая хордамезодерма. Но почему вы решили, что я достиг успеха?

– Во-первых, ваша внешность, – начал Локк. – Вы ненамного моложе меня, но выглядите лет на пятьдесят – уж больше шестидесяти вам точно не дашь.

Пирс взглянул на Локка.

– Вы не первый, кто мне говорит подобное. Я скоро сам в это поверю. Но это все благодаря хорошим генам, здоровому образу жизни и позитивному мышлению.

Локк пожал плечами:

– К тому же есть такая вещь, как интуиция: проработай вы в сыскном бизнесе столько же лет, сколько я, – у вас бы тоже развилось чутье на такие вещи.

– Вы тоже страдаете паранойей, – заметил Пирс.

Теперь пришла очередь Локку взглянуть на него.

Пирс повернулся к двери и увидел очертания громоздкой фигуры медбрата, прислонившегося к стене коридора. На секунду она превратилась в огромную тень с дубинкой, выскочившую на него из темноты. Он вспомнил луч лазера, разрезавший темноту, и все понял. Медбрат вовсе не был медбратом. Он был телохранителем, выполняющим и другие рискованные поручения, возможно, даже такие, как поджог.

Пирс снова повернулся к Локку.

– Вы, без сомнения, надеялись, что я кинусь в лабораторию, спасать образцы, – сказал он, – но, боюсь, там просто нечего спасать. Или обшарили мою квартиру в поисках записей. Но я их там не храню, и Том Барнетт вам наверняка об этом говорил.

– Кто? – переспросил Локк.

– Но я согласен лечить вас, если вы настроены серьезно, потому что я врач и это моя работа. И от финансирования моего проекта не откажусь, если вы все еще собираетесь его предоставить, потому что эти исследования очень важны и требуют денег.

Локк поднялся, показав, почему его фигура выглядит бесформенной. В вырезе его халата Пирс увидел металлический каркас, поддерживающий тело от плеч до коленей и наверняка превращающий нервные импульсы в движения. Он двинулся на Пирса. Пирс с трудом удержался на месте, когда Локк схватил его за запястье своими стальными пальцами. Здесь нервы явно не были повреждены, или, возможно, внешний скелет слился с руками Локка, став его костями и сухожилиями. Ирод превратился в чудовище Франкенштейна.

– Я выделю деньги на ваши исследования, – подтвердил Локк, – потому что уверен, если кому-то это и удастся, то только вам. Я считаю, что вы связаны с Картрайтами потому, что я сам бы с ними связался, будь я на вашем месте. И когда вы создадите эликсир, вы отдадите его мне.

– Я опубликую результаты, как сделал бы любой ученый.

– Вы их передадите мне, – заявил Локк. – Никаких публикаций.

– Вы слишком самоуверенны.

– Я просто реалист. И трезво оцениваю ситуацию. А также знаю, что случится с этим миром, если создание эликсира станет достоянием гласности. Его захлестнет волна убийств, мятежей, войн – а затем придет черед неразрешимых проблем, таких как перенаселение, падение уровня рождаемости и в итоге стагнация. Но вы завершите свои исследования, потому что вы – это вы, и отдадите их результаты мне, потому что я – это я.