Текст книги "Тьма"

– После этого я почти ничего о нем не слышала, да и не имела такого желания. Мне не нравилось, в кого он превратился.

– В кого же, мисс Киркхоуп?

Она пристально, не переставая улыбаться, посмотрела на Бишопа:

– Это моя тайна, мистер Бишоп. Я слышала кое-какие истории от разных людей, хотя и не располагаю доказательствами того, что они правдивы; но как бы то ни было, я не желаю это обсуждать. – Ее тонкие холеные пальцы сомкнулись вокруг бокала. – Дом много лет простоял пустым, пока я не решила выставить его на продажу вместе с другой недвижимостью, которой я владела. И была уже не в состоянии столь эффективно управлять делами, передав их в более умелые руки. За мной по-прежнему сохраняется символическое место в правлении, но никакого влияния на деятельность компании я уже не оказываю. Я продала недвижимость в то время, когда компания остро нуждалась в притоке наличного капитала, но, боюсь, это была всего лишь отсрочка. Тем не менее я вполне довольна. Финансовые проблемы не омрачают последние годы моей жизни. Это одно из преимуществ старости – будущего, о котором надо беспокоиться, остается все меньше.

– Но вы не продали «Бичвуд».

– Не смогла, мистер Бишоп, не смогла. В этом и состоит горькая ирония – единственный дом, от которого я хотела избавиться, никто не покупал! – Она сокрушенно покачала головой. – Его можно было бы назвать «Проклятие Киркхоупов». Я даже пошла на то, чтобы полностью реконструировать дом, но его все равно не желали покупать. Агенты считали, что все дело в «дурной атмосфере». По-видимому, на рынке недвижимости такое иногда случается. Вот почему потребовалось прибегнуть к вашим услугам, мистер Бишоп. Чтобы, если угодно, официально «очистить» дом.

– Я еще тогда сказал агенту, что не занимаюсь изгнанием нечистой силы.

– И совершенно не верите в привидения как таковые. Именно поэтому, в частности, они остановили свой выбор на вас. Агенты сказали мне, что причиной необъяснимых явлений в «Бичвуде» могут быть протекающие под домом грунтовые воды, оседание почвы или усадка материалов.

– При детальном осмотре местоположения здания можно объяснить множество странных явлений, мисс Киркхоуп. Постукивание, беспричинное распахивание дверей, скрипы, стоны, внезапно появляющиеся лужи и пятна сырости – всему этому обычно находится логическое объяснение.

– Да, агенты почему-то были уверены, что вы обнаружите причину.

– К сожалению, я не оправдал их надежд.

– Но вы хотите предпринять еще одну попытку.

Он кивнул:

– С вашего позволения.

– Но ваша позиция не совпадает с позицией мисс Кьюлек и ее отца.

– Да. Джейкоб Кьюлек и Джессика полагают, что в «Бичвуде» есть что-то зловещее. Я хотел бы доказать, что они ошибаются.

– А мне казалось, что вы занимаетесь этим ради денег, – язвительно заметила Джессика.

– И ради этого тоже.

Агнес Киркхоуп оставила без внимания эту легкую перепалку.

– Вам не кажется, что события на Уиллоу-роуд получили слишком громкую огласку? Вы и в самом деле считаете, что ворошить ужасное прошлое «Бичвуда» необходимо?

– Я уже упоминал о том, что в области парапсихологии мнение Джейкоба Кьюлека ценится очень высоко. Насколько я его знаю, он не из тех, кто делает поспешные выводы или строит фантастические гипотезы. Он считает, что я в состоянии вспомнить какие-то подробности первого посещения «Бичвуда». Со своей стороны, я просто хотел бы закончить начатую работу. Кроме того, исходя из личных мотивов, я стремлюсь доказать, что Кьюлек заблуждается.

– Обещаю, что обследование будет проводиться осмотрительно, – серьезно сказала Джессика. – Мы будем сообщать вам обо всех находках, прежде чем предпринимать дальнейшие шаги.

– А если я попрошу вас на каком-то этапе остановиться?

– Не знаю, мисс Киркхоуп. Это будет зависеть...

– От того, что вы обнаружите?

– Да.

Глубоко вздохнув и пожав плечами, Агнес Киркхоуп и на этот раз снова их удивила:

– Прекрасно! Такую старуху, как я, уже почти ничего не интересует. Возможно, это внесет некоторое разнообразие в мое довольно монотонное существование. Как я поняла, платить мистеру Бишопу будете вы?

– Да, конечно, – сказала Джессика.

– Да, пожалуй, я хотела бы узнать, почему Доминик покончил с собой.

– Но это невозможно, – быстро ответил Бишоп.

– Наверное, вы правы. Но я, быть может, больше верю в таинственное, чем вы, мистер Бишоп, несмотря на вашу профессию. Посмотрим.

– Итак, мы можем приступать? – спросила Джессика.

– Да, милочка, можете приступать. Вот только...

Бишоп и Джессика насторожились.

– На это обследование у вас остается очень мало времени. Через четыре дня «Бичвуд» будет разрушен.

Глава 7

После непродолжительных сумерек опустилась ночь, и обитатели Уиллоу-роуд тревожно, словно тьма была зрячим существом, задернули перед ней занавески. На улице стало тихо и спокойно, журналисты и телевизионщики давно уехали, исписав кучу блокнотов и наснимав тысячи футов видеопленки с высказываниями и опасениями местных жителей. Разошлись и зеваки, не обнаружив на этой заурядной, довольно унылой улице ничего такого, что могло бы удовлетворить их любопытство. По панели прохаживались двое полицейских – вверх по левой стороне улицы, вниз по правой, – приглушенно переговариваясь и внимательно оглядывая каждый дом, мимо которого они проходили. Каждые двадцать минут один из них передавал по радио сообщение на участок. В неверном свете уличных фонарей тьма, сгущавшаяся в промежутках между ними, выглядела угрожающе, и всякий раз, ступая на неосвещенные участки, полицейские втайне друг от друга каждый раз должны были собираться с духом.

В доме номер 9 Деннис Бруэр включил телевизор и велел жене отойти от окна, возле которого она стояла, пытаясь разглядеть что-то сквозь занавески. Трое их детей – шестилетний мальчик и семилетняя девочка, сидевшие на ковре перед телевизором, и одиннадцатилетний мальчик, бившийся за столом над домашним заданием, – с любопытством посмотрели на мать.

– Я просто смотрю, здесь ли еще полицейские, – сказала она, плотно задергивая шторы.

– Больше ничего не произойдет, Эллен, – раздраженно пообещал муж. – Да и что еще может произойти, черт возьми?

Эллен села рядом с ним на диван и устремила взгляд на цветной экран.

– Не знаю. Все это так непонятно. Мне перестала нравиться эта улица, Деннис.

– Все уже позади. Нам не о чем больше беспокоиться – все эти жалкие подонки окончательно рехнулись. Благодарение Господу, что с ними разобрались одним махом, – вот что я хочу сказать. Теперь у нас воцарится мир и покой.

– Но не могли же они все помешаться. Это лишено всякого смысла.

– А в чем теперь есть смысл? – Он на мгновение оторвался от экрана и увидел, что дети наблюдают за ними с напряженным вниманием. – Полюбуйся, что ты наделала, – недовольно сказал он. – Ты напугала детей. – Скрывая свою досаду, он ободряюще улыбнулся им и снова сосредоточился на телевизионной передаче.

В доме номер 18 Харри Скитс только что вернулся и закрыл за собой дверь.

– Джилл, я пришел! – крикнул он. Жена поспешно выбежала из кухни.

– Ты задержался, – сказала она, и Харри удивился, что она так встревожена.

– Ну, выпили по стаканчику с Джеффом. Да что с тобой?

– По-моему, я немного нервничаю.

Он поцеловал жену в щеку.

– Нервничать нет причин, глупышка. У тебя под окнами прохаживаются полицейские.

Она взяла его пальто и повесила в шкафу под лестницей.

– Когда ты рядом, я не боюсь. Это начинается, только когда я одна. Наша улица стала немного пугающей.

Харри рассмеялся:

– Старина Джефф тоже только об этом и говорит. Интересуется, кого прикончат в следующий раз.

– Это не смешно, Харри. Я не очень хорошо знала остальных, но миссис Роуландс была очень милой, когда мы с ней разговаривали.

Харри пнул ногой свой портфель и направился к кухне.

– Да, ну и способ... Перерезать горло машинкой для подстригания изгороди. Он-то уж точно помешался, этот тип.

Джилл включила электрочайник.

– Мне он очень не нравился. Но я бы не сказала, что ей тоже, судя по тому, как она о нем отзывалась. Она говорила, что он ненавидит ее собаку.

– Я тоже недолюбливаю пуделей.

– Да, но сделать такое с бедным животным...

– Забудь об этом, милая. С этим покончено.

– То же самое ты говорил на прошлой неделе.

Он покачал головой:

– Знаю, но кто бы мог подумать, что после такого произойдет еще что-нибудь? Это ни в какие ворота не лезет. И все-таки я уверен, что этот случай был последним. Давай выпьем чаю, а?

Она отвернулась и подошла к кухонному шкафчику, стараясь убедить себя, что тоже в этом уверена.

В доме номер 27 пожилой мужчина лежал в постели и дрожащим голосом разговаривал со своей сиделкой:

– Они еще здесь, Джули?

Сиделка опустила занавески и повернулась к старику:

– Да, Бенджамин, они только что прошли мимо.

– За все годы, что я здесь прожил, у нас никогда не патрулировали полицейские.

Она подошла к кровати, заслонив стоявшую у изголовья настольную лампу, и ее гигантская тень упала в угол комнаты, образовав там непроницаемую черную пустоту.

– Хотите молока? – тихо спросила она.

Его сморщенное старческое лицо при слабом свете лампы было желтым, как пергамент. Он улыбнулся:

– Да, пожалуй, только немного. Ты посидишь со мной, Джули, правда?

Она наклонилась над стариком, от чего закрытое крахмальное платье, которое она носила вместо формы, затрещало на ее пышной груди, и поправила простыни.

– Да, конечно посижу. Я же обещала, не так ли?

– Да, ты обещала.

Он потянулся к ее пухлой, но крепкой руке.

– Ты так добра ко мне, Джули.

Похлопав его по руке, она накрыла ее одеялом и еще раз расправила простыни вокруг его тщедушного старого тела.

– Ты посидишь со мной, правда? – переспросил он.

– Я уже сказала, что посижу, – терпеливо ответила сиделка.

Он заерзал в постели, устраиваясь поудобней.

– Кажется, я не прочь выпить горячего молока, – вздохнул он.

Она поднялась с кровати. Пушок над ее верхней губой блестел от мельчайших бусинок пота. Она прошла через комнату и бесшумно прикрыла за собой дверь.

В доме номер 33 Фелисити Кимбл гневно взирала на своего отца.

– Но почему я не могу выйти, папа? Это несправедливо!

– Я уже сказал, что не желаю, чтобы ты выходила сегодня из дому, – устало ответил Джек Кимбл. – Не желаю, чтобы ты где-то задерживалась, пока все это происходит.

– Но мне уже пятнадцать, папа. Я достаточно взрослая, чтобы распоряжаться собой.

– В эти дни никого нельзя считать достаточно взрослым. Разговор окончен – никуда ты не пойдешь!

– Мама! – захныкала девушка.

– Отец прав, Фелис, – мягко заметила мать. – После всех этих событий наша улица словно притягивает всякий сброд.

– Но что может случиться? У нас легавые под окнами.

– Полиция, Фелис, – поправила мать.

– К тому же Джимми может привезти меня домой.

– Да, – сказал отец, складывая свою газету, – и это еще одна причина, по которой ты никуда не пойдешь.

Плотно сжав губы, Фелисити смерила взглядом обоих родителей и, не сказав ни слова, демонстративно вышла из комнаты, «случайно» опрокинув башню, сооруженную ее младшим братом из конструктора «Лего».

– Может быть, следовало ее отпустить, Джек? – робко подала голос мать, помогая рыдающему ребенку собрать пластмассовые кубики.

– О, не начинай! – Джек уронил газету на колени. – Когда все утрясется, пусть шляется сколько угодно. При условии, что будет вовремя возвращаться домой, конечно.

– Для современных детей это не одно и то же. Они более независимы.

– Чересчур независимы, вот что я скажу тебе!

В своей комнате наверху Фелисити включила свет и ничком бросилась на кровать.

– Старые кретины, – громко произнесла она. Обращаются с ней, как с десятилетней. Она хотела всего лишь на пару часов сходить в клуб. Джимми ее ждет. С нее хватит! В школе обращаются, как с ребенком, дома обращаются, как с ребенком! А она уже женщина! Фелисити опустила глаза на свои полновесные выпуклости, чтобы удостовериться в этом. Удовлетворенная, она перевернулась на живот и стукнула кулаком по подушке. Проклятая улица! Только и делают, что убивают друг друга! Она с легкой грустью вспомнила двух братьев, живших неподалеку, которых застрелили из ружья; младший был такой красивый, она чуть не влюбилась в него. Но теперь оба мертвы, причем младший скончался от ран только позавчера. А через несколько минут умер и его отец. Сколько стараний затрачено впустую! Фелисити спрыгнула с кровати и подошла к магнитофону. Перемотала пленку и нажала «пуск». Заиграла нежная медленная мелодия – именно такие она любила – с подчеркнутым, но не навязчивым ритмом. Она задвигалась в такт, все больше погружаясь в смысл песни и забывая о своей обиде на родителей. Танцуя, она бессознательно приблизилась к окну и остановилась, увидев свое отражение на темном фоне. Прижавшись лицом к стеклу, она загородилась ладонями от света и посмотрела на улицу. Проходившие мимо полицейские взглянули наверх и продолжили свой путь. Фелисити проводила их взглядом, пока тех не поглотила тьма, недоступная даже свету уличного фонаря. Она задумчиво задернула занавески.

В доме номер 32, расположенном напротив, Эрик Чаннинг разочарованно крякнул. Обычно девушка оставляла занавески полуоткрытыми, явно не догадываясь, что за ней наблюдают из противоположных окон. За последний год Эрик провел немало часов одинокого бдения в своей спальне, тогда как его жена пребывала в уверенности, что он возится с самодельной железной дорогой в соседней комнате. Он знал, что Вероника считала его паровозики детской забавой для мужчины тридцати восьми лет, но, как она часто повторяла в компании, это удерживает его от греха. Подглядывание было не таким уж простым делом: глаза прикованы к окну, а слух напряженно ловит каждый звук на лестнице, чтобы не пропустить шагов жены. Услышав, что дверь гостиной открывается, он обычно бесшумно бросался на площадку, делая вид, будто только что вышел из уборной. Если бы жена его застукала, ему бы здорово досталось. Часами просиживал он там на холоде, не отрывая глаз от яркого просвета шириной от десяти до восемнадцати дюймов, – в зависимости от того, насколько небрежно она задернет занавески, – возбуждаясь при малейших признаках движения и доводя себя чуть ли не до остановки сердца при ее появлении. В удачные вечера она внезапно появлялась в одних трусиках и бюстгальтере. Однажды – всего лишь однажды – в какой-то сверхудачный вечер, она сняла бюстгальтер, стоя перед окном! Временами он начинал сомневаться, что девушка действительно не догадывается о том интересе, который вызывает ее цветущее юное тело, и не знает, что он наблюдает за ней из засады, как она выставляет его напоказ.

Эрик просидел у окна еще десять минут, слегка отодвинув лицо от щели между занавесками, чтобы его не освещал уличный свет. По опыту он знал, что сегодня неудачный вечер: больше он ничего не увидит. Но он будет снова и снова подскакивать к окну, чтобы убедиться, что за время его отсутствия просвет не расширился, хотя точно знал, что вечерний спектакль окончен. Когда она внезапно появилась в окне, ему пришлось отшатнуться в тень. Сердце бешено колотилось. Но девушка только посмотрела на проходивших мимо полицейских. Из-за них, должно быть, она и закрыла занавески. Назойливые ублюдки! Он нехотя оторвался от окна и вышел из комнаты, затаив в душе скорбь. Порой ему хотелось стать Кларком Кентом и обладать рентгеновским зрением. Или человеком-невидимкой – тогда он мог бы проникать к ней в комнату.

Когда он появился в дверях, жена на мгновение оторвалась от экрана и перестала вязать.

– Ты решил сегодня не играть со своими паровозиками, дорогой? – спросила она.

– Да, – мрачно ответил он. – Сегодня что-то не хочется, любимая.

Полицейские на улице шагали в ногу.

– Чертовски холодная ночь, Дел, – сказал один, дуя на застывшие в перчатках руки.

– Точно. Не понимаю, почему нельзя выделить еще одну «панду»?

– Чтобы каждую ночь зря гонять машину по одной улице? И так машин на участке не хватает.

– Зато шлемов хоть отбавляй.

– Чего?

– Машин не хватает, зато шлемов полно. За этот год я три штуки получил. После каждого футбольного матча на шлеме остаются вмятины.

– Ну?

– Я на всех матчах дежурю. Давно пора сажать этих малолетних подонков на пару недель, а не позволять им отделываться ничтожным штрафом.

– Да, я тоже люблю дежурить на футболе. Так ты, значит, получил три новых шлема?

– И новую рацию. Какой-то подонок схватил мою старую – и бежать. Толпа расступилась перед ним, как Красное море перед иудеями. Правда, когда я за ним погнался, он бросил рацию мне под ноги.

Некоторое время они шагали в молчании, с удовольствием прислушиваясь к звуку своей согласной поступи в ночной тишине.

– Да, их у нас полно.

– Чего – шлемов?

– Нет, подонков. Мало новобранцев приходит служить в полицию, вот что. Шлемов всем хватило бы. И раций.

– Патрульных машин маловато.

– Точно. Маловато. Слушай, подает голос.

– Кто?

– Рация.

– И правда. А все-таки удобная эта штука, рация. Никогда не знаешь, когда она заверещит. – Они опять прошли несколько шагов в молчании. – Слишком много их, понимаешь?

– Чего, шлемов?

– Да нет, идиот. Хулиганов футбольных. Их много, а нас мало. Нам уже с ними не справиться. И раньше, бывало, являлись несколько смутьянов на матч... а теперь их большинство. Со всеми не управиться.

– Да, много психов развелось.

– Нет, они просто идут на поводу у своих главарей. Их затягивает сама атмосфера.

– Будь моя воля, я бы такое с ними сделал! Дел хмыкнул:

– Тебе не позволят, сынок. Они же просто жертвы окружающей среды.

– Окружающей среды? Лично я не видел среди них ни одного рахитика. А вот хорошая порка, черт возьми, пошла бы им на пользу.

– Ну, это не позиция. Нельзя расстраивать наших доброжелательных работников социальной сферы.

Издевательская усмешка молодого полицейского осталась незамеченной, так как они вошли как раз в темный, не освещенный фонарем участок. Он искоса взглянул налево, где во мраке маячило огромное, стоявшее на отшибе здание.

– От этого дома меня почему-то всегда в дрожь бросает, – произнес он.

– Да, и у меня тоже к нему душа не лежит.

– Еще одна компания буйнопомешанных.

Дел кивнул в знак согласия:

– Похоже, эта улица свое получила.

Молодой полицейский оглянулся.

– Интересно, чья сегодня очередь?

Дел усмехнулся:

– Нет она заслужила немного мира и покоя, эта улица. Хлебнула бед. Не думаю, что здесь остался хоть один убийца.

– Будем надеяться, что ты прав, – ответил молодой, и полицейские продолжили свой ночной обход. Когда они миновали дом под названием «Бичвуд», звук их шагов стал почти не слышен.

Джули налила в чашку подогретое молоко и отпила немного для пробы. Она ничего не имела против, чтобы молоко обожгло глотку этого старого ублюдка, но тогда бы он всю ночь прохныкал. А она не была уверена, что сможет это выдержать.

Шесть лет она служила у него на побегушках: шесть лет нянчилась с ним, успокаивала, убирала за ним грязь и... делала кое-что еще. Сколько он еще протянет? Когда она пришла сюда из частного агентства по уходу за престарелыми, ей показалось, что старику осталось жить года два, самое большее – три. Но он ее надул. Шесть лет! Искушение подсыпать ему что-нибудь в суп или молоко было почти непреодолимым, но она понимала, что надо соблюдать осторожность. Обстоятельства сочтут подозрительными. Его завещание сразу укажет на нее, никому другому он свои деньги не оставит. Он не был богачом – Джули это знала, – но у него хватало средств, чтобы все эти годы платить ей жалованье, не имея никаких явных источников дохода; кроме того, он владел домом, в котором они жили. Боже, когда он умрет, она превратит этот дом в картинку!.. Возможно, устроит в нем фешенебельный дом престарелых. Он ведь достаточно большой. На Уиллоу-роуд всего несколько таких старых викторианских особняков, знававших лучшие времена, но все они поглощены общей серостью позднее появившихся домов. Да, из этого получится превосходный дом престарелых. Пять-шесть стариков, и чтобы никаких сложных заболеваний – это слишком хлопотно. И совсем немного персонала. Сама-то она не станет больше прислуживать! Ее единственной обязанностью будет следить, чтобы все шло как положено. Сколько же у старика денег? Ее глаза жадно сверкнули в полумраке кухни. Он довольно часто намекал насчет «небольших сбережений», которые откладывал, как говорил, специально для нее. Джули пыталась выведать – окольным путем, разумеется, – какую сумму составляют эти «сбережения», но старый болван только лукаво хихикал и потирал нос морщинистым пальцем. Хитрый старый ублюдок.

Она поставила кружку с молоком на поднос рядом с его микстурой, ложкой и целым набором пилюль. Господи, да он бы наверняка рассыпался, схвати она его разок да хорошенько встряхни. При ее комплекции это было бы нетрудно, тем более что от него давно уже остались одни кожа да кости. Половина этих таблеток была совершенно бесполезна, но они вызывали у него ощущение, что о нем заботятся. Большого вреда от них не будет. Сколько же это еще продлится? Сколько еще протянет этот упрямый старый болван, а главное, сколько она еще выдержит? «Терпение, Джули», – приказала она себе. Игра стоит свеч. Видит Бог, она непременно спляшет на его поганой могиле. Может, эта зима его доконает. Старый скряга не верил в центральное отопление, а электрокамин с одним нагревательным элементом, стоявший в его комнате, давал тепло разве что краешку ковра возле его кровати. Уходя за покупками, она довольно часто оставляла окно спальни открытым или незаметно прокрадывалась к нему в комнату глубокой ночью и открывала его, пока он спал, не забывая закрыть рано утром до пробуждения старика. Если он не схватит воспаления легких до конца зимы, значит, вообще не собирается умирать и проживет еще целую вечность. Но ей надо быть осмотрительной: иногда он выглядел отнюдь не слабоумным.

Джули вышла с подносом из кухни и стала подниматься по лестнице в спальню. В темноте она оступилась, и молоко выплеснулось на поднос. Она мысленно прокляла скаредность старика. В доме повсюду царил унылый полумрак, ибо он настаивал, чтобы Джули экономила на освещении. А когда какая-нибудь лампа перегорала, получить разрешение на покупку новой стоило немалых трудов. Он скрупулезно проверял каждый предъявленный ею счет, причем внезапно при этом оживлялся и его беспомощность таинственным образом исчезала; несомненно, он подозревал, что Джули его обманывает, а список ее еженедельных расходов считал вымыслом от начала до конца. Коварный старый пердун! Только за микстуры и пилюли, которыми она его пичкала, он готов был платить без всяких возражений и считал, что в них залог его жизни.

Когда она вошла, Бенджамин посмотрел на нее слезящимися старческими глазами из-под высоко натянутого одеяла. Приспустив его под подбородок, старик улыбнулся беззубым ртом.

– Благослови тебя Бог, Джули, – сказал он, любуясь тем, как она ловко закрывает дверь своим широким задом. – Ты чудесная девушка.

Она подошла с подносом к кровати и подвинула лампу на маленьком столике, чтобы освободить место. Все тени в комнате покачнулись и заняли новое положение.

– Ну вот, – сказала она, тяжело опускаясь на край кровати. – Сперва микстуру, потом таблетки. Их можно принять с молоком.

– Помоги мне сесть, Джули, – сказал он притворно слабым голосом.

Джули мысленно чертыхнулась, прекрасно зная, что он в состоянии усесться сам. Она встала, взяла его под мышки и, приподняв, придала его почти невесомому телу сидячее положение, взбив подушки у него за спиной. Желтый, сморщенный и липкий, он расплылся в улыбке. Джули отвернулась.

– Микстуру, – сказал он.

Она встряхнула пузырек и налила в ложку немного лекарства. Бенджамин широко открыл рот, став похожим на птенца, разинувшего клюв в ожидании червяка. Джули сунула ложку ему в рот, борясь с желанием пропихнуть ее всю в эту куриную глотку, и он с шумом всосал тягучую жидкость.

– Еще одну, и будете умницей, – сказала она, совершая над собой усилие.

Он состроил капризную детскую гримаску и опустил нижнюю челюсть.

Когда он проглотил вторую порцию, Джули поскоблила ложкой его заросший седой щетиной подбородок и отправила пролитые капли обратно в рот. Теперь очередь за пилюлями, которые возлагались на его скользкий дрожащий язык, как кусочки церковной просвирки, и смывались теплым молоком. Затем Джули промокнула его рот косметической салфеткой, и он съехал на спину с видом полного довольства.

– Ты обещала посидеть со мной, – лукаво напомнил он.

Она кивнула, зная, на что он намекает. Это небольшая жертва, на которую приходится идти ради денег старого ублюдка.

– Ты так добра ко мне, Джули. За все эти годы только ты по-настоящему заботилась обо мне. Ты – это все, что у меня осталось, дорогая. Но ты об этом не пожалеешь, обещаю, ты не пожалеешь. Ты будешь прекрасно обеспечена, когда я умру.

Джули похлопала его по руке.

– Вы не должны так говорить. Вам еще жить да жить. Возможно, вы и меня переживете. – Поскольку ей было всего тридцать девять, она считала, что такая возможность исключена.

– Ты будешь прекрасно обеспечена, Джули, – повторил старик. – Распусти свои волосы, дорогая. Ты знаешь, как я люблю на них смотреть.

Она наклонилась, и ее блестящая грива оказалась в пределах досягаемости. Старик провел шишковатыми пальцами по волосам, наслаждаясь их великолепием.

– Прекрасно, – пробормотал он. – Такие густые, такие здоровые. Ты поистине благословенна, Джули.

Сама того не желая, она улыбнулась. Да, волосы были ее главным козырем. Она знала, что тело у нее слишком крупное, хотя его плавные округлости не лишены привлекательности – чтобы их описать, потребовалась бы кисть Рубенса, – да и ее немного полноватое лицо опять же нельзя назвать уродливым. Зато волосы – как говаривал еще в Ирландии ее пьяный отец, – волосы были «даром Богов». Она заскромничала, стараясь играть в эту игру так, как нравилось старику.

– Ну же, Джули, дорогая, – притворно взмолился он, – дай мне на тебя посмотреть.

– Вы знаете, что я этого не сделаю, Бенджамин.

– Но в этом нет ничего дурного. Смелей, – уговаривал он.

– У вас может сердце не выдержать, Бенджамин. – Она надеялась, что однажды так и будет.

– Мое сердце уже не выдерживает, дорогая. Неужели ты не отблагодаришь меня за ту награду, которую я тебе завещаю?

– Я же просила не говорить больше об этом. Кроме того, моя награда – это забота о вас.

– Так позаботься же обо мне, Джули, милая.

Она встала, зная, что старик потеряет терпение, если игра затянется. Закинув руки за голову, она расстегнула застежку на шее и одним движением расстегнула все кнопки сверху донизу, отчего туго накрахмаленное платье легко соскользнуло, едва она повела плечами. И Джули предстала перед ним в позе напускной застенчивости, со своими тяжелыми грудями, спрятанными в бюстгальтер.

Старик пялился на нее с открытым ртом, в уголках которого скапливалась слюна. Побуждая ее продолжать, он судорожно закивал головой. Джули развязала на талии бант своего белого передника, и он упал на пол. Крахмальная юбка, которую она не без усилий стащила через бедра, скользнула по ее ногам с легким похрустыванием. Резинка ее темных колготок застряла в глубокой жировой складке на талии, и она запустила большие пальцы в свою плоть, чтобы найти ее. Бенджамин охнул, когда она предстала перед ним горой белой плоти, сдерживаемой только бюстгальтером и трусиками.

– Восхитительно, – сказал он, – просто восхитительно. – Его руки исчезли под одеялом, лихорадочно нащупывая сморщенный член. – Остальное, Джули. Теперь остальное.

Она расстегнула бюстгальтер, и огромные холмы ее грудей нехотя вывалились на склон живота. Бюстгальтер полетел на груду одежды у ее ног, а она сжала свои груди, так что они сплющились, и принялась поглаживать розовые соски, пока они не набухли, как выдвинутые антенны. Ее руки скользнули вниз по необъятному животу. Она просунула пальцы под резинку трусиков и медленно спустила их на бедра. Старик громко застонал и вытянул шею, стараясь получше рассмотреть ее пушистый темный треугольник.

Совершенно голая, Джули стояла перед ним, уперев руки в бока.

– Да, да, Джули. Ты знаешь, что теперь делать.

Она знала. Танцевать.

Громадная тень вторила ее движениям по всей комнате, заезжая на потолок и зловеще нависая над ними обоими, когда Джули приближалась к лампе. Джули извивалась и кружилась, приседала и прыгала, высоко выбрасывая руки и давая ему возможность рассмотреть каждый дюйм своего мясистого тела. Она закончила танец пируэтом, грубо исполненным и нелепым, но он с горящими от возбуждения глазами закричал «бис!».

Джули, задыхаясь, рухнула в плетеное кресло, стоявшее в темном углу комнаты, сидеть на котором голышом было довольно неприятно. Но он хотел, чтобы второй акт спектакля разыгрывался именно там.

Ожидая, пока Джули отдышится, старик наблюдал за ней, дыша от возбуждения не менее тяжело и учащенно. Если бы она только знала, что денег почти не осталось! Плата за ее услуги в течение всех этих лет истощила его сбережения; их хватит еще на год, от силы на полтора, и все. Но она заслужила эти деньги! Видит Бог, заслужила! Он понял, что это редкостная находка, как только она вошла в этот дом. Все в ней дышало сладострастием: могучее тело, манера двигаться, эти закрытые крахмальные платья на пуговицах. Даже голос с легким налетом ирландской напевности. А когда он впервые увидел все великолепие ее изумительных волос, струящихся по спине мягким темно-каштановым каскадом!.. Блаженство! Она была неповторима! Другие справлялись со своей работой неплохо, но почти не уделяли внимания ему и его нуждам. На то, чтобы убедить Джули, что ее будущее связано с ним, а не с агентством, ушло не слишком много времени. Само собой, небольшой обман был необходим. Но, в конце концов, он обеспечивал ее все эти годы. Досадно, что всему этому придет конец, но деньги, которые он выручит за свой дом, позволят ему неплохо провести остаток жизни в каком-нибудь приличном доме престарелых. Джули он выделит из этой суммы сотни две, а то и три: она была такой услужливой. Это ее осчастливит! Ну, Джули, начинай же!

Джули широко раздвинула ноги, и ее блуждающая рука оказалась между бедер. Она проделала пальцами дорожку в треугольнике волос и отыскала спрятанные под ними срамные губы. Джули застонала – не только ему в угоду, но и оттого, что сильно возбудилась сама. В последнее время мастурбация доставляла ей величайшее наслаждение. Мужчины, в тех редких случаях, когда ей удавалось тайком провести кого-нибудь к себе, оказывались недостаточно выносливыми, чтобы удовлетворить все ее требования. Прикусив нижнюю губу и покрывшись испариной, она сунула палец глубже. Ее рука двигалась в замедленной истоме, но постепенно движения стали более решительными и быстрыми, и у нее напряглись мышцы живота.