Текст книги "Перевал в середине пути. Как преодолеть кризис среднего возраста"

Глава 2. Приближение к перевалу

Перевал в середине пути – понятие новое. Раньше, до внезапного увеличения продолжительности жизни на рубеже веков, она была, по словам Томаса Хоббса, «беспросветной, жестокой и короткой»[8]8
  Selections, p. 106.


[Закрыть]. В начале столетия благодаря развитию медицины и здравоохранения средняя продолжительность жизни перевалила за сорок лет. Если пройтись по кладбищам эпохи колониальной Америки, взору предстанет печальное зрелище – длинные ряды могил детей, умерших во время эпидемий чумы, малярии, дифтерии, коклюша, оспы и тифа, от которых современные дети избавлены благодаря иммунизации. (Помню, как в моем родном городе с населением сто тысяч человек произошла вспышка полиомиелита, в связи с чем жизнь там практически полностью замерла, за исключением работы самых необходимых учреждений, – были закрыты парки, кинотеатры, бассейны.)

Тех, кто дожил до преклонного возраста, в большей степени жестко контролировали социальные институты (церковь, семья) и общественные нравы. (В моем детстве о разведенных людях говорили с той же интонацией, с какой произносили: «Вот идет убийца».) Гендерные предрассудки отличались абсолютной категоричностью, ущемляя как женщин, так и мужчин. Семейные и этнические традиции помогали не забывать о корнях и иногда пробуждали ощущение сплоченности, но при этом, будучи давно устаревшими, отбивали стремление к независимости. Девушка должна была выйти замуж, родить и воспитать детей, служить оплотом системы, поддерживающей и передающей традиции; юноша же, повзрослев, должен был принять на себя обязанности отца, стать добытчиком, но, помимо этого, также обеспечивать сохранение и преемственность ценностей.

Многие из этих ценностей были и остаются достойными одобрения. Но, учитывая весомость подобных институциональных ожиданий, имело место психологическое насилие. Не следует бездумно восхищаться пятидесятилетним браком, не зная, что творится при этом на душе у супругов. Может быть, они боятся перемен, честности и страдают. Ребенок, реализующий родительские ожидания, теряет свою душу. Стойкость и сохранение ценностей сами по себе не являются добродетелью.

Идея, что мы приходим в этот мир, чтобы стать самими собой, уникальным созданием, чьи ценности могут отличаться от ценностей родных и близких, была неведома тем, кто жил до нас. Даже сегодня некоторые воспринимают эту мысль в штыки. Однако отличительной особенностью современной эпохи является радикальное смещение фокуса внимания с общественных институтов на отдельного индивидуума. Смысловая нагрузка переместилась с царского скипетра и церковной митры на человеческую личность – и это самое кардинальное изменение. Великие объединяющие идеологии лишились большей части своей психической энергии, оставив представителей современного общества в изоляции. Как полтора столетия назад заметил Мэтью Арнольд, мы «блуждаем между двух миров, меж мертвым и бессильным для рожденья»[9]9
  Poetry and Criticism of Matthew Arnold, p. 187.


[Закрыть]. К счастью или к сожалению, на смену выбору институтов пришел выбор отдельного индивида. Сегодня мы сталкиваемся с перевалом в середине пути не только потому, что люди живут достаточно долго, но и потому, что подавляющая часть западного общества признает за человеком его главную роль в собственной жизни.

Тектоническое давление и признаки сейсмической активности

Как упоминалось ранее, перевал в середине пути ощущается как своего рода тектоническое давление, которое нарастает снизу. Подобно литосферным плитам, крупным блокам, которые постоянно перемещаются относительно друг друга, трутся боками и усиливают давление, что и становится причиной землетрясения, сталкиваются между собой и блоки, составляющие нашу личность. Приобретенное ощущение собственного «я» вкупе со сформированными комплексами и представлениями, а также защитой внутреннего ребенка, истирается и обтачивается о более масштабную Самость, стремящуюся к реализации.

Выполняющее защитные функции самосознание подавляет эти сейсмические волны, но тем не менее давление нарастает. Его признаки проявляются задолго до того, как человек осознает наступление кризиса: злоупотребление алкоголем, депрессия, которую он старается побороть, связи на стороне, частая смена работы и т. д. – все перечисленное является попытками подавить, проигнорировать глубинное давление или убежать от него. С терапевтической точки зрения подобные симптомы не являются чем-то ужасным, они, если можно так выразиться, приветствуются, поскольку не только указывают на наличие травмы, но и отражают работу здоровой психики.

Юнг отмечал, что неврозы «следует понимать как страдания души, не обретшей смысла»[10]10
  Psychotherapists or the Clergy, Psychology and Religion: West and East, CW 11, par. 497. (Здесь и далее CW обозначает The Collected Works of C.G. Jung.)


[Закрыть]. Отсюда не следует, что можно прожить жизнь без страданий, – скорее, речь идет о том, что от страданий нам никуда не деться и, следовательно, мы обязаны постичь их смысл.

Во время Второй мировой войны немецкий теолог Дитрих Бонхёффер принял мученическую смерть за участие в антигитлеровском сопротивлении. Из концентрационного лагеря Фленсбург ему удалось тайно передать некоторые бумаги и письма. В одном из них он задавался очевидным вопросом: неужели Господь сотворил этот лагерь и его нечеловеческие условия? Бонхёффер осознал, что у него нет ответа на этот вопрос, но мудро заметил, что его задача заключается в том, чтобы пройти через ужасные обстоятельства и познать волю Бога[11]11
  Letters and Papers from Prison, p. 210.


[Закрыть].

Можно было бы утверждать, что под тектоническим давлением души истинную цель жизни не постичь. Но мы обязаны выяснить, в чем смысл конфликта, столкновения наших «я», сопровождающего перевал в середине пути. В этом неизбежном противоборстве, цикле смерти-возрождения пробуждается новая жизнь. Нам даруется возможность заново обрести ее, прожить ее более осознанно, отделив смысл от страданий.

Человек понимает, что приблизился к перевалу в середине пути, когда происходят некие значимые события, открывающие ему глаза. Я встречал много людей, подошедших к перевалу после того, как они столкнулись со смертельной болезнью или овдовели. До того момента, часто до пятидесяти или шестидесяти лет, им удавалось оставаться в неведении, находиться в подчинении у комплексов или коллективных ценностей – они попросту отмахивались от вопросов, которые возникают при прохождении перевала. (Примеры будут рассмотрены в следующей главе.)

Перевал в середине пути – не столько хронологическая точка, сколько психологический опыт. Разницу наглядно отражают два греческих слова, обозначающих время: chronos (хронос) и kairos (кайрос). Хронос – это линейное, последовательное время; кайрос – время, раскрываемое в своем глубинном измерении. Таким образом, для американцев 1776-й является не просто годом в календаре. Это событие особой значимости, которое определило качество каждого последующего года в истории страны. Человек подходит к перевалу в середине пути тогда, когда он оказывается вынужден взглянуть на свою жизнь как на нечто большее, чем линейную последовательность лет. Чем дольше мы остаемся в неведении (что в нашей культуре сделать довольно легко), тем выше вероятность того, что мы рассматриваем жизнь лишь как череду моментов, ведущих к некоей расплывчатой конечной цели, суть которой раскроется в надлежащий срок. Когда же у человека открываются глаза, вертикальное измерение, кайрос, перекрещивается с горизонтальной плоскостью жизни, видение жизненного пути обретает глубину: «Кто же я такой и куда я иду?»

Человек приближается к перевалу в середине пути, когда ему приходится повторно задаваться вопросом, который занимал его в детстве, но с годами стерся. Перевал подсвечивает необходимость всерьез заняться проблемами, которые до сих пор лишь быстро «подлатывались». На сей раз не удастся снять с себя ответственность за решение вопроса. Преодоление перевала, повторюсь, начинается, когда мы спрашиваем себя: «Кто я без своего жизненного пути и социальных ролей?»

Поскольку история нашей жизни хранится в нашей психике в качестве динамичной независимой составляющей, прошлое определяет и контролирует нас. Будучи вынужденными примерять на себя социально установленные роли – супруга, родителя, добытчика, – мы проецируем на эти роли собственную личность. Вот как начинается автобиографический роман Джеймса Эйджа: «Я хочу поведать вам о летних вечерах в Ноксвилле, Теннесси, в те времена, когда я жил там, успешно скрываясь под маской ребенка»[12]12
  A Death in the Family, p. 11.


[Закрыть]. Все мы когда-то были детьми и задавали серьезные вопросы, молча наблюдая за взрослыми или лежа по ночам в кроватках, одновременно и страшась жизни, и радуясь ей. Но бремя учебы, процесс социализации и впоследствии роль родителя постепенно вытеснили детское благоговение, заменив его нормативными ожиданиями и культурными данностями. Предисловие к автобиографии Эйдж завершает воспоминаниями о том, как большие люди несли его в кровать «как самого любимого члена семьи: но они никогда и ни за что ни сейчас, ни потом, когда-либо в будущем, не говорили и не скажут мне, кто я такой»[13]13
  Ibid., p. 15.


[Закрыть].

Подобные серьезные вопросы делают нашу жизнь более значимой и исполненной достоинства. Забывая их, мы обрекаем себя на социальное программирование, шаблонность и, в конце концов, отчаяние. Если нам повезет достаточно пострадать, мы волей-неволей погрузимся в осознание и эти вопросы зазвучат снова. Если нам хватит мужества и желания спасти собственную жизнь, то через эти страдания мы сможем вновь вернуть ее себе.

Хотя у некоторых эта предопределенная встреча с самими собой происходит в результате катастрофического события, задолго до нее все мы получаем предупредительные сигналы. Землю под ногами сотрясает легкая дрожь, и поначалу на нее легко не обратить внимания. Признаки сейсмической активности, старшие братья тектонического давления, проявляются еще до того, как мы их замечаем.

Я знаком с одним человеком, который к двадцати восьми годам достиг всего, о чем мечтал, – докторская степень, семья, опубликованная книга, хорошая преподавательская должность. Первыми признаками сейсмической активности, которые он распознал, стали скука и апатия. И он последовал примеру большинства: в последующие десять лет принялся больше писать, стал отцом еще нескольких детей, получил еще более престижную должность. И всей этой кипучей деятельности он мог дать разумное объяснение, ибо со стороны она выглядела продуктивной и казалась типичным движением по карьерной лестнице, на основе которой мы склонны выстраивать собственную идентичность. В возрасте тридцати семи лет подспудно копившаяся депрессия со всем неистовством прорвалась наружу в виде полного нервного истощения и утраты смысла жизни. Он уволился, оставил семью и открыл в другом городе кафе-мороженое в викторианском стиле. Можно ли считать эти поступки гиперкомпенсацией того, чего ему не хватило в «предыдущей» жизни? Пытался ли он таким образом заглушить важные вопросы, к решению которых настойчиво призывал перевал в середине пути? Или же он осознал, как на самом деле ему хотелось бы провести вторую половину жизни? Лишь время покажет, и только он сам сможет рассказать.

Нередко «сейсмическая дрожь» возникает незадолго до тридцати, но в таком возрасте можно не обратить на нее внимания. Жизнь бьет ключом, многие проходят через кардинальные изменения, впереди большой и манящий путь, люди полны сил и энергии и потому блокируют предупреждения. Нужно пройти гоночную трассу несколько раз, чтобы понять, круг это или овал. Распознать паттерны с их последствиями и побочными эффектами можно, лишь испытав на себе их действие, притом не раз и не два. Оглядываясь назад, мы нередко чувствуем разочарование и даже стыд из-за своих ошибок, наивности и планов на будущее. Но такова первая взрослость: она невозможна без чувства робости, изобилует оплошностями, ошибочными предположениями, запретами и в ней обязательно, без исключений, присутствует молчаливая реализация детских сценариев. Если мы не пройдем этот путь, не совершим всех этих ошибок, не упремся во все эти стены, то так и останемся детьми. Для переоценки собственной жизни нужно принять и простить неизбежные грехи, совершенные по незнанию. По-настоящему непростительный грех – это не начать действовать осознанно во второй половине жизни.

Ниже описаны характерные симптомы и ощущения – предвестники приближения к перевалу в середине пути. Они возникают сами по себе, независимо от желания эго, незаметно проявляясь день за днем и нарушая покой внутреннего ребенка, который нуждается в знакомом и больше всего на свете ценит безопасность. Однако упомянутые симптомы неразрывно связаны с неотвратимым движением жизни к неизвестному концу, телеологическим процессом, служащим таинствам природы, равнодушным к желаниям нервного эго.

Новый тип мышления

Как уже упоминалось ранее, у детей магическое мышление. Эго ребенка еще не проверено в бою и плохо знакомо с границами. Нередко оно путает объективный внешний мир и внутренний мир с его желаниями. Эти желания представляются возможностями, порой весьма вероятными. Они отражают нарциссизм ребенка, который хочет верить в то, что является центром вселенной. Подобное мышление оторвано от реальности и эгоцентрично, но оно воспринимается как естественное для ребенка и даже вызывает умиление. «Я вырасту, наряжусь в белое платье и выйду замуж за принца», «Я стану космонавтом», «Я стану известным рок-музыкантом». (Постарайтесь вспомнить свои детские мечты и подумайте, что с ними сделала жизнь.) Но самое главное, магическое мышление ребенка дает ему уверенность в собственных умозаключениях: «Я буду жить вечно. Я не только стану богатым и знаменитым, но и смогу избежать смерти и тлена». Подобное мышление доминирует примерно до десяти лет, хотя к этому времени начинает понемногу сдавать позиции. Иллюзия превосходства и уникальности дает заметную трещину, когда не удается впечатлить даже других детей. (В детстве я мечтал заменить Джо Ди Маджо в качестве центрфилдера «Нью-Йорк Янкиз». Увы, боги наделили нужными талантами Микки Мэнтла.)

В подростковом возрасте с присущими ему страданиями и смятением в магическом мышлении ребенка образуются огромные прорехи. Тем не менее незакаленное эго продолжает упорствовать, демонстрируя так называемое героическое мышление, отличающееся бо́льшим реализмом, но при этом способностью мечтать и прогнозировать будущее, фантазируя о великих свершениях. С печалью глядя на руины родительского брака, подросток думает: «Я умнее, чем они, и подойду к выбору спутника более осознанно». В этом возрасте мы все еще рассчитываем получить должность большого начальника, написать великий роман, стать идеальным родителем.

Героическое мышление имеет практическую ценность, ведь кто бы согласился взрослеть, зная, что впереди его ждут испытания и разочарования? Мне пока еще не предлагали выступить на церемонии вручения дипломов, но, какими бы тошнотворными ни были речи, с которыми там обычно выступают, вряд ли у меня хватило бы духу раскрыть правду. Неужели, глядя на мечтательные и воодушевленные лица, кто-то рискнет сказать: «Через несколько лет вы, скорее всего, возненавидите свою работу, ваш брак станет трещать по швам, а дети будут доводить до исступления; в вашей жизни воцарится такой хаос, что вам захочется написать об этом книгу». Ну кто же посмеет так поступить с наивными романтиками, одержимыми честолюбивыми мечтами, даже если они идут той же петляющей и каменистой дорогой, что и их родители?

Пылкость героического мышления с его надеждами и планами, практически не остужаемая ледяным душем внешнего мира, помогает молодым людям покидать отчий дом и, как и положено, окунаться во взрослую жизнь. Молодой Вордсворт, переправившийся через Ла-Манш и наблюдавший начало Французской революции, провозглашал: «Стократ блажен, кто молод был»[14]14
  The Prelude, Poetical Works of Wordsworth, p. 570. Перевод А. Карельского.


[Закрыть]. Несколькими годами позже он с презрением смотрел на то, как на смену революционным обещаниям пришел наполеоновский режим. Измученный в сражениях Томас Лоуренс стал свидетелем того, как старики предают его мечты на мирных конференциях. И все равно молодые люди, как и должно, отправляются в путь, падают, поднимаются и, спотыкаясь, идут вперед, на встречу с временем.

Человек подходит к перевалу в середине пути тогда, когда магическое мышление детства и героическое мышление отрочества начинают идти вразрез с реальным жизненным опытом. Тем, кто достиг тридцати пяти лет, пришлось испытать немало разочарований и душевных терзаний, чтобы перешагнуть обломки, оставшиеся от подросткового периода. Любой человек среднего возраста, столкнувшись с нехваткой талантов, ума и зачастую мужества, становился свидетелем того, как разбиваются его мечты, надежды и ожидания.

Таким образом, мышление, характерное для этапа перевала в середине пути, весьма прозаично именуется реалистичным. Реалистичное мышление дает нам перспективу. Греческие трагедии показывают, что благодаря восстановлению должных отношений с богами главный герой многое получает, несмотря на то что находится при этом на грани краха. Шекспировский Король Лир не был злодеем, он был глупцом, ибо не ведал, что такое любовь. Его подвела жажда лести, он заплатил за нее физическим здоровьем и трезвостью рассудка, зато многое приобрел.

Жизнь призывает нас сменить точку зрения, усмирить высокомерие и показывает нам разницу между надеждой, знаниями и мудростью. Надежда зиждется на том, что может случиться. Знания – результат ценного урока, который нам преподал опыт. Мудрости присуще смирение и отсутствие чванливости. Мудрый Сократ признавал, что ничего не знает (однако в его «ничего» было сокрыто куда больше, чем в уверенности тогдашних и нынешних философов и ученых мужей).

Реалистичное мышление среднего возраста ставит целью восстановление баланса, смиренных, но исполненных чувства собственного достоинства отношений между человеком и окружающим миром. Один мой друг как-то рассказал, что точно знал о своем приближении к перевалу в середине пути. В его сознании вспыхнула мысль, истинность которой не требовала доказательств. Мысль эта звучала так: «Моя жизнь никогда не будет цельной, отныне она будет существовать только в отдельных фрагментах». Так психика предупреждала его о том, что завышенные ожидания молодости не претворятся в действительность. Кому-то подобное осознание покажется поражением, а кого-то сподвигнет задать следующий вопрос: «Так что же мне делать дальше?»

Смена идентичности

Человек, которому дарована возможность прожить жизнь до конца, меняет несколько личностей. Это естественная задача эго, позволяющая справиться с экзистенциальной тревогой и, насколько возможно, обеспечить стабильность. Однако жизнь по самой своей сути не только допускает перемены, но и требует их. Приблизительно каждые семь – десять лет в человеке происходят существенные физические, социальные и психологические изменения. Вспомните, к примеру, какими вы были в четырнадцать, двадцать один, двадцать восемь и тридцать пять. Поскольку мы живем во времени, мы все совершаем такие переходы. Можно обобщить эти циклы и для каждого этапа определить социальную и психологическую программу. Несмотря на высокомерную уверенность эго в том, что оно контролирует жизнь и так будет всегда, жизнь, вне всякого сомнения, есть процесс независимый, неизбежно диалектический, с постоянным чередованием смерти и возрождения. Признание и принятие неизбежности перемен свидетельствует об очевидной мудрости, однако мы по природе своей склонны не допускать принижения того, чего нам удалось достичь[15]15
  Подсознание нередко замечает это сопротивление и призывает к переменам такими возникающими в сновидениях образами, как взрыв или наводнение, украденная или заглохшая машина, потерянный или украденный кошелек с паспортом внутри. Перечисленные образы указывают на то, что прежнее эго-состояние становится неадекватным.


[Закрыть].

Популярность книги Гейл Шихи Passages («Переходы») подтверждает актуальность темы периодических изменений. Тем не менее, как отмечают Мирча Элиаде, Джозеф Кэмпбелл и другие социологи и антропологи, наша культура утратила мифологическую карту, с помощью которой можно было установить местонахождение человека в более масштабном контексте. Лишившись исповедуемых всем племенем представлений о богах и духовных связей, современные люди брошены на произвол судьбы и вынуждены наугад, без ориентиров, образцов для подражания и помощи переходить из одного жизненного этапа в другой. Вследствие чего перевал в середине пути, предполагающий смерть перед возрождением, зачастую воспринимается как явление пугающее и ведущее к изоляции, ведь у нас нет никаких ритуалов и мы получаем мало помощи от таких же одиноко блуждающих товарищей.

Помимо многочисленных промежуточных этапов, каждый из которых подразумевает смерть в той или иной форме, выделяют четыре длительных этапа, определяющих нашу идентичность.

Первая идентичность – детство – характеризуется зависимостью эго от реального мира родителей. Физическая зависимость очевидна, но психологическая еще сильнее, ведь ребенок отождествляется с семьей. В древних культурах человек считался взрослым с началом пубертатного периода. Как бы сильно племена ни различались в географическом, культурном или идеологическом плане, в каждом из них существовали наполненные особым смыслом ритуалы перехода от детской зависимости к взрослой независимости.

Несмотря на значительные расхождения в практиках инициации, традиционные ритуалы посвящения включали, как правило, шесть стадий. Приведу их краткое описание: 1) сепарация от родителей (зачастую посредством ритуального похищения); 2) «смерть», когда «убивается» детская зависимость; 3) возрождение, дарование новой, только начинающейся жизни; 4) обучение, знакомство неофитов с основными мифами, задающее духовную траекторию, наделяющее привилегиями и обязанностями в данном конкретном племени и передающее знания об охоте, воспитании детей и прочем необходимом для взрослой жизни; 5) суровые испытания, чаще всего связанные с дальнейшей сепарацией и позволяющие раскрыть внутреннюю силу для решения внешних задач; 6) возвращение, воссоединение с сообществом после обретения знаний, мифологической базы и внутренней силы, необходимых, чтобы исполнять взрослую роль. Часто посвященному после такой радикальной трансформации даже давали новое имя.

Обряды инициации были призваны осуществить отделение от родителей, передать священную историю племени, служащую духовной базой, и подготовить к обязанностям взрослой жизни. В нашей культуре отсутствуют исполненные смысла обряды посвящения во взрослость, вследствие чего у многих молодых людей затягивается период зависимости. Современная культура, утратив мифологические корни, отличается такой высокой степенью гетерогенности, что следующим поколениям мы в состоянии передать лишь убеждения XX века: материализм, гедонизм и нарциссизм, да еще толику компьютерных навыков. Ничего из перечисленного выше не дарует спасения, единения с землей и ее мощными ритмами, не придает смысл или глубину нашему жизненному пути.

Вторая идентичность начинается с пубертатным периодом. Однако в отсутствие традиционных обрядов перехода молодые люди часто находятся в духовном смятении, а их эго довольно неустойчиво. Новорожденное эго податливо и подвержено влиянию сверстников и поп-культуры, формируемой такими же запутавшимися незрелыми личностями. (Многие психотерапевты Северной Америки ограничивают пубертат периодом приблизительно от двенадцати до двадцати восьми лет. После двадцати шести лет работы в качестве профессора я пришел к выводу, что основная культурная роль колледжей сводится к тому, чтобы быть хранилищем, пока молодежь озабочена попытками упрочить свое эго и окончательно отделиться от родителей. Действительно, немалая доля их любви и ненависти к матери и отцу перенаправляется на альма-матер.)

Таким образом, главная задача второго перехода состоит в укреплении эго, молодые люди набираются сил, чтобы покинуть отчий дом, выйти в большой мир и бороться за выживание и осуществление заветных мечтаний. Им предстоит объявить этому миру: «Наймите меня на работу. Выходи за меня замуж. Верьте мне». И доказать свою состоятельность. Некоторым недостает решимости оборвать зависимость даже в среднем возрасте. Одни продолжают жить с родителями, другим не хватает силы характера и самоуважения, чтобы рискнуть сложившимися отношениями, Третьим не удалось справиться с рабочими задачами с достаточной эффективностью. Тело таких людей достигло среднего возраста в хронологическом смысле, но их кайрос так и остался в детстве.

Период приблизительно от двенадцати до сорока лет я называю первой взрослостью. Человек, в глубине души понимающий, что у него нет четкого ощущения собственного «я», может лишь пытаться подражать в своих действиях другим взрослым. Молодым людям свойственно типичное заблуждение: если я буду действовать так же, как мои родители, или, наоборот, пойду им наперекор, то обязательно стану взрослым. Если мы устраиваемся на работу, женимся или выходим замуж, становимся родителями и налогоплательщиками, мы получаем как бы подтверждение взрослости. В сущности же получается, что зависимость детства частично уходит в тень и проецируется на взрослые роли. Эти роли во многом напоминают параллельные тоннели. Пребывая в смятении подросткового возраста, мы проходим через них с расчетом на то, что они подтвердят нашу идентичность, обеспечат самореализацию и заглушат ужас неизвестности. Первая взрослость, которая, надо отметить, может порой длиться всю жизнь, – временное существование, лишенное глубины и уникальности, которые придают человеку индивидуальность.

Эти тоннели имеют неопределенную протяженность и длятся до тех пор, пока сохраняется спроецированная идентичность и пока зависимость от них приносит свои плоды. Практически невозможно убедить тридцатилетнего женатого мужчину, имеющего хорошую работу и ожидающего пополнения семейства, что он до сих пор находится в затянувшемся детстве. Мощная сила родительских комплексов и весомость ролей, предлагаемых обществом, притягивают проекции любого, кто еще только познает жизнь. Как упоминалось ранее, самость, загадочный процесс, протекающий внутри каждого и приводящий нас к самим себе, нередко проявляется различными симптомами, такими как апатичность, депрессия, внезапные приступы ярости или чрезмерное потребление. Однако сила проекций вынуждает заталкивать в дальний ящик любые серьезные вопросы. И как же становится страшно, когда проекции ослабевают и у нас больше нет возможности игнорировать взбунтовавшуюся самость. Нам приходится признаваться в беспомощности, потере контроля. В действительности эго никогда ничего не контролировало, а, скорее, подстегивалось энергией родительских и коллективных комплексов, подкрепляемых силой проекций на роли, которые общество предлагает претендующим на звание взрослого. До тех пор пока роли не теряют привычной силы, а проекции не ослабевают, индивиду удается избегать встречи с внутренней самостью.

В третий этап своего развития, вторую взрослость, идентичность вступает, когда исчезают все проекции. Сопутствующие этому исчезновению ощущение предательства, обманутые ожидания, душевная пустота и потеря смысла жизни влекут за собой кризис среднего возраста. Но именно в период этого кризиса у человека появляется возможность превратиться в самостоятельную личность, не скованную рамками родительских комплексов и культурной предопределенности. Как ни печально, регрессивная сила психики с ее характерной зависимостью от авторитетов часто не отпускает человека из плена этих комплексов и тем самым тормозит развитие. Работая с пожилыми людьми, которым неминуемо приходится сталкиваться с потерями и жить в ожидании смерти, я могу разделить их на две четко выраженные категории. Одни видят в оставшемся отрезке пути массу причин, чтобы не опускать руки и все-таки побороться за него, а для других жизнь наполнена горечью, сожалениями и страхом. К первым неизменно относятся люди, уже имеющие опыт борьбы, пережившие смерть первой взрослости и принявшие на себя ответственность за свою жизнь. Последние отведенные им годы они живут более осознанно. Те же, кто избежал первой смерти, преследуемые призраком второй, боятся того, что прожили свою жизнь совершенно напрасно.

Отличительные особенности второй взрослости более подробно будут рассмотрены в последующих главах. Но здесь крайне важно отметить, что наступает она лишь тогда, когда отбрасываются временные личности, а ложное «я» умирает. Болезненность этого процесса компенсируется наградой – новой жизнью, однако на перевале в середине пути человек ощущает лишь «умирание». На этапе четвертой идентичности, смертности, которая подразумевает умение жить с таинством смерти, мы также остановимся более подробно несколько позже, но реальность смерти необходимо принимать уже на этапе второй взрослости.

К счастью, после прохождения первой взрослости мы можем восстановить свою жизнь. Нам дается второй шанс использовать то, что было оставлено в «идеальном» детстве. У нашего противостояния со смертью есть положительный момент: от совершаемого нами выбора многое зависит, а наше достоинство и глубина рождаются в том, что Хайдеггер называет «бытие к смерти»[16]16
  Being and Time, p. 97.


[Закрыть]. Определение Хайдеггера нашего онтологического состояния связано не столько с болезненностью, сколько с признанием телеологических процессов природы, диалектики рождения и смерти.

К оценке сменяющих друг друга идентичностей можно подойти с другой стороны: рассмотреть классификацию их осей. В первой идентичности, детстве, в качестве ключевой оси выступают отношения ребенка с родителями. В первой взрослости ось проходит между эго и окружающим миром. Эго, сознательная сущность, изо всех сил стремится спроецировать себя во внешнюю реальность и создать мир внутри мира. Детская зависимость загоняется в подсознание и (или) проецируется на различные роли, и человек ориентируется преимущественно на внешний мир. Во второй взрослости, во время и после перевала в середине пути, ось соединяет самость и эго. Сознание естественным образом предполагает, будто ему все известно и оно командует парадом. Как только его гегемония свергнута, присмиренное эго вступает в диалог с самостью. Самость можно определить как телеологический замысел природы. Эта тайна неподвластна нашему пониманию, но ее раскрытие осыплет нас такими богатыми дарами, какие вряд ли вместит наша короткая жизнь.

Четвертая ось – самость-Бог, или, если угодно, самость-Космос. Данная ось формируется космическим таинством, превосходящим таинство индивидуального воплощения. Без соприкосновения с космической драмой мы вынуждены влачить быстротечное, легкомысленное и бесплодное существование. Поскольку унаследованная большинством из нас культура предлагает крайне скудные мифологические средства по размещению собственного «я» в широком контексте, для индивида тем более важно расширять свои представления о жизни.