Текст книги "Перевал в середине пути. Как преодолеть кризис среднего возраста"

Описанные оси задают движение происходящих в душе изменений. Если нас перебрасывает с одной оси на другую без нашего на то согласия, нас охватывает смятение и даже ужас. Но наша человеческая сущность обязывает нас стремиться к все более заметной и серьезной роли в великой драме.

Избавление от проекций

Проекция – это базовый механизм психики, стратегия, выстроенная на внешнем проявлении бессознательного. (Слово «проекция» произошло от латинского pro + jacere, «бросать вперед».) Юнг писал, что «основной психологической причиной проецирования всегда становится активизированное бессознательное, ищущее выражения»[17]17
  The Symbolic Life, The Symbolic Life, CW 18, par. 352.


[Закрыть]. В другой работе он утверждает: «Проекция никогда не создается, она просто возникает, она всегда есть. Во мраке всего существующего вне меня я нахожу свою внутреннюю жизнь или жизнь своей психики, не осознавая ее как таковую»[18]18
  Psychology and Alchemy, CW 12, par. 346.


[Закрыть].

Перед лицом внушающего страх внешнего мира и непознанной безграничности мира внутреннего мы естественным образом проецируем свою тревожность на родителя, которого мы почитаем как всезнающего и всемогущего. Когда мы вынужденно покидаем родителей, мы начинаем проецировать знания и энергию на институты, людей, обладающих властью, и социальные роли (упомянутые выше тоннели). Мы предполагаем, что действовать как взрослый – значит стать таковым. Молодежь, устремляющаяся к первой взрослости, не может пока еще знать, что взрослые – это часто те же дети в большом теле и с серьезными ролями. Некоторые даже верят, что их роли и есть они сами. Те, кто мыслит более объективно, в большей степени осознают свои сомнения, в то время как те, кто преодолевает или уже преодолел перевал в середине пути, ощущают ослабление проекций.

Самыми типичными в массе разнообразных проекций являются проекции на институты брака, воспитание детей и карьеру. О роли проецирования в браке мы поговорим подробнее позднее, но, вероятно, ни на один другой социальный конструкт не возлагается столь тяжелое бессознательное бремя. Мало кто из людей, стоящих у алтаря, осознает колоссальность своих ожиданий. Никто не станет озвучивать огромные надежды: «Я рассчитываю, что ты наполнишь мою жизнь смыслом», «Я рассчитываю, что ты всегда будешь рядом», «Я рассчитываю, что ты будешь читать мои мысли и предвосхищать все мои потребности», «Я рассчитываю, что ты залечишь мои раны и восполнишь то, чего недостает в моей жизни», «Я рассчитываю, что ты дополнишь меня, сделаешь меня цельной личностью, исцелишь мою израненную душу». Так же как нельзя говорить правду на вручении дипломов, так и перед алтарем нельзя раскрывать свои тайные мотивы. Невыполнимость перечисленных требований поставит в неловкое положение любого молодожена, который их признает. Большинство браков распадается именно под гнетом подобных ожиданий, а те, что держатся, отмечены глубокими шрамами. Романтика подпитывается расстоянием, воображаемым, проецируемым; брак же удобряется подкормкой из единства взглядов, душевной близости и совместного проживания.

В своей книге «Он. Глубинные аспекты мужской психологии» Роберт Джонсон выдвигает предположение о том, что большинство современных людей, утративших свое место в прежних мифологических системах, перенесли потребности души на романтическую любовь[19]19
  He, pp. 82–83.


[Закрыть]. И правда, каждый из нас с детства хранит в душе образы любимых, проецируя их на того, кто может воспринять наш бессознательный материал. Как писал персидский поэт Руми:

 
Впервые в жизни услышав историю любви,
я принялся искать тебя,
Не зная, сколь слеп я был.
Влюбленные не встречаются в каком-то месте,
Они с самого начала друг в друге[20]20
  См.: Sam Kean and Anne Valley-Fox, Your Mythic Journey, p. 26.


[Закрыть].
 

Ежедневное совместное проживание с другим человеком неизбежно стирает проекции. Тот, кому мы вверяем свою душу, кому открываемся в моменты интимной близости, оказывается таким же смертным, как и мы, испуганным, нуждающимся в поддержке и внимании и проецирующим завышенные ожидания. Близкие отношения любого рода отягощены таким нелегким бременем, так как больше всего напоминают Близкого другого, каковым когда-то являлся родитель. Мы не желаем думать о партнере как о родителе, ведь нами было приложено столько усилий, чтобы оторваться от родителей. Но возлюбленный становится тем самым Близким другим, на которого проецируются те же потребности и поведение в степени, какую мы не осознаем. Поэтому нет ничего удивительного в том, что люди выбирают партнеров либо очень похожих, либо очень непохожих на родителей, по одной простой причине: на нашем выборе так или иначе сказываются родительские комплексы. Библейские мудрецы, утверждавшие, что для брака необходимо оставить отца и мать[21]21
  Mark 10: 7–8.


[Закрыть], даже не подозревали, как сложно это осуществить на практике. Таким образом, происходит лишь частичное стирание проекций заботы, личного роста и исцеления, накладываемых на Близкого другого. В период перевала в середине пути расхождения между невысказанными надеждами и повседневной реальностью причиняют мучительную боль.

Воспитание детей также ощутимо связано с проекциями. Большинство из нас будто бы знает, что правильно для наших детей. Мы уверены в том, что не допустим родительских ошибок. Но в итоге все мы неизбежно виновны в проецировании на детей своих непрожитых жизней. Юнг отмечал, что непрожитая жизнь родителей – тяжелейшее бремя для ребенка. Мать, пытающаяся протолкнуть дочь на сцену, и отец, пытающийся впихнуть ребенка в малую лигу, – это стереотипы, но не менее завуалирована и ревность родителя к успеху ребенка. В результате на него обрушивается непрерывный шквал явных и скрытых посылов. Становясь объектом широкого спектра манипуляций и принуждений, ребенок вбирает злость и обиды родителей. Но страшнее всего бессознательные родительские ожидания того, что за счет и посредством ребенка они повысят свою самооценку, реализуют свои мечты и пробьются на самый верх.

К тому моменту, как мы достигаем перевала в середине пути, наши дети вступают в подростковый период и, такие же прыщавые, угрюмые, строптивые и вообще несносные, какими были и мы в свое время, яростно сопротивляются нашим проекциям. Если мы осознаем, как тяжелы и опасны родительские комплексы, преградой стоящие на пути к обретению собственной личности, то признаем за подростками право не желать быть продолжением родителей. Тем не менее разрыв между ожиданиями от родительства и трениями семейной жизни причиняет дополнительную боль тем, кто оказался на перевале. Смягчить разочарование можно только в том случае, если вспомнить, что, по нашему мнению, должны были бы знать наши родители, а именно: ребенок лишь проходит через наше тело и нашу жизнь на пути к таинству собственной жизни. Если родитель, достигший среднего возраста, сможет это принять, двойственный характер родительства обретет должный смысл.

Фрейд называл работу и любовь основными аспектами, влияющими на психическое здоровье. Работа представляет собой массу возможностей для поиска смысла или для его отрицания. Если, как много лет назад утверждал Торо, большинство людей ведут свою жизнь в тихом отчаянии[22]22
  The Best of Walden and Civil Disobedience, p. 15.


[Закрыть], то одна из причин его, вне всяких сомнений, заключается в том, что для многих работа является унизительной и деморализующей. Даже те, кто построил карьеру своей мечты, нередко ощущают странную опустошенность. Я знаю многих студентов, которые в качестве профилирующей дисциплины выбирают бизнес или становятся программистами, потому что того требовали родители (или опекуны), аморфное общество. И те, кто добился желаемого, и те, кто под давлением был вынужден реализовывать чужие мечты, часто устают от своей работы. На каждого честолюбца на карьерной лестнице найдется измученный руководитель, тоскующий по иной жизни.

Профессиональная карьера, так же как брак и воспитание детей, является основным средством проекции: 1) идентичности, которая, как принято считать, подтверждается реальным овладением знаниями и навыками; 2) заботы, которая опирается на убеждение, что человек будет сыт, если будет работать продуктивно; 3) трансцендентности, суть которой сводится к преодолению ничтожности духа посредством непрерывных достижений. Когда эти проекции ослабевают, а недовольство тем, как расходуется жизненная энергия, больше не получается вытеснять, человек вступает на перевал в середине пути.

Чем традиционнее брак, чем прочнее зафиксированы гендерные роли, тем выше вероятность того, что партнеров будет тянуть в противоположных направлениях. Он успел взобраться на вершину карьерной лестницы, но оттуда видно только корпоративную парковку. Он бы с удовольствием притормозил или вообще уволился. Она, посвятившая свою жизнь семье, чувствует себя обманутой, недооцененной и остановившейся в профессиональном развитии и хочет пойти учиться или найти работу по душе. У мужчин среднего возраста работа нередко служит причиной депрессии, угасания надежд и амбиций. Женщины, начинающие все сначала, переживают о своей профессиональной пригодности и конкурентоспособности. В подобной ситуации можно найти как положительное, так и отрицательное. Если говорить о минусах: оба супруга исчерпали главную составляющую спроецированной идентичности и желают начать с чистого листа. Плюсом можно считать то, что эта неудовлетворенность дает толчок истинному обновлению индивида, в результате чего раскрывается еще одна грань его потенциала. Но есть и еще один печальный момент: одна проекция попросту заменяется другой, но даже в таком случае человек приближается к встрече с самостью. Если кто-то из супругов, страшащийся перемен, пытается им сопротивляться, ему придется жить с обозленным и глубоко подавленным партнером. В жерновах брака перемены не всегда обязательно ведут к лучшему, но сами они неизбежны. В противном случае брак распадается, особенно если он препятствует росту одного из супругов.

В среднем возрасте должна ослабнуть еще одна проекция, связанная с ролью родителя как символического защитника. Обычно к тому моменту, как человек входит в средний возраст, его родители либо утрачивают часть своего влияния, либо умирают. Даже в случае конфликтных или холодных отношений с родителями их символическое присутствие возводит невидимый психологический барьер. Пока сохраняется родительская фигура, сохраняется и психологический буфер, отделяющий нас от неизвестной и опасной вселенной. С исчезновением буфера человек испытывает приступ экзистенциальной тревоги. Одна моя клиентка, сорока с небольшим лет, переживала панические атаки, когда ее семидесятипятилетние родители полюбовно решили развестись. Она знала, что их брак никогда не отличался прочностью, но он все равно служил ей невидимым щитом, закрывающим от огромной вселенной. Еще до их смерти развод вдребезги разбил незримую защиту – и стал еще одним поводом чувствовать себя одинокой и покинутой в среднем возрасте.

Несмотря на множество иных проекций, утрачиваемых после первой взрослости, наиболее примечательными являются разбившиеся ожидания касательно брака, детей, карьеры и родителя-защитника.

В своей книге «Проекция и возвращение проекций в юнгианской психологии» Мария-Луиза фон Франц выделяет пять этапов проекции[23]23
  Projection and Re-Collection in Jungian Psychology, pp. 9ff.


[Закрыть]. На первой стадии человек убежден, что внутренний (то есть подсознательный) опыт в действительности внешний. На второй происходит постепенное осознание несоответствия между реальностью и проецируемым образом (к примеру, человек выходит из состояния влюбленности). На третьей стадии требуется признание этого несоответствия. На четвертой человек вынужден прийти к выводу о том, что изначально в чем-то заблуждался. И наконец, на пятой он ищет истоки проецируемой энергии внутри себя. Последняя стадия – поиски смысла проекции – всегда подразумевает углубленное постижение самого себя.

Размывание проекций, отказ от надежд и ожиданий, которые они собой воплощают, почти всегда происходят болезненно. Но это обязательное условие самопознания. Утрата надежды на спасение извне подводит нас к тому, что нам придется спасать себя самим. На каждого внутреннего ребенка, охваченного страхом и ищущего спасения во взрослом мире, находится взрослый, потенциально способный нести за него ответственность. Осознавая суть своих проекций, человек совершает огромный шаг к освобождению от детства.

Изменения в теле и в чувстве времени

Первая взрослость нацелена на то, чтобы проецировать юношеское высокомерие на туманное будущее. Очень легко упустить из виду момент, когда энергия начинает идти на спад. Представьте, что накануне вы не выспались. Потом вы работаете как прежде, но восстанавливаетесь уже не так быстро. Затем появляется небольшое недомогание и напряжение.

Молодежь обычно довольно легкомысленно относится к своему телу, думая, что оно всегда будет им служить, защищать их и что при необходимости можно вычерпывать из него все ресурсы и оно само их снова восполнит. Но приходит день, когда мы становимся свидетелями неотвратимых изменений, происходящих помимо нашей воли. Тело становится врагом, упрямым антагонистом в героической драме, на роль в которой мы сами себя назначили. Сердце продолжает питать надежды, но тело уже за ним не поспевает. Как сокрушался Йейтс: «Ведите мое сердце прочь; желанием больное, привязанное к умирающему зверю»[24]24
  The Collected Poems of W.B. Yeats, p. 191. Перевод В. Цененко.


[Закрыть]. То, что когда-то было покорным слугой эго, сейчас превратилось в сурового врага, человек чувствует себя в плену у тела. Сколь бы высоко ни стремился воспарить дух, то, что Альфред Норт Уайтхед называл «привязанность к телу»[25]25
  Nature and Life, p. 126.


[Закрыть], зовет его обратно на землю.

Ловушкой становится и время, когда-то представлявшееся сценой для нескончаемой пьесы, далеким пространством с вечно сияющим светом. Внезапные, резкие изменения вынуждают нас признавать не только свою смертность, единый конец для всех, но и невозможность исполнить все мечты и задумки сердца. «Никакой цельности, только отдельные фрагменты», – заключил мой друг. Изящное тело, склеп; нескончаемое лето, падение в темноту – именно это ощущение ограниченности и незавершенности ознаменовывает конец первой взрослости. Дилан Томас описал свой переход прекрасными строками:

 
Я не тревожился этими белыми ягнячьими днями
О том, что время, ухватившись за тень руки,
Не дав оглядеться,
Утащит меня при встающей луне к ласточкам на чердак
И что однажды, скача в постель,
Я услышу, как оно удаляется вместе с полями,
И проснусь – а ферма навек улетела с земли:
И нет больше детства,
Когда я был мал и свободен
У времени в милостивых руках,
Когда оно берегло меня – зеленым и смертным
И пел я, как море поет, в легчайших его кандалах[26]26
  Fern Hill, in Collected Poems, p. 180. Перевод В.П. Бетаки.


[Закрыть].
 

Угасание надежды

Когда струны души резко натягиваются и человек внезапно осознает свою смертность, он также понимает, что у каждой жизни есть предел и что это неизбежно. Магическое мышление детства и героическое мышление затянувшегося подросткового возраста, называемого первой взрослостью, доказывают свою несостоятельность, столкнувшись с реальной жизнью. Неуправляемое требовательное эго преломляет детскую неуверенность, превращая ее в манию величия. В песне, написанной для фильма «Слава», есть такие строки: «Я буду жить вечно, я научусь летать». Надежды новорожденного эго на бессмертие и известность прямо пропорциональны детским страхам и слабому знанию жизни. Аналогичным образом горечь и хандра среднего возраста напрямую связаны с объемом энергии, затраченной на несбыточные детские фантазии.

Эго нуждается в точке опоры в огромной и непознанной вселенной. Подобно коралловому рифу, который растет за счет отложений скелетов полипов, эго накапливает фрагменты практического опыта и формирует из них структуру, позволяющую крепко держаться в бурных водах. Естественно, эго-сознание приходит к выводу, что обязано защищаться от жизненных тягот и компенсировать свою неуверенность чувством собственного величия. В нашей неуверенности иллюзия величия помогает нам рассеивать тьму, когда ночами мы укладываемся спать. Но барахтанья в посредственности – кислая закваска среднего возраста. И даже те, кто снискал известность, кто называет гостиницы в свою честь, кто сводит с ума своих детей, не более чем все остальные освобождены от встречи с ограничениями, упадком сил и смертностью. Если бы такие атрибуты, как власть и привилегии, приносили душевное спокойствие, придавали жизни смысл или дарили вечное удовольствие, то проецируемые нами детские мечты имели бы под собой хоть какое-то основание.

Еще одна надежда молодости, порождение эго – это желание идеальных отношений. Несмотря на то что вокруг себя мы видим далекие от совершенства связи, нам кажется, что мы умнее, умеем грамотно выбирать и ловко избегать ловушек. Коран предупреждает: «Или вы думаете, что войдете в Сад блаженства без таких испытаний, какие выпали на долю тех, кто умер до вас?»[27]27
  Процитировано в: Joseph Campbell, The Power of Myth, p. 126.


[Закрыть] Мы воображаем, что данный совет относится к другим. На последующих страницах мы остановимся на этом вопросе подробнее, а сейчас следует упомянуть, что вторым по масштабности крушением ожиданий в среднем возрасте является знакомство с ограничениями в отношениях. Близкий другой, который будет удовлетворять наши потребности, заботиться о нас, всегда приходить к нам на помощь, оказывается обычным человеком, таким же, как мы сами, требующим внимания и проецирующим на нас такие же ожидания. Браки неспроста распадаются именно в среднем возрасте: непосильность детских надежд, возлагаемых на хрупкую связь между двумя людьми, играет свою роль. Другие не должны и не могут потворствовать непомерным желаниям нашего внутреннего ребенка, и в результате мы чувствуем себя покинутыми и преданными.

Проекции воплощают собой то, что внутри нас остается непознанным или невостребованным. Жизнь имеет привычку разбивать проекции, и, охваченные разочарованием и отчаянием, мы обязаны взять на себя ответственность за собственное счастье. Никто нас не спасет, не позаботится, не залечит раны. Однако внутри нас живет замечательный человек, которого мы едва знаем, готовый стать нашим верным спутником. Только признав, что надежды и ожидания детства развеялись как дым, и приняв на себя ответственность за обретение смысла жизни, мы можем вступить во вторую взрослость.

Я знал одного мужчину, который признавал свою главную проблему – зависть. Зависть по определению – это ощущение того, что кто-то другой обладает тем, о чем вы страстно мечтаете. Хотя этот человек в детстве пережил немалые лишения, он продолжал описывать себя в негативном ключе: «Я полный ноль, который видит свою полноту в ком-то другом». Понимание того, что детство нельзя пережить заново и течение времени невозможно повернуть вспять, что никто волшебным образом не заполнит внутреннюю пустоту, безусловно, болезненно, зато становится первым шагом на пути к возможному исцелению. Очень трудно поверить, что твоя собственная психика сумеет исцелить сама себя. Рано или поздно вы должны будете поверить в свои внутренние ресурсы, в противном случае так и будете тщетно пытаться осуществить детские фантазии. Расстаться с этими призрачными мечтами о бессмертии, совершенстве и величии – значит нанести ощутимый урон своему духу и отношениям. Тем не менее разобщенность со своим «я» и с другими людьми дарит одиночество, в котором мы можем разглядеть масштаб личности, сокрытой внутри.

Переживание невроза

Так же как романтическая любовь может рассматриваться как мимолетное безумие, поддавшись которому люди принимают судьбоносные решения, находясь под влиянием эмоций момента, так и смятение, сопровождающее перевал на середине пути, может напоминать нервный срыв, при котором человек совершает «безумства» или отстраняется от окружающих. Если мы осознаем, что предположения, которыми мы руководствовались всю жизнь, разбились вдребезги, что накопленные стратегии временной личности ведут к декомпенсации, что сложившаяся картина мира рушится, душевные метания и терзания становятся более чем понятными. На самом деле можно даже заключить, что такого явления, как «безумный поступок», не существует, если мы будем учитывать эмоциональный контекст. Мы не выбираем эмоции, эмоции выбирают нас, подчиняясь собственной логике.

Один из пациентов психиатрической клиники постоянно выбрасывал стулья из окон. Сотрудники предположили, что он хочет сбежать, и приковали его к кровати. Но после тщательных расспросов выяснилось, что пациенту казалось, будто из его комнаты выкачивают кислород, и ему просто хотелось подышать свежим воздухом. Его ощущение психологической изоляции символически трансформировалось в клаустрофобию. Его желание свежего воздуха было вполне логичным, учитывая эмоциональные предпосылки. После того как пациента перевели в более просторную палату, он наконец почувствовал себя в безопасности. Его поведение не было безумным: психологические переживания, связанные с заточением и нехваткой воздуха, нашли логичное выражение во внешних действиях.

Преодолевая перевал в середине пути, когда зашкаливающие эмоции прорывают границы эго, мы часто облекаем травму или отрицание в конкретную материальную форму. Мужчина, сбежавший вместе со своей секретаршей, приходит в ужас при мысли о том, что его внутренняя жизнь, его женская часть зачахнет и исчезнет навсегда. Поскольку данная потребность во многом является бессознательной, он проецирует потерянную внутреннюю женщину на реального, живого человека. Женщина, страдающая от депрессии, обращает нежелательный гнев внутрь, на себя – на единственного человека, на которого она имеет право злиться. Ни одного из этих людей нельзя считать сумасшедшими, хотя они могут удостаиваться подобных эпитетов от окружающих. Они оба таким образом реагируют на раздутость своих потребностей и эмоций, которые накрыли их в тот самый момент, когда их представление о реальности разбилось о саму реальность.

Рассказ «Фанатик Эли», написанный Филипом Ротом[28]28
  См.: Goodbye, Columbus and Five Short Stories.


[Закрыть], – прекрасный образец разумного безумия. Действие в нем происходит сразу после Второй мировой войны, когда множество людей было вынуждено покидать свои родные места. Эли – успешный адвокат из пригорода. Когда в его город переселяется группа выживших узников концентрационного лагеря, Эли направляют к ним с просьбой не демонстрировать столь явно свою этническую принадлежность. В свою очередь, Эли осознает пустоту в собственной душе и слабую связь с религиозным и этническим наследием. В конце концов, он меняет свой дорогой костюм на поношенное одеяние старого раввина и ходит по главной улице города, без конца повторяя свое библейское имя. В финальной сцене рассказа описывается его помещение в палату и введение мощного успокоительного. Его объявили сумасшедшим, хотя, по сути, он попросту избавился от временной личности, «блестящей обертки», образа преуспевающего человека и погрузился в древние традиции. Поскольку его новая личность не вписывалась в существующую общепринятую матрицу, его окрестили «безумцем», а новое сознание принялись лечить лекарствами. О нем можно было бы сказать то же, что Вордсворт сказал о Блейке: «Некоторые считают этого человека безумным, но я предпочитаю его безумие здравости всех прочих»[29]29
  Martin Price, To the Palace of Wisdom, p. 432.


[Закрыть].

Ощущение увеличивающейся пропасти между обретенным чувством собственного «я» со всеми сопутствующими стратегиями и проекциями и требованиями Самости, которая скрывается в глубинах истории жизни человека, знакомо каждому из нас, ибо все мы ощущаем как бы отделение от самого себя. Понятие «невроз», введенное в медицину шотландским врачом Калленом в конце XVIII века, подразумевает, что все наши переживания имеют неврологическую природу. Однако невроз, или так называемое невротическое расстройство, никак не связан с неврологией. Это просто термин, с помощью которого описывается разлад в психике и последующий протест. Все мы невротики, поскольку в каждом из нас происходит раскол между тем, кто мы есть, и тем, кем мы должны стать. Симптоматический протест невроза, выраженный депрессией, злоупотреблением различными веществами или деструктивным поведением, отрицается как можно дольше. Но эти симптомы только набирают силу и начинают проявляться независимо от воли эго. «Приказывать» симптому исчезнуть так же бессмысленно, как заставлять человека, сидящего на диете, есть сладости. Симптом, пусть даже контрпродуктивный, имеет значение, так как в символической форме выражает то, что жаждет своего выражения.

Испуганный человек больше всего на свете желает восстановить ощущение собственного «я». Психотерапевт знает, что симптомы служат полезными подсказками не только для выявления травмы или игнорируемого аспекта личности, но и для выбора способа исцеления. Специалисту также прекрасно известно, что невроз в среднем возрасте открывает огромные возможности для трансформации. Как утверждал Юнг, «момент обнаружения заболевания далеко не случаен: в большинстве случаев он, напротив, чрезвычайно важен. Он обычно совпадает с необходимостью нового психологического приспособления»[30]30
  Psychoanalysis and Neurosis, Freud and Psychoanalysis, CW 4, par. 563. Перевод под общей редакцией В. Зеленского.


[Закрыть]. Под приведенными выше словами подразумевается, что причиной кризиса и страданий выступает наша собственная психика – именно из-за полученной травмы и потребности в изменениях.

Мне часто вспоминается сон моей пациентки, которая впервые пришла на психотерапию в возрасте шестидесяти пяти лет, сразу после смерти мужа. С самого детства у нее сложились крепкие и доверительные отношения с отцом, вследствие чего у нее наблюдался сильный отцовский комплекс. Ее муж был на несколько лет старше. Естественно, смерть их обоих потрясла ее до глубины души. За утешением женщина обратилась к священнику, который и посоветовал ей психотерапию. Изначально ей казалось, что терапия уймет ее боль. Как и следовало ожидать, она наделила психотерапевта значительной властью.

По истечении нескольких месяцев терапии ей приснился сон, в котором она вместе с покойным мужем отправилась в путешествие. Когда они подошли к реке с мостом, пациентка вдруг поняла, что забыла сумочку. Муж пошел вперед, а она вернулась за сумкой. Следуя по той же дороге и подойдя к мосту, она встретила незнакомца, подошедшего слева. Мужчина пересек мост вместе с ней. Она объяснила ему, что ее муж ушел вперед и что вообще-то он умер. «Я так одинока, так одинока», – причитала она. «Я знаю, – ответил незнакомец, – но для меня это удача».

И во сне, и в процессе пересказа пациентка негодовала и злилась на незнакомца за его кажущееся равнодушие к ее тяжелой потере. Меня весьма заинтересовал описанный сон, так как он отражал явный психологический сдвиг. Несмотря на то что отец и муж пациентки умерли, они продолжали играть главенствующую роль в ее самоопределении. Отцовский комплекс, позитивный на первый взгляд, выступал источником внешней силы, не позволяя обрести ее внутри себя. Мост символизировал способность совершить переход от внешней силы к внутренней. А незнакомый путник олицетворял ее внутреннюю маскулинность, анимус, остававшийся неразвитым, подавляемый мощью отцовского комплекса. Это замечательный пример поразительной мудрости саморегулирующейся психики; страдания эго повлекли за собой пробуждение внутреннего компонента, не находящегося под властью отца. Перевал в середине пути для нее начался в возрасте шестидесяти пяти лет, когда она пустилась в странствие в поисках самоидентичности и внутренней силы. И первая, и вторая – необходимые элементы взрослости.

Взглянуть на невроз можно и с другой стороны – предположить, что страдания возникают вследствие значительной степени диссоциации. Социализируясь в детском возрасте и испытывая давление внешней реальности, мы постепенно отчуждаемся от самих себя. Внутренние протесты подавляются под натиском внешнего мира. Однако к среднему возрасту травмирование и игнорирование души становятся настолько сильными, что психика решительно сопротивляется дальнейшим надругательствам. Сопротивление проявляется в виде различных симптомов. Вместо того чтобы заглушать их лекарствами, нам необходимо вступить с ними в диалог и запустить «новое приспособление», о котором выше говорил Юнг.

Тем, кто испытывает неимоверные страдания, блуждая в сумраке своей души, трудно примириться с тем, что боль им во благо, как утверждал таинственный незнакомец из описанного выше сна пациентки. Однако в страданиях нам может открыться путь вперед. Никакого лекарства не существует, ибо жизнь не болезнь, равно как смерть не наказание. Зато есть путь к более осмысленной и полноценной жизни.

Помню женщину, которой в жизни пришлось хлебнуть немало горя: тяжелое появление на свет и изувеченное тело, периоды жестокого обращения и пренебрежения, а также целый букет зависимых и унизительных отношений. В середине жизни ее мир рухнул, и она обратилась внутрь, пытаясь найти человека, которого никогда не знала. При описании сурового испытания перехода в середине пути она употребила слово «раздробленность». Подобная раздробленность хорошо знакома многим, и они по вполне понятным причинам пытались укрыться в защищенной крепости неврозов и залечь там на дно, пока не поднялись ветра перемен. Но когда я поинтересовался у своей пациентки, какие действия она предприняла, ощущая в себе раздробленность, кем она была в период этого болезненного процесса, ее ответ убедил меня в том, что ей удалось обрести гармонию с собой. Цитирую, насколько помню, ее слова: «Я разговариваю с одной частью себя и слушаю. Потом разговариваю с другой частью себя и слушаю. И пытаюсь понять, чего от меня хочет душа».

Пациентка описывала душу как живое существо, женщину, указывающую ей путь. Кто-то скажет: «Она слышит голоса, она шизофреник». Вовсе нет. Все мы слышим так называемые голоса; это и есть комплексы – части нашей личности, которые говорят с нами, и мы становимся их заложниками, если отказываемся осознанно к ним прислушиваться. Эта женщина способствовала диалогу между эго и Самостью, диалогу, который может залатать раскол, возникший в прошлом. Ее способность довериться этому внутреннему процессу столь же важна, сколь и редка. Природа не выступает против нас. Поэт Рильке очень красиво выразился о том, что наши внутренние драконы в действительности могут искать нашей помощи: «Можно ли нам забыть те древние мифы, которые стоят у истока всех народов, мифы о драконах, которые в минуту крайней опасности могут стать неожиданно принцессами. Быть может, все драконы нашей жизни – это принцессы, которые ждут лишь той минуты, когда они увидят нас прекрасными и мужественными. Быть может, все страшное в конце концов есть лишь беспомощное, которое ожидает нашей помощи»[31]31
  Letters to a Young Poet, p. 69. Перевод Г. Ратгауза, М. Цветаевой.


[Закрыть]. Внимательная помощь преображает драконов, превращая их в источники энергии для обновления.

Вспомните данное Юнгом определение невроза как «страдания души, не обретшей смысла»[32]32
  См. выше, примечание 8.


[Закрыть]. Страдания поистине являются предпосылкой для трансформации сознания. В другой работе Юнг отмечал, что невроз – это «неаутентичные страдания»[33]33
  The Significance of the Unconscious in Individual Education, The Development of Personality, CW 17, par. 154.


[Закрыть]. Аутентичные страдания предполагают встречу с драконами. А неаутентичные сопровождаются бегством от них.