Текст книги "Бродяги Севера (сборник)"

Глава XX

Было два часа пополудни. Олени уже почти изжарились. Пиршество должно было начаться через два часа. Наступал момент собачьего боя.

На середину площадки собрались триста мужчин, женщин и детей, сгруппировавшихся тесным кольцом вокруг громадной клетки в десять футов в поперечнике. К этой центральной клетке были с двух сторон придвинуты две поменьше, в которых сидели уже собаки. Рядом с одной из них стоял Анри Дюран, рядом с другой – Граус-Пит. Теперь они уже более не перекорялись. Их лица выражали твердость и решительность, на них смотрели триста пар глаз, и триста пар ушей напряженно ожидали сигнала к началу боя.

Этот сигнал подал Граус-Пит. Быстрым движением он поднял дверку клетки Мики. Потом он совершенно неожиданно толкнул его сзади заостренной палкой, и Мики в один прыжок оказался в большой клетке. Почти в то же мгновение волкообразный пес выскочил из клетки Граус-Пита, – и обе собаки оказались на арене лицом к лицу.

Дюран мог бы разочароваться в тех движениях Мики, которые непосредственно последовали за этой встречей. Оказалось, что в течение первой полуминуты Мики все еще продолжал с любопытством поглядывать на то, что вокруг него происходило. Происходи дело в лесу, собака-волк заинтересовала бы его настолько, что он забыл бы остальное и отнесся бы к нему как к Убийце номер два или как к бешеному волку. Но при данных условиях он меньше всего думал именно о драке. Угрюмое кольцо ожидавших человеческих голов зачаровало его; он не мог не всматриваться в каждое лицо, резко поворачивал голову то туда, то сюда и как бы надеялся увидеть среди всех этих людей Нанетту и ее ребенка или своего старого хозяина Чаллонера.

Граус-Пит назвал свою собаку-волка Таао вследствие необыкновенной длины его клыков; и, как на грех, этого-то самого Таао, к несказанному ужасу Дюрана, Мики в первое время вовсе и не заметил. Он подбежал к краю клетки и выставил свою морду между ее прутьями. Увидев это, Граус-Пит вызывающе засмеялся. Затем Мики стал бегать кругом по клетке, все время вглядываясь в молчаливые лица стоявших зрителей. Таао держался на самой середине клетки, и его красноватые глаза смотрели на Мики, не отрываясь ни на одно мгновение. То, что находилось за пределами клетки, его вовсе не интересовало. Он знал, в чем заключалась его прямая обязанность, и радовался заранее тому, как он перегрызет горло своему противнику. Некоторое время, в течение которого у Дюрана стучало сердце, как молоток, Таао вертелся как на оси, следя за каждым движением Мики, и наконец ощетинил шерсть.

Мики вздрогнул, остановился, и в эту минуту Дюран убедился, что все его надежды рухнут. Не издав ни малейшего звука, собака Граус-Пита вдруг накинулась на своего противника. Дикий рев вырвался из груди ее хозяина. По кругу зрителей пронесся вздох – и Дюран почувствовал, как холодная струя вдруг пробежала вдоль всей его спины и достигла туго затянутого пояса. Но то, что случилось в следующий затем момент, заставило остановиться сердца у всех. Для каждого было теперь ясно, что Мики погибнет при первом же налете своего противника. Это предполагали и Граус-Пит, и сам Дюран. Но в самую последнюю, не поддающуюся исчислению часть секунды, когда челюсти Таао готовы были уже сомкнуться, Мики вдруг превратился в живую молнию. Никогда еще не было видано более быстрого движения, чем то, когда он вдруг повернулся к Таао. Челюсти их сошлись. Послышался ужасный звук ломавшихся костей, и в следующую затем минуту, сцепившись вместе, обе собаки уже катались по полу. Ни Граус-Пит, ни Дюран не могли теперь разобрать ровно ничего в той свалке, которая происходила в клетке. В ужасе от схватки, они позабыли даже о своих ставках. Такого боя в Форт-Огоде не было еще никогда.

Наконец звуки поединка долетели и до складов компании. В дверях появился молодой собеседник Мак-Доннеля и стал вглядываться в сторону большой клетки. Он услышал фырканье, рычанье и лязг сталкивавшихся зубов, и его лицо сразу же сделалось серьезным, и в глазах у него загорелся недовольный огонек. Потом он с глубоким негодованием вздохнул.

– Какая гадость! – проговорил он про себя.

Скрестив на груди руки, он медленно сошел со ступеней и не спеша направился прямо к клетке. Когда ему удалось протиснуться сквозь плотное кольцо зрителей, то поединок был окончен. Он так же быстро пришел к концу, как и начался, – и собака-волк Граус-Пита уже лежала посреди клетки со сломанным позвоночником. Но и Мики тоже очень пострадал. Дюран уже успел отворить дверцу, быстро обмотал вокруг его шеи веревку и вытащил его из клетки. Мики был весь в крови и, полуслепой, стоял около него, едва держась на ногах. Изо рта у него текла багровая струя. Увидав его, подошедший к клетке белый молодой человек вдруг с ужасом вскрикнул.

А затем, не успев даже перевести дыхание, он вдруг стал кричать с какой-то странной интонацией, в которой в одно и то же время слышались и изумление, и жалость, и любовь:

– Мики! Боже мой! Мики! Мики!

Голос его долетел до сознания Мики, точно из какой-то глубокой недосягаемой дали. И, несмотря на тяжкую боль во всех членах и на мучительно нывшие раны, он наконец догадался, чей это был голос.

Это был тот самый голос, который когда-то сопутствовал ему в его снах, тот голос, которого он так алчно ждал и к которому стремился, зная, что все-таки рано или поздно он его услышит! Голос Чаллонера, его хозяина!

Он упал перед ним на живот и стал жалобно скулить, стараясь увидеть его самого сквозь застилавшую глаза кровавую пелену; лежа на животе, израненный чуть не до смерти, он все-таки ударял хвостом о землю, стараясь убедить его в том, что он его узнает. А затем, к величайшему изумлению всех присутствовавших, Чаллонер вдруг опустился на колени перед собакой, обнял ее, и окровавленный язык Мики стал лизать ему руки, лицо и одежду.

– Мики, Мики, Мики!

Рука Дюрана тяжело опустилась на плечо Чаллонера.

Для Чаллонера это прикосновение было точно каленое железо. В одно мгновение он вскочил на ноги и посмотрел зверолову прямо в лицо.

– Это моя собака! – воскликнул он, стараясь не дать своему гневу прорваться наружу. – Эта собака принадлежит мне, а вы – вы можете убираться к черту!

И затем, не имея уже больше сил, чтобы сдерживать в себе желание отомстить, он размахнулся кулаком и изо всех сил ударил им Дюрана прямо по лицу. Тот упал. Чаллонер с минуту постоял около него, но он не шелохнулся. Тогда Чаллонер резко повернулся к Граус-Питу и к самой толпе. Мики все еще ползал у его ног и ластился к нему. И, указав пальцем на собаку, Чаллонер крикнул так громко, чтобы его могли услышать все:

– Это моя собака! Я не знаю, откуда этот человек достал ее. Но только собака эта моя. Если не верите, то смотрите сами. Глядите, как она лижет мне руки. Разве она стала бы лизать руки ему! А потом – обратите внимание на это ухо. На всем севере не найдется второго уха с таким вырезом. Я потерял эту собаку почти год тому назад, но по этому уху я всегда узнал бы ее из целых тысяч. Клянусь вам в этом! Если бы я только знал…

Он стал расталкивать локтями толпу и протискиваться сквозь нее, уводя за собою Мики за веревку, к которой привязал его Дюран. Затем он отправился прямо к Мак-Доннелю и рассказал ему обо всем, что произошло, и как в прошлом году весной Мики и медвежонок свалились у него с лодки в реку и были унесены течением неизвестно куда. Заявив формальным порядком о своей находке, он возвратился к себе домой, в ту избушку, в которой остановился на время своего пребывания в Форт-Огоде.

Через час он уже сидел у себя на скамье и держал голову Мики обеими руками у себя на коленях и разговаривал с ним, как с равным себе. Затем он промыл и перевязал ему раны, и Мики теперь мог ясно видеть уже все. К счастью, глаза его не пострадали. И теперь Мики глядел прямо в лицо своему хозяину и стучал по полу толстым хвостом. Оба целиком отдались своему свиданию и уже не слышали ни шума происходившей снаружи гулянки, ни криков мужчин, ни взвизгиваний подростков, ни смеха женщин, ни непрерывного воя и лая собак. В глазах у Чаллонера светилось мягкое, ласковое выражение, и он был рад, что нашел наконец своего друга.

– Мики, старина, ты не забыл меня, нет? Ты хорошо вспомнил, кто я такой? Ты был тогда еще кривоногим щенком, но все равно я уверен, что ты меня еще не забыл. Ты помнишь, как я собирался отвезти тебя и медвежонка к одной девушке? Я тогда еще говорил тебе, что эта девушка – ангел, что она будет любить нас с тобой до гробовой доски и все такое прочее? Ну так я должен тебе признаться, что я даже рад, что произошло это приключение и что ты тогда исчез. Ведь она не осталась прежней, нет! Боже мой, Мики, ты только подумай, ведь за мое отсутствие она вышла замуж, и у нее уже есть ребенок! Ты только представь себе, Шут Иваныч, уже есть ребенок! Так вот ты теперь и сообрази, как она после этого могла бы заботиться о тебе и о медвежонке. Вообще все, голубчик, переменилось. Надо думать, что и я сам стал другим. Ведь три года в этой замечательной стране, где легкие могут лопнуть от одного только того, что ты имел неосторожность выпить на улице холодной воды, и меня тоже очень изменили. Я вернулся сюда, но не прожил и одной недели, как меня уже потянуло отсюда вон. Да, голубчик, меня охватила здесь ужасная тоска. Зачем я вернулся? Конечно, теперь мы с тобой застрянем в этом краю уже навсегда. Но что делать? Ты отправишься со мной на тот новый пост, на который меня назначила компания, а теперь – давай лапу! Ведь мы с тобой друзья! Понимаешь, приятель, старые товарищи!

Глава XXI

Поздно ночью, когда пиршество в Форт-Огоде уже окончилось, фактор Мак-Доннель прислал за Чаллонером. Тот уже собирался ложиться спать, когда мальчик-индеец ворвался к нему в дверь и передал ему записку. Он посмотрел на часы. Было уже одиннадцать. Зачем он мог бы понадобиться фактору в такой поздний час? Лежа на животе около теплой печки, Мики задумчиво следил за тем, как его вновь обретенный хозяин стал натягивать на себя сапоги.

– Вероятно, какая-нибудь история с этим чертом Дюраном, – проворчал Чаллонер, глядя на израненную собаку. – Ну уж если он так хочет вернуть тебя к себе назад, то пусть помнит, что не на такого напал. Ты, Мики, мой и больше ничей.

Мики заколотил твердым хвостом по полу и подполз к хозяину с выражением полной молчаливой покорности. Оба вместе они вышли из дому и утонули в темноте холодной ночи.

Светило множество звезд, и заходила ущербавшаяся луна. Четыре огромных костра, на которых днем жарились для пиршества олени, все еще ярко догорали. На опушке окаймлявшего Форт-Огод леса сверкали рубины от множества других, более мелких огней, а за ними смутно вырисовывались очертания юрт и шалашей. Здесь расположились ночлегом все триста индейцев и метисов, приехавших на праздник из глухих лесных берлог. Почти все они уже спали. Даже собаки успокоились после целого дня волнений и объедания.

Чаллонер прошел мимо больших костров, с которых еще не успели снять огромных вертелов. Мики обнюхал свежие кости, но на них уже не было и признака тех двух тысяч фунтов мяса, что были изжарены днем. Мужчины, женщины, дети и собаки набили им себе желудки до отвала и съели последние остатки. В тишине холодной ночи воцарилось молчание бога желудка Мутаи, того самого индейского бога, который каждый вечер наедается до отвала, пока наконец не заснет. Это он так околдовал своими чарами весь Форт-Огод, затерявшийся в степных далях за три тысячи миль от первого цивилизованного местечка.

Комната фактора была еще освещена. Шотландец Мак-Доннель нервно потягивал свою трубку. В его обветренных чертах появилось озабоченное выражение, когда Чаллонер, все время не спуская глаз с вошедшего с ним Мики, сел на предложенную ему табуретку.

– Здесь был Дюран, – начал фактор. – У него очень озлобленное настроение. Я боюсь крупных недоразумений. Если бы вы еще не ударили его…

Чаллонер повел плечами и стал набивать себе трубку.

– Видите ли, вы не вполне представляете себе положение в Форт-Огоде, – продолжал Мак-Доннель. – Здесь на Новый год происходят большие собачьи бои вот уже пятьдесят лет подряд. Это теперь сделалось уже как бы органической частью самого Форт-Огода и вошло в его историю. Поэтому-то за пятнадцать лет моего пребывания здесь я и не пытался прекратить этого обычая. Я думаю, что вышла бы своего рода революция, если бы я сделал попытку в этом направлении. Готов побиться об заклад, что половина моих охотников и звероловов после этого перешла бы со всеми своими мехами в соседний форт, чего я вовсе не желал бы. Вот почему все симпатии и лежат в данном случае на стороне Дюрана. Даже Граус-Пит, его соперник, и тот говорит, что дурак он будет, если так и отпустит вас на все четыре стороны. Дюран настаивает на том, что эта собака его.

Мак-Доннель кивнул головою в сторону Мики, свернувшегося калачом у ног Чаллонера.

– Значит, он лжет, – спокойно ответил Чаллонер.

– Он говорит, что купил ее у Жака Лебо.

– Значит, Лебо продал не принадлежавшую ему собаку.

Мак-Доннель помолчал немного, потом вздохнул и продолжал:

– Но я вас, Чаллонер, просил прийти сюда не по одному этому делу. Сегодня вечером Дюран рассказал мне одну вещь, от которой у меня кровь застыла в жилах. Ведь вы отправляетесь со своей партией к посту у Оленьего озера завтра же утром, не правда ли?

– Да, завтра утром.

– В таком случае не смогли ли бы вы по дороге заехать к Джексонову Колену? Я вам дам лишнюю запряжку и индейца на подмогу. Вы бы таким образом потеряли неделю, но все-таки смогли бы еще нагнать свою партию прежде, чем она достигла бы Оленьего озера. А мне бы вы этим сделали большое одолжение. Вы даже себе и представить не можете, какая ужасная вещь там произошла!

И он снова взглянул на Мики.

– Ах, боже мой!.. – вздохнул он…

Чаллонер подождал, когда он заговорит снова. Ему показалось, что он даже заметил судорогу, неожиданно пробежавшую по всему его телу.

– Я бы сам туда поехал, – продолжал фактор. – Я даже должен был бы туда поехать сам, но приходится сидеть дома из-за этого ужасного кашля. Боже мой!.. – И глаза его вдруг наполнились ласковыми слезами. – Да ведь я эту Нанетту Лебо знал пятнадцать лет тому назад, когда она была еще вот такая! Я, Чаллонер, следил за тем, как она росла. Не будь я женат, я непременно влюбился бы в нее. Вы знаете ее, Чаллонер? Встречали вы когда-нибудь Нанетту Лебо?

Чаллонер нахмурился.

– Знал одну Нанетту, – мрачно ответил он, – только не Лебо.

– Это не женщина, а ангел, – продолжал Мак-Доннель, – если только Бог вообще когда-либо создавал ангелов. Вместе со своим отцом она жила за Джексоновым Коленом. Отец ее замерз, переправляясь в одну темную ночь через озеро Красного Глаза. Я всегда думал, что после этого Жак Лебо насильно заставил ее выйти за него замуж. А может быть, она и не знала, что это был за человек, или же попросту, как сирота, до смерти испугалась перспективы остаться совершенно одной. Но как бы то ни было, а она вышла замуж за этого самого Лебо. В последний раз я видел ее пять лет тому назад. Время от времени до меня доходили очень дурные вести об этом браке, но я не придавал им особого значения. Я не мог себе представить, чтобы Лебо бил ее и просто по капризу бросал ее об пол. Я не верил тому, будто он таскал ее за волосы по снегу и так далее. Вы сами знаете, сколько слухов всегда ходит по свету, а дело было за семьдесят миль отсюда. Но теперь я всему этому сразу поверил. Дюран как раз прибыл сюда оттуда, и я думаю, что он мне рассказал всю чистую правду, – конечно потому, что ему выгоднее было бы оставить эту собаку при себе.

И он опять указал подбородком на Мики.

– Видите ли, – продолжал он, – Дюран передал мне, что Лебо поймал собаку в одну из своих ловушек, взял ее к себе и мучил по всей форме усвоенного им метода, чтобы подготовить ее к поединку. Когда же Дюран прибыл на место, то собака ему так понравилась, что он будто бы купил ее у самого Лебо. Нанетта же в это дело вмешалась в самую ту минуту, когда Лебо, чтобы показать товар лицом, довел ударами собаку до белого каления. Лебо будто бы сбил Нанетту с ног, стал колотить ее ногами и таскать за волосы. Тут-то, защищая свою любимую хозяйку, собака вдруг накинулась на Лебо и загрызла его до смерти. Я думаю, что Дюран рассказал мне чистую правду из одного только страха, что я велю немедленно же застрелить эту собаку, как только узнаю, что она прикончила Лебо, и как только сочту, что она вообще представляет собою опасность для людей. Теперь я прошу вас проехать в тот район, к Джексонову Колену. Я хотел бы, чтобы вы толком разузнали, в чем там дело, и помогли Нанетте Лебо чем можно, а мой индеец доставит ее сюда, в Форт-Огод.

Во время рассказа Мак-Доннель с чисто шотландским стоицизмом старался подавить в себе всякое волнение. Он говорил совершенно спокойно. Но какая-то странная дрожь то и дело заставляла его подергивать плечами. Чаллонер пристально наблюдал за ним, и это его несколько смущало.

– Вы хотите сказать, что Мики, вот эта самая собака, загрызла человека насмерть?

– Да. По словам того же Дюрана. Загрызла точно так же, как и собаку Граус-Пита на сегодняшнем поединке. Уф!..

Но когда глаза Чаллонера медленно опустились на Мики, то фактор добавил:

– Должен сознаться, что собака Граус-Пита была все-таки лучше того человека. Если все то, что мне стало известно про Лебо, – правда, то лучше уже ему не воскресать из мертвых. Чаллонер, серьезно, если вам не очень трудно и если бы вы смогли проехать именно в указанном мною направлении и повидать Нанетту, то вы сделали бы большое одолжение.

– Хорошо, – ответил Чаллонер, опуская руку на голову Мики. – Я поеду!

Еще целых полчаса Мак-Доннель рассказывал ему о том, что слышал он про Нанетту Лебо. И когда Чаллонер наконец поднялся, чтобы проститься с ним и уйти, то фактор проводил его до самой двери.

– Берегитесь Дюрана, – предупредил он его. – Собака для него дороже всего того, что он сегодня выиграл, а ставка, говорят, была не маленькая. Правда, он обыграл Граус-Пита, но они оба теперь почему-то стали действовать заодно. Уж я получил об этом самые точные сведения. Так что будьте осторожны!

Выйдя на открытое место, где ярко светили звезды, Чаллонер на минуту остановился. Мики положил ему лапы на грудь, так что голова собаки пришлась почти вровень с его плечами.

– Ну что, приятель? – мягко обратился к Мики Чаллонер. – Помнишь, как ты тогда вылетел из лодки? Припомни-ка скорее! Вы с медвежонком были связаны вместе, а на тебя как раз напала дурь баловаться в то самое время, как мы переезжали через пороги. Ну, сообразил теперь, как было дело? Клянусь, эти проклятые пороги и меня тогда чуть было тоже не погубили. Я уж так и решил, что вы оба погибли. А интересно, что сталось потом с медвежонком? А?

Мики слегка заскулил ему в ответ, и все тело его задрожало.

– А с тех пор ты, говорят, человека загрыз, – добавил Чаллонер, как будто еще не совсем веря, что такое происшествие действительно имело место. – И мне надо теперь вести тебя обратно к этой даме… Вот это-то и есть самое удивительное во всей этой истории. Ты возвращаешься обратно к ней. Но что, если она вдруг прикажет тебя убить?..

Он сбросил с себя передние лапы Мики и вошел к себе в хижину. Но уже на пороге Мики глухо заворчал. Уходя, Чаллонер только притушил огонь в лампе и теперь при неверном, коптившем освещении вдруг увидел у себя Анри Дюрана и Граус-Пита, которые, видимо, дожидались его прихода. Он поднял фитиль и кивнул им головой.

– Добрый вечер! – сказал он им. – Поздновато же вы ходите в гости!

Тупое лицо Граус-Пита не изменилось. Чаллонера поразило, насколько голова и плечи этого метиса придавали ему сходство с моржом. Глаза Дюрана были мрачны, а лицо заметно припухло на том месте, куда ударил его Чаллонер. Ощетинившись и напрягши все свои мускулы до твердости канатов и все время потихоньку ворча, Мики забился под койку.

– Мы пришли за собакой, – сказал Дюран, указав пальцем на Мики.

– Вам не удастся получить ее, Дюран, – ответил ему Чаллонер, стараясь казаться как можно более спокойным при сложившейся обстановке, от которой холодная дрожь пробегала у него по спине.

Он все еще никак не мог объяснить себе, почему именно вместе с Дюраном пришел и Граус-Пит. Оба они были великанами, даже более того – чудовищами. Он инстинктивно измерял расстояние между собой и ими. Их разделял всего только один маленький, хрупкий столик.

– Я жалею, что погорячился сегодня, Дюран, – продолжал он, – и по недоразумению нанес вам обиду. Здесь не было вовсе вашей вины, и я прошу у вас извинения. Но собака все-таки моя. Я потерял ее у Джексонова Колена, и если какой-то там Жак Лебо поймал ее в свой капкан и действительно продал ее вам, то это еще не значит, что он продал вам свою вещь. Но ради справедливости я согласен вернуть вам ваши деньги. Сколько вы дали за нее Лебо? Во сколько вам обошлась ее покупка?

Граус-Пит потоптался на месте. Дюран подошел к самому столу и уперся в него руками. Чаллонеру показалось странным, как это он мог сбить с ног такого великана одним ударом.

– Нет, – ответил спокойно Дюран, – собака не продажная.

Голос его звучал так низко, точно от волнения он затруднялся говорить или же его душила затаенная ненависть. Чаллонер заметил, как толстые жилы надулись у него на руках, когда он сжал кулаками край столика.

– Мсье, – продолжал Дюран, – мы пришли за собакой. Намерены ли вы отдать нам ее добровольно?

– Я уже вам сказал, что уплачу за нее все что следует, Дюран, – ответил Чаллонер. – Могу даже немного добавить.

– Нет. Собака моя – и кончено! Отдаете вы мне ее сейчас?

– Нет!

Не успело еще это слово слететь с губ Чаллонера, как Дюран вдруг сразу всей тяжестью навалился на стол. Чаллонер не ожидал этого маневра. Пользуясь неожиданностью произведенного впечатления, рыча от бешенства и ненависти, зверолов накинулся на Чаллонера, и тот упал прямо на пол под тяжестью навалившегося на него великана. Столик вместе с лампой опрокинулся. Пламя вспыхнуло и погасло, и вся хижина погрузилась в темноту, лишь слегка разжиженную светом звезд, проникавшим через единственное окно.

В ту же минуту на них обоих навалилась еще и вся тяжесть Граус-Пита, и его большие пальцы стали шарить в темноте по телу Чаллонера, отыскивая его шею. Он наткнулся сперва на бороду Дюрана, а затем рука его перескользнула на Чаллонера и, наконец, нашла то, чего искала. Но… хватка руки его не состоялась. С его губ вдруг сорвался отчаянный, раздирающий душу крик, и одновременно с этим воплем в темноте раздался вдруг звук сомкнувшихся челюстей, впившихся в какую-то массу. Дюран услышал этот звук и, напрягши все свои гигантские силы, отцепился от Чаллонера и быстро вскочил на ноги. Чаллонер как молния бросился к своей койке и, вытащив из-под подушки револьвер, направил его на своих врагов.

Все это произошло необыкновенно быстро, всего в несколько секунд. Не прошло еще и полминуты с того момента, как был опрокинут стол, как Чаллонер уже с ужасом представлял себе другую сцену, свидетелем которой был у Нанетты Дюран. И вдруг теперь, опять, в этой темной избушке…

Он услыхал стон и звук падения чьего-то тела.

– Мики! Мики! – заорал он во все горло. – Сюда! Сюда!

Он бросил револьвер и кинулся к двери, широко распахнув ее перед собою.

– Прошу вас, – обратился он к своим героям. – Убирайтесь вы отсюда поскорее! Уходите скорее, иначе он вас обоих съест!

Какая-то тень пробежала мимо него и утонула в объятиях ночи. Он знал, что это был Дюран. Потом одним прыжком он бросился к теням, катавшимся в одной общей массе на полу, и обеими руками вцепился в загривок Мики, стараясь оттащить его от Граус-Пита и крича на него изо всех сил. Затем он увидел, как Граус-Пит подполз к двери, поднялся на ноги, на мгновенье черной тенью выделился на звездном небе и вдруг утонул в зиявшей перед ним темноте. Затем Чаллонер коснулся рукой разгоряченного тела Мики, и мускулы собаки вдруг ослабели, и она завиляла ему хвостом. В течение целых двух или трех минут Чаллонер продолжал стоять на коленях перед Мики, а потом поднялся на ноги, запер дверь и зажег снова лампу. Все это время Мики не шелохнулся. Он лежал, вытянувшись на животе во всю длину, и, положив голову между передними лапами, глядел на Чаллонера так, точно хотел задать или разрешить какой-то тревоживший его вопрос.

Чаллонер протянул к нему обе руки.

– Мики! – позвал он его к себе.

В одно мгновенье Мики вскочил на ноги и прыгнул к нему на грудь, а Чаллонер обнял собаку, стал ее ласкать и еще долго не мог оторвать глаз от пола. Там виднелись какие-то темные лужи и куски разодранной одежды.

– Мики, дружище! – наконец воскликнул Чаллонер. – Как мне тебя благодарить!