Текст книги "Зверобой"

Глава II

 
Ты бросаешь зеленый озерный край,
Охотничий дом над водой,
В этот месяц июнь, в этот летний рай,
Дитя, расстаешься со мной!
 

«Воспоминания женщины»[23]23
  Перевод Л. Рубинштейна.


[Закрыть]

Идти оставалось уже немного. Отыскав поляну с родником, Непоседа верно определил направление и теперь подвигался вперед уверенной поступью человека, знающего, куда ведет дорога.

В лесу стоял глубокий сумрак, но ноги легко ступали по сухой и твердой почве, не загроможденной валежником и хворостом. Пройдя около мили, Марч остановился и начал внимательно озираться. Он рассматривал окружающие предметы, задерживая иногда свой взор на древесных стволах, которые валялись повсюду, как это часто бывает в американских лесах, особенно там, где дерево еще не приобрело рыночной ценности.

– Как будто это то самое место, Зверобой, – наконец произнес Марч. – Вот бук рядом с хемлоком[24]24
  Хемлок – дерево из породы хвойных, растущее в Северной Америке.


[Закрыть], вот поодаль три сосны, а там, немного дальше, белая береза со сломанной вершиной. И, однако, что-то не видно ни скалы, ни пригнутых ветвей, о которых я тебе говорил.

– Сломанные ветви – нехитрая примета для обозначения пути, так как даже самые неопытные люди знают, что ветви редко ломаются сами собой, – ответил собеседник. – Поэтому они возбуждают подозрение и наводят на след. Делавары доверяют сломанным ветвям только во время всеобщего мира да на проторенной тропе. А буки, сосны и березы можно увидеть всюду, да не по два или по три, а десятками и сотнями.

– Твоя правда, Зверобой, но ты не принимаешь в расчет их расположения. Вот бук и рядом с ним хемлок…

– Да, а вот другой дуб и другой хемлок, любовно обнявшиеся, как два братца, или, пожалуй, ласковее, чем иные братья. А вон еще и другие, потому что все эти деревья здесь не редкость. Боюсь, Непоседа, что тебе легче выследить бобра или подстрелить медведя, чем служить проводником на такой непроторенной тропе… Ба! Да вон и то, что ты ищешь.

– На этот раз, Зверобой, это одна из твоих делаварских выдумок! Пусть меня повесят, если я вижу здесь что-нибудь, кроме деревьев, которые столпились вокруг нас самым причудливым и сбивающим с толку образом.

– Глянь-ка сюда, Непоседа! Разве ты не замечаешь вот здесь, на одной линии с этим черным дубом, склонившееся молодое деревцо, поддерживаемое ветвями кустарника? Это дерево было засыпано снегом и склонилось под его тяжестью; оно никогда не смогло бы снова выпрямиться и окрепнуть. Рука человека помогла ему.

– Это была моя рука! – воскликнул Непоседа. – Я увидел хрупкое молодое деревцо, приникшее к земле, как живое существо, согбенное горем, и поставил его так, как оно стоит теперь… Ну, Зверобой, я вынужден признаться, что у тебя в лесу действительно острое зрение.

– Оно понемногу улучшается, Непоседа, оно улучшается, допускаю это, но все же я в этом совсем ребенок, если сравнить меня кое с кем из моих знакомых. Взять хоть Таменунда. Правда, он теперь так стар, что лишь немногие помнят, каким он был во цвете лет, однако ничто не ускользает от его взгляда, который больше напоминает собачье чутье, чем зрение человека. Затем Ункас, отец Чингачгука и законный вождь могикан; от его взгляда тоже немыслимо укрыться. Я делаю успехи… допускаю, что делаю успехи… но мне еще далеко до совершенства.

– А кто такой этот Чингачгук, о котором ты так много толкуешь, Зверобой? – спросил Непоседа, направляясь к выпрямленному деревцу. – Бродяга-краснокожий, само собой разумеется?

– Он самый лучший среди бродяг-краснокожих, как ты их называешь. Если бы он мог вступить в свои законные права, то стал бы великим вождем. Теперь же он только храбрый и справедливый делавар. Правда, все уважают его и даже повинуются ему в некоторых делах, но все-таки он потомок захудалого рода, представитель исчезнувшего племени. Ах, Гарри Марч, тепло становится на сердце, когда в зимнюю ночь сидишь у них в вигваме[25]25
  Вигвам – жилище индейцев.


[Закрыть] и слушаешь предания о стародавнем величии и могуществе могикан!

– Слушай, друг Натаниэль, – сказал Непоседа, останавливаясь и заглядывая прямо в лицо товарищу, чтобы слова его звучали более веско, – если человек верит всему, что другие люди считают нужным говорить в свою пользу, у него создается преувеличенное мнение о них и преуменьшенное о себе. Краснокожие – известные хвастуны, и, по-моему, добрая половина их преданий – одна пустая болтовня.

– Не стану спорить, Непоседа, ты прав. Они действительно любят похвастать. Это у них прирожденный дар, и грешно не давать ему развиваться… Стоп! Вот место, которое мы ищем.

Разговор был прерван этим замечанием, и оба товарища устремили все свое внимание на предмет, находившийся непосредственно перед ними. Зверобой указал своему спутнику на ствол огромной липы, которая отжила свой век и упала от собственной тяжести. Это дерево, подобно миллионам своих собратьев, лежало там, где свалилось, и теперь гнило под действием постоянной смены тепла и холода, дождей и засухи. Тление, однако, затронуло сердцевину еще в то время, когда дерево стояло совершенно прямо, во всей красе своего мощного роста, подобно тому как скрытая болезнь иногда подтачивает жизненные силы человека, тогда как сторонний наблюдатель видит только здоровую внешность. Теперь ствол лежал на земле, вытянувшись в длину на добрую сотню футов, и зоркий взгляд охотника по некоторым признакам тотчас же распознал в нем то самое дерево, которое разыскивал Марч.

– Ага! Оно-то нам и нужно! – воскликнул Непоседа, поглядев на толстый конец липы. – Все в полной сохранности, как будто пролежало в шкафу у старухи. Помоги мне, Зверобой, и через полчаса мы будем уже на воде.

Услышав это, охотник присоединился к товарищу, и оба взялись за работу решительно и умело, как люди, привыкшие к такого рода делам. Прежде всего Непоседа снял куски коры, которые прикрывали широкое отверстие в конце ствола и, по словам Зверобоя, были положены таким образом, что скорее привлекали внимание, чем скрывали тайник, если бы мимо проходил какой-либо бродяга. Затем они вытащили наружу сделанный из коры челнок, в котором имелись скамьи для сидения, весла и другие принадлежности, вплоть до рыболовных крючков и лесок. Челнок был отнюдь не малых размеров, но очень легкий. Природа же наделила Непоседу такой исполинской силой, что он, отказавшись от помощи, без всякого усилия поднял челнок себе на плечи.

– Иди вперед, Зверобой, – сказал Марч, – и раздвигай кусты, с остальным я и сам управлюсь.

Юноша не возражал, и они тронулись в путь. Зверобой прокладывал дорогу товарищу, сворачивая по его указанию то вправо, то влево. Минут через десять они внезапно увидели яркий солнечный свет и очутились на песчаной косе, которая с трех сторон омывалась водой.

Когда, дойдя до берега, Зверобой впервые увидел это непривычное зрелище, крик изумления вырвался из его уст, – правда, крик негромкий и сдержанный, ибо молодой охотник был гораздо осторожнее и предусмотрительнее, чем необузданный Непоседа. Вид, внезапно открывшийся перед ними, действительно был настолько поразителен, что заслуживает особого описания. На одном уровне с косой расстилалась широкая водная поверхность, такая спокойная и прозрачная, что казалась ложем из чистого горного воздуха, охваченным со всех сторон холмами и лесами. В длину озеро имело около трех миль. В ширину оно достигало полумили, а против косы даже более; далее к югу оно суживалось до половины. Берега имели неправильные очертания и изобиловали заливами и острыми низкими мысами. На севере озеро замыкалось одиноко стоявшей горой, на запад и на восток от которой простирались низменности, приятно разнообразившие горизонт. Все же общий характер местности был гористый. Высокие холмы или небольшие горы круто поднимались из воды на протяжении девяти десятых берега. И даже в тех местах, где берег был относительно полог, в некотором отдалении виднелись возвышенности.

Но больше всего в этом пейзаже поражали его пустынная величавость и сладостное спокойствие. Всюду, куда ни кинешь взор, – только зеркальная поверхность воды да безмятежное небо в рамке густых лесов. Пышный и плотный покров леса тщательно скрывал от взоров землю. Нигде ни одной прогалины. Повсюду, от берегов до закругленных горных вершин, сплошной зеленой пеленой тянулись леса. Но растительность, казалось, не хотела довольствоваться даже столь полной победой: деревья свисали над самым озером, вытягиваясь по направлению к свету. Вдоль восточного берега можно было целые мили плыть под ветвями темных рембрандтовских[26]26
  Рембрандт (1608–1669) – великий голландский художник. Обладал непревзойденным мастерством в передаче игры света и тени.


[Закрыть] хемлоков, трепетных осин и меланхолических сосен. Коротко говоря, рука человека еще никогда не уродовала этого дикого пейзажа, купающегося в солнечных лучах, этого великолепного лесного величия, нежащегося в июньском благоухании.

– Это величественно! Это прекрасно! Сам становишься лучше, как поглядишь на это! – восклицал Зверобой, опершись на свой карабин и озираясь кругом – направо и налево, на юг и на север, на небо и на землю. – Я вижу, что даже рука краснокожего не тронула здесь ни одного дерева. Ну, Непоседа, твоя Юдифь, должно быть, нравственная и благоразумная девушка, если она, как ты говоришь, провела полжизни в таком благословенном месте.

– Это сущая правда. Но у девчонки есть свои причуды. Впрочем, она не все время живет здесь, так как старик Хаттер имеет обыкновение проводить зиму в поселках колонистов или под защитой пушек форта. Нет, нет, Джуди, на свою беду, набралась кое-чего у колонистов и особенно у шаркунов-офицеров.

– Если так, Непоседа, то вот школа, которая может ее исправить… Скажи, однако, что это вон там прямо против нас? Для острова это слишком мало и слишком велико для лодки, хотя стоит как раз посреди озера.

– Щеголи из форта прозвали это Замком Выхухоли, и сам старик Том скалит зубы, слыша эту кличку, которая как нельзя лучше определяет его свойства и привычки. Это неподвижный дом; там их всего два: этот, который никогда не сдвинется с места, и второй, который плавает и потому находится то в одной, то в другой части озера. Он называется ковчегом, хотя я не берусь объяснить тебе, что значит это слово.

– Оно пошло от миссионеров, Непоседа, которые при мне рассказывали и читали об этой штуке. Они говорят, земля была когда-то вся покрыта водой, и Ной со своими детьми спасся, построив судно, называвшееся ковчегом. Одни делавары верят этому преданию, другие не верят. Мы с тобой люди белые и христиане. Нам подобает верить… Однако не видишь ли ты где-нибудь этот ковчег?

– Он, несомненно, отплыл к югу или стоит на якоре в какой-нибудь заводи. Но наш челнок уже готов, и пара таких весел, как твое и мое, за четверть часа доставит нас к «замку».

После этого замечания Зверобой помог товарищу уложить вещи в челнок, уже спущенный на воду. Вслед за тем оба пограничных жителя вошли в него и сильным толчком отогнали легкое судно ярдов на восемь или десять от берега.

Непоседа сел на корму. Зверобой устроился на носу, и под неторопливыми, но упорными ударами весел челнок начал скользить по водной глади, направляясь к странному сооружению, прозванному Замком Выхухоли. Обогнув мыс, спутники время от времени переставали грести, оглядываясь на окружающий пейзаж. Перед ними открылся широкий вид на противоположный берег озера и на поросшие лесом горы. Изменились форма холмов и очертания заливов, далеко на юг простиралась долина, которую они раньше не видели. Вся земля казалась одетой в праздничный наряд из древесной листвы.

– Это зрелище согревает сердце! – воскликнул Зверобой, когда они остановились в четвертый или в пятый раз. – Озеро как будто для того и создано, чтобы мы могли поглубже заглянуть в величественные лесные дубравы. И ты говоришь, Непоседа, что никто не считает себя законным владельцем этих красот?

– Никто, кроме короля, парень. У него, быть может, есть какие-то права на это озеро, но он живет так далеко, что его претензии никогда не потревожат старого Тома Хаттера, который владеет всем этим и собирается владеть, покуда будет жив. Том не скваттер[27]27
  Скваттер – колонист, расчистивший участок девственного леса и занимавшийся на этом участке земледелием.


[Закрыть], у него нет земли. Я прозвал его Плавуном.

– Завидую этому человеку! Знаю, это нехорошо, и постараюсь подавить это чувство, но все-таки завидую этому человеку. Не думай, пожалуйста, Непоседа, что я хочу забраться в его мокасины, такой мысли нет у меня на уме, но не завидовать не могу. Это естественное чувство; у самых лучших из нас есть такие естественные чувства, которым подчас дают волю.

– Тебе надо только жениться на Гетти, чтоб наследовать половину этого поместья! – воскликнул Непоседа со смехом. – Очень милая девушка! Не будь у нее сестры-красавицы, она могла бы показаться почти хорошенькой; а разума у нее так мало, что ты легко можешь заставить ее смотреть на вещи твоими глазами. Женись на Гетти, и ручаюсь, что старик уступит на твою долю всю дичь, которую ты сможешь подстрелить на расстоянии пяти миль от озера.

– А здесь много дичи? – спросил Зверобой, не обращая внимания на насмешки Марча.

– Да здесь дичи полным-полно повсюду. Едва ли кто-нибудь хоть раз спускал против нее курок, а что касается трапперов, то они сюда забредают редко. Я бы и сам реже околачивался здесь, но бобр тянет в одну сторону, а Джуди – в другую. За последние два года эта девчонка стоила мне больше сотни испанских долларов[28]28
  В XVI–XVIII веках главными поставщиками серебра на мировые рынки были испанские владения в Америке – Мексика и Перу. Испанские серебряные монеты (главным образом пиастры) имели хождение в Европе, Азии и Америке. Часто их называли испанскими долларами.


[Закрыть], и, однако, я не могу избавиться от желания взглянуть еще раз на ее личико.

– А краснокожие часто посещают это озеро, Непоседа? – спросил Зверобой, следуя течению своих собственных мыслей.

– Они приходят и уходят иногда в одиночку, иногда небольшими партиями. Видимо, ни одно туземное племя в отдельности не владеет этой страной, и потому она попала в руки племени Хаттеров. Старик говорил мне, что некоторые проныры подбивали жителей Мохаука на войну с индейцами, чтобы получить от Колонии право на эту землю. Однако ничего не вышло: до сих пор не нашлось человека, настолько сильного, чтобы заняться этим делом. Охотники и поныне имеют право свободно бродить по здешним дебрям.

– Тем лучше, Непоседа, тем лучше. Будь я королем Англии, я издал бы постановление, что всякий человек, который срубит одно из этих деревьев, не нуждаясь по-настоящему в строевом лесе, должен быть изгнан в пустынные и бесплодные места, где никогда не ступал ни один зверь. Я, право, рад, что Чингачгук назначил свидание на этом озере, потому что мне никогда еще не доводилось видеть такого великолепного зрелища.

– Это потому, что ты жил так далеко среди делаваров, в стране, где нет озер. Но далее к северу и к западу таких водоемов сколько угодно. Ты молод и еще можешь увидеть их… Да, на свете есть еще другие озера, Зверобой, но нет другой Юдифи Хаттер!

В ответ на это замечание Зверобой улыбнулся и затем погрузил свое весло в воду, как бы сочувствуя спешке влюбленного. Оба гребли изо всех сил, пока не очутились в сотне ярдов от «замка», как Непоседа в шутку называл дом Хаттера. Тут они опять бросили весла. Поклонник Юдифи сдержал свое нетерпение, заметив, что дом в настоящее время, видимо, пуст. Эта новая остановка позволила Зверобою осмотреть своеобразную постройку, которая заслуживает особого описания.

Замок Водяной Крысы – как этот дом был в шутку прозван каким-то остряком-офицером – стоял посреди озера на расстоянии четверти мили от ближайшего берега. Во все другие стороны вода простиралась гораздо дальше; до северного конца озера было мили две, и целая миля, если не больше, отделяла дом от восточного берега. Нигде нельзя было заметить никаких признаков острова. Дом стоял на сваях; под ним плескалась вода. Между тем Зверобой уже успел заметить, что озеро отличается изрядной глубиной, и попросил объяснить ему это странное обстоятельство. Непоседа разъяснил загадку, сказав, что в этом месте тянется длинная узкая отмель на протяжении нескольких сот ярдов к северу и к югу и всего в шести или восьми футах от поверхности воды и что Хаттер вколотил сваи в эту отмель и поставил на них свой дом ради пущей безопасности.

– Старика раза три поджигали индейцы и охотники, а в стычке с краснокожими он потерял единственного сына. После этого он и переселился на воду. Здесь на него можно напасть только с лодки, а скальпы и добыча вряд ли стоят того, чтобы ради них выдалбливать челнок. Кроме того, в такую драку пускаться небезопасно, потому что у старика Тома довольно оружия и зарядов, а стены «замка», как ты видишь, достаточно толсты, чтобы защитить человека от пуль.

Зверобой имел кое-какие теоретические сведения о пограничном военном искусстве, хотя ему до сих пор еще никогда не случалось поднимать руку на человека. Он убедился, что Непоседа нисколько не преувеличивает выгодность этой позиции в военном отношении. И действительно, атаковать «замок», не попав при этом под огонь осажденных, было бы трудно. Немалое искусство сказывалось и в расположении бревен, из которых было построено здание. Благодаря этому обороняться в нем было гораздо проще, чем в обычных деревянных хижинах на границе. Поперечные и продольные стены «замка» были воздвигнуты из больших сосновых стволов длиной около девяти футов, поставленных стоймя, а не положенных горизонтально, как это водится в тамошних краях. Бревна были обтесаны с трех сторон и по обоим концам снабжены большими шипами. В массивной настилке, прикрепленной к верхним концам свай, Хаттер выдолбил желоба и прочно утвердил в них нижние шипы поставленных стоймя бревен. На верхние концы тех же бревен он положил доски, удерживавшие их на месте с помощью такого же приспособления. Углы постройки Хаттер прочно скрепил настилом и досками. Полы сделал из обтесанных бревен меньшего размера, а кровлю – из тонких жердей, плотно сдвинутых и основательно прикрытых древесной корой. В результате всех этих ухищрений у хозяина получился дом, к которому можно было приблизиться только по воде. Стены состояли из бревен, прочно скрепленных друг с другом и имевших в толщину не менее двух футов даже в самых тонких местах. Разрушить их могли только напряженные усилия человеческих рук или медленное действие времени. Снаружи постройка имела грубый и невзрачный вид, так как бревна были неодинаковы в обхвате, но внутри гладко обтесанная поверхность стен и полов казалась достаточно ровной как на глаз, так и на ощупь. К числу достопримечательностей «замка» принадлежали дымовая труба и очаг. Непоседа обратил на них внимание своего товарища и объяснил, как они построены. Материалом послужила густая, основательно размешанная глина, которую укладывали в сплетенные из ветвей формы и высушивали по футу или по два за раз, начиная с основания. Когда таким образом была возведена вся труба целиком, под ней развели жаркий огонь и поддерживали его до тех пор, пока глина не превратилась в некое подобие кирпича. Это была нелегкая работа, и она не увенчалась полным успехом. Но, заполняя трещины свежей глиной, удалось в конце концов получить довольно прочный очаг и трубу. Эта часть постройки покоилась на бревенчатом полу, поддерживаемом снизу добавочной сваей. Строение имело и другие особенности, о которых лучше будет рассказать в дальнейшем.

– Старый Том хитер на выдумки, – прибавил Непоседа, – и он все сердце вложил в эту трубу, которая не раз грозила обвалиться. Но терпение и труд все перетрут, и теперь у него очень уютная хижина, хотя она и может когда-нибудь вспыхнуть, как куча сухих стружек.

– Ты, Непоседа, как видно, знаешь всю историю «замка», с его очагом и стенами, – сказал Зверобой улыбаясь. – Неужели любовь так сильна, что заставляет мужчину изучать даже историю жилища своей любезной?

– Отчасти так, парень, – смеясь, сказал добродушный великан, – но кое-что я видел собственными глазами. В то лето, когда старик начал строиться, здесь у нас на озере подобралась изрядная шайка, и все мы помогали ему в работе. Немало этих самых бревен я перетаскал на собственных плечах и могу заверить тебя, мастер Нэтти, что топоры только мелькали в воздухе, когда мы орудовали среди деревьев на берегу. Старый черт не скуп на угощенье, а мы так часто ели у очага, что решили в благодарность построить ему удобный дом, прежде чем уйти в Олбани продавать добытые шкуры. Да, много всякой снеди уплел я в хижине Тома Хаттера, а Гетти хотя и глуповата, но удивительно ловко умеет обращаться со сковородкой и жаровней.

Беседуя таким образом, они подплыли к «замку» настолько близко, что достаточно было одного удара веслом, и челнок стал борт о борт с пристанью. Роль ее выполняла дощатая платформа перед входом, имевшая около двадцати футов в квадрате.

– Старый Том называет этот причал своей приемной, – заметил Непоседа, привязывая челнок, – а щеголи из форта окрестили ее замковым судилищем, хотя, право, не знаю, какое судилище может быть там, где нет никаких законов… Я полагаю, сейчас дома нет ни души. Вся семейка отправилась путешествовать по озеру.

Пока Непоседа топтался в «приемной», рассматривая остроги, удочки, сети и другие необходимые принадлежности пограничного жилья, Зверобой вошел в дом, озираясь с любопытством, которое не часто проявляют люди, издавна привыкшие жить среди индейцев. Внутренность «замка» отличалась безукоризненной опрятностью. Все жилое помещение, имевшее двадцать футов в ширину и сорок в длину, было разделено на несколько крохотных горниц для спанья, а комната, в которую проник Зверобой, очевидно, служила для хозяев кухней. Обстановка была очень пестрая, как это часто встречается на далеких окраинах. Большая часть вещей отличалась грубой и крайне примитивной выделкой. Впрочем, здесь были также стенные часы в красивом футляре из черного дерева, два или три стула, обеденный стол и бюро с претензиями на не совсем обычную роскошь, очевидно попавшие сюда из какого-то другого жилища. Часы прилежно тикали, но их свинцовые стрелки упрямо показывали одиннадцать, хотя по солнцу было видно, что уже перевалило далеко за полдень. Стоял здесь также темный массивный сундук. Кухонная утварь была самая простая и скудная, но каждый предмет стоял на своем месте, и видно было, что его всегда содержат в чистоте и порядке.

Окинув беглым взглядом переднюю комнату, Зверобой приподнял деревянную щеколду и вошел в узенький коридорчик, разделявший внутреннюю часть дома на две равные половины. Пограничные обычаи не отличаются особой деликатностью, а так как любопытство молодого человека было сильно возбуждено, то он отворил дверь и проник в спальню.

С первого взгляда было ясно, что здесь живут женщины. На скамейке грубой работы, подымавшейся всего на фут от пола, была постелена пышно взбитая перина из пуха дикого гуся. Рядом с постелью на деревянных колышках висели платья, обшитые лентами и другими украшениями гораздо более высокого качества, чем можно было ожидать в подобном месте. На полу стояли изящные башмаки с красивыми серебряными пряжками, какие носили тогда женщины с достатком. Шесть полураскрытых, ярко расцвеченных вееров ласкали глаз своей причудливой раскраской. Подушка с одной стороны постели была покрыта более тонкой наволочкой, чем соседняя, и украшена мелкой гофрировкой. Над ней висели чепчик, кокетливо убранный лентами, и пара длинных перчаток, которыми в те времена редко пользовались женщины, принадлежавшие к трудовым классам населения. Перчатки эти были пришпилены к изголовью с очевидной целью выставить их напоказ хотя бы здесь, за невозможностью показать их на руках у владелицы.

Все это Зверобой рассмотрел и запомнил с такой тщательностью, которая сделала бы честь даже его друзьям – делаварам. Не преминул он также отметить разницу между противоположными сторонами постели, прислоненной изголовьем к стене. На другой стороне все было просто и прельщало глаз разве только что своей изысканной опрятностью. Немногочисленные платья, также висевшие на деревянных гвоздях, были сшиты из более грубой ткани, отличались более простым покроем, и ничто в них, видимо, не было рассчитано на показ. Лент здесь не было и в помине; чепчика или косынки – тоже.

Уже несколько лет миновало с тех пор, как Зверобой в последний раз входил в комнату, где жили женщины его племени. Это зрелище воскресило в его уме целый рой детских воспоминаний, и он почувствовал сердечное умиление, от которого давно отвык. Он вспомнил свою мать, простые наряды которой тоже висели на деревянных колышках и были очень похожи на платья, очевидно принадлежавшие Гетти Хаттер. Вспомнил он и о своей сестре, которая тоже любила наряжаться, хотя и в меньшей степени, чем Юдифь Хаттер. Эти мелкие черты сходства заставили его расчувствоваться. С довольно грустной миной он покинул комнату и, о чем-то раздумывая, медленно побрел в «приемную».

– Старик Том занялся новым ремеслом и теперь делает опыты с капканами, – сказал Непоседа, хладнокровно рассматривая утварь пограничного жителя. – Если ты готов остаться в здешних местах, мы можем очень весело и приятно провести лето. Пока я со стариком буду выслеживать бобров, ты можешь ловить рыбу и стрелять дичь для услады души и тела. Даже самому захудалому охотнику мы даем половину пая; такой же ловкач, как ты, имеет право на целый пай.

– Спасибо, Непоседа, спасибо от всего сердца, но я и сам хочу при случае половить бобров. Правда, делавары прозвали меня Зверобоем, но не потому, что мне везет на охоте, а потому, что, убив такое множество оленей и ланей, я еще ни разу не лишил жизни своего ближнего. Они говорят, что в их преданиях не упоминается о человеке, который пролил бы так много звериной крови, не пролив ни капли людской.

– Надеюсь, они не считают тебя трусом, парень. Робкий мужчина – это все равно что бесхвостый бобр.

– Не думаю, Непоседа, чтобы они считали меня завзятым трусом, хотя, быть может, я не слыву у них и особенным храбрецом. Но я не сварлив. Когда живешь среди охотников и краснокожих, это лучший способ не испачкать свои руки в крови. Таким образом, Гарри Марч, и совесть остается чиста.

– Ну, а по мне, что зверь, что краснокожий, что француз – все одно. И все же я самый миролюбивый человек во всей Колонии. Я презираю драчунов, как дворовых шавок. Но не следует быть слишком разборчивым, когда приходит время спустить курок.

– А я считаю, что это можно сделать лишь в самом крайнем случае, Непоседа… Но какое здесь чудесное место! Мои глаза никогда не устанут любоваться им.

– Это твое первое знакомство с озером. В свое время такое же впечатление оно производило на всех нас. Однако все озера более или менее одинаковы: везде много воды, и земли, и мысов, и заливов.

Это суждение совсем не соответствовало чувствам, наполнявшим душу молодого охотника, и он ничего не ответил, продолжая глядеть в молчаливом восхищении на темные холмы и зеркальную воду.

– Скажи-ка, а что, губернаторские или королевские чиновники дали уже какое-нибудь название этому озеру? – спросил он вдруг, как бы пораженный какой-то новой мыслью. – Если они еще не начали ставить здесь свои шесты, глядеть на компас и чертить карты, то они, вероятно, и не придумали имени для этого места.

– До этого они еще не додумались. Когда я в последний раз ходил продавать пушнину, королевский землемер долго расспрашивал меня об этих краях. Он слышал, что тут есть озеро, и кое-что о нем знает – например, что здесь имеются вода и холмы. А в остальном он разбирается не лучше, чем ты в языке мохауков[29]29
  Мохауки – индейское племя, обитавшее по берегам Гудзона и его притока реки Мохаук. Они были главным племенем в ирокезском племенном союзе.


[Закрыть]. Я приоткрыл капкан не шире, чем следовало, намекнув ему, что здесь плоха надежда на очистку леса и заведение ферм. Короче говоря, я нагородил ему, что в здешней стране имеется ручеек грязной воды и к нему ведет тропинка, такая топкая, что, проходя по ней, можно глядеться в лужи, как в зеркало. Он сказал, что они еще не нанесли этого места на свои карты. Я же думаю, что тут вышла какая-то ошибка, так как он показал мне пергамент, на котором изображено озеро, – правда, там, где никакого озера нет, милях этак в пятидесяти от того места, где ему следует быть. Не думаю, чтобы после моего рассказа он смог внести какие-нибудь поправки.

Тут Непоседа расхохотался от всего сердца: проделки такого рода были совершенно во вкусе людей, страшившихся близости цивилизации, которая ограничивала их собственное беззаконное господство. Грубейшие ошибки, которыми изобиловали карты того времени, все без исключения изготовлявшиеся в Европе, служили постоянной мишенью для насмешек со стороны людей, которые хотя и не были настолько образованны, чтобы начертить новые карты, но все же имели достаточно сведений, почерпнутых на месте, чтобы обнаружить чужие промахи. Всякий, кто взял бы на себя труд сравнить эти красноречивые свидетельства топографического искусства прошлого века с более точными картами нашего времени, сразу же убедился бы, что жители лесов имели достаточно оснований относиться критически к этой отрасли знаний колониального правительства. Без всяких колебаний оно помещало реку или озеро на один-два градуса в стороне, даже если они находились на расстоянии дневного перехода от населенной части страны.

– Я рад, что у этого озера еще нет имени, – продолжал Зверобой, – по крайней мере, имени, данного бледнолицыми, потому что если они окрестят по-своему какую-нибудь местность, то это всегда предвещает опустошение и разорение. Однако краснокожие, несомненно, как-нибудь называют это озеро, да и охотники с трапперами тоже. Они любят давать местностям разумные и подходящие названия.

– Что касается индейских племен, то у каждого свой язык, и они всё называют по-своему. А мы прозвали это озеро Глиммерглас – Мерцающее Зеркало, потому что на его поверхности чудесно отражаются прибрежные сосны и кажется, будто холмы висят в нем вершинами вниз.

– Здесь должен быть исток. Я знаю, все озера имеют истоки, и скала, у которой Чингачгук назначил мне свидание, стоит вблизи ручья. Скажи, а этому ручью в Колонии дали какое-нибудь название?

– В этом отношении у них преимущество перед нами, так как они держат в своих руках более широкий конец. Они и дали ему имя, которое поднялось к истоку; имена всегда поднимаются вверх по течению. Ты, Зверобой, конечно, видел реку Саскуиханну в стране делаваров?

– Видел и сотни раз охотился на ее берегах.

– Это та же самая река, и я предполагаю, что она так же и называется. Я рад, что они сохранили название, данное краснокожими: было бы слишком жестоко отнять у них разом и землю и название.

Зверобой ничего не ответил. Он стоял, опершись на карабин и любуясь восхищавшим его видом. Читатель не должен, однако, предполагать, что только внешняя живописность так сильно приковывала его внимание. Правда, место было прелестное, и теперь оно предстало перед взорами во всей своей красоте: поверхность озера, гладкая, как зеркало, и прозрачная, как чистейший воздух, отражала вдоль всего восточного берега горы, покрытые темными соснами; деревья почти горизонтально свисали над водой, образуя там и сям зеленые лиственные арки, сквозь которые сверкала вода в заливах. Глубокий покой, пустынность, горы и леса, не тронутые рукой человека, – одним словом, царство природы – вот что прежде всего прельщало Зверобоя с его привычками и с его складом ума. Вместе с тем он, может быть, и бессознательно, переживал то же, что переживал бы на его месте поэт. Если юноша находил наслаждение в изучении многообразных форм и тайн леса, впервые представших перед ним в таком обнаженном виде – ибо каждому из нас приятно бывает поглядеть с более широкой точки зрения на предмет, издавна занимавший его мысли, – то вместе с тем он чувствовал и внутреннюю прелесть этого ландшафта, испытывая то душевное умиление, которое обычно внушает пейзаж, глубоко проникнутый священным спокойствием природы.