Текст книги "Победа мальчика с лесного берега"

Джеймс Олдридж
ПОБЕДА МАЛЬЧИКА С ЛЕСНОГО БЕРЕГА

1

Бедный Том спал в своей грязной дровяной тележке, а уличные хулиганы швыряли в него камнями. Сын Бедного Тома Эдгар прятался на другой стороне пыльной улицы, выжидая, когда прекратится этот каменный дождь и можно будет отвезти отца домой.

Эдгар прятался за крыльцом почтовой конторы и не мог видеть происходящее, но он слышал, как хулиганы распевали звонко, словно часы, отбивающие время:

– Бедный Том псих! Бедный Том псих!

– Бедный Том пьян! Бедный Том пьян!

– Пьян, пьян, пьян!

– Уже три часа, Том, пора домой. Эдгар! Ну-ка, отвези домой своего папашу. Слышишь, Эдгар Аллан, вылазь да вези его «домой, домой, где ждет покой!».

Эдгар выглянул из своего укрытия, но не двинулся с места, а камни и насмешки все сыпались на спящего отца, лицо которого дышало безмятежным спокойствием. Эдгар видел, как падают камни, и знал, что в конце концов один из них угодит Бедному Тому в лицо и останется шрам. Мальчику хотелось увезти отца, прежде чем тот очнется.

Эдгар видел трех юнцов, прислонившихся к столбам веранды у гостиницы «Принс-отель», но не мог заставить себя встретиться с ними лицом к лицу. Мальчик знал, что они только этого и ждут, и камни сразу же начнут падать около его босых ног, заставляя его скакать и приплясывать. Это была излюбленная забава Оззи Олда, того самого, что стоял теперь у гостиницы рядом с щупленьким Патом Мэрфи; оба были навеселе.

– Попробуй-ка угодить ему камнем в рот, – подзадоривал Оззи приятеля. – Три против одного, что ты не попадешь в кадык. Два против одного – что не попадешь в пупок, и один против одного, что вообще промажешь.

– Бедный Том, – затянули они снова, и Эдгар понял, что медлить больше нельзя. Сейчас Пат Мэрфи начнет швырять камнями в их лошадь Замухрышку, а если бессловесная тварь стерпит это, один из них подойдет и даст ей такого пинка в бок, что она помчится, не разбирая дороги.

Эдгар представил себе эту страшную и смешную картину – и пересилил свой страх. Он встал на ноги, готовый кинуться к отцу на выручку.

– Эй, Эдгар! – сказал кто-то, прежде чем он успел сделать это. – Что с твоим отцом? Он как будто пьян, а?

Мальчик узнал почтмейстера Пула, остановился и ответил:

– Да, мистер Пул.

– Твой старик сумасшедший, Эдгар, – сказал мистер Пул, – но ведь он не алкоголик. С чего ж это он напивается до бесчувствия каждые полгода?

– Не знаю, мистер Пул, – пробормотал Эдгар, косясь на Оззи Олда.

– Отчего в такие дни он словом ни с кем в городе не обмолвится? – не отставал мистер Пул от босоногого мальчика, который переступал с ноги на ногу, поглядывая на противоположную сторону улицы. – Ни единым словом. Что это с ним, а?

– Не знаю, – ответил Эдгар.

– Почему же ты не отвезешь его домой? – спросил мистер Пул, но мальчик снова оробел и не в силах был сделать и шагу. – Эти бандиты выбьют ему глаз. Ступай!

– Иду, – ответил Эдгар, кипя злобой против мистера Пула. Всегда он стоит и нагло смеется, глядя, как горожане издеваются над Бедным Томом, а теперь вот вздумал еще командовать. Но нужно было действовать, и мальчик, поклявшись про себя жестоко отомстить мистеру Пулу и всему городу, пустился через улицу.

Пат и Оззи заметили Эдгара, когда он обходил мастиковое дерево, собираясь незаметно вскочить на тележку сзади. Тут они закричали:

– А вот и Эдгар! Ну-ка, Эдгар! Что ж ты не заберешь своего папашу, Эдгар?

Они приплясывали на месте, корчили рожи и угрожали Эдгару. Оззи Олду ничего не стоило придать своей уродливой красной физиономии самое зверское выражение, а Пат, бледный, трусливый юнец, чья жизнь проходила в конюшнях и бильярдных, маленький и тщедушный, как жокей, не мог обойтись без красной физиономии, копны рыжих волос и широких плеч приятеля. Оззи не сводил глаз с Эдгара, пряча за спиной руку, и по его усмешке ясно было, что сейчас полетят камни. Когда Оззи замахнулся, Эдгар хотел отскочить, но тут камешки, шурша, ударили его по ногам, и мальчик подпрыгнул.

– Брось кидаться, Оззи! – крикнул Эдгар. – Слышишь, брось!

Пат принялся играть на воображаемой волынке, словно аккомпанируя прыжкам Эдгара; но мальчик подбирался все ближе к тележке; удары камней злили его гораздо меньше, чем дружный хохот мужчин, высыпавших из бара. Они стояли, прислонясь к столбам веранды, подзадоривали Оззи и Пата и смеялись над Бедным Томом и его сыном.

– Отстаньте от меня! – крикнул Эдгар голосом, в котором слышались слезы и мольба и вместе с тем звучало что-то похожее на вызов. – Мало, что ли, верзил, вроде вас самих? Ступайте к Неду Келли. Отстаньте от меня!

Крупные зубы Оззи были оскалены, лицо сияло от удовольствия; нечасто этому грубому и беспокойному парню удавалось найти развлечение в маленьком захолустном городке.

– Гоп, Эдгар! – заорал он, кидая камень. – Не порти нам потеху. Лови, Эдгар! Бегом!

И Эдгар побежал, он побежал к тележке и под крики своих мучителей вскарабкался на ее задок. Он споткнулся о неподвижное черное тело Бедного Тома, но сразу же подхватил вожжи и начал хлестать ими кобылу. В тоже мгновение Пат Мэрфи подскочил к ней, прыгнул высоко в воздух с поднятыми руками и отчаянно гикнул. Испуганная Замухрышка встала на дыбы, затем рванулась вперед, а Эдгар изо всех сил натянул вожжи, чтобы не налететь на старый фордик Джека Дженкинса.

– Вперед, Эдгар! – вопили хулиганы.

Но Эдгар не слышал. Замухрышка неслась по ухабистой мостовой, ее подковы звенели, точно рыцарские доспехи, а железные ободья колес тарахтели и громыхали так яростно, что весь город сбежался на шум.

– Это Бедный Том! – кричали со всех сторон.

Бедный Том трясся на дне тележки, оставлявшей за собой рой золотистых опилок. Эдгар стоял впереди, его маленькое тельце подскакивало и сотрясалось при каждом толчке, в широко расставленных руках он держал вожжи. Справившись, наконец, с Замухрышкой, он прикрикнул и подхлестнул ее вожжами, и она понеслась по дороге, словно за ней гналась тысяча лошадиных чертей.

Лавочники и другие горожане высыпали на улицу, чтобы поглядеть, как бесчувственное тело Бедного Тома трясется в тележке, на которой его сын улепетывает из города.

– Что, Эдгар, дрова везешь на продажу? – крикнул суконщик мистер Дрю, самый заядлый весельчак в городе.

Мясник мистер Ми, в синем с белыми полосами фартуке на огромном животе, крикнул вслед мальчику:

– Десять против одного, что ты потеряешь его дорогой, Эдгар!

– Сядь на него верхом, Эдгар! – воскликнул парикмахер Корнелл.

Все они кричали и подгоняли Эдгара: аптекарь, булочник, кондитерша, портной, бакалейщик, рыботорговец, трактирщик. Последний, завзятый лошадник, крикнул:

– Запряги своего старика, Эдгар, к утру доедешь до соседнего города!

У ворот церкви стоял священник, но он с негодованием отвернулся, а дети, игравшие около гаража Мура, осыпали тележку градом камней. Эдгар изловчился, подхватил пригоршню щебня и запустил в обидчиков, но щебень разлетелся в воздухе, и мальчику оставалось только выкрикивать угрозы.

– Вот я покажу вам завтра в школе!

– У Бедного Тома не все дома! – хором заорали они.

Двоих Эдгар узнал; это были сыновья бедняков, которые обычно не трогали и не обижали его. У одного из них, Фредди Пратта, брат был слабоумный; но теперь и Фредди орал и насмехался над Эдгаром, а Эдгар огрызался в ответ.

– Ты у меня получишь, Фредди Пратт! Погоди, Фредди!

– Погляди лучше на своего старика! – ответил Фредди Пратт.

Наконец лавки остались позади, и смех затих, но тут на улицу вышли домохозяйки: миссис Болл, жена члена муниципалитета, чья собака злобно залаяла, увидев в тележке своего заклятого врага, жена доктора, жена адвоката, а за ними – опять какие-то парни и хихикающие девушки. Когда Эдгар уже выехал на окраину, миссис Кейт Томпсон махнула ему рукой из своего садика, Эдгар помахал в ответ и крикнул: «Здравствуйте, миссис Томпсон!» Это была жена скотопромышленника Томпсона, тихая женщина, которая всегда была рада Эдгару.

– Здравствуй, Эдгар, – крикнула она мальчику. – Я испекла хлеб, не хочешь ли кусочек?

– Спасибо, миссис Томпсон. Я тороплюсь. Всего доброго! Всего доброго!

Эдгар вырвался, наконец, из города и, чувствуя себя почти в безопасности, перестал нахлестывать Замухрышку, как вдруг показался констебль Булл. Констебль ехал на велосипеде; завидев тележку, он слез и знаком приказал Эдгару съехать на обочину.

– Оба вы хороши – твой отец и ты! – заорал констебль Булл. – Убирайся с дороги да придержи свою клячу. Ты мешаешь движению.

– Хорошо, сэр, – ответил Эдгар, поворачивая лошадь и пуская ее шагом.

– И поскорей увези этого старого пьяницу вон из города, – добавил констебль.

– Хорошо, сэр.

Эдгар сел и предоставил Замухрышке идти знакомой дорогой к дому. Ему нужно было поразмыслить, но не об отце, валявшемся в тележке, а о тех унижениях, которые приходилось выносить. Его словно окружала глухая стена; он это чувствовал, хоть и не мог понять, почему это так. Но он отомстит, он подожжет город, спалит его весь, все улицы, все лавки, все низенькие деревянные домишки и даже единственное трехэтажное здание в городе – «Принс-отель». Он живо представил себе город, объятый пламенем, растерянных, обезумевших людей, среди которых расхаживает он, Эдгар, громко насмехаясь над их несчастьем. Смущала его лишь городская добровольная пожарная дружина, в которой Оззи Олд и Пат Мэрфи были среди первых. После каждого большого пожара хулиганы становились героями дня, и мысль об этой несправедливости заставила Эдгара отказаться от своего плана.

Отец все еще спал в тележке, но из-за тряски он скатился в сторону, его долговязое тело неестественно изогнулось, длинные руки были подмяты под туловище, а худые ноги бессильно раскинуты. Он весь вывалялся в грязи и опилках, лицо его было покрыто синяками и царапинами. В такие дни Бедный Том, измученный, безразличный ко всему окружающему, терзался невыносимой внутренней болью; он и Эдгар становились чужими друг другу. Мальчик отвернулся, ощутив внезапный прилив ненависти, так как в эту минуту перед ним был не отец, а Бедный Том, посмешище для всего города; Бедный Том, который раз или два в год напивается до бесчувствия, а затем, быть может, мучимый стыдом, целый месяц пропадает в лесу, предоставив мальчика самому себе; Бедный Том, который ни с кем не разговаривает; молчаливый, отвергнутый человек, отягченный какой-то никому не ведомой тайной; человек, чьей немой враждебности город никогда не простит. Все это было слишком сложно для понимания мальчика и только вызывало в нем слепую ярость.

Добравшись до переезда, у самой реки, Эдгар увидел спускавшийся под уклон поезд и обо всем забыл. Грохочущая махина на какое-то мгновение привела мальчика в безудержный восторг, а когда паровоз приблизился и Эдгар узнал в машинисте мистера Макфи, он вскочил на ноги, крича что есть мочи:

– Шпарь, Макфи! Шпарь, Боб!

Когда мистер Макфи махнул в ответ брезентовой фуражкой и, повернув к нему свое черное лицо, крикнул: «Здорово, Эдгар!» – мальчик превратился в трепещущий от возбуждения комок. Размахивая руками, он пронзительно завизжал: «Газету! Газету! Газету!» – в надежде, что кто-нибудь бросит ему из окна утреннюю городскую газету. Он искал глазами знакомые лица и узнал учителя музыки Вурзеля, учительницу танцев мисс Бритт и двух или трех скотоводов из Мелула. Никто не бросил ему газеты, потому что он опоздал. Другие мальчики встретили поезд раньше его, и он увидел, как вдалеке они подбирают разбросанные по земле листки. Эдгар следил за поездом глазами, пока он не скрылся за поворотом, замедляя ход у вокзальчика Сент-Элен.

Затем он сел и испустил долгий, радостный вздох, но тут же повернулся, заметив, что отец сидит, напряженно выпрямившись. Сперва Эдгар подумал, что отец видел его неистовство, но покрасневшие глаза Бедного Тома уставились в пространство невидящим и бессмысленным взглядом.

– Ложись, папа, – сказал Эдгар. – Ложись.

Отец не пошевелился, и Эдгар, который не мог дотянуться, чтобы помочь ему, тронул лошадь. Когда тележка пересекала рельсы, отец от толчка снова опрокинулся.

По усыпанной гравием дороге они добрались до небольшого загона на берегу реки. Въехав за ограду, Эдгар соскочил на землю и ушел, бросив нераспряженную лошадь и тележку вместе со спавшим в ней отцом. Он не задвинул за собой перекладину, оставив все так, чтобы отец подумал, будто лошадь сама вернулась домой. При этом мальчик даже не знал, хочет ли он избавить отца от унижения перед сыном, или же себя от зрелища униженного отца. Он просто бросил все как есть, сел в лодку и переправился через реку, из Виктории в Новый Южный Уэльс, где стоял маленький деревянный домик, в котором они жили вдвоем с отцом.

В кадке около реки он вымыл потное лицо и руки, потом зажег керосиновую лампу, так как холодное весеннее небо над излучинами Большого Муррея быстро темнело. Он разгреб угли в железной печке, стоявшей в просторной кухне, и подкладывал растопку, пока буковые поленья не разгорелись. Затем он поджарил баранью котлету и съел, ее с томатным соусом и куском белого хлеба, запивая чаем, мутным от сгущенного молока. Покончив с едой, он подошел к двери, чтобы взглянуть, не проснулся ли на том берегу отец.

Небо совсем потемнело, но мальчик знал, что от вечернего холодка отец скоро придет в себя и дотащится до дому. Эдгар вовсе не желал видеть отца теперь – это было бы неприятно обоим – и поэтому привернул лампу и залил огонь в печи. Обычно он спал в просторной и теплой кухне, но, зная, что отец, войдя, свалится на первую попавшуюся кровать, ушел в комнату и там лег, чтобы не смыкая глаз ждать его возвращения.

Вскоре он забыл об отце и стал снова думать о том, как бы достойно отомстить городу за обиду. Потом он вернулся к мечтам о разрушении, но вскоре забыл обо всем. Эта маленькая, но бурная одиссея утомила его, ион заснул, так и не разрешив своих горьких недоумений, рожденных человеческой несправедливостью.

2

Едва забрезжил бледный весенний рассвет, Эдгар проснулся, но не встал, как обычно, чтобы растопить плиту и приготовить завтрак. Он притворился спящим.

Залаяли собаки на том берегу, захохотали кукабарры, закричали какаду, и Бедный Том, проснувшись, встал с постели. Сначала он разговаривал сам с собой, расхаживая по кухне, затем внезапно смолк, словно поймав себя на этом. Он старался не шуметь, но долго возился, пряча свой парадный костюм и увязывая свернутое одеяло и инструменты, и при этом стучал, стонал и вздыхал. Он ушел без завтрака, и Эдгар, приподнявшись, слышал, как он переправился через реку, запряг лошадь и поехал по дороге, пересекающей железнодорожную линию.

Только тогда Эдгар встал. Он смотрел, как отец поднимается по склону холма, и думал о том, скоро ли он вернется. Вероятнее всего, одинокий и пристыженный, он пробудет в лесу недели три-четыре. Когда же он, наконец, вернется с дровами, Эдгару придется ехать вместе с ним в город объясняться с покупателями, потому что сам Том никогда с ними не разговаривал.

А пока что Эдгар, оставшись один, затянул свою любимую песню:

 
О Дерри Вейл, мое сердце тоску-у-у-ет
О зеленом твоем островке и волшебных лугах.
 

Мальчик напевал тихо и неуверенно, но, выйдя из дому, запел во весь голос, и люди на том берегу услышали высокий и чистый звук этого Голоса, как бы промытый утренним воздухом. Некоторые остановились, чтобы послушать, и прежде всех – Фленнегены. Миссис Фленнеген, иммигрантка из Ирландии, сказала мужу, что, когда Эдгар поет, ангелы спускаются с неба. Но Эдгар и не помышлял об ангелах. Ему нравилось, что у него получаются такие звонкие, ясные звуки; чем выше была нота, тем дольше он тянул ее, очень довольный своим пением, захваченный и увлеченный его свободой – но без чувствительности. Без всякой чувствительности.

Голод мешал ему наслаждаться пением; он затопил плиту и начал готовить завтрак. Он поджарил ломтики черствого хлеба и сварил три яйца в чугунном котелке. Жир он растопил в жестянке из-под варенья, пододвинув ее к огню, и, когда завтрак поспел, уселся за деревянный стол и умял все без промедления. Потом протянул босые ноги к огню и, поглядывая через открытую дверь на противоположный берег, стал ждать утреннего поезда. Обычно Эдгар отправлялся ему навстречу, но на этот раз было уже поздно, и когда показался поезд, он только подбежал к двери и приветливо помахал издали.

В то утро Эдгара потянуло к людям, и он поспешил в школу. Но прежде чем уйти, он поглядел на палку, отмечавшую уровень воды в реке. За два дня вода в Малом Муррее упала на целый дюйм – верный признак раннего лета. Он воткнул палку поглубже, взял лодку и переправился через реку, борясь с быстрым течением. Здесь он привязал лодку и неторопливо зашагал в школу кружной дорогой.

Он шел вдоль железнодорожной линии, а потом – прямо по полотну, перескакивая со шпалы на шпалу, и время от времени шарил под камнями в поисках длиннохвостых ящериц. Завидев одну из этих юрких тварей, он хватал ее за хвост. Холодный кончик, все еще продолжая извиваться, оставался в руке, а сама ящерица убегала. Это неизменно поражало мальчика, он готов был сто раз на дню повторять экзекуцию – нашлось бы только достаточное количество жертв.

У него даже рука устала – столько камней швырнул он в столбы, заборы, провода (высекая из них едва заметные искры), а чаще – в воробьев, дроздов, зябликов и синиц. И только изоляторы на электрических и телефонных столбах он не посмел обстрелять среди бела дня.

Потом он крикнул:

– Здорово, Дамми!

Глухонемой Дамми не мог его слышать; но Эдгар махнул рукой, и горбатый паренек, ехавший на велосипеде по песчаной дорожке, коснулся губ, а затем вытянул пальцы вперед, словно посылая Эдгару молчаливый привет. Дамми был парень с характером, и его приветствие обрадовало Эдгара, тем более, что Дамми дружил с его главным врагом – Оззи Олдом.

Он не здоровался с людьми, которых видел на задних двориках, выходивших к линии: это были горожане, считавшие Бедного Тома сумасшедшим, а его сына – уродцем. А когда на рельсах показалась четырехколесная дрезина путевых обходчиков, он медлил до последней секунды (пока дрезина едва не наехала на него), и только когда обходчики закричали и остановились, он соскочил с линии на каменистую дорожку, с вызывающим видом пропуская дрезину мимо себя.

– Эй ты, щенок! – заорал Тим Беннер, главный обходчик. – Не смей лазить по рельсам, не то я поймаю тебя да так выдеру, что и сесть не сможешь.

Тим Беннер никогда не поймал бы Эдгара, и оба они это прекрасно знали, но все же мальчик промолчал. Он снова взобрался на полотно, стал на одном рельсе, балансируя для равновесия руками, и посмотрел вслед дрезине. Он восхищался Тимом. Тим был самый толстый и самый сильный человек в городе; однажды он приподнял с земли малолитражку Остина, ухватившись за передние колеса.

– Беннер-обходчик, никудышный молодчик! – крикнул Эдгар вдогонку.

Некоторое время Эдгар шел следом за Питом Поттером, подручным кузнеца и речным браконьером. Пит был невысокого роста, и Эдгар, держась в пятидесяти шагах позади него, подражал его походке, покачиваясь на ходу и размахивая руками. Когда Пит обернулся и заметил это, Эдгар пулей кинулся прочь, пролез через проволочную ограду и побежал напрямик, палисадниками. Он знал, что, попавшись Поттеру, заработает здоровый пинок в зад, так как он лучше всех в городе был осведомлен о проделках Пита, и тот не упустил бы случая припугнуть мальчишку, чтобы заставить его молчать.

– Пит Поттер ворует раков, – проговорил Эдгар, отбежав подальше.

Угрозы Пита его не страшили: они были понятны ему, и он, пожалуй, даже испытывал удовольствие, чувствуя себя на равной ноге с Питом – с ним одним во всем городке Сент-Элен; и не раз Эдгару снилось, что констебль Булл допытывается у него, где прячет Поттер свою лодку, удочки и сети, и он переносит ужасные муки, но не выдает Пита.

Очутившись среди низеньких городских домиков и высоких заборов, Эдгар немного присмирел и тихо побрел между огромными эвкалиптами, окаймлявшими улицу; в городе ему было не по себе. Когда он вышел на главную улицу и его босые ноги ступили на гладкий и теплый асфальт, он сразу превратился в обыкновенного мальчугана, который уныло плетется в школу.

Перед каждым домом был палисадник с розами, декоративным кустарником и узорной проволочной оградой. Нередко к парадному подъезду вела асфальтовая дорожка, а перед несколькими новыми домами дорожки были бетонные. Эдгар глядел на эти дома, от которых так и веяло зажиточностью, точно лондонский кокни – на Букингемский дворец, пытаясь представить себе, что там внутри и как там живут люди. Он увидел, как зубной врач мистер Пени поцеловал на прощание жену, и очень удивился – ведь его самого не целовали ни разу в жизни. Пройдя еще немного, он остановился поглазеть на дом доктора Медоуза. Это был единственный кирпичный дом на всей улице и один из немногих в городе. Единственный дом с черепичной крышей и поющими петухами на каждом из остроконечных коньков, Эдгар разглядывал кирпичную веранду, окна со свинцовыми переплетами и блестящую кнопку электрического звонка и вдруг заметил жену доктора, которая копалась в саду, держа лопату затянутыми в перчатки руками.

– Это ты швыряешь камни мне на крышу? – спросила она, снимая перчатки и выставляя напоказ свои кольца, сверкавшие, словно пригоршни росинок.

– Нет, миссис Медоуз, – ответил Эдгар. И на этот раз он говорил правду: слишком уж хороша была зеленая черепица, чтобы кидать в нее камнями.

– Не лги, я знаю, что это ты, – сказала докторша. – Смотри же, если констебль Булл увидит, ты мигом угодишь в тюрьму. А если увижу я, то пожалуюсь директору школы, и тогда тебе тоже несдобровать.

Эдгар устыдился своей мнимой вины, пробормотал: «Да, миссис Медоуз», – и побежал дальше, а потом свернул с главной улицы в первый же грязный переулок, уже не глядя ни на какие дома.

Только одного мальчика встретил Эдгар в этот ранний час – Багса Бентли, который развозил молоко на тележке вместе со своим старшим братом Бэром Бентли. Хотя не было еще и половины восьмого, Багс, высокий чахоточный мальчик лет пятнадцати, успел уже развезти первую партию молока.

– Эй, Багс! – окликнул его Эдгар, когда тот остановил тележку и спрыгнул с нее, гремя молочным бидоном.

– Что, твой старик все валяется пьяный? – небрежно осведомился Багс и, не останавливаясь, побежал к дому с криком: «Молоко!»

– Нет, – ответил Эдгар. – Он поехал в лес.

Эдгар любил смотреть, как работает Багс, опытный молочник, взрослый среди детей, любимец всех домохозяек.

– Вам сколько сегодня, миссис Меткаф? – спросил он.

– Кварту, Багс, – ответила женщина.

Эдгар видел, как Багс дважды погрузил оловянный ковшик в блестящий металлический бидон, каждый раз зачерпывая пинту густого молока. Еще небольшая добавка, а затем он повесил ковшик на край бидона, захлопнул крышку и, не теряя времени, направился к следующему дому. Багс был мастером своего дела, и Эдгар, подражая ему, на ходу начал играть в молочника.

Шагая по мостовой, он едва успел увернуться от грузовика. Следом ехал Рой Тилли на своем велосипеде с мотором, и Эдгар чуть не задохнулся от пыли.

– В школу опоздаешь, Эдгар! – крикнул ему Рой.

– Не опоздаю! – ответил Эдгар. Он не почувствовал насмешки, хотя до начала занятий оставалось еще добрых полтора часа. Чтобы убить время, Эдгар сделал крюк, завернув на городскую свалку, и только после этого неохотно поплелся к школе; он пролез под проволочную изгородь, не обращая внимания на ворота, как на нечто совершенно бесполезное.

Школьное здание делилось на две части: в одной помещалась средняя, а в другой – начальная школа. Дом был низенький, прижавшийся к земле под тенью двух-трех эвкалиптов и полузасохшего мастикового дерева; рифленая железная крыша покато спускалась к веранде, которая шла вокруг всего дома, делая его похожим на вытянутое бунгало. Кругом был пустырь, и только у подножия холма, где стояла школа, росла высокая трава и виднелось несколько деревьев. Еще дальше начинались болотистые луга, где паслись стада молочной компании Уильберфорс.

Двор школы был пуст, двери наглухо заперты. Эдгар не спешил приблизиться к ненавистному зданию. Он посидел на зеленом берегу канавки, ломая тонкую корочку льда в поисках лягушек, которых там не было. Затем пересек газон и поскакал вниз по сухому и твердому склону, брыкаясь, как лошадь. Там, у подножия холма, возле старого пня, он мог в одиночестве беспрепятственно вершить свой суд: экзаменовать учителей, драть их за уши, пороть ремнем и с позором выгонять из класса – на болото.

Покончив с этим, он вынул из кармана два мраморных шарика и, хоть сезон игры в шарики еще не начался, сыграл сам с собой партию около ворот. Потом повисел на воротах, ожидая, не придет ли кто из товарищей, и глядя, как оживает город, движутся лошади и повозки, проезжают грузовики и первая подвода с мусором тащится к свалке. Потом вприпрыжку пересек площадку, где обычно играли девочки, и встал на руки, упираясь ногами в залитую солнцем стену. В конце концов он уселся на землю, прислонился спиной к стене и, заложив руки за голову, стал думать о наступающем лете.

– Как Дела, Эдгар?

Это пришел Скотти Кэмпбелл.

– Порядок, Скотти! – ответил Эдгар и встал. – У тебя есть шарики?

– Дома у меня тысячи две наберется, но с собой нет.

Ни у кого из мальчиков не было и тысячи шариков, а тем более у Скотти – он плохо играл и был сыном бедных родителей. Но Эдгар был не так глуп, чтобы открыто уличать Скотти во вранье, так как Скотти давно искал случая подраться, а в драке его нелегко одолеть.

Полгода назад Скотти доставалось больше других, потому что он был из семьи иммигрантов и разговаривал на шотландском диалекте, которого никто из учеников не понимал. Над Скотти издевались все, не исключая и Эдгара; все, что имело отношение к Скотти, казалось смешным: его странная мать, носившая чепец и приезжавшая в город на подводе; рыжий отец, вечно погруженный в свою Библию; илистое болото у реки, на котором иммигрантский союз отвел им участок для фермы. Но смешней всего была его лошадь, Битсер, огромный битюг с косматыми ногами. Скотти, живший за пять миль, каждый день приезжал на ней в школу, и при виде восседающей на огромном тяжеловозе коренастой фигуры с англосаксонской физиономией весь город покатывался со смеху; так продолжалось до тех пор, пока однажды Скотти не соскочил со своей лошади, испустив дикий и непонятный клич горцев, и тут же, на улице, не положил на обе лопатки Джека Мэрфи, обозвавшего его скотиной. Вкусив крови, он скоро сумел проложить себе дорогу в общество мальчиков постарше и посильнее его и одновременно тешил свое тщеславие безудержным хвастовством, в котором звучал вызов всякому, кто вздумал бы сомневаться или противоречить.

Эдгар питал к Скотти уважение, но не симпатию, хоть и не испытывал перед ним особого страха; и всякий раз, встречаясь со Скотти, он чувствовал, что когда-нибудь дело кончится дракой. Скотти постоянно искал повода для ссоры, а Эдгар старался избежать ее, и все же драка была неминуема.

Правда, наедине с Эдгаром Скотти казался не таким уж несносным. Он бахвалился, как всегда, но водиться с ним было можно.

– Что скажешь насчет новой учительницы? – обратился Скотти к Эдгару. – Видел ты ее? Она городская и, должно быть, вредная.

– Нет, не видел, – отозвался Эдгар. – Зато сегодня я подложу ей в стол большую ящерицу, знаешь, из тех, что с воротником на шее.

– Врешь, – сказал Скотти. – Кишка тонка! Ты уже поймал ящерицу?

– Пока еще нет, – ответил Эдгар. – Вот сейчас спущусь вниз и поймаю; если хочешь, пойдем вместе.

– Пошли, – согласился Скотти, и они спустились с холма, чтобы среди высокой травы и камней изловить плащеносную ящерицу – доисторическое пресмыкающееся с колючей кожей и уродливой головой.

Эдгар лучше Скотти знал, где водятся эти твари, но Скотти был не таков, чтобы слушать чьи-либо советы, и шарил самостоятельно, по большей части не там, где следовало. Сначала поиски Эдгара были не вполне серьезны, как не вполне серьезной была его похвальба. Просто ему взбрело на ум подложить ящерицу в стол новой учительнице, а теперь, когда нужно было действовать, он не чувствовал особой охоты. На беду, каждый из мальчиков, приходивших в школу, тотчас же узнавал о готовящейся проделке, и вскоре к Эдгару присоединилось еще двадцать ловцов. Общее возбуждение раззадорило Эдгара, и он взялся за дело всерьез.

Расхваставшись, Эдгар боялся, как бы его не опередили. Он был признанным знатоком ящериц и всяческого лесного зверья и по праву хотел быть первым.

– Держу пари, что ты струсишь, – сказал Том Эппльярд.

– Не суди по себе, – ответил Эдгар. – Если мы поймаем пару, я обеих посажу к ней в стол.

Эдгар знал, что за такую выходку директор жестоко накажет, и все же поторапливал своих помощников: «Поглядите-ка там… вон под тем камнем… шарьте у столба… подымите этот старый бидон… около той канавы…»

Время близилось к девяти, и похоже было, что ящерицы им уже не поймать; солнце светило еще недостаточно ярко, чтобы эти твари вылезли погреться в его лучах. В отчаянии Эдгар потряс один из деревянных столбов ограды, надеясь спугнуть притаившегося зверька, и вдруг в траве в самом деле мелькнуло что-то серое, полосатое. С криком «вот она!» Эдгар кинулся в погоню.

Ящерице некуда было спастись. Мальчики отрезали ей все пути, и Эдгар, на глазах у восхищенных товарищей, нагнулся и схватил ее. Это было жуткое чудовище длиной около фута, усеянное колючками. Обороняясь, ящерица распустила свой воротник, чтобы устрашить врагов. Все мальчики знали, что укус ее овальных зубов не смертелен, но ядовит и может причинить сильную боль.

Эдгар схватил ящерицу позади воротника и замахнулся ею, чтобы напугать остальных. Затем он стал поглаживать белое брюшко от хвоста к голове, чтобы усыпить ящерицу. Прозвенел звонок, и Эдгар, продолжая поглаживать ящерицу, направился к школе, окруженный ребятами.

– Осторожно! – шепнул один из них. – Как бы Съелмел не увидел. – Такое прозвище носил директор школы мистер Смелл.

Ученики рассыпались в стороны, и каждый класс построился, чтобы идти на занятия. Эдгар проскользнул вперед, поднял крышку учительского стола, стоявшего у доски, еще несколько раз провел ладонью по брюшку ящерицы и осторожно положил ее в ящик для мела; воротник ящерицы был распущен, а сонные глаза свирепо уставились в пространство. Когда ученики вошли в класс, Эдгар уже сидел на своем месте.

Мистер Смелл явился вместе с новой учительницей, чтобы познакомить ее с классом, и у Эдгара мелькнула страшная мысль: а вдруг Съел-мел сам поднимет крышку! Этого он не предусмотрел. Мистер Смелл стоял у стола и, обращаясь к классу, барабанил пальцами по крышке.